Рагу из дуреп

Каждое утро я отправлялась в библиотеку, ухитряясь быстро проехать к ней мимо небольших домов в зарослях цветущей жимолости, орхидей и магнолий. Надо признать, здешние библиотеки были пределом моих мечтаний. Я посещала уже третью, и все они были расположены в самых удобных местах, имели прекрасные фонды, были оснащены компьютерами и DVD-проигрывателями. И интернетом! Это было то, что мне надо. Ведь за месяцы замужества я почти не имела возможности общаться с родиной: телефонные звонки – дороги, ноутбука с интернетом у меня не было, а большой компьютер стоял в Джимовой спальне, и пароли к нему мне никто не сообщал. Писать обычные письма тоже было накладно. Мало того, что они шли долго, чуть ли не по месяцу, а ответы я получала месяца через полтора, ещё и цена почтовых марок была солидна. А у Джима, как известно, моргидж и таксы.

Именно отсюда, из стен библиотеки, я теперь вела переписку с родиной. События там по-прежнему не утешали: папа боялся потерять пенсию, бывшие однокурсницы боялись не найти работу, а те, кто её имел, боялись, что им опять не выдадут зарплату. Чтобы как-то развлечься, я попыталась войти в почту Джима. Я знала его электронный адрес, но вот пароль... Когда-то, ещё в самом начале нашего знакомства, Джим обронил, что паролем его ящика служит имя любимого им кое-кого. А кто у Джима любимый? Может, сам Джим? Я попробовала – «Джим». Нет. «Джеймс». Нет. «Джимми», «джимми», «1джимми», «джимми1». Ящик не поддавался ни на какую комбинацию. Тогда, безо всяких надежд, я начала с другой стороны – «Пери». Нет. «Пери1». Тоже нет. «Параскева». Нет. Может, это имя нашего пса? У одиноких людей и такое возможно. «Сиенна», «сиенна»… Я пробовала разные варианты написания букв, пробовала цифры ставить то в начало, то в конец. Всё без толку. И тут я вспомнила имя, которое каждый вечер доносилось из разговоров Джима по телефону. «Эндрю». Нет. «Эндрю1». Открылось.

Вот так, между прочим, я и узнала, кто был самым любимым «кое-кем» в жизни Джима. Из их переписки, среди прочего, я узнала, что дизайнерский «Шанель» Джим купил на интернет-аукционе за двадцать тысяч баксов! И купил он его для этого самого Эндрю. А Эндрю – да, это сын, тот самый «прототип», и что диадема ему нужна, потому что он собрался пробоваться на роль принца в какую-то детскую сказку. Хотя, убей меня, не пойму, к чему киношному принцу, да ещё и не утверждённому на роль, настоящая драгоценность. Ведь в кино можно обойтись любой стекляшкой. Мне показалось, что тысячная вещица сыночку нужна совсем не для дела, а скорее, как конкретные деньги, которые иначе с папаши не стянуть. Впрочем, бедность моего хазбенда оказалась ложной: судя по содержащимся в ящике банковским отчётам, его годовой доход переваливал за триста тысяч. Наверное, сынок, в отличие от меня, это хорошо знал и – давил на педали. Во всяком разе, велосипед, пусть и «Шанель», его не устраивал. Как минимум, он жаждал папашин «Понтиак». А папаша не имел желания расставаться ни с одной из своих трёх машин – престиж в его стандартизировано-идеальном мире был превыше всего. Так они с сынком и дурили друг друга: один делал вид, что не понимает желаний другого. А другой – что его просьбы просто необходимо исполнить для общего взаимовыгодного продвижения к целям. Причём, папаше было выгоднее понемногу уступать. Совсем понемногу – вдруг вот-вот клюнет? А сынку – кормить папашу иллюзиями обещаний – вот-вот, ещё чуток!

– Наконец-то я тебя нашла! – сияющая Власта стояла возле меня, пританцовывая от нетерпения. – Бросай интернет. Папа приехал!

***

Приехал Папа! Монументальный африканец за два метра ростом, с золотой цепью на могучей шее и айфоном в широкой лапе, стоял, опершись на дверцу кажущегося рядом с ним игрушечным лимузина «Хаммер». Это был настоящий потомок библейского Хама, по крайней мере, в его жилах струилась явно неразбавленная кровь. У африканца были безупречные белейшие зубы на морщинистом, похожем на грецкий орех лице. Тонкий бледный рубец на высоком шоколадном лбу уходил под край белой банданы.

