Позади вас – море

– Да они ненавидят друг друга. Но Далии плевать. Каждый получает то, что хочет.

Хочется ответить, что некоторым хватило бы и простых скромных радостей, а им ничего не достается. Но вместо этого я говорю, как рада, что у нее большой дом, это значит, что я нужна ей дважды в неделю: в один день буду мыть ванны и полы, в другой – стирать белье и вытирать пыль.

– А это двести баксов. Наличными.

– Она тебе недоплачивает, – говорит Рима. Да и пофиг.

– Минимальную зарплату должны поднять до пятнадцати в час, – садится на своего конька Габриэль. – Берни Сандерс уже пристыдил «Амазон». Это будет моя тема для дебатов на экзамене по политологии.

– Пятнадцать в час? Столько платят разве что на том новом складе, что открылся на Браунинг.

– Там можно спину сорвать, – вещает Габриэль. – Я как раз сейчас занимаюсь исследованием условий труда. Ты скоро будешь ненавидеть свою жизнь, Мейсун.

– Я уже ее ненавижу. – Вздохнув, отвешиваю ему легкий подзатыльник. – И кстати, я твоя тетка, йа хайван. Называй меня хальто Мейсун.

* * *

Дочки Далии Хиба и Мина – все в мать, такие же засранки.

У них целый шкаф набит платьями диснеевских принцесс: блестящими трикотажными тряпками, натягивающимися на жопу любого размера. А они разбрасывают их по всему полу вместе с туфлями, помадами и джойстиками от «Нинтендо». А я, между прочим, пытаюсь тут пылесосить. Четыре года назад мы все скинулись и купили Габриэлю джойстик, так он до сих пор стоит на почетном месте под телевизором, как статуэтка Девы Марии. Я, блин, даже пыль с него вытираю. А у этих джойстики на полу валяются. Когда я объясняю Далии, что мне лишних полчаса приходится все это подбирать, она отвечает:

– Лейшь фи мушкиля, Мейсун? В чем проблема?

Сын, Амир, намного старше девочек. Ему семнадцать, Далия говорит, у него «подростковые закидоны», но я что-то не видела, чтобы Габриэль, который на моих глазах вырос, обзывал мать сукой и хлопал дверями. Комнату свою Амир запирает, и прибраться в ней мне не удается; Далия говорит, как-нибудь его не будет дома и она мне ее откроет.

По понедельникам и четвергам я приезжаю к ним ни свет ни заря, чтобы успеть вынести мусор и то, что пойдет в переработку. Мистера Аммара, Деметрия, обычно в это время уже нет, но бывает, он заходит в гараж со стаканом кофе, как раз когда я вытаскиваю баки с мусором.

– Сабаху-ль-хейр[24], – говорит он. – Спасибо, что помогаешь нам.

– Сабаху-н-нур, – отвечаю я.

Он всегда смотрит мне в глаза, когда со мной разговаривает. Как-то спросил, не дочь ли я Джибрила Баляди, я ответила «да», а сама думаю, интересно, он в курсе, что у мамы после смерти баба́ крыша поехала. Дамы в церкви постоянно обсуждают, что она часами слоняется по улицам, вцепившись себе в волосы, и что Риме пару раз приходилось искать ее с полицией. Еще как-то нам звонили из социальной службы, потому что я тогда училась в началке и часто оставалась дома одна.

Но Деметрий просто говорит, что наши отцы дружили.

– Постоянно вместе тусовались в «Аладдине». Знаешь, когда он только открылся, там была кофейня для пожилых. Это теперь там наргиле курят.

Еще он рассказывает, что однажды нашим отцам вместе приспичило съездить в Патерсон.

– Просто за кнафе[25].

– Надеюсь, он хотя бы вкусный оказался.

– Кнафе не может быть невкусным.

– Я вам как-нибудь приготовлю, – говорю я, и глаза у него загораются. – У меня он отлично получается.

Случается, Деметрий приезжает домой только утром, в жутком виде. Тогда он тащится в спальню и запирает за собой дверь. Рима говорит, у него есть подруга на стороне, а может, и не одна. И добавляет:

– Вот подонок!

Далия, в отличие от других хозяек, ключей мне не дает. Обычно все оставляют их под ковриком. А если замок цифровой, диктуют мне код. Но Далия нет. Сидит в кухне за столом, как солнце, а я наворачиваю вокруг круги по орбите, преодолевая гравитацию, чтобы спросить, где взять губку для швабры (в шкафу), можно ли почистить духовку скребком (нет, там деликатное покрытие) и когда я смогу убрать комнату Амира (не сегодня, он никого к себе не пускает). Похоже, ей просто нравится смотреть, как я работаю.

Нравится поднимать глаза от телефона или ежедневника в светлом кожаном переплете и спрашивать:

– Да?

– Не знаю, где средство для душевой кабины. В шкафу смотрела.

– Наверно, закончилось.

Она открывает ежедневник на странице со списком покупок и делает заметку розовой с золотом ручкой.

– Так чем мне?..

– Ну возьми что-нибудь другое. – Она смотрит на меня, как на идиотку.

Я просто ненавижу ее! Что-нибудь другое – это что, например? У нее тут ни «Лизола», ни «Клорокса» нет. Все натуральное, на масле, в разноцветных бутылочках, как сок. Дома я пользуюсь содой и уксусом, как научили мама с Римой, но этой суке же такое не предложишь, она только бровь вскинет. Брови у нее, кстати, с татуажем, поэтому я их побаиваюсь. Не в прямом смысле слова, конечно, просто почему-то, когда дергают такими бровями, это еще унизительнее.

– Что-нибудь придумаю, – бросаю я и выхожу из кухни.

В итоге оттираю душевую просто водой с мылом. Через час замечаю, что в главной ванной нет бумажных носовых платков, но снова в кухню ни за что не пойду. Ищу в шкафу, в комнате девочек и, наконец, захожу в хозяйскую спальню.

И тут же охаю, потому что Деметрий в одних трусах сидит на краю кровати. Лицо у него такое, будто он мучается от боли, а рука резко движется по члену. Он поднимает на меня глаза. Я застываю от неожиданности, а он рявкает:

– Дверь закрой.

Я же отчего-то проскальзываю внутрь спальни. А дверь закрываю за собой. Обернувшись, вижу, что вид у него довольный.

– Иди сюда, – хрипит он.

– Нет.

Но глаз с него не свожу. А от мысли, что Далия сейчас в кухне, меня только сильнее разбирает.

– Пожалуйста, – стонет он, стиснув зубы.

– Нет.

– Мне нужно…

– Так давай, – говорю я спокойно, хоть у меня и кружится голова. – Все хорошо.

– Да. – Он резче двигает рукой. – Да, мать твою!

А через несколько секунд содрогается всем телом и быстро прикрывается пачкой носовых платков. Откидывается назад, тяжело дышит. Он и сказать ничего не успевает, как я молча открываю дверь и вылетаю из комнаты.

В коридоре слышу, как Далия говорит в трубку:

– Встреча в двенадцать, а мы еще еду не заказали.

Услышав мои шаги, она прерывает разговор и по-арабски просит сделать ей эспрессо. Когда я варю кофе, меня колотит и разбирает смех.

В следующие несколько дней, приезжая на работу, Деметрия я не застаю. О случившемся я не рассказала никому, даже Риме. Может, потому что меня это не так уж поразило. Я однажды застукала за тем же самым Торри, правда, он сразу заорал от неожиданности и потом извинялся. А год назад я встречалась с парнем, который дрочить у меня на глазах любил больше, чем заниматься сексом.

К тому же Рима все равно занята, у Габриэля экзамен на носу. Утром мы все кудахчем вокруг него, словно провожаем на фронт. Мама варит кофе и бормочет молитвы. Рима специально встала пораньше, чтобы поэкзаменовать Габриэля за завтраком. Я приготовила манаиш с заатаром[26]. Его любимый кнафе тоже – и отложила порцию для Аммаров.

– Я справлюсь, – заверяет нас Габриэль перед уходом, а сам очень нервничает, по нему сразу видно.

Когда я прихожу на работу, Деметрий дома, сидит в кабинете рядом с кухней. Зовет меня. Стол у него огромный, на ножках резьба в виде листьев. Из колонок кто-то басом вещает о «правилах зонирования» и общественных петициях.

– Приберись на полках, пожалуйста, – просит он, указывая на них головой.

Хочет делать вид, что ничего не произошло; ладно, я не против.

– Эти уроды никак не заткнутся!

Я в ужасе смотрю на него, а он смеется:

– У меня микрофон выключен.

– Оу. – Ну я и дура! – Понятно.

Наклонившись над телефоном, он орет:

– Ублюдки, вы же ни слова не поняли из того, что я сказал, верно?

Меня смех разбирает, потому что эти белые все продолжают бубнить.

– Только так эти конференции перетерпеть и можно, – вздыхает он.

Я протираю деревянные полки. Двигаю призовые статуэтки, таблички: «Бизнесмен года», «Компания года», «Премия Балтиморского общества филантропов», тщательно смахиваю пыль со всех памятных штук. Я уже как-то рассматривала их, когда Деметрия не было дома. На той неделе тут была еще одна медная табличка, а сейчас она исчезла…

Над столом на перламутровой дощечке причудливыми, извивающимися, словно пар от дыхания на морозе, буквами сделана надпись по-арабски.

– Прочесть можешь? – спрашивает Деметрий у меня за спиной.

Я читаю вслух и перевожу:

– Позади вас – море. Перед вами – враги. – Покосившись на него, продолжаю: – Остается лишь быть мужественными и не сдаваться.

Должна сказать, по-арабски я читаю чертовски хорошо. Риму научил арабскому бабá, а она вместе с мамой научила меня. Самый первый и самый сложный урок был о том, что в словах не все буквы сцепляются друг с другом, некоторые должны стоять отдельно. Вскоре я уже бегло читала. Иногда я еще путаю огласовки, ведь они то прячутся под буквами, то выпрыгивают сверху, будто дразнятся или нарочно играют со мной в прятки.

Цитата мне знакома – наверное, я натыкалась на нее в одной из старых арабских книжек бабá. Однако только вечером, погуглив, я поняла, что она значит. В сети я прочла о вторжении в Испанию и знаменитой речи Тарика ибн Зияда. Он сжег стоявшие в гавани корабли, чтобы его люди не могли уплыть домой, знал, что они боятся, и сделал так, чтобы у них не осталось иного выхода, кроме как сражаться.

Интересно, зачем Деметрию эта табличка? Продолжаю работать. Хорошо, что нам не стало неловко находиться рядом друг с другом.

– А я прочесть не могу, – задумчиво говорит он. – Жаль, конечно.

Я едва не предлагаю поучить его читать, но я уже кнафе им приготовила, пора бы и честь знать. Если хотят, чтобы я тратила на их семейку больше времени, пускай прибавляют зарплату.

Продолжаю вытирать пыль.

– Иногда у меня идут сразу две видеоконференции одновременно, – жалуется Деметрий у меня за спиной.

– Вау, – сочувственно охаю я.

А сама думаю, знал бы ты, что Рима на двух работах пашет, а когда возвращается домой, от усталости даже есть не может. Арабы такие смешные: им непременно нужно разыгрывать вселенскую трагедию, даже если у них райская жизнь. Нет беды, сами придумаем.

– Где Далия?

– У Амира встреча с его академическим наставником.

Смахиваю пыль с верхних книг.

– Мейсун, – вдруг хрипло произносит Деметрий, и я оборачиваюсь.

Смотрит на меня пристально, штаны расстегнуты. Мужик с экрана вещает о «маркетинге по всему региону» и «максимизации конвергенции стратегий».

– Стой, где стоишь, – говорит он, лаская себя. – А я буду на тебя смотреть.

Уронив тряпку, приваливаюсь спиной к полкам. В эту минуту я ничего не боюсь. Чувствую себя всесильной. Поддавшись порыву, стягиваю футболку вниз, обнажив ключицы. Он таращится на меня и двигает рукой все быстрее.

– Давай же, – приказываю я. – Сейчас!

Он едва успевает схватить салфетку, бормочет:

– Прости!

Какое-то время мы молчим. А потом я снова беру тряпку и продолжаю вытирать полки.

Позже Деметрий находит меня в кухне.

– Мейсун, я ужасно себя чувствую. Ты расстроилась?

– А что, похоже?

Я от себя в шоке, конечно, но виду не подаю.

– Сам не понимаю, – нервно бормочет он.

Не знаю, как объяснить, но в такие мгновения я почему-то чувствую, что мы с ним одинаковые.

– Если тебе временами это нужно, а я рядом, почему бы и нет. Вот и все, – говорю ему тихо.

Он пару секунд смотрит на меня, целует в лоб и уходит в свой кабинет.

Вечером прихожу домой, а мама в кухне жжет благовония. Бросает в стоящую на стойке чугунную миску янсун[27] и цедру лимона. На голове у нее мягкая белая вуаль, в которой она ходит в церковь. Бормочет себе под нос молитвы на арабском.