Помоги проекту - поделись книгой:
— Дарующая жизнь…
Образ матери, когда он думал от ней, вызывал ещё большие эмоции. Дарующая жизнь, вообще, почитается у дроу превыше всего, как источник всего сущего и воплощение Благословенной Ллос.
Едва сдерживаемый восторг захлестывал его с головы и до ног. Риивал не мог лежать, сидеть, стоять. Ему жизненно нужно было как-то выразить свои чувства в отношении матери — своё восхищение, божественный трепет, восторг. Ведь, преклоняясь пред женщиной, а особенно пред матерью, ты выказываешь уважение самой Богине.
— Мама…
Дроу мягко, на одних носочках (ни в коем случае нельзя Её потревожить), проскользнул на улицу. С его ночной охоты осталась добыча, и её нужно было приготовить, чтобы подношение Дарующей жизни было достойным. Следовало и шкурки подготовить. Пусть у зверьков летний мех, но и он мог сгодиться для дела.
— Ты будешь довольна.
Для настоящего охотника в радость заняться своей добычей. И в этом вряд ли кто-то сравнится с истинным дроу.
— Такое мясо ты ещё не пробовала. С луговыми травами, запеченное в собственном соку… Жрицы от такого подношения бывало сами бросались на шею, — на мгновение улыбнулся, вспоминая одну старую историю.
Загляни, кто в это предрассветное утро на двор, увидел бы весьма странное зрелище, о котором ещё долго бы рассказывал на селе. Сельский дурачок, вечный тугодум и неумеха, носился по двору, как наскипедаренный. За какие-то минуты прямо посреди двора из плоских камней был сооружён очаг, в котором почти сразу же заалел огонёк. Рядом на широкой сосновой доске он живо разделал заячьи тушки, умело отделив шкурки от мяса. Внутреннюю часть шкур, словно делал это не одну сотню раз, принялся натирать ещё тёплой золой и солью. Сам мех распарил, очистил от грязи, расчесал, любо дорого смотреть.
На удивление умело сельский тугодум обращался и с мясом. В чашке развёл какой-то толи раствор, толи настой, где ненадолго замочил куски зайчатины. Вытащенный из-за пазухи пучок травы споро растолок двумя камнями в порошок, который тут же и насыпал в соляной раствор. Чуть погодя мясо оказалось над едва тлеющими углями.
Пока зайчатина томилась, тот уже лазил по крыше избенки и ловко перебирал соломенные пучки. Худые и подгнившие сбрасывал вниз, ещё крепкие связки получше перевязывал и укладывал заново. Починка соломенной крыши и для умелого человека непростое задание, а для неумехи, и вовсе, должно быть неподъемным. Он же на загляденье справлялся.
— Равиль? Сынок, где ты?
Едва раздался встревоженный, даже, пожалуй, испуганный, женский голос, Риивал стремглав слетел с крыши. Нож сам прыгнул ему в руку, уже готовый убивать того, кто напугал его мать.
— Ой, сынок! — вышедшая на крыльцо женщина удивлённо оглядывалась по сторонам. — Это ты сделал?
Только никакой угрозы подле неё не было. Спрятав нож, парень встал на колено. Рядом лежала широкая доска, на которой он разложил ароматно зажаренное мясо. Его подношение той, что подарила ему жизнь.
— Родненький, это всё ты⁈ Мой хороший, иди сюда, или…
Дроу вдруг почувствовал, как его обняли. Щеку сначала обожгло горячее дыхание, а после упало что-то мокрое. Слезы, не сразу понял он.
— Сыночек, мой хороший, мой золотой, — женщина покрывала его голову поцелуями, обливала слезами. — Ты же мог пораниться, обжечься…
А Риивал к своему ужасу почувствовал влагу в уголках глаз. Слезы, у него были слезы! Плакал тот, кого люди прозвали Сдиратель скальпов, эльфы — Жаждущий крови, а дварфы — Крадущийся во тьме!
— Вот папка бы твой увидел, порадовался, сердечный…
Женщина гладила его по голове, перебирала пальцами отросшие волосы. Он же млел, сам себе напоминая ластящегося пса в руках хозяина. От каждого прикосновения по его телу пробегала волна, по спине бежали мурашки, волосы на голове норовили встать дыбом. Удивительно, но все было именно так, как в объятиях Тёмной госпожи — те же ощущения, чувства, эмоции.
— Мой мальчик, теперь всё будет хорошо. Слышишь? У нас с тобой всё будет очень, очень хорошо! Обязательно!
И Риивал верил в это. Он видел в ней воплощение своей Богини и всей душой желал ей служить. Хотел быть рядом, оберегать её и защищать.
Так бы они — мать и сын — и стояли обнявшись, если бы не раздался громкий стук в воротину. Кто-то стучал от души, уверенно, с выраженной угрозой.
Милиционер поправил фуражку, вздохнул. Дело хоть и простое с виду, но дурнопахнущее. Кто знает, как вдова на повестку посмотрит? Вдруг в крик ударится, драться полезет. Скандал, стыдоба. От этой мысли даже в дрожь бросило.
— Наджип, когда-нибудь точно подведешь ты меня под монастырь со своими делами, — покосился он на председателя, держащегося рядом с грозным видом. Посмотрел на родственника и в очередной раз удивился, как тому при столь неказистой внешности удаётся выглядеть таким важным. — Эх чего уж теперь…
Толкнул сильнее ворота, раздался душераздирающий скрип. Взгляду открылся небольшой двор с неказистыми постройками — пара вросших в землю сараюшек, погребок с двухскатной соломенной крышей. Почему-то прямо посреди двора устроили каменный очаг, где ещё тлел огонёк.
— Поздорову хозяйка, — заметив женщину в выцветшем платье и при спущенном платке, поздоровался милиционер. — Пустите? — больше для порядка спросил он, проходя к ней. — Мы ведь ещё не знакомы. Капитан милиции Извеков. К вашему сыну я…
У женщины сначала брови метнулись вверх, а после в глазах зажглась тревога. Явно, не понимала, зачем её сын понадобился. Даже шаг вперёд сделала, чтобы сына защитить.
— Смотрю крышу в порядок проводите. Хорошее дело, нужное, — капитан сразу же приметил во дворе чёрные сгнившие соломенные вязанки, похоже, только что сброшенные с крыши. Да и у парня к одежде кое-где солома пристала. Значит, точно крышей занимался. — Помощник растёт, хорошо… Равиль Ринатович?
С женщиной всё было понятно — волнуется, не понимает, что происходит. А вот с её сыном что-то было не то.
— Товарищ Биктяков, спрашиваю?
Милиционер прищурил глаза, словно подозревал в чём-то. Больно у парня взгляд ему не нравился — странный, неподвижный, оценивающийся. Никак не мог такой взгляд у обычного дурачка быть. Видел он великовозрастных дурней. Те обычно тихие, запуганные, глаза поднять боятся. А этот совсем другой…
— Так… Отвечать не хотите? Не порядок, — капитан добавил стали в голос. Очень уж ему не понравился подчёркнуто независимый вид, словно какой-то серьёзный и важный человек перед тобой. — С тобой разговаривает представитель советской милиции, слышишь?
После такого обычно люди начинали бледнеть, что-то лепетать в своё оправдание, некоторые сразу за документами лезли. Парень же и не думал ничего такого делать. Просто смотрел на него и молчал, смотрел и молчал.
— Значит, так себя ведете, — угрожающе начал милиционер. Все это ему уже начало надоедать. — А я ведь к вам с повесткой пришел.
Из папки он вытащил небольшой серый листок с подписью военкома и большой синей печатью. Сначала показал его парню, а потом его матери. Женщина сразу в плачь ударилась — глухо зарыдала, заламывая руки.
Извеков поморщился. Так и думал, что у женщины истерика начнется. Кому такое понравиться?
— Вам, Равиль Ринатович, надлежит послезавтра явиться в Торбеево на сборный пункт в военкомате, — милиционер повернулся к парню, протягивая повестку. — Что взять с собой, здесь указано. Вот, смотри: пару белья, перекус на сутки. Лишнего не бери, все получишь по прибытию. Чего молчишь? Слышишь меня?
Капитану показалось, что парень ни слова не понял. Слишком уж лицо у него было невыразительное, спокойное. Ни единой эмоции не читалось. Вряд ли такая реакция могла быть у человека, который только что получил повестка. Ведь не на праздник или в дом отдыха приглашают, а на войну. Неужели Равиль и, правда, дурачок, как про него говорят?
— Это повестка, слышишь? — Извеков показал на бумажку в руках парня. — Тебя призывают в армию. Послезавтра отправишься на сборный пункт, а после обучения — на фронт.
Тут у парня, впервые за все время разговора, что-то изменилось в лице. Явно, появился какой-то интерес.
— Да, да, на фронт отправишься. Понял меня? — еще раз повторил милиционер.
Парнишка переступил с ноги на ногу. Посмотрел на листок с повесткой, помял его пальцами и даже поднес к носу, словно хотел попробовать.
— Я иду в армию? — Равиль вроде как оживился. Встал бочком, смотрел оценивающе. — Фронт — это ведь армия, воины?
Капитан кивнул:
— Только правильно говорить не по старорежимному воины, а по-нашему, по-советски — бойцы Красной Армии. Так что ты, Равиль, будущий боец Красной Армии, которая мощным стремительным ударом разобьет фашистскую гадину. Будешь бить фашиста так, чтобы всю душу из него вытрясти. Понял теперь?
Парень оживал все сильнее и сильнее, что казалось не просто странным, а очень странным. Извеков, конечно, видел воодушевление добровольцев — молодых восторженных пацанов, бывших школьников у военкомата, но здесь все было совсем по-другому. Рафиль, похоже, радовался тому, что его забирают на фронт.
— Фашисты — это враги? Они плохие?
Вопросы у парня были один страннее другого. Ведь, всем известно, что фашисты являются врагами Советского Союза.
— Что за вопросы? — возмутился милиционер. — Мы уничтожим все это фашистское кубло! Понял меня? Уничтожим до самого основания! Раздавим!
— Фашисты плохие… — Равиль несколько раз кивнул. — Значит, их можно убивать… Убивать человеков — это х…
Парнишка не договорил, а капитан задумался о том, что тот хотел сказать. Может имел ввиду, что война это хлопотное дело. Или просто думал выругаться по матери. Кто знает, что в его голове творится. Как говорится, чужая душа — это потемки.
До следующих глав нужно еще немного подождать, а пока…
Зацените историю про ПОПАДАНЦА В ДРУИДА В 1941 ГОДУ.
Деревья и магия против железа и огня!
https://author.today/reader/262130/2357408
Глава 6
Я боюсь лишь одного… что врагов будет слишком мало
П. Торбеево. Железнодорожная станция. Сборный пункт.
Несмотря на ранее утро июньское солнце пекло уже вовсю. Десятки мужчин, прибывших на сборочный пункт, старались спрятаться в тень. Одни вжимались в кирпичную стену военкомата, другие сгрудились под раскидистой кроной двух дубов, третьи облепили крыльцо с длинным козырьком над головой. Прямо на траве, а то и просто в пыли, лежали сидоры, мешки и узелки всех мастей.
Над крышей здания развевалось красное знамя. По всей стене, что смотрела на железнодорожный вокзал, протянулся алый плакат с тревожным лозунгом — «все на борьбу с врагом». Плакаты поменьше призывали «ударить фашиста со всей пролетарской злостью», «раздавить немецкую гадину». Рядом пара пожилых плотников из досок сколачивали трибуну для митинга.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться? — безусый парень, лет девятнадцати — двадцати на глаз, подскочил к угрюмому командиру, широким шагом пересекавшим площадь. Встал перед капитаном по стойке «смирна» и вытянулся, приложив на военный манер ладонь к простой фуражке. Вылитый боец Красной Армии: тело налито силой, в глазах задор. — Женька, ой… Евгений Белоусов! Нас ведь сразу на фронт? В тылу не будут пол года мариновать? Вы, товарищ капитан, прямо ответьте, без увиливаний. Я комсомолец, ворошиловский стрелок, винтовку на зубок знаю. Имею значок ГТО, — парень с гордостью оттянул лацкан пиджака, показывая красно-серебристый кусочек металла на нем. — Мне никак нельзя в тылу отсиживаться.
Машинально козырнув, капитан остановился. Поднял глаза, в которых застыло удивление. Мол, что ты ещё за такой невиданный фрукт.
— … Товарищ капитан, я же говорю, мне сейчас никак в тыл нельзя, — с жаром повторял комсомолец, с напором заглядывая в глаза командира. — У меня ведь брат Митька на самой границе служит. Рядом с Брестом, на заставе. Геройский парень, награды имеет. Представляете, польского шпиона задержал, когда в патруле был. Ему даже внеочередной отпуск дали… Товарищ капитан, вы чего? В глаза что-то попало?
Парень словно споткнулся, заметив, как командир коснулся глаз. Вроде бы даже блеснуло что-то.
— Я не подведу, товарищ капитан. Честное комсомольское, вы ещё услышите обо мне, — он широко улыбнулся. Даже грудь вперёд выпятил, словно уже примерял будущие, ещё не врученные, награды. — Главное на фронт попасть, товарищ капитан. Нечего мне в тылу делать.
Командир же, криво усмехнувшись, хлопнул парня по плечу. Напоследок посмотрел на него так, словно стараясь запомнить.
— Конечно, сынок, конечно. Нечего…
Больше ничего не сказав, развернулся на месте и пошел дальше, в сторону крыльца военкомата. Отойдя чуть дальше, командир начал вполголоса ругаться — грязно, отвратительно, с чувством.
— Молокосос сопливый, б…ь! В тылу ему нечего делать, видите ли, — шрам в пол его лица налился кровью. Смотреть жутко: не лицо, а звериный оскал. — Своим ебан…м значком мне тычет… Жизни толком не нюхал, крови еще не видел, а на фронт лезет. Ему, дураку, с девками на сеновале обжиматься…
Капитана Захарова, командира только еще формирующегося батальона, аж распирало от всего происходящего. Этот пацан же с его мальчишеской твердолобостью и восторженностью просто стал последней каплей.
— Все же, мать вашу просрали! Все! Со всех утюгов кричали, пели… Ведь, от тайги и до британских морей Красная Армия всех сильней… Б…! Всех сильней⁉ Суки, сильнее кого⁈ Сранных суоми⁈ — Захаров, прошедший Финскую компанию от первого и до последнего дня и получивший там свой шрам во все лицо, прекрасно помнил, как армия умылась кровью в заснеженных лесах Карельского перешейка. — Может чертовых пшеков? Б…ь, а теперь⁈
Призывники, что на крыльце прятались от палящего солнца, в один миг прыснули с его пути. Один в один стая птиц от резкого шума. Мужчина, зло сверкнув глазами, взлетел по ступенькам и с силой хлопнул дверью.
— Рожи, ромбы в петлицах, все пели и пели, пели и пели — все хорошо, все отлично. Слово, сукам, против не скажи. Сразу на тебя в политотдел стучат…
С трудом сдерживаясь, чтобы не заорать во весь голос, шипел капитан. От злости так вцепился в подоконник, что дерево трещало. Он ведь все это на своей шкуре испытал, поэтому и оставался капитаном до сих пор. Сверстники, с кем военную карьеру начинал, уже майоры и полковники. Захаров же ни перед кем не привык гнуть спину, всегда правду-матку резал. На учениях и смотрах начальству в глаза говорил, что и где не в порядке. Другие хвалятся и хвалят, а он, наоборот, всю грязь вытаскивает. Говорил и про показуху на смотрах, и про недостаточность учений, и про отсутствие реально опыта у командиров. И кому такая «правда» понравится?
— Вот теперь получите и распишитесь — кривился командир, до хруста сжимая кулаки. — Дохвалились,, б…ь! А эти сосунки теперь кровью буду платить за наши ошибки… Что же мы наделали…
Он стоял у окна, смотрел на десятки молодых парней, мужчин, которые очень скоро должны были попасть в кровавую мясорубку страшной войны. Захаров буквально нутром чувствовал, что эта война превзойдет все предыдущие войны в разы своей невиданной жестокостью. И понимание общей неготовности к надвигающимся ужасам едва не пожирало его изнутри.
— В первом же бою, мать их, сгорят… В первом же… Шагу ступить не успеют, — скрипел он зубами, вглядываясь в лица будущих бойцов. Чудилась, словно наяву, кровь на их рубашках, бинты на руках, синяки. — Проклятая война…
С трудом, но ему удалось взять себя в руки. Впереди предстояло много работы по формированию батальона, и времени не было от слова «совсем». Новобранцев нужно будет гонять с утра и до самого вечера, не давая им ни минуты отдыха. Только тогда у них может появиться крохотный шанс на выживание.
— Ничего, сынки, ничего. Мы с вами еще повоюем. Дайте только срок…
Его взгляд блуждал по двору, время от времени останавливаясь на ком-нибудь из новобранцев. Опыт сразу же подсказывал Захарову, что могло получиться из этого человека — настоящий боец или так себе, балласт в роте.
— … Этого не дай Бог комодом или ротным сделают. Зазря всех людей положит, а толку никакого не будет, — первым, на ком остановился его взгляд, естественно, стал тот самый белобрысый паренек, что медалями и подвигами грезил. — Такому никак в командиры нельзя. Сейчас такой нужен, чтобы в землю зарывался, как крот, чтобы людей берег.
Следующим попал в прицел его глаз плотный парень добродушного вида, со вкусом жующим то ли пирожок, то ли кусок хлеба.
— Такому и пулемет доверить можно. Явно, силы хватит, чтобы максим на загривке таскать. А если поднатужится, то и боезапас сможет захватить…
На глаза ему попался и будущий снайпер, и повар, и даже завхоз, если по-простому. А потом Захаров вдруг «споткнулся», наткнувшись на одну странную фигуру.
— А это что еще за такой кадр?
Он смотрел во всё глаза и никак не мог понять, что его так привлекло. С первого взгляда вроде бы ничего особенного: парень, как парень, каких здесь под полторы сотни. Скорее худощав, тёмные волосы, прямой нос, очерченные скулы. Вылитый молчун. Из такого каждое слово клещами тащить нужно.
— Не пойму, — бормотал капитан, продолжая пристально следить за этим парнем. — Подожди-ка…
И тут его осеняет, в чем дело. Чуждость!
— Чужой…
Теперь его взгляд начал подмечать то, что еще несколько мгновений назад ускользало от его внимания.
— Как будто не в общем потоке…
Остальные — призывники, их провожающие, бойцы с гарнизона — казались общей массой, единым полем, где ничего не выделялось, все сливалось в естественное пространство. И лишь этот паренек «мозолил» глаза.
— Точно…
Это были мелочи, нюансы, заметные лишь опытному взгляду. Он держался чуть в стороне от всех, причем выбрав такое место, чтобы была прикрыта спина. Капитан только сейчас понял, что здесь была идеальная для круговой обороны точка. Устройся с винтовкой, а лучше с пулеметом, за этим кирпичным выступом, и тебя ротой не выковыряешь.
— Совсем чужой, — мужчина озвучивал свои мысли, сам не замечая этого. — Как в Зимнюю финны…
Поделиться книгой: