Помоги проекту - поделись книгой:
А тут произошло такое событие: они вытащили из нашей легковушки 100 грамм! Это было практически всё наше обеспечение в доме, где мы жили и курили. И мы сразу стали банкротами. Кто-то сказал: «Они нам вернут, сегодня мы угоним полицейскую машину». Мы переговорили с некоторыми людьми, которых знали ещё по студенческой сцене. Те притащили нам кое-что. В тот вечер мы не пошли, поскольку Бомми тогда сильно струхнул. Спрятали материал в доме и… забыли. Это была смесь клея с сорной травой. Самое большое, что могло из этого получиться, – вспышка и пламя.
Между тем начали уже поговаривать: «Все эти постоянные облавы в кафе нам уже не нравятся – будем отбиваться». Это касалось прежде всего «Зодиака» в парке на берегу озера Халензее, кафе «Сан» на Фридрихштрасе и «Мистера гоу» на Йоркштрасе, где произошла последняя и самая дикая драка бунтовщиков. Первая драка была перед кафе «Парк», мы тогда защищались.
Мы просто хотели «узаконить» свое право курить. В конце концов, другие же могут также пить. В зоопарке Тиргартен мы курили марихуану. Это было в июле 1969 года. Тогда впервые появились листовки с названием «Ищущие бунтовщики».
Такое название, хотя сегодня он может это и отрицать, было изобретено Кунцельманном. В «Центральном совете ищущих бунтовщиков» речь шла прежде всего о том, чтобы позлить студентов. Они тогда начинали создавать партии с пафосными названиями. На нашу инициативу они ответили «Центральным советом ищущих друзей вермута».
После первых затяжек марихуаной меня сильно «накрыло». Когда я очнулся, то услышал, что арестовали Георга. Тогда нас собралось человек 350–400. Курили. Буйволы видели это, но ничего не делали. Когда курильщики ушли, Георг почти без сознания валялся в кустах. Он, вероятно, спорол слишком большую дозу гашиша. Буйволы доставили его в Моабит, заставили промыть желудок. При этом у него нашли 0,12 грамма гашиша, за что он получил штраф и три месяца тюрьмы.
Таков был дебют «Центрального совета». Позднее мы познакомились с людьми, которые это делали. Несколько раз сидели с ними вместе и болтали о том, что делать, если придут буйволы. Мы не хотели больше попадаться, иногда ставили часового. Это было также в «Пане». Рядом с еврейской общиной у нас была своя служба предупреждения: одна девчонка всегда информировала нас о подходе буйволов.
Всегда случалось так, что у нас что-то было в карманах и мы могли вовремя слинять. И задались вопросом: а кто она вообще такая? Она нам сказала, что ее отец знает об облавах и всегда ей звонит.
Однажды у нее закончились деньги, Томми Вайсзеккер и я поехали с ней в Шарлоттенбург. Ну вот, мы поднимаемся по лестнице, открывается дверь, выходит ее отец, а за ним какой-то молоденький тип. Томми кивает мне и говорит: «Я его знаю». Затем оборачивается к девчонке:
– Твой отец гомик, что ли?
– Нет, говорит она, – это его телохранитель.
– Какой телохранитель? Что это вообще значит?!
– Охранник Геуса. Ты что, не знаешь его?
То есть эта девчонка оказалась дочерью судьи Геуса, который всё время информировал ее об облавах, поскольку знал, что его дочь наркозависима. Он перед облавой звонил дочери, чтобы она сваливала, потому что едут буйволы, а та информировала всех знакомых.
Как-то вечером мы подошли к кафе «Парк», а там стояло оцепление полиции. Они выводили людей с поднятыми вверх руками. Это было что-то новое: такого буйволы раньше не делали. Тогда мы у одной полицейской машины открутили крышку бензобака, засунули туда тряпку и попытались поджечь. Это не совсем получилось, но наши действия привели к тому, что вся колонна полиции из-за страха за свой парк автомашин быстро выехала из этой местности и попыталась нас схватить. И это снова привело к тому, что другие осмелели и начали уличную битву. Мне кажется, что это было впервые, когда они по-настоящему защищались.
В это время в Берлин приехала музыкальная выставка «Hair 2». Труппа, которая это ставила, была политически продвинута. Почти всё это были берлинцы, несколько американцев и один человек из «Движения 2 июня», 22 пары западных немцев, певцы, танцоры, гимнасты и т. д. Многих из них мы знали, поскольку они с нами курили или покупали у нас. Они жили на площади Ноллендорфплац, где тусовалась вся богема. И они нас спросили: не хотим ли мы сделать что-либо к премьере? Были задействованы все звёзды Берлина. Например, Тилла Дюрье – старая, 80-летняя актриса. Мы сказали: «Хорошо, если вы пропустите нас на сцену с черного хода, то мы выйдем и скажем всем, что есть действительно люди, которые курят марихуану, что это не розыгрыш, и что буйволов мы отымеем в задницу!»
И тут поступило сообщение, что один из артистов передал наверх план всего мероприятия и что охрана будет следить за тем, чтобы все двери были закрыты. Со старыми остатками от «К1» (это был хороший порох) мы изготовили только ради эффекта хорошую дымовую шашку и подумали: как мы ее можем использовать? Как всегда в таких случаях, была комичная ситуация: ты хочешь что-то сделать, но еще не знаешь где.
Во всяком случае, все эти сволочи приперлись, были в гардеробной. А снаружи остались те, кого буйволы из-за нескольких граммов отоварили по башке. Ну вот, эти сволочи вваливаются, смотрят музыкальное представление, хлопают. Вот тут-то мы им и хотели показать, какая она, действительность, на самом деле! Мы бросили дымовую шашку – та попала в предбанник между дверьми. Привратник ничего не смог сделать – началось сильное задымление. Тилла Дюрье получила отравление дымом, и ее доставили в больницу. Прибежали буйволы, один из них достал ствол и выстрелил в воздух. У него полностью сдали нервы. Тогда нервы сдали у всех. Но из наших они никого не поймали. Это была первая и последня акция такого рода, которую организовал так называемый «Центральный совет».
Было еще одно происшествие около «Зодиака». Поводом был полицейский фотофиксатор, находившийся в тридцати метрах от нашего носа. Мы этого не могли вытерпеть. Несколько наших вышли и просто немного покачали полицейскую машину. Это было весело, так как всё фиксировалось. Буйволы, которые сидели внутри сильно испугались.
Они заблокировали двери и вызвали по рации подкрепление. А пока оно ехало, мы сорвали эту вещицу. Машина лежала поперек дороги. Прибыли буйволы, случилась потасовочка, было арестовано несколько человек. Что же касается физического выяснения отношений, то всё было довольно безобидно.
Последняя акция была в связи с наркотиками у «Гоу». Это было незадолго до нашего ухода в подполье. Мы проезжали по йоркскому мосту и увидели, что у «Гоу» облава. Вылезли, пошли туда, видим странную картину: кругом стоят буйволы без шлемов, а рядом – окружной губернатор Кройцберга, который за всем наблюдает.
Видим, что нет нужного настроя. Люди смотрят на то, как арестовывают их товарищей. Мы хотим их подбодрить, но нам это не удается. Вдруг на другой стороне улицы загорелась рекламная панель. И в одно мгновение люди стали пытаться вытащить своих товарищей из полицейских машин. В буйволов полетели камни. Те побежали сломя голову. Окружной бургомистр побагровел. Нам стало ясно, что на следующий день они обязательно приедут опять. Им это, безусловно, не понравилось.
На следующий день мы пришли туда. Около «Гоу» было уже около полутора тысяч человек. Они ждали. Параллельно с этим в Амстердаме уже три дня шли уличные бои. В этот раз полицейские не приехали. Но этим они нам не оказали услугу. Мы стояли по углам, будучи подготовлены самым лучшим образом. А буйволы не приехали. Тогда Георг говорит: «Сделаем просто: выбьем стекла в аптеке, идем к телефонной будке, звоним и говорим: нападение на аптеку».
Мы так и сделали. После этого прибыли первые буйволы, очень осторожно подползли за угол. В то время у них были автомашины «Жуки». Ну, один «Жук» и один буйвол появились. В мгновение ока все, кто был на улице, набросились на буйволов. Один из полицейских горел, его тушил коллега. Вся улица была заполнена голубыми полицейскими маячками. И вот мы теперь имели их там, как хотели! Это была самая дикая драка, в которой я когда-либо участвовал.
Буйволы применили новую тактику, жертвуя своими коллегами. Из какого-то «Жука» поступил приказ оттеснить нас на боковые улицы. При этом они послали одного «Жука» вперед – он был полностью забросан камнями. В этот момент сзади выехали еще два «Жука», а ни у кого из нас уже не было камней. Так они смогли нас оттеснить, но «Жук» был остановлен.
У «Гоу» они даже стреляли – один из автомата в воздух. А другой выскочил из-за щита и начал стрелять вокруг себя. Тогда это полностью замалчивалось. Но их коллеги хорошо тогда получили – в них полетело немыслимое количество бутылок. Тогда уже появились литровые бутылки с кока-колой. Мы подошли к одной заправке, где стояли грузовики, и шлангом слили с них бензин во все бутылки. Денег на бензин у нас не было.
Первые уходят: подполье, небольшие удары, аресты
Херманн: Когда это было?
Райндерс: Это было летом 1970-го. Сначала, то есть на третий день, была еще одна стычка. Но мы на нее не пришли, так как за нами целый день следили. Но буйволы в этот день всё равно получили по жопе. Они, наверно, думали, что если они нас блокировали, то ничего в этот день не произойдет. Но они просчитались: без нас тоже всё прошло круто. Это было последнее выступление наших бунтовщиков. После этого, в ноябре 1970-го, мы ушли в подполье.
Херманн: Как вы оцениваете такое утверждение, что ваш уход в подполье является якобы чистой случайностью? Вам кто-то, будто бы Якоб Урбах(3), подкинул взрывчатку, чтобы вы провалились?
Райндерс: Мы имели связь с Урбахом, но от одного железнодорожника мы получили информацию о том, что Урбах является осведомителем Ведомства по охране Конституции (БФФ). За это он якобы и вылетел с железной дороги. Позднее он приставал к Бомми по поводу его наркобизнеса. Он уверял, что может задешево достать 10 кг наркоты. После этого все, кто имел с ним дело, отдалились от него. То, что он позднее стал очень активным, связано с нашими конкурентными отношениями с RAF. Дело в том, что, как полагала RAF, мы сильно интересовались оружием Урбаха, а наше предупреждение о том, что он является осведомителем БФФ, мы сделали якобы для того, чтобы сделать Урбаха в глазах RAF непартнероспособным. Они получили очень достоверное предупреждение, но Малер(4) не принял это всерьез. Он, как я думаю, решил и дальше поддерживать с ним контакт. Это была роковая ошибка.
Таким образом, получилось так: Берни и я спрятали в доме взрывчатку (эту смесь с клеем), а потом просто забыли о ней. Затем взорвалась бомба в доме еврейской общины. Я тогда посчитал это совершенно бессмысленным. Но брату Берни стукнуло в голову, что это могла быть та же самая смесь, что и у нас, – и он сообщил буйволам. За сообщение информации по этому взрыву было обещано вознаграждение в 50 000 марок. Буйволы пришли к нам и нашли две большие упаковки. Вероятно, это была похожая смесь. Но я не думаю, что та же самая. В одной упаковке была смесь клея и сорной травы, в другой – смесь сахарной пудры с травой. Во всяком случае, буйволы нас обыскали. Брат Берни знал, чем мы с Берни занимались. Они искали Бомми, Берни и Бэра. Буйволы сначала не знали, кто такой Бэр, а это была моя кличка. Они нашли фото со мной и Берни, которое сделал один знакомый фотограф. Это фото обошло все газеты. И тут уже ничего нельзя было поделать. До сегодняшнего дня неясно, кто сделал этот взрыв. Это одна из тех вещей, которые я совершенно не понимаю. Один раз на допросе Малер(4) выдал, что эту взрывчатку под дом общины подложил Урбах, но я ему не верю. Думаю, что это была отговорка Малера, чтобы хоть что-то спасти.
А могло быть и так: это могли быть некоторые из тех, кто тогда в Иордании общался с палестинцами, а там им вбили в голову убеждения о преступлениях Израиля, и те получили от них взрывчатку. А левые здесь были воспитаны в таком духе дружбы с Израилем. Поэтому и была сделана такая бессмысленная акция, но как было на самом деле, я не знаю. Во всяком случае, мы стали известны, буйволы нас искали. Было бы ошибкой считать, что люди, которые нас знали, говорили, что они нас не знают. Но тогда никому не приходило в голову откровенничать с буйволами.
Херманн: А что с братом Берни?
Райндерс: Ну… выродки существуют всегда.
Это было в октябре – ноябре 1969 года. Мы были в подполье, прятались у друзей, которых мы знали по «Парку» и другим забегаловкам. После Моабита нас поместили в следственный изолятор. Это был совсем будничный арест, как можно было себе представить. В квартиру зашли два буйвола, спрашивают: «Вы такие-то?» Мы: «Нет». А у нас не было даже документов. Мы сидели в полицейском участке и могли бы давать другие показания. Буйволы были довольно дружелюбны до тех пор, пока не узнали, кто мы такие. Они заперли нас в камере, затем мы познакомились с тюрьмой Моабит. В камере на стене был громкоговоритель, который включали три раза в день, насколько я помню: утром, в обед и вечером с восьми до девяти.
Херманн: Вам вещала RIAC (американское радиовещание в Западной Германии. – Б. Е.)?
Райндерс: Нет, хуже… Как это называлось?
Фрич: Estrongo Nachama (радиовещание «Новой синагоги» в Западной Германии. – Б. Е.).
Райндерс: Да, каждую пятницу. В это время как раз проходила реформа пенитенциарной системы. Тогда были ликвидированы старые кутузки. Тогда мы могли, например, уже ходить по кругу вдвоем, в то время как раньше ты ходил только один и не имел права разговаривать с заключенным перед тобой и сзади. Буйволы тогда разговаривали на таком языке, что я вообще не мог врубиться: что это за тон? Первые три дня я вообще не понимал, что происходит.
Фрич: В течение дня нельзя было лежать на кровати. Были такие откидные кровати, которые высоко закреплялись. Если ты днем ложился на кровать, они заходили – ты должен был встать и закрепить кровать наверху затвором.
Райндерс: Когда они входили, ты должен был подняться с табурета, встать к стене, назвать свое имя и регистрационный номер.
Херманн: Что такое регистрационный номер?
Фрич: Это преходящий номер, который дается задержанному при его регистрации.
Райндерс: Там уже были первые политические. Например, Георг. Буйволы ругались: «Эти длинноволосые нарушают нам тут весь порядок!» Политические, конечно же, не хотели поддерживать такой порядок.
За три дня до этого, как я въехал, случилась такая история. Арестанты между собой обменивались газетами, а буйволы, как коршуны, набрасывались, вырывали их и радовались, что захватили чтиво. Али Янсон из RAF несколько раз это наблюдал. Когда у него был «Штерн», он насрал в него, захлопнул, взял с собой на прогулку в тюремный двор и показал журнал буйволу. Тот радостно набросился на журнал и вырвал его из рук заключенного. За это Али схлопотал штрафной изолятор, но буйволы этого никогда не забыли.
В конце недели тюрьма вымирала. В субботу до обеда еще было какое-то движение, служащие – только до двенадцати, а затем всё медленно вымирало. Арестанты начинали изнывать. Некоторые стали избивать своих в камере. А буйволы пьянствовали и провоцировали людей. Например, громко включали радио, чтобы злить сидельцев. Те начинали барабанить по дверям – тогда буйволы врывались и начинали их избивать. Так было постоянно. А жратва была – я положил зубы на полку. Такая отвратительная! Я был вообще шокирован! Тюрьма окончательно стала для меня толчком к решению приступить к военным действиям.
Где взять оружие, споры с RAF, освобождение Баадера, рынки Пенни, пиратский радиопередатчик
Нас с Берни выпустили через шесть недель. В то время был еще щадящий режим арестов. Когда моя мать пошла к прокурору и попросила разрешение на свидание со мной, тот посоветовал ей обратиться к кому-нибудь другому, поскольку он ничем помочь не может. На него оказывалось тогда мощное давление сверху, которое заключалось в том, что политическая оппозиция должна сидеть, независимо от того, занимается ли она чем-либо или нет. Председатель верховного суда Майер насаждал этот принцип в прокурорской системе. Тогда прокурор Шлеман заявил, что он в этом больше участвовать не будет – не будет сажать невиновных людей в тюрьму, – и уволился.
Потом пришел этот пьяница… как его звали? Краузе! Он сделал всё жестко. Он не хотел нас выпускать. Исходил из того, что мы отношения к этому взрыву не имели, но, как он полагал, при таких обстоятельствах мы якобы должны были знать, кто это сделал.
Мы с Берни договорились, что на допросы ходить будем, но по сути ничего говорить не будем. Во время допросов у нас не было даже возможности выпить кофе или выйти. И вот сидят шесть гоблинов в помещении и разыгрывают комедию: двое дико агрессивные, один сидит и подражает нам во всём. И еще один интеллектуал – он хотел с нами дискутировать о форме общественного устройства. Он, должно быть, читал какую-то книгу. Во время разговора курил трубку, чтобы выглядеть импозантнее. Он был ужасно смешон. Другой изображал этакого равнодушного и говорил: «Оставьте его в покое» или «Вы не хотите поесть?»
Нам всё это было смешно. Но там, внутри, в Моабите мне было довольно паршиво. Хуже, чем в течение тех пятнадцати лет, когда я сидел. Всё это было полностью неожиданным: этот тюремный режим, которого ты не знал, этот повседневный тюремный быт с его жестокостью.
Через шесть недель, когда мы вышли, то снова все встретились. Я познакомился с Ульрикой Майнхоф и другими. Были первые дискуссии между нами и RAF. Рафовцы хотели вызволить Баадера и в помощь получить от нас людей. Это был апрель 1970-го. Очень интенсивное время. Мы часто сидели вместе с Кунцелем и говорили: «Надо заниматься другими делами».
Для этого представилось 1 мая. Тогда 1 мая было большим событием. Большая демонстрация – 50 000 участников – прошла по Нойкёльну. Это были революционеры 1 мая, то есть не под контролем профсоюзов. Мы планировали три акции: против американцев, против банка общего хозяйства (BFG) и против Верховного суда.
Акция у дома Харнака не совсем удалась – влетела только одна бутылка. Остальные разбились о стенку дома. Мы были не так хорошо натренированы, чтобы попасть в окно второго этажа. А вот акция по банку BFG у театра Шиллера получилась. И еще была акция у здания Верховного суда. Она была успешно проведена ночью. Мы приставили к зданию вёдра и канистры с бензином. В одну из канистр опустили электронагреватель, подключили его к электросети. Тогда мы были еще не очень опытные. Когда прозвучал взрыв, в здании еще находились люди. Бензин – всё-таки адская вещь!
Пылающий электронагреватель прорезал пластик канистры – бензин вылился наружу, затем всё произошло быстро. Взрывной волной с балкона выбросило двух человек, зал выгорел полностью.
В мае в Берлине состоялся парад войск союзников. Мы пошли на его генеральную репетицию. К тому времени были так называемые «говорящие буйволы», «группа 47» или что-то подобное. Они подошли к нам, выбрали несколько жертв и стали им всё подробно разъяснять. В это время сзади подошли другие буйволы, стали выдергивать наших, начали их избивать. «Говорящие буйволы» были возмущены, ведь мы же ничего такого не сделали, – и сцепились со своими коллегами. Это была настоящая драка. Мы перед этим задели одного английского офицера. Тот хотел установить наши персональные данные, так как Георг обозвал его Pig (свинья (англ.). – Б. Е.). Тот в своей высокомерной манере сделал вид, что ничего не заметил, пошел к ближайшему перекрестку и донес. Там стоял один буйвол в гражданке, который нас снимал, а мы хотели отобрать у него эту пленку. В этот момент драка стала еще сильней.
Буйволы рубились между собой и уже не смотрели. Меня схватил за шею какой-то буйвол в гражданке, а те подумали, что на меня нападает какой-то взбесившийся прохожий. Я увидел пролетающий мимо меня кулак в серой перчатке, который так врезал этому буйволу, что тот пролетел половину улицы.
Они арестовали Шорти и Холи, меня тоже хотели бросить в «воронок», но тут вмешался Георг: «Вам не нужно его брать, вы же его знаете». Буйволы посмотрели друг на друга: «Разве мы его знаем?» – «Ну хорошо, можете идти дальше». Это спасло меня от шести месяцев тюрьмы. Меня они еще разыскивали из-за попытки уличного разбоя, так как мы хотели отобрать видеокамеру у буйвола в гражданке. Он, кстати, был телохранителем Клауса Шютца. Тот ввел в оборот фразу: «Если ты вытерпишь двадцать пуль, то можешь покупать этот фильм». Однако вернемся к нашим военным делам в город партизан. Так уж выходит, что ты должен разбираться в людях. Если ты с ними знакомишься, то всё зависит от того, какие у тебя намерения и какую роль ты будешь играть. Случайности, конечно же, могут играть свою роль.
Фрич: Но в сухом остатке остается осознанно приятое решение. Райндерс: Ты же не просто скатываешься из ниоткуда.
Фрич: Тебя очень быстро выносит из узкого действа, если ты не сам это делаешь. То есть нельзя сказать, что это чистая случайность.
Херманн: Каким всё же был шаг от спонтанного «делаем акцию» до городского партизана?
Райндерс: Мы больше спорили, чем делали. Тут была проблема. Мы рассуждали о вооруженной борьбе, но у нас не было оружия. И мы не имели понятия, где его взять. Те, кто приходил к нам из Западной Германии – такие как Ронни, – были вообще пацифисты и косили от военной службы в Бундесвере. А мы, берлинцы, и так не имели понятия об оружии. Ну, говорили: можно купить оружие там-то и там-то. По нашему тегельскому периоду у нас было много знакомых в криминальной среде. Часть из них, с которыми мы тусовались во времена юности, стали совершенными преступниками.
Во всяком случае, была ситуация неуверенности. Предательство в криминальных кругах всегда было делом обычным. Другие говорили, что оружие можно приобрести в Австрии, Швейцарии, Италии или Бельгии. Ну да, у нас было всего 800 марок, чтобы купить один автомат. Вечерами мы вскрывали и очищали торговые ларьки, каждый день ходили в супермаркеты с сумками и подворовывали.
RAF в то время занималась созданием вооруженной организации, более интенсивной и более марксистско-ленинской. Мы с ними были тогда в экстравагантных отношениях.
RAF намеревалась вызволить из тюрьмы Андреаса Баадера. У нас тоже обсуждалась тема освобождения арестованных. Мы не знали, правильно ли это, – ведь Баадеру оставалось отсидеть всего года два-три. С одной стороны, мы хотели его вызволить. Мы сами только что пришли из тюрьмы и знали, что это такое. У нас было убеждение, что человек не должен сидеть. С другой стороны, мы говорили: «Для нас это очень крупное дело. Мы этого не хотим».
RAF напрямую говорила с Георгом – они его знали. Большинство акций организовывал он. Георг для них был самым вменяемым и самым надежным. Они хотели иметь его у себя непременно. Но тот им сказал:
«Если вы считаете, что мы еще не готовы, я в этом участвовать не буду». Он хотел лишь что-то сделать из нашей группы. RAF потихоньку собирала оружие: пистолеты, мелкокалиберные винтовки.
Однажды утром, когда мы лежали в ванной, пришла новость: Баадер освобожден. Нам стало ясно: всё стало намного серьезнее. Как мы и предполагали, началось! Полиция задействовала огромный аппарат. В это время мы налаживали первые контакты с уголовниками. Но у нас не было денег. А где они? В банках! Это был дальнейший шаг от размышлений к действию.
Мы всегда грабили какие-нибудь магазинчики. Во взломах были довольно искусны. Мы могли профессионально вскрывать замки и всегда находили хорошие объекты. Все другие дела были для нас слишком горячими. В ограблении автомашин мы также всегда были одними из лучших.
Сначала мы не имели об этом никакого представления. Студенты этого не умели. Они были из благополучных семей, те, кого я знал, не могли ограбить ни одного автомобиля. Потом пришла RAF и сообщила, что у них есть два специалиста по автомобилям. Мы обсуждали это и обменивались знаниями.
Потом мы познакомились с настоящим анархистом, в техническом отношении очень подготовленным. Его лозунг был такой: «Самобытные анархисты должны всегда оставаться самобытными, а вы находитесь гораздо ближе к этому». Он вместе с Руди Дучке собрал первый радиопередатчик и имел к тому времени телевизионный передатчик. С ним мы осуществляли акции, много ездили и включались в телевизионную программу. К сожалению, мы могли посылать только сигнал. Прибор имел короткий диапазон действия – несколько сