Рагу из дуреп

–- Значитца, так и запишем! – провозгласила моя пиратка, ещё раз явив свою эрудицию, на сей раз в области русского кинодетектива. – Едем в Джимов «Гекторз»: гаду полезно увидеть тебя с молодым красавцем. Или с двумя-тремя красавцами. Когда Джим туда приходит? Около девяти? Значит, мы придём в восемь и займём стратегически выгодную позицию. Ник для начала сядет отдельно. Деньги дать? Что-нибудь закажешь себе?

– Не, у меня есть, – отклонил предложение Ник. Но уловив в его тоне недостаток энтузиазма, Власта решительно сунула в его карман двадцатидолларовую бумажку.

– Ник сядет возле входа и закажет себе какую-нибудь фигню. А мы сидим и ждём латиноса. Он, сказал, будет в чёрном. Говорит, чёрное – любимый цвет испанцев. Хотя он мексикашка, вот увидишь, что я права. Они почему-то любят выдавать себя за испанцев. И ты, Ник, уши на макушку, когда нарисуется какой-нибудь мачо. Он сказал, что ему тридцать. Вот всех от двадцати одного до сорока и прощёлкивай. Если с ним что-то не так – он жирный или корявый – мы сбежим: Джима ведь надо уесть, а не рассмешить. Уйдём, будто и не мы. Никто же не знает, какие мы. В баре в это время полно народу. А если он просто какой-нибудь придурок, но неплохой внешне – мы покрасуемся с ним перед Джимом, вместе уйдём из бара и уже потом сбежим. Тогда быстро плати и тоже – ноги. За нашей машиной. И на другую Емелю!

– Ну, ты и сливаешь файлы, – покачал головой Ник.

– А ты думал – мы чайники?

– На чайники вы не топчете. Только…уж больно чёрная сборка.

– Белой надо удостоиться! – впялилась в Ника своими зелёными фарами Власта. – А каждый ламер мнит себя крутым юзером – это факт. Потому ты будешь сидеть и наблюдать. Ты у нас секьюрити – служба безопасности, ясно?

– Клёво. Я – авиком в ауте.

– Именно в ауте.

Из всего этого диалога я поняла лишь одно: Ник согласился пойти с нами.

***

В «Гекторзе» уже было немало народа, но ещё оставалось несколько свободных столиков. Мы расположились у окна, недалеко от входа. Камин уже пылал, свечки в оранжевых плетёнках были зажжены, удлинённые, похожие на огромные стаканы, светильники загадочно мерцали, превращая усталые лица в юные и беззаботные. Народ звякал бокалами. В баре было немало женщин нашего возраста. Те из них, которые пришли сюда «в надежде», отличались выражением глаз, вернее, особым – голодным – блеском в них. Но в этот раз блеска почти не было: женщины просто расслаблялись после работы. В этом северном штате дамы часто ходили в питейные и остальные заведения одни, без мужского сопровождения, и это облегчало нашу задачу. Светло-оливковые и такие же, как у Власты смугловатые лица на себя внимания не обращали – их было куда больше, чем белёсых. Белолицые снобы предпочитали работу развлечениям и, если появлялись, то ненадолго. Их любимые часы были, как у Джима, между девятью и одиннадцатью вечера.

«Гекторз» располагался в одном из самых престижных городков штата – Кёркланде – и был излюбленным местом богачей и тех, кто под них косил. Первые здесь не засиживались: выпили, закусили, перекинулись друг с другом парой слов, благо многие знали друг друга, и, занятые своими мыслями, пошли дальше. Наверное, для кёркландцев «Гекторз» был просто забегаловкой, в которой вкусно готовят и недорого поят. Прочие же посетители – демократическое большинство, наезжавшее сюда из менее престижных мест – не торопились и устраивались на весь вечер. Как, например, наши знакомые Дворники.

Дворниками их окрестила моя бывшая приятельница Аня. Почему – неизвестно, может, хотела подчеркнуть своё превосходство: она имела высшее образование и приехала сюда из Санкт-Петербурга, где двадцать лет отпахала библиотекаршей. Самой ей было под пятьдесят, и рассчитывать на устройство личной жизни на родине уже не приходилось. К тому же Аня имела несколько «экзотическое» происхождение: родилась она «на зоне», где её мать сидела за квартирные кражи, о чём Аня всех тут же и оповещала, чем ещё больше снижала свои шансы. Короче, как только выдался случай, Аня двинула в Штаты без тени сомнений. К её изумлению, неизбалованное изящной худощавостью местных дам мужское большинство приняло её здесь… за мою сверстницу. Снисходительно поглядывая вокруг себя взглядом доброй мамы, Аня даже не тратилась на тряпки – в хитромудром освещении «Гекторза» она и так проходила на ура. Правда, недолго. Наверное, дальше снова начинала рассказывать про квартирные кражи и «зону».

Так вот, Дворников было двое, и работали они на заводе «Боинг». Не инженерами, а какими-то поверяльщиками самолётных заклёпок. И так как их цели были не менее высоки, чем полёт их «Боингов», Дворники, не скупясь на дринки, вкладывались в святое дело поимки богатой невесты. Они не пропускали в «Гекторзе» ни одной игры в бейсбол или местный «футбол», транслируемые в прямом эфире на огромных барных экранах. Но пиндосы есть пиндосы. На дринки-то они тратились. Бывало, даже что-то из меню заказывали. Тем не менее, своего Дворника Аня смогла раскрутить лишь на концерт гастролировавшего тогда в Сиэтле Ростроповича. Отстрадав под виолончель долгие два часа, Дворник вежливо испарился с Аниного горизонта. И каждый раз, когда я теперь его тут видела, он с ужасом вспоминал, как был вынужден два часа таращиться на старенького дедушку и ждать, что тот вот-вот свалится замертво в оркестровую яму. И все эти два часа несчастный Дворник гадал, вернут ему в этом случае деньги за билеты или нет.

Короче, те, кто приезжал в «Гекторз», сидели именно в «Гекторзе», а не бродили по побережью, теряя возможность досидеть до закрытия. Хотя Кёркланд был одним из немногих мест, где можно было, как я уже сказала, ещё и пройтись над заливом, что ртутно светился между коттеджами, и где в тихой воде плавали селезни, а то и самые настоящие чёрные лебеди. Это было самое живописное место в городе, и местные жители гуляли чуть ли не до утра. Дом – рядом. Захотел – вернулся. Захотел – гуляешь. Этот город богатые люди создали для себя!

Поглядывая в сторону кондоминиумов на высоких сваях, раскинувшихся вдоль залива, Власта мечтательно прикрывала глаза и гадала, в каком именно месте она приобрела бы квартирку, если бы папа приехал и раскошелился.

Приехать и раскошелиться он обещал ещё в прошлом году. Но что-то не ладилось в его пиратских делах, всё время возникали какие-то тёрки с законом, и визит откладывался. Хотя планы покупки не отменялись.

– Так, не видать ни Джима, ни Хосе... Ой, смотри, – прошептала Власта, указав глазами на дверь. В её проёме стоял юный Антонио Бандерас – невысокий длиннокудрый паренёк, возрастом, пожалуй, младше меня. Был он в чёрной рубашке с открытым воротом, из которого по груди змеилась примерно такая же, как на мне, серебряная цепочка. Наверное, для пущей убедительности за плечом Бандераса болталась гитара с красной гвоздикой, которая была, возможно, прикреплена скотчем. Похоже, именно скотч и топырил карман его тесных джинсов, тоже чёрных.

– Наверняка он! – подтвердила свою догадку Власта, потому что за спиной нового посетителя возникло улыбающееся перепелиное яйцо физиономии Ника.

– Эскьюз ми, – пробормотал Ник и, без всяких церемоний отодвинув Бандераса, прошёл мимо нас к барной стойке.

Это он хорошее место выбрал, оценила я сообразительность нашего «телохранителя». С его места можно было не только свободно наблюдать и слышать, о чём мы говорим, но и следить за новым посетителем, который замер в дверях. К тому же, на стойке располагался лапчатый цветок, из-за листьев которого лица Ника было не разобрать.

Впрочем, юный Бандерас и сам принял вид такой неподвижный, что его можно было спутать с кустом или деревом, украшавшим вход. Он слился и по цвету и, как ни странно, по форме с тёмным стволом, возле которого стоял.

– По-моему, он ничего, хоть и совсем зелёный, – заметила Власта и уткнулась в соломинку. – Для Джима, однако, сойдёт.

– Думаешь? – усомнилась я, тем не менее, протягивая руку к фужерному овалу с вином. Дерево вдруг ожило, блеснуло цепочкой и, поколебавшись с мгновенье, развернулось ко мне.

– Пери?

Я опешила и поперхнулась, но Власта тут же закивала:

– Она-она.

– А я – Хосе.

– Из Мексики, – без тени сомнения с места в карьер поднажала Власта, трогая цветок на гитаре, которую наш новый знакомый прислонил к стене с её стороны. Взглядом она показала мне, что всё будет в порядке, мол, не дрейфь, подруга.

Ответа не последовало.

– Что пьём, девочки? – поднял Хосе глаза, прочесть в которых ничего было нельзя. Темень она и есть темень. В этом смысле глаза Власты были куда выразительнее. Они и сейчас отражали её вопрос, который прозвучал скорее утвердительно.

Уже потом, когда первые бокалы были осушены, Хосе, наконец, ответил, что родина Дон-Кихота – его родина, где он и родился двадцать три года назад. Наверное, забыл, что ему тридцать.

Власта веселилась по-прежнему. Скорее всего, она опять ставила диагноз. Это было её любимым занятием – ставить диагноз новому человеку. Такая вот у Власты слабость. Ей, как психологу, было интересно в чём-то убедиться. А я просто слушала. Тем более что новый знакомый вёл себя почти как библейский змий. Похоже, он решал какую-то только ему известную задачу, потому что глаза змия буквально ввинчивались в мои, лягушечьи диоптрии. Но у лягушки ещё вполне хватало энергии сопротивляться змеиному неводу, да и Власта была рядом.

– У тебя братья-сёстры есть? – опять вмешалась она.

– Пятеро братьев и сестра, – нехотя оторвался от лягушки змей. Казалось, он и сам немного загипнотизировался и не вполне контролирует свои ответы.

– И все испанцы?

– Разные… – он взглянул на меня с сожалением. Ему явно мешало бесцеремонное вмешательство Власты.

– Как это? – не отвязывалась Власта. – И негры есть? – Настырность Власты раздражала уже и меня.

– Есть: сводная сестра – афро-американка.

Взглянув ненавидяще на мою неугомонную подругу, он отвернулся от нас обеих, рывком потянул к себе гитару и стал тихо напевать, прикрыв глаза густыми ресницами. Он пел, словно забыв о нас, сладко и нежно, будто исполнял сложный ритуал, и нельзя ему было ни на секунду отвлечься от издаваемых звуков. Он словно бы настраивал себя изнутри. Словно впадал в транс от собственного голоса. И так как голос его был хорош, я тоже начала поддаваться какому-то непонятному очарованию. Наверное, так пели сирены. Правда, сирены были женщинами, но кто сегодня знает это наверняка – женщины ли, мужчины ли? А может быть, в те времена это и значения не имело, а главным был именно талант.

– Спокойствие: нарисовался Джим! – шёпотом сообщила мне Власта и обняла как раз вовремя подвернувшегося Ника. Я тут же придвинулась к сирене и положила руку ему на плечо.

– Как ты восхитительно поёшь! Спой ещё что-нибудь специально для меня!

Воодушевлённый Бандерас повернулся ко мне и тихо запел «You are so beautiful» Энрике Иглесиаса. Краем глаза я отметила, как по другую сторону барной стойки Джим уставился на меня во все глаза. А я млела от мелодии, голоса и непонятного счастья.

Когда Бандерас закончил песню, я шепнула ему:

– Теперь я просто обязана тебя поцеловать! – и мы изобразили долгий горячий поцелуй, вернее, я изобразила, а Хосе охотно отдался моей игре.

– Дело сделано! Уходим! – потянула меня за блузку Власта и, громко хохоча, в обнимку с Ником повалила из бара. Я держала сирену за руку и вела к выходу, напевая только что исполненную им мелодию. Спиной я чувствовала, как Джим прожигает нас глазами.

–- А ну, вон отсюда! – вдруг гаркнул Бандерасу Ник, не успела за нами закрыться барная дверь. – Финиш!

Тот удивлённо выпустил мою руку.

– Вы что, девки? – рассерженный не на шутку Ник потащил нас к машине. – Не видите, кто перед вами? Он же псих, я таких знаю. Он ещё то-о-от! – выразительно протянул Ник, полагая, что нам уже ясно, что за птица этот сирена. – Всё, что он вам наплёл – это из его зоопарка в мозгах. Сегодня он – испанец. А завтра – может быть монстр. Или маньяк. Он играет то, что придумал в байме. А у этой, – он кивнул в мою сторону, – у этой на фейсе написано, что во всё поверит. Особенно в эту… как её… любовь. Двинулись вы, бабы, на этой любви! По машинам! – по-хозяйски приказал Ник и опять кивнул на меня. – Кстати, когда машину ей будем покупать? Ей нужна надёжная машина, а то таких «Хосе» тут много.

Власта хохотала как ненормальная: латентная ревность – весёлая штука! Я же лишь тихо улыбалась: перед тем, как выпустить мою руку, юный сирена оставил в ней записку. И один только Ник продолжал плеваться и обещать морду надрать. Кому – он не уточнял. А мы не спрашивали.

***

– Миссис Смит, правда ли, что мистер Смит оскорблял Вас, называя террористкой типа Усамы бен Ладена, и пытался задушить?

Я кротко подтвердила и указала на свою посиневшую шею. Это снова было первое слушание – но уже по моему иску. Судья – круглый румяный бородач – взглянул на меня, задал ещё пару вопросов и с готовностью подписал мою просьбу оградить меня от Джима на пять фонарей и три года! От счастья стоявшая рядом мисс Крон чуть не подпрыгнула до потолка.

– Мы его опередили! Теперь его ордер пойдёт вторым номером.

– Он подал на развод! – оповестила я её. – Поможет ли это нам?

– К сожалению, нет, одно к другому не относится. Развод – неотъемлемое из прав человека, причина развода – личное дело, не имеющее для суда никакого значения. Но то, что мы его опередили, поможет тебе получить с него при разводе хоть что-то. Как долго ты была замужем?

– Полгода!

– Недолго. Но ничего, по крайней мере, квартиру на полгода-год, деньги на обучение и машину оттяпать можно. Машину тебе вы купили до свадьбы или после?

– У меня нет машины. И не было. Я ездила на автобусе!

– На чём-на чём? На автобусе? Насколько я знаю из документов, у него три машины, которые он тоже настоятельно просит оградить от тебя.…Эх, занялась бы я твоим разводом! Но если по криминальному делу я тебя защищаю бесплатно, то развод – дело гражданское, и за то, чтобы твои интересы представлял адвокат, нужно платить.

– Мне нечем.

– Тогда вот что! Я знаю, ты живёшь у подруги. Но друзья не обязаны предоставлять тебе приют. Ты можешь попроситься в государственный приют для бездомных!

Проступивший на моём лице ужас очень рассмешил мисс Крон.

– Ты не поняла! Есть специальные приюты для женщин – жертв домашней жестокости. Они называются YWCA – Христианская Ассоциация Молодых Женщин (не путать с YMCA – фитнесс клубом). Там только женщины и дети, а мужчин не сыскать даже среди персонала. Если тебя примут в YWCA – тогда не только по криминальному делу, но и на разводе тебя сможет представлять общественный, то есть бесплатный, адвокат. Вот тебе буклет с телефонами приютов штата. Обычно все подобные заведения забиты до отказа, потому звони во все подряд, где бы они ни находились. Где-нибудь местечко найдётся обязательно.

Вернувшись домой, мы с Властой принялись обзванивать приюты. Все они действительно были забиты, к тому же приоритет в них отдавался матерям с детьми. Везде мне задавали кучу вопросов и ставили на очередь – где-то место появится через месяц, где-то через два. Наконец, на исходе второго часа место нашлось прямо сейчас. И нашлось оно в приюте города Такома.

– Такома! – скривилась Власта. – Это же помойка! Давай звонить по остальным номерам!

– Надоело, я голодная и устала. К тому же остальные приюты находятся чёрте где, а до Такомы – всего полчаса езды. Поеду уж туда, тем более ехать нужно как можно скорее, иначе место отдадут женщине с детьми.

Мы погрузили мои нехитрые пожитки во Властин «Фенимор» и тронулись в путь. А по дороге решили заскочить в супермаркет, прикупить что-нибудь из пропитания. И в мясном ряду «Сэйфвея» я внезапно столкнулась с …Джимом!

– Послушай! – с готовностью шагнул он ко мне.

– Караул! – тихо прошелестела я, вытягивая посиневшую шею.

Ну, надо же! Именно в мясном ряду на фоне лиловатых кусков говядины! Мало того, здесь нет ни одного из пяти необходимых фонарных столбов! И Власты рядом нет!

Однако, вспомнила я, это общественное место и Джим имеет право здесь на меня наткнуться. Хотя, совершенно непонятно, как тут оказался человек, отрицающий мясоедение.

– Пери, дорогая! Я просто хотел извиниться. Я не имел права обвинять тебя в краже кредиток! Давай забудем всё. Возвращайся домой.

– Ага, – поразмыслив с минуту, ответила я, – ты заплатил пару тысяч разводному адвокату, и только, чтобы попросить меня вернуться? Что ты замышляешь? Опять хочешь повесить на меня всех собак?

– Каких собак?! – изумился хазбенд. – Я никого не вешал, Сиенна сам перестал ходить в дом. Он демонстративно залёг возле бассейна. Он к черепахам ушёл. Вот увидишь: ты вернёшься – и он прибежит. «Вешать собак»! Что ты такое говоришь, Пери! Я же тебя люблю! Возвращайся, всё будет как раньше.

– А раньше, что было хорошего?

– Я куплю тебе машину! Заплачу за учёбу и курсы английского. Подадим на постоянную грин-крату.

Не знаю, чего бы он ещё мне наобещал, ведь всё равно свидетелей не было – можно наобещать с три короба. Но тут появилась Власта и так шуганула Джима, что я даже не заметила, куда он делся.

– Кого ты слушаешь? – возмутилась подруга. – Он хочет заманить тебя в дом и сообщить полиции, что ты нарушила защитный ордер — и свой, и его. И тебя снова посадят в тюрьму – но уже без выкупа. Или он вообще убьёт тебя... Поехали, давай, Такома – так Такома.

Через полчаса мы въехали в полосу невообразимой вони – это была «Tacoma Aroma»: когда-то в этих местах находился деревообрабатывающий завод, древесина лежала в воде, заванивалась и благоухала на весь регион. Так, напоминая о себе, благоухает забытый в вазе старый букет. Только в Такоме благоухали миллионы гигантских букетов. Завода уже несколько лет как не было, но на подъездах к городу прежняя вонь ещё ощущалась, и у нетакомовцев Такома всё равно считалась помойкой.

***

Приют скрывался в анонимном кирпичном здании без окон на первых двух этажах – наверное, чтобы не вскарабкались злоумышленники. Мы позвонили в бронированную дверь, из-за которой нас и пространство вокруг нас долго изучали в камеру – не привели ли мы с собой врага и не спрятали ли его в кустах. Внутри я ожидала увидеть огромное помещение типа бомбоубежища, уставленное раскладушками или даже деревянными топчанами. Всё оказалось проще: это был обычный мотель – длинный холл в форме равносторонней буквы «Т» и – двери-двери-двери. Каждую жертву домашней жестокости поселяли за одну из этих дверей – то есть, в отдельную комнатку (и не очень маленькую) с двухъярусной кроватью. Верхний ярус предназначался для детей, при отсутствии которых туда можно было складывать вещи. Кроме кровати, в комнате стояли ещё два стула, стол и железный умывальник. Остальные удобства находились в трёх концах буквы «Т», при них же состояли и круглосуточные посты дежурных, призванных, видимо, следить, чтобы женщины не совершали в туалетах самоубийства. Там же было несколько душевых с целой чёртовой дюжиной кранов с горячей и холодной водой, не говоря о десятке биде, которыми я раньше не пользовалась. Но хоть пользуйся – хоть не пользуйся, главное правило оставалось неизменным: места общего пользования убирались всеми по очереди, как в коммуналке. График уборок висел в комнатах дежурных. Там же стояли телевизор, холодильник, несколько плиток... И ещё одно неукоснительное правило: нельзя возвращаться после одиннадцати вечера – могут не пустить внутрь. Впрочем, и вовсе не возвращаться нельзя: за две неночёвки из приюта выселяли.

Я растянулась на жестковатой кровати и попыталась задремать. Но сон не шёл. Слова Джима не уходили у меня из головы. А вдруг он говорил искренне? А вдруг он и правда купит мне машину и подаст на грин-карту? Как он говорил: «Пери! Я же люблю тебя». Может и правда – любит. Всё-таки он мой муж и он такой красивый…

Где-то за стенкой заплакал ребёнок, и я опомнилась. Хорошо, что не мой. С ребёнком вся эта история выглядела бы куда драматичнее. А так – я сама себе хозяйка. И сама могу решать, куда повернуть.

Я попробовала нарисовать себе картину возможной счастливой семейной жизни с Джимом: снова наш дом, рыжий Сиенна и женатые лаковые черепахи в заросшем плющом бассейне, вечерние чаепития, которые я совершала в полном одиночестве – Джим, как все коренные пиндосы, чай не пил, а в гости позвать я никого не имела права... И почему-то не ощутила я никакого желания вернуться. Вернуться – значило забыть навсегда и об «Изумрудной Королеве», и о Празднике Полнолуния и о таинственных элохимах. И о Бандерасе забыть, и о Зэке. Вообще забыть о том переполненном новизны разноцветном мире, к которому я ненароком прикоснулась. И снова погрузиться в удушающий полумрак жилища, в котором никогда не открываются окна, и куда никто не имеет права ступить ногой. Не праздновать Новые года и дни рождения. По-прежнему жить пассивным наблюдателем за самой собой. Только за собой не во всей полноте, а лишь в той части, которая устраивает хазбенда – по части кухни с его любимыми соусами, стиральной машины, урчащей каждый вечер как сытый кот, и главное – гигиены с большой буквы. За этим ли я приехала в Америку? Шампуни, отбеливатели, всевозможные моющие средства, для которых моя консерватория и все прочие мои интересы были даже преступны, потому что уводили в сторону непредсказуемых, даже опасных для них действий.

Власта! Так это же и с ней придётся проститься – или дружить украдкой, от случая к случаю... Не думаю, что Джиму понравится продолжение этой дружбы…

Ах, а как пел тот паренёк – юный Бандерас… – словно рулоном шёлка разворачивался во мне сон. Как сладкоречивый змий вкрадывался он в меня и теперь уже уютно сворачивался клубком из радуги. И непонятно было, какой цвет в какой и где переходит, потому что радуга была зыбкой и прозрачной, какой всегда бывают радуги.

***

Цель оправдывает средства! Именно с этой мыслью я сидела в приюте уже третью неделю. И уже третья неделя прошла с тех пор, как у меня появился секрет – от всех, даже от Власты: все вечера напролёт я разговаривала с юным Бандерасом! По телефону, потому что приехать в Такому он не мог – как и у меня, у него не было машины. Он пел мне, а я – ему, он рассказывал мне об Испании, а я ему – об Украине, он учил меня испанскому, а я его – русскому…

Иногда приезжала Власта, привозила всякие вкусности, которые потом поглощали малолетние обитатели шелтера. Их тут было немало. В основном детки белых американок – тех, которые хорошо знали законы своей страны и умели ими пользоваться. То-то я замечала, с каким подобострастием относятся здешние мужья к своим жёнам. Эмансипированные пиндоски, если затронуть их интересы, умели развернуться так, что мало мужьям уже не казалось. Отобрать нажитые «непосильным трудом» мужнины суммы или дома для них было раз плюнуть, тем более с помощью опытного адвоката. А если жена была позлее, она и за решётку могла упечь своего благоверного. Отыгрывались потом несчастные облапошенные мужики на новых жёнах – русских эмигрантках. То есть, американцы не считали русских стопроцентно белыми. Как не считали белыми турков, например. Кажется, пиндосы лучше нас знали о нашем татаро-монгольском иге и были убеждены: если есть капля цветной крови, как говорили Джим и Эл, ты уже цветной навсегда. То есть, человек второго сорта. И считаться с тобой стоит только в рамках «политкорректности». Ну, или если ты имеешь большие деньги и способен постоять за себя. Хотя... Всё равно, богатый белый, как правило, не брал себе в жёны богатую цветную. Впрочем, и те старались (хотя уже совсем по другим соображениям) найти себе пару из своих.

Тут, в приюте, я познакомилась с одной русской женой. Её звали Ольгой, приехала она сюда пять лет назад из Владивостока, где только-только окончила какой-то вуз. У неё были белокурые длинные, как у русалки, волосы и перламутровая кожа, на которую даже я заглядывалась. Портил Ольгу только проломленный нос... Она долго скрывала свои семейные неурядицы. Её хазбенд – здоровенный мужлан, большой ходок по дамской части – при очередной домашней разборке мимоходом так заехал в перламутрово-белое лицо своей русалке, что она попала в больницу. И уж только оттуда по инициативе полиции оказалась в приюте. Со своими двумя детьми. Рассматривая их фотографии, я никак не могла взять в толк, как они этих детей создавали? Он широк и толст как башня, она – изящная, крохотная как нэцкэ. Мне казалось, что такие разные человеческие виды не дают потомства. Оказалось, дают…

Все пять лет в Америке Ольга просидела дома с детьми. У неё не было даже грин-карты. Какое уж гражданство! Наши бабы часто считают, что главное – выйти замуж. А уж там как бог даст. Даст плохую судьбу – терпи.

В общем, историй я наслушалась! Очень продвинулась в знании английского. Самое удивительное, что за три недели моего здесь пребывания некоторые постоялицы возвращались сюда по второму и даже третьему заходу. После шелтера им было некуда больше податься (ждать государственной квартиры можно было годами) и, поверив посулам и клятвам своих мучителей, они возвращались к ним опять. А те тут же восстанавливали статус-кво. И всё возвращалось на круги своя.

Конечно, большинство этих женщин было из малоимущих. Пиндостан, разбаловав население лёгкими кредитами, прихлопнул мышеловку, когда стало сложнее с рабочими местами. И, поменяв заработок на виски и кокаин, многие мужья стали срываться на жёнах.

У меня, конечно, было по-другому: мой муж помешался не от безденежья, а от всё возраставших доходов. Его дражайший «Шанепед» Власта пока оставила у себя – как-то неудобно держать дорогую дизайнерскую штуку в приюте для бездомных женщин. Собственный же велик Власты, привезённый мне взамен, чтоб я просто имела возможность проехаться по улицам этого вполне симпатичного и, как ни странно, совсем не вонючего городка (пахло только на подступах к нему), не стоял без дела.