– Дед Ахмед, – представился он, с трудом устраивая в лимузине длинные ноги. – Сокращённо – дед Боб. Боб, потому что так меня кличут друзья – это псевдоним. Дед, потому что у меня уже куча внуков твоего возраста. Даже правнуков уже с дюжину. Мне дочка рассказывала о тебе, – сообщил он и широко улыбнулся. Тут они с Властой были похожи. Показать свои белые ровные зубы ничего не стоило ни ему, ни ей.

Белофрачный водитель, раскланявшись, церемонно захлопнул за нами двери и, аккуратно сев за руль и пристегнувшись, рванул без всяких правил по улицам, чем вызвал у меня оторопь. Заметив это, дед Боб опять осклабился:

– Не бойся, мой шофёр знает, какую езду любит дед Боб! Дед Боб храбр, но никогда не рискует без нужды!

– Если папа что-то делает, сиди спокойно, – подтвердила и Власта. Она гордо высилась рядом со мной. На её пальце сиял крупный бриллиант – подарок к двадцатипятилетию. Власта родилась в одном месяце со мной – в июле – с разницей в три дня: она – под созвездием царственного Льва, я же осталась пугливым Раком.

В гороскопе Власты, как она мне поведала, кроме Солнца, была очень сильна госпожа Венера – покровительница любви и земных благ. А бриллиант, как известно, один из камней Венеры, которая и правит в гороскопе подруги наравне с хозяином месяца. Наверное, дед Боб хотел таким образом обезопасить дочь от возможных тяжёлых вибраций старика Сатурна, который ухитрился залечь в гороскопе в противостоянии к счастливой планете. Насколько я понимала в астроминералогии, этого можно было достичь и изумрудом. Но что изумруд против бриллианта!

– Папа специально приехал, чтобы отметить мой день. Он не смог в прошлом году, потому будем праздновать за оба. Правда, па?

– Правда-правда! Так у тебя, детка, проблема с деньгами? – не выпуская айфона из крепких лап, обернулся ко мне африканец. – Я правильно понял?

Я кивнула. «Хаммер» летел по фривею в сторону Сиэтла, как выпущенная из умелых рук стрела. Мы ехали в карпуле – линии, предназначенной исключительно для транспорта с пассажирами. Одинокие водители вынуждены были простаивать в длинных пробках или подвергать себя солидному штрафу. Когда-то Власта мне рассказывала, как придумала оригинальный способ дурить полицию. Она сажала на пассажирское сиденье большого, в человеческий рост, пингвина – мягкую игрушку, которую ей подарили на один из дней рождения, и в сумерках ездила так в карпуле. Сокурсницы, не оценив Властиного ноу-хау, крутили пальцами у виска и рассказывали об этой её прихоти друг другу и, вероятно, кому ни попадя. Один из более башковитых слушателей сделал из рассказа свои выводы и, недолго думая, посадил к себе в машину надувную резиновую женщину. И вскоре на том попался. Вероятно, копы неплохо разбирались именно в надувных женщинах. Не оценив остроумие водителя, копы оштрафовали его по полной программе, так, что и Власта на всякий случай перестала испытывать судьбу. И в дальнейшем ездила в карпуле только с одушевлёнными пассажирами, например, со мной.

– Я привёз твои деньги, – сообщил Папа с таким пренебрежительным видом, что можно было подумать: речь идёт о копейках. Наверное, для него это и были копейки.

– У людей понятие о деньгах совсем неправильное, – продолжал он как бы между прочим. – А претензий сколько! Как в библейской притче о землевладельце. У того больше, а он работает меньше. А этот вроде бы работает много, но качество-то плёвое! Всякая классовая ненависть – зависть. Всё идёт оттуда.

Как я поняла из рассказа Властиного папы, когда-то он – талантливый молодой коммунист – приехал на учёбу в ЧССР. Приехал за год до того, как что-то не задалось в отношениях между правительствами Сомали и Советского Союза. Когда же между ними таки были разорваны дипломатические отношения в пользу Эфиопии, и Сомали свернула на «капиталистический» путь, папа эмигрировал в соседнюю Эфиопию, где по-прежнему рулили коммунисты. После чего вернулся в ЧССР уже как эфиоп. Женился на Властиной маме, окончил с красным дипломом и институт, и аспирантуру, и уже готовился блестяще защитить докторскую, когда вдруг развалился Советский Союз. И на той же коммунистической платформе несостоявшийся доктор технических наук дед Боб, тогда ещё просто Ахмед, отплыл на родину. Какое-то время пробавлялся мелкими заработками, т. к. крупных его теоретические знания не обеспечивали и…

– Как ты мыслишь, почему развалился Союз, а? Империалисты поганые? Вражьи голоса? Нет. Всё зависть. У этого денег больше. И у этого больше. А у меня мало, хоть я лучше их – умнее. И работаю больше... Хотя ведь для нормальной жизни деньги не так важны. Что их – съесть? На хлеб намазать? Да и в качестве белья не пойдут – бумажка. Правда, делают трусы бумажные, однодневки. В путешествии хорошо – сегодня надел, а завтра выкинул. Ну, может, ещё в качестве туалетной бумаги сойдёт. Правда, жёсткая. Мне не подходит. Люди сами себе создали бога в виде денег. А по сути разве в них счастье? Видел я богатых несчастными. И бедных счастливыми. Адам был голым, в чём сотворили. И ничего. Если бы яблоко не вкусил, так и не знал бы, что чего-то недостаёт... Но это всё так, философия, – заключил морской Харон и выглянул в окно лимузина. Мы и не заметили, что уже припарковались.

***

Это был настоящий эфиопский ресторан. Назывался он «Хабеша».

– Древние арабы назвали Эфиопию Аль-Хабеша – смешанная, – вальяжно пояснял дед Боб. – Они считали её сказочной землёй, где смешаны идеи, расы и народности.

Внутри «Хабеши» все столики были заняты (просто дым стоял коромыслом), и я по наивности своей решила, что мест нет. Но, увидев нас, пировавший народ дружно повскакивал с мест и громко зааплодировал. Оказалось, Дед Боб по интернету заранее арендовал всё помещение. Вместе с настоящей африканской музыкой и африканцами в национальных одеждах. И пригласил сюда всех своих друзей и соотечественников. Ему хотелось хоть на один вечер попасть в обстановку, максимально приближенную к той, которую он знал когда-то и которая где-то в фольклорной эфиопской глубинке ещё жива и поныне. Дед Боб, хоть уже лет двадцать как вернулся в Сомали, всё равно считал себя в какой-то мере эфиопом.

Мы с Властой чинно сели за центральный столик, роскошно накрытый на троих, и стали рассматривать сюжетные абстракции на кирпичных стенах ресторана. Даже не сюжетные, а символические цветовые пятна, создающие странный колдовской настрой. Это было нечто красно-коричневое, в тон нависавшим над нами разрисованным светильникам и орнаменту эфиопских музыкальных инструментов. Празднично приодетые официантки в изумрудных и серебряных браслетах сновали между столами, держа на узких и смуглых ладонях круглые деревянные подносы, уставленные плодами и кувшинами с медовым вином. Нам тоже принесли вино и громадное деревянное блюдо, на котором прямо в середине румяного блина, даже не блина, а блинища, лежали куски густо сдобренного чем-то мяса, есть которое нужно было руками. И в плетёной соломенной корзиночке тоже золотились сложенные вчетверо громадные блины. Берёшь кусок, захватываешь им мясо и – в рот. Мясо оказалось таким жарким и таким острым, что во рту полыхнуло. Я, испуганно глянув на Власту, быстро отхлебнула вина. Его мягкий медовый вкус тут же умиротворил нёбо. И под раскатистый смех деда Боба я всё с большим и большим аппетитом поглощала это сказочное яство. Чувствуя себя то ли бедуином в Сахаре, то ли себя Сахарой, которую поливал, наконец, долгожданный и прохладный серебряный дождь. Сверкали зубы, искрились белки глаз и позванивали золотые монетки на упругих животах танцовщиц.

Закончив уважительную церемонию приветствий с многочисленными гостями и с трудом разместив, наконец, монументальные ноги под столом, дед Боб глаголил:

– Ты пойми одну истину, дочка. Мы – народ гуманный и мирный. Да, мы задерживаем корабли – мы этим зарабатываем себе на хлеб. Но мы ведь никогда никого не убивали. У нас табу на убийство человека, тем более белого. Наши ребята делятся с пленными своей едой и питьём. Никто ведь не умер от голода и жажды! Я лично подарил одному русскому капитану кинжал из золота, слоновую кость и поделился с ним частью денег, которую получил от япошек за выкуп их судна. А что белые? Они стали нас убивать. За что?! Мы ведь как можем, так и зарабатываем. Когда-то нас предали и русские, и американцы, а теперь – так: у вас есть? Так дайте и нам! Человек человеку друг, товарищ и брат. Обязан помочь! Разве с вас убудет поделиться с ближним своим?! Вот и дайте! А кто же нам даст?!

Дед Боб выразительно растопырил огромные лапы, показывая, что, мол, некому дать-то…

– Когда-то мы строили коммунизм. Мы и были коммунистами – у нас тогда всего было поровну: хлеба, воды, мяса. У нас было много скота и хлебных деревьев. Когда пришли русские друзья, они построили нам заводы, больницы, школы. И сказали: вы не так строите коммунизм. Нужно работать на заводах и учиться в школах. И мы пошли на заводы. От сих до сих. Но! – дед Боб поднял указательный палец, будто призывая самого аллаха в свидетели. – Это не в природе африканца. Мы не можем «от сих – до сих». У нас жарко. Мы работаем, когда можем. Мы люди вольные и нам нельзя «от сих до сих». Раньше мы жили по солнышку. А теперь – по часам. Но именно часы убивают свободу. Убивают, как ваши убивали антилоп! Без разбору и смысла. Просто убивают – и всё! Это многим не понравилось, и кто-то захотел всё изменить, чтобы стало по-старому. А по-старому уже не получилось. Началась зависть – все захотели жить во дворцах, а дворцов на всех не хватило. И коммунизм дал течь. – Он грустно посмотрел на меня. – Я ещё долго оставался коммунистом. Я и сейчас, можно сказать, в душе коммунист. Но жизнь на шарике повернула в другую колею и ничего уже не изменить…

Дед Боб опустил голову в белой бандане на ручищи и замер. Я с сочувствием смотрела на него. Мне тоже было жаль того времени, о котором я всегда слушала от родителей с удовольствием: квартиры, считай, не запирались, потому что замки были самые простые. Их можно было при необходимости, например, если терялся ключ, открыть булавкой. Времени, когда всем была гарантирована работа, когда все могли бесплатно учиться и получать бесплатные бюллетени и путёвки, когда делались высокопрофессиональные бесплатные операции. Мама не отправилась после диплома в заштатную музыкальную школу, а пристроились на полставки в городском оперном. Если честно, давать частные уроки было даже выгоднее, чем работать. Потому что шли живые деньги, и можно было, растя меня, неплохо подрабатывать, не покидая дома. Да и цены были не в пример нынешним…

– Нет, – вдруг поднял голову африканец и посмотрел на меня, словно вынырнув из воды. – В пустом сердце – злые джинны… Сегодня я уже не хочу жить по-другому. Сейчас мне всё нравится.

Мы с Властой его не перебивали… Мы молча слушали тихую калимбу, сопровождаемую подобием маракасов и морских раковин. Словно заметив установившееся за нашим столом молчание, вдруг дружно запели ксилофоны, маримбы, колокольчики. Кто-то начал танцевать, хлопая в ладоши и бубны. Дед Боб никак не мог отойти от своих мыслей. Но когда возле нашего стола заколыхались шиллинги на юбках танцовщиц, он очнулся.

– А ну-ка, друзья мои, все в сад! – легко подобравшись, вдруг скомандовал залу вынырнувший из самого себя дед Боб. Я даже удивилась, как запросто он вытащил свои огромные ноги из плена стола. – Я хочу побыть с близкими мне людьми! А вы кушайте и танцуйте. В сад, друзья мои! В сад!

Гости повиновались, прихватывая с собой круглые блюда и кувшины с питьём, хотя официантки тут же поволокли свежие блюда в разместившийся за рестораном пальмовый сад. Дед Боб, обмакнув бритую голову белой салфеткой, исчез в туалетной комнате. Всё-таки, хоть жара африканская, пот по его лицу лил, как у обычного европейца. Наверное, сказывалась цивилизованная привычка к кондиционерам. Мы с Властой, переглянувшись, тут же выхватили из сумки телефон. Медовое вино требовало творческого выхода!

– Джи-и-им. О, Джи-и-и-и-им… – затянула старую песенку Власта. – Послушай, я так хочу тебя, Джи-и-и-и-м-ми... О, май гад, Джи-и-и-и-м-ми… Что-что? Ха-ха-ха!

Мне показалось, что этот разговор был куда дружественнее, чем прошлый, о чём я Власте и сказала.

– Да он же клюёт! – легкомысленно объяснила она. – Я же звоню ему почти каждый вечер! Он уже не бросает трубку и слушает. А иногда вопросики задаёт.

– Вопросики?! Какие например?

– Например, когда бы мы могли встретиться!

– Как интересно!

Самым же интересным было то, что всё это время Джим звонил мне с заблокированных номеров и умолял вернуться.

– Может, лучше не надо. Ещё раскусит… – попробовала я остеречь подругу, но Власта только отмахнулась.

– Не раскусит! Я его до дурдома доведу, вот увидишь!

***

Тут из динамика грянула арабская музыка, и в проёме, отделявшем наш зал от кухни, в шёлковых карминного цвета шароварах, в короткой расшитой жилетке, унизанной звонкими золотыми монетками, появился… сам дед Боб. С пояса его также спускались звякающие колокольцами гирлянды шиллингов. Медленно, словно щупая босыми ногами пол, он прошёлся перед нами под музыку. Потом остановился, при этом все монеты на его наряде продолжали мелко подрагивать. Всё громче и громче смеялся металл, и вдруг мы поняли, что смех этот вызван поначалу совершенно незаметным движением бёдер африканца. Потом и торс его начал выводить круговые соло, и руки, и скоро всё громадное эбеновое тело извивалось змеёй. Казалось, каждая мышца, каждая рука и плечо движутся сами по себе, и только голова оставалась неподвижной. Она сверкала белками глаз и как бы жила отдельно от всей массы, содрогавшейся, словно хвост анаконды, завораживая и призывая. И тогда с десяток красавиц в лёгких прозрачных нарядах, такие же звенящие, но лёгкие, словно синие, зелёные и золотые ящерки, кинулись на этот призыв большого чёрного змея. А он дирижировал их стайкой, звякая, сверкая, будто древний маг в священном ритуале.

И тканевое панно на стене. И древнейшие арфы-луки с тетивами-стрелами, тонко подрагивавшими на стене. И деревянные скамейки на входе с брошенными на сиденья расшитыми подушками. И огромные блюда с обжигающим мясом в ворохе трав, которое нужно есть руками – всё было как бы аккомпанементом этому удивительному действу, имени которому, возможно, даже не существует в современном языке. Это была древняя уловка сказать языком природы.

А из сада, будто откликнувшись, понеслась стремительная дробь барабанов. Сначала издалека. И напомнила она далёкие капли дождя, рассыпавшиеся по листьям. Потом дождь припустил сильней, и все услышали топот ног, бегущих по зарослям молодого бамбука. Всё ближе и ближе их хруст и вот уже, спасаясь от дождя, не только ноги, но и пальцы рук, и костяшки пальцев, и запястья в серебряных кольцах браслетов, и сама кровь, гулко пульсируя, мчат по звериным шкурам барабанов. Кажется: миг – и ввинтятся, и взлетят в небо как птицы древние копья. И чуткое эхо, заблудившись среди синих, красных, зелёных, и, как клюв тукана оранжевых одежд, еле проявившись, стремительно угаснет, унесёт в ту далёкую страну, где тёплый океан вылизывает гладыши-голыши тихих пляжей. Где под ритуальные звуки связи с людьми топчутся ветры и скачут паруса, пляшут деревья, и на жаркой земле подпрыгивают хижины, крытые атласом пальмовых листьев. И в этом ядерном реакторе творится новый идеальный мир: мир без горя и слёз.

– Мама рассказывала, что свадьбу в Африке тоже так гуляли – у папы отец ведь был вождём племени, – пояснила мне Власта. – Съехались все родственники, сколько их было в том племени, вся африканская родня, плясали всей деревней целую неделю, до изнеможения. И все были просто счастливы!

– Просто безумно счастливы, – с упоением подтвердил морской волк. Он постукивал в расписные, почти как наши деревянные ложки, крохотные барабаны с деревяшками на нитках. – Ведь много для счастья не надо: хорошо поесть и ударить в барабаны!

…Уходили мы на рассвете. Улицы были пусты, дома прикрыли свои глаза, а небо плотно задёрнулось голубиного крыла шторой, сквозь которую звёзды проглядывали лишь кое-где. Когда мы уже сидели в «Хаммере», темнокожие юноши в белых национальных одеяниях вручили нам деревянные бочонки с орхидеями и розами. На прощанье.

Я ощущала приятную усталость. Всё-таки танцевать до утра под силу скорее детям природы, чем нам, жителям каменных джунглей.

– Ты говоришь, много для счастья не надо, – поинтересовалась у отца моя неутомимая подруга. – А сам с властями не в ладах!

– Почему не в ладах? – показал зубы дед Боб, блаженно откидываясь на сиденье. – Ещё как в ладах. Я им нужен. А они – мне. Не в ладах мы, только если не сговоримся в цене.

– А законы? – попыталась подать голос и я.

Старый пират громко расхохотался и посмотрел на меня, как на ребёнка.

– Поверь мне, детка. Когда завязано на больших деньгах, закона нет. Есть договорённость.

В ту ночь я впервые опоздала в шелтер, начисто забыв и об его уставе и о времени. Лимузин доставил меня к бронированной двери почти в пять утра, и ещё полчаса мне пришлось выслушивать грозные нравоучения дежурной. Ею в ту ночь была Салли – решительная статная чемпионка штата по бодибилдингу. Она предупредила: ещё одно опоздание – тем более без предупредительного звонка – и я вылечу из шелтера. На моё место уже куча претенденток. Вылетать мне никак было нельзя – предстояли судебные слушания.

Но забегая вперёд, скажу: ничего у меня не вышло. Назавтра под шелтером опять стоял лимузин, и счастливая Власта опять вызывала меня: на этот раз – покупать дом.

***

В лимузине уже ждал риелтор. Макс – совсем молодой человек, лет двадцати – был невысок, головоног, коротконог, коренаст, но не без определённого изящества. Работал он со своей семьёй – родители держали банк. Фотографии с рекламой этого банка, как и фотографии самого Максима – элитарного риелтора штата Вашингтон, красовались на обложках всех «Перспектив» – многостраничного рекламного ежемесячника. Выбор пал на Макса в силу его русского происхождения, но его семья обосновалась в Кёркланде так давно, что по-русски Макс разговаривал с тяжелейшим маловразумительным акцентом. В принципе, его речь даже трудно было назвать русской: из пяти сказанных им слов два были английскими.

Риелтором он начал работать всего год назад, но это не мешало парню молниеносно проворачивать выгодные дорогостоящие сделки. По крайней мере, пока другой посредник с большим скрипом показал нам два адреса, бойкий Макс ухитрился свозить по десяти. Принимая во внимание сроки (Дед Боб приехал всего на неделю), это качество головоногого риелтора нас очень устроило.

Всё, что показывал «головоног», лично мне нравилось. Дома и кондоминиумы, на которые указывал перст деда Боба, размещались в красивых зелёных зонах на набережных, откуда просматривались парусники на озере Вашингтон, и откуда можно было изумляться восходам и закатам. Внутри некоторых домов росли своеобразные островки природы – деревья располагались прямо внутри помещения, устремляясь кроной вверх, к звёздам, которые заглядывали вечерами сквозь стеклянную крышу. Корни таких домашних деревьев уходили в настоящую землю, и это мне казалось особенно занимательным. На территориях некоторых кондоминиумов струились настоящие проточные озёра, по которым плавали чёрные и белые лебеди. Вход в такие комплексы охраняла служба безопасности. Если бы я могла позволить себе подобную роскошь, я не думала бы ни минуты! Но разборчивый Дед Боб хотел чего-то ещё. А может, просто желал прикинуть все предложения рынка. Власта же загадочно молчала, тая пока собственное желание. Ждала, когда Максим дойдёт до особняков городка Медина.

Но он почему-то ходил по кругу и, когда до отъезда отца оставалось три дня, молодая пиратка взяла дело в свои руки.

– Максим! Неужели у тебя нет ничего прямо возле Билла Гейтса?

Дед Боб тут же метнул взгляд сначала на дочь, потом на риелтора.

– Да! – словно поставил он резолюцию «утверждаю». – Прямо возле Билла Гейтса!

Максим обалдел, пару секунд моргал, пытаясь уяснить, не ослышался ли. Ведь особняки вдоль побережья Медины, где жил Билл Гейтс, были по карману даже не миллионерам, а мультимиллионерам. Очухавшись, парень вкрадчиво поинтересовался нашей кредитной историей. На его коротком веку уже был довольно-таки курьёзный случай с армянской семьей. Она, только приехав в Штаты, тут же захотела жить в престижной высотке в центре Сиэтла. С видом на залив и озеро, с личным бассейном и лифтом. Цена таун-хауса переваливала за миллион.

– Ничего, – отмахнулись покупатели. – Мы положим семьдесят тысяч наличными, а остальное возьмём в кредит.

Кредит так кредит. Взяли. Оформили сделку, въехали, живут... А потом оказалось, что сумма только процентов по этому кредиту составляет десять тысяч в месяц… плюс налог на недвижимость… плюс взносы в ассоциацию домовладельцев… плюс страховка…

В общем, как швед под Полтавой, прогорели бедные армяне…

– Какой такой кредит-шмердит? – вперил Дед Боб маслины глаз в оглушённого «головонога». – Я тебе прямо сейчас кэш выложу. Показывай, говорят тебе, возле Билла Гейтса. Желание женщины – закон!

Максим долго бубнил с кем-то по телефону, а потом, пыхтя и краснея, промямлил, что непосредственно возле Гейтса ничего нет. И вообще, все дома в том уголке Медины продаются только между своими. И даже просто увидеть дом Билла Гейтса не придётся, потому что уже на подступах их завернёт секьюрити. Но, если клиенты хотят жить как можно ближе к этой мировой знаменитости, Максим может показать один дуплекс – дом на два хозяина – ценой в миллион с хвостиком. Дуплекс располагался примерно в миле от вожделенного Властой места, не на пляже, но во втором от пляжа ряду. Все были согласны, и шофёр, пометавшись по навигатору, газанул. «Хаммер», с трудом сдерживая нетерпение, мчался к своей мечте.

Да, это был всем дуплексам дуплекс! Мне не хватило бы ни слов, ни красок описать его! Широкий холл с мозаичными дубовыми полами и золотыми стенами, с ручками и люстрой из настоящего хрусталя вёл в великолепный кабинет, обшитый самым настоящим самшитом и деревом, происхождение которого угадать было невозможно. Древесина была отшлифована так, что напоминала тонкий атлас. В каждой из комнат одна стена была под огромный экран, который неустанно являл глазу то глубины океана с кораллами и стайками разноцветных рыбок, то таинственные джунгли с полузаросшими древними храмами, по которым носились обезьяны. Раздвижные стены перемещались совершенно незаметно для глаза, принимая любое положение без единого звука. Деревья и фонтаны (некоторые даже танцующие!) возникали в пустоте коридоров, их появление сопровождалось тихой музыкой, которую можно было выбрать на любой вкус щелчком на панели. Как, впрочем, и отрывки фильмов, шоу, телепрограмм, которые появлялись на экранах, где бы ты ни был, даже в огромном бассейне – панели управления были присоединены к интернету. И везде стоял запах леса и дивных цветов.

Но самое чудесное – спальни. Их было две: одна в гавайском стиле, другая – в стиле кантри. Меня сразила первая – та, в которой совершенно необъятных размеров кровать автоматически разворачивалась по ходу солнца. Утром – с востока на запад, вечером – с запада на восток. И из любой точки королевского ложа можно было наблюдать как восходы и закаты, так и движение звёзд на небосклоне, потому что, кроме совершенно прозрачной крыши, с трёх сторон, спальню окружали панорамные окна. Лишь четвёртая стена предназначалась для дверей, стола и специального лифта, который по заказу хозяев доставлял завтраки, ужины, а при надобности и обеды с нижнего яруса, где находилась кухня.

– Нравится? – коротко поинтересовался папа. Власта, как и мы с Максимом, ошеломлённо молчала, рассматривая с балкона пляж и причал.

– К такому причалу яхту бы неплохо!

– Яхта тоже есть. Два теннисных корта, три бассейна и гараж на четыре машины, – всё ещё не веря своей колоссальной удаче, выдавил из себя Максим.

– Беру, – легла королевская лапа пирата на риелторские документы с описаниями объектов.

Назавтра начался процесс улаживания формальностей. Дед Боб оставил депозит с нужной суммой, включая грандиозные «чаевые» Максиму, и доверенность на право сделки дочери – ему ведь нужно было уезжать!

Мы с Властой чувствовали себя абсолютно счастливыми! И с нами вместе был счастлив старый пират. Развалясь в уютном кресле хилтонского люкса, он курил кальян, заправленный чатом – мудрёной африканской травкой – и, довольно поглядывая на нас, философствовал о том, что в жизни главное: ощущения! Если человека лишить ощущений, он перестанет быть живым. Человек станет сухим как долларовая банкнота.

– А зачем долларовой банкноте все эти дома? И яхты? И вообще – всё? Ну, приобрёл, забрал, в сейфы упрятал. И что? Ну, поигрался. А дальше что?

– Тогда выходит, мы мало отличаемся от той же инфузории? Она – плывёт туда, где тепло, – засмеялись мы с Властой.

– Конечно, – согласился дед Боб. – Только ты, детка, учитывай, – вдруг резко повернулся он ко мне всем корпусом. При этом кресло под ним даже не провисло как обычно. – Нас ведь всех одна-единая матушка Природа создала. Всех одинаково. У всех у нас пища входит в рот, а выходит из задницы. Где в природе лукавство? Нет в природе лукавства. Тигр гонит антилопу, когда хочет жрать. Раз в неделю. А бывает и в десять дней. Совсем не трижды в день, как люди. И врать тигр не будет. Хочет жрать – идёт охотиться. И антилопа сразу знает – надо убегать. А ваши люди будут улыбаться, клясться в дружбе и… жрать: самого близкого сожрут и не подавятся. Куда нам, африканским дикарям! Мы почему пошли за Советами? Поверили во всеобщее равенство и братство. Люди не совсем равны, а мы-то думали создать рай для всех. Чтоб у каждого своя лодка, своя кокосовая пальма и своя тракулия – хлебное дерево. А бананов у нас и так – завались. А когда разглядели... Как бы мы, детка, ни относились к власти плохо, она всё равно относится к нам хуже. На то власть. Сила. А значит, всё равно есть недовольные властью. Всё равно зависть. И тот, кто сильнее, отнимет твои изумруды и пустит их на оружие. А потом стравит одних против других. Третий ведь всегда норовит поживиться за счёт и тех и других. И без разницы – Советы или дядюшка Сэм – оба норовят.

– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – сострила было я, но наткнулась на строгий взгляд подруги: «молчи и слушай», – говорил он мне.

– Теперь мир в той фазе, когда одна пчелиная матка улетит из гнезда, а другая останется, – продолжал между тем африканский философ. – Всё идёт по законам природы и ничего тут не добавить. Сама видишь, страсти накалились. Уже заинвентаризован каждый астероид, уже по вселенной шастают, как по морю. Ещё немного, и одни усвистят куда-нибудь на Млечный путь и станут для нас ещё одним аллахом. А другие тут, на земле останутся. С женщинами и детьми. Потому что детей научились без женщин делать. И антилоп, и бананы… Мы уже не нужны. А вы, девочки, если хотите чего-то добиться в этом мире, ищите мужей не просто с деньгами, но с авторитетом, со статусом. Для этого нужно научиться играть в гольф и кататься на горных лыжах, летать бизнес классом и ездить на новых дорогих машинах. Счастья, может, это и не даст, но свободу – непременно.

Он ещё раз потянул ароматный дым чата и выдохнул его круглыми, разной величины колечками.

Наутро он улетел в Африку. Чернокожий обладатель миллионного дуплекса на самом краю Дикого Запада. Как абсолютнейшее наглядное доказательство демократии в этой стране…

А ровно через неделю в Сомали были убиты захваченные пиратами пассажиры американской яхты «Квест», среди которых были жители Сиэтла Филлис Макэй и Боб Риггл. Несколько пиратов угодили к американцам в плен в качестве «языков». Что эти «языки» ляпнули – неизвестно. Но ещё через неделю в пять утра к нам в новое жилище ввалились агенты ФБР. На дом был наложен арест. Все входы опечатаны, все замки закодированы. Мои трофейные (ещё те, Джимовы) тринадцать тысяч так и остались внутри каминной полочки. Самих же нас под белы рученьки отвели в серьёзное заведение и не менее серьёзно допросили о наших связях с дедом Бобом. Через три часа меня отпустили, Власту же продержали до вечера. Почти в полночь, попросив никуда не выезжать из штата, отпустили и её.

Нам ничего не оставалось, как вернуться восвояси, назад в реальность. А реальность, как всем известно, мстит за невнимание к себе…

Из-за двухнедельного отсутствия меня выселили из шелтера. На моём топчане уже обосновалась мать с двумя детьми. Свои вещи я могла забрать у комендантши – но почти все вещи исчезли. Скорее всего, их разобрали на сувениры жительницы приюта. И так как я потеряла в нём место, общественная адвокат, скорее всего, не захочет больше заниматься моим разводом – я была предоставлена самой себе. С двумя майками через плечо я вернулась к Власте в её однокомнатную квартирку. Она всё время пыталась дозвониться отцу – но вилла на Аденском заливе была нема и глуха. Власта не находила себе места.

Дед Боб вышел на связь только через неделю. По скайпу. Он кратко сообщил, что к трагедии с американскими заложниками непричастен, но вынужден пока исчезнуть, и даст о себе знать, когда сможет.

С тех пор мы частенько заходили в «Хабешу.» Лишь уже знакомые нам официантки, как и абстракции на стенах, вещественно доказывали, что тот день рождения вовсе не был сном…

***

– Мисс Крон, где проживала Ваша подзащитная после того, как была освобождена из-под ареста?

– Миссис Смит сначала жила у подруги, – ответила судье ведьмоликая адвокат, – потом – в приюте для женщин–жертв домашней жестокости. Три дня назад она благородно уступила своё место женщине с двумя детьми и вернулась к подруге в односпальную квартиру. Одним словом: жить ей негде, на работу устроиться она не может из-за отсутствия иммиграционного статуса и знания английского, машины у неё нет. Мы ходатайствуем о том, чтобы муж предоставил ей в постоянное пользование одну из своих машин, а также оплатил аренду квартиры на трёхгодичный срок и обучение английскому языку.

Судья прошуршала документами, внимательно прочитала справку о побоях – следах на моей шее – и обратилась к Джиму: