Позади вас – море

– Как думаете, получится у нас придумать какой-нибудь механизм? – спрашивает он, глядя прямо на меня. – Чтобы он в самом деле парил над землей? Как в бродвейской постановке.

Я сижу в оркестровой яме прямо под ним с Хибой и Раджешем. Саманта тоже здесь. В прошлом году она играла Дороти в «Волшебнике страны Оз».

– Может быть. Но я вообще-то подумала… – начинаю я и, помолчав, добавляю: – Видите ли, в чем дело…

– Не вижу. Просвети меня, – шутит он.

– Ну… «Аладдин» – это окончательное решение?

Сердце в груди заходится. И голос вот-вот сорвется.

– Абсолютно. – Он склоняет голову набок и смотрит на меня с любопытством.

– Просто… В фильме очень уж много стереотипов об американцах арабского происхождения, и…

– Быть того не может. Сказку написали, когда Америки еще и в помине не было. – Он смеется, и все остальные тоже принимаются хохотать.

Я, запинаясь, произношу речь, которую репетировала с самого утра, Д. терпеливо слушает. В оригинальной песне, бормочу я, арабы показаны не с лучшей стороны, о нас и так в обществе достаточно предубеждений, а фильм еще больше их раздувает.

Хиба сидит напротив меня и таращится в потолок.

Д. участливо смотрит на меня сверху вниз. Ведет себя в точности, как всегда делают взрослые, когда над тобой потешаются. Типа, дают тебе высказаться и делают вид, что задумались над твоими словами.

Вот ровно эту хрень он передо мной и разыгрывает. И когда я заканчиваю свою речь, отвечает:

– Какая ты молодец, что подняла этот вопрос. – Сама серьезность. Даже шикает на Саманту, которая всполошилась, что постановку снимут. – Если честно, меня эта проблема тоже волнует и я уже над ней размышлял. Специально проверил, и видишь ли, в школьной версии пьесы этих неприятных моментов нет.

– А что там такое было? – спрашивает Саманта.

– Там говорилось, что, если арабам не понравится твое лицо, они отрежут тебе ухо, – тихо отвечаю я.

– Но ведь эту строчку убрали? – Она оборачивается к Д., тот кивает. – Ну и вот… Здорово же, правда?

– Дело не только в ней… – начинаю я.

Но Д. уже начинает распинаться о том, как важно выслушивать каждый голос. Мой, правда, при этом начисто игнорирует.

* * *

Через пару дней за обедом Раджеш объявляет, что идет пробоваться на роль Аладдина, и трое ребят из театрального кружка закатывают глаза. Сразу ясно, тут и сказочке конец. Раджеш – великолепный актер, он играл Страшилу в той постановке с Самантой-Дороти, и все лавры достались ему. Он бы и ведьму мог сыграть без проблем. У Раджеша харизма, а улыбка такая обворожительная, что просто с ног сбивает.

– А я, наверно, попробуюсь на джинна, – вставляет Хиба.

– Прекрасно, – отзывается Раджеш.

– Можно же, верно? Д. не говорил, что это обязательно должен быть парень.

– Почему бы не сделать небинарного джина? – смеется Раджеш. – Времена уже не те. – Он многозначительно смотрит на меня.

– Я имею право на свое мнение. – Я начинаю нервничать.

– Конечно, – отвечает Раджеш. – Но если бы в постановке было что-то оскорбительное, меня бы это тоже задело. Я же индиец.

Как будто это все объясняет! За столом все мгновенно делаются историками и начинают рассуждать, что изначально сказка пришла из Индии и Китая и речь в ней вообще не про арабов. Терпеть не могу, когда люди приводят неизвестные мне аргументы. Как понять, правда это или они надо мной издеваются?

Зато в чем я точно не сомневаюсь, так это в том, что все они пытаются рассказать мне, как я неправа. Конечно, как же иначе? Даже моя двоюродная сестра со мной не согласна. И темнокожий одноклассник тоже. И правда, что с меня взять, я же просто странная девица, которая занимается декорациями.

Что поделать, я сдаюсь.

И тихо говорю:

– Я тут набросала пару вариантов механизма, который сможет поднять ковер в воздух.

Тут все оборачиваются ко мне. Я начинаю пересказывать свои идеи, глазами давая понять, что я в деле. Добавляю, что погуглила, как ковер заставили летать на Бродвее.

– Нам такое не по силам, наш ковер никого в воздух не поднимает. Но, думаю, я смогу сделать, чтобы он парил над сценой.

Я не рассказываю, как на прошлой неделе напилила несколько планок и сколотила их крестом. Потом скрепила вместе толстой проволокой, села напротив и долго смотрела на получившуюся конструкцию.

Не рассказываю, как думала: «Все получится».

Я могу сделать так, чтобы все получилось.

Только не уверена, что хочу.

* * *

Мама говорит:

– Мы никогда не смотрели этот мультик, потому что я в твоем возрасте его ненавидела.

Нам нужно в библиотеку Инока Прэтта, а значит, придется пройти целый квартал по Касидрал-стрит. Вход в здание напоминает ворота средневековой крепости, в коридорах развешаны картины и расставлены статуи. Самый лучший зал называется «По». Просто Эдгар Аллан По умер в этом городе, даже местную футбольную команду назвали в честь одного из его стихотворений.

Мама часто приводит меня сюда после школы, она любит посидеть в тишине в большом зале и почитать книжку. А мне нужно учиться, вот я с ней и хожу. Обычно мы покупаем горячий латте в кафе на углу, пьем его и занимаемся своими делами.

Находим свободный столик в отделе для подростков, раскладываем газеты и книги, ставим стаканчики с кофе.

– Мама, расскажи… Почему это плохо? – прошу я. – Я пытаюсь объяснить, а они начинают возражать и сбивают меня с толку.

– Потому что арабы там показаны варварами.

– Но Жасмин и Аладдина все любят. Они хорошие герои. И тоже арабы.

– Из всех героев в них меньше всего арабского… Жасмин – это вообще сплошной стереотип об арабских женщинах… Кстати, почему у нее сексуальный образ? – спрашивает вдруг мама. – Золушка, Бель и Спящая красавица милые, а не сексуальные. И на то есть причина!

– Да, но… Какая?

– Хабибти, – вздыхает она, и мне тоже становится грустно.

Если уж мама не может найти правильных слов, мне-то куда?

– Слушай, иногда людям просто нужно поверить тебе на слово, – продолжает мама. – Представь, что кто-то наступил тебе на ногу и не слезает. Тебе же не нужно объяснять, почему тебе от этого больно?

– Точно.

– Ты не обязана ничего доказывать. – Она смотрит на меня поверх очков. – И с пеной у рта объяснять, в чем дело.

* * *

Д. подходит поговорить со мной на театральном кружке. Кто-то рассказал ему про мои планы, и он теперь хочет увидеть наброски.

– Вот так мы можем поднять ковер в воздух, например в тот момент, когда Аладдин его вызывает, – объясняю я. Д. разглядывает мои рисунки, а я тем временем спрашиваю: – А вы слышали, что в прошлом году в одной школе постановку «Аладдина» отменили?

– В Кастонвилле? Ага, я слышал. Но это был не «Аладдин», а «Аладдин-младший».

– Это ведь одно и то же, верно?

– Примерно. А еще они даже не посоветовались с родителями. Это было очень некрасиво, ведь родители ребят из театрального кружка всегда столько делают для школы. – Он складывает ладони с видом премудрого Будды. И задумчиво добавляет: – Вообще-то все имеют право изучать чужую культуру и интерпретировать ее в рамках своего художественного видения. Представляешь, если бы мне кто-то заявил, что раз я белый, мне нельзя слушать рэп?

– Никто же не говорит, что вам нельзя читать «Сказки тысяча и одной ночи». Просто…

Д. улыбается, словно и так уже проявил чудеса терпения.

– Если честно, вся эта ерунда с культурной апроприацией у меня уже в печенках.

* * *

На роль Жасмин пробуются Саманта и еще две девчонки. Кроме Раджеша, посягать на Аладдина никто не осмелился, так что он отыгрывает сцену с каждой по очереди.

Я по-прежнему разрабатываю подъемный механизм для ковра. Когда Д. назначает тебя ответственной за оборудование для спектакля, это всегда нелегко. Наблюдаю за Раджешем и Самантой – на ней бирюзовая блузка, свободные брюки и черный парик. Похоже, она реально потрудилась над своим образом. Когда оборачивается, я замечаю, что глаза у нее жирно подведены черным карандашом.

Играет она не так уж плохо. Ее ведь чуть не с первого класса ставили на главные роли. А мне только раз досталась роль жевуна, и то потому что Элисон заболела, а мне годился ее костюм. Реплики Элисон отдали кому-то другому, а мне пришлось просто двенадцать минут молча простоять на сцене.

Раджеш на минутку сходит с авансцены и улыбается мне. Господи, какой же он клевый!

– Не хочешь сама на Жасмин попробоваться? – замечает он. – Голос у тебя просто отвал башки.

– Спасибо. Но вряд ли.

– А жаль, ведь… – Он осекается, но все же продолжает: – Ведь, как бы странно это ни звучало, у тебя получился бы более аутентичный вид. Если ты понимаешь, о чем я.

– Не понимаю, потому что Жасмин нарисованная, – отбриваю я и снова склоняюсь над чертежом механизма.

* * *

Гироскоп работает.

Бледсо клокочет, как углекислый газ в колбе.

– Я знал. – Он колотит кулаком по столу.

Довольно странно колотит, сначала замахивается изо всех сил, а у самой столешницы замедляет движение и лишь легонько шлепает. Смешно.

– Поразительно!

Я внимательно рассматриваю гироскоп. Если честно, он похож на велосипедное колесо в шаре, но при этом так завораживающе крутится и автоматически выправляется, отклонившись слишком сильно назад или вперед. Как будто чувствует, когда пора взяться за ум и вернуться в исходное положение. Я останавливаю его пальцем, потом снова запускаю, останавливаю и запускаю – и снимаю видео для баба́. Ни разу он не запинается. Как его ни раскачивай, все равно не падает и всегда снова ловит равновесие.

Кажется, будто только что здесь, на верстаке, родилась богиня, и вот она растет, а круглый шар ореолом сияет вокруг ее головы.

– Знаешь, – говорит Бледсо, неотрывно глядя на гироскоп, – мне кажется, ты прирожденный ученый.

– Просто мой отец – механик-любитель, – объясняю я. – А мне всегда было интересно, что как работает. – Покосившись на телефон, я встаю. – Мне нужно еще зайти к Д.

– Они все еще намерены ставить ту пьесу?

– Ага. – Помолчав, я добавляю: – Я пыталась объяснить, что мне это неприятно, но… Все спрашивают почему, просят назвать причину, а Д. вообще не хочет это обсуждать. Дерьмо какое-то.

– И верно, дерьмо. – Бледсо разводит руками. А потом снова приводит гироскоп в движение. – Мне там больше всего нравилась обезьянка.

Возле входа в кабинет Д. толпится народ, на двери висит листок бумаги. Саманту все обнимают, глаза у нее на мокром месте.

Но печальной она не выглядит.

Ничуточки.

Подойдя поближе, читаю: «Джинн – Хиба, Аладдин – Раджеш, Принцесса Жасмин – Саманта».

Хиба тоже здесь, обнимает меня за талию.

– Похоже, Саманта снова будет звездой.

Как будто это заранее было непонятно.

Так почему же мне хочется сломать что-нибудь, когда я смотрю, как друзья утирают Саманте крокодиловы слезы? Театральное искусство – это вам не наука, тут не бывает правильных и неправильных решений. Тест может показать «да» или «нет». Эксперимент – получиться удачным и неудачным. Механизм либо станет вращаться, либо не станет. А тут все не так, рамки размыты, и мне от этого нехорошо.

Я иду в мастерскую и закрываю за собой дверь.

Сердце колотится в груди, но на этот раз я не обращаю на него внимания. Оно меня не остановит.

Подъемный механизм лежит на скамейке. Доктор Бледсо у меня в голове произносит: «И верно, дерьмо!» – Под звук его голоса я беру молоток и разбиваю устройство на мелкие кусочки.

Перебирая чечевицу

Хиба Аммар

По средам в доме у ситс пахло бараньим рагу, а по субботам – курицей, маринованной в сумахе и лимонном соке, такой нежной, что мясо отваливалось с косточек, стоило лишь легонько прикоснуться к нему вилкой. Однако больше мяса в доме не бывало, оно появлялось только дважды в неделю. В остальные дни ели чечевицу – коричневую, зеленую или красную, она вечно булькала в бабушкиной синей эмалированной кастрюле, распространяя по дому запахи лука и базилика, что рос в горшках на облупленном подоконнике.

Хибу от этого тошнило. От всего.

Все в мире как будто сговорились, чтобы заставить ее разжиреть. Иначе и быть не могло. Проклятая еда так и липла к ее заднице, образуя слои жира. Сама же гигантская, огромная, по мнению Хибы, задница нависала над тощими ногами без малейшего намека на икры, а с другой стороны от нее красовалась совершенно плоская грудь. Омерзительно. Бог и предки отлично над ней подшутили – все выпуклости образовались не там, где нужно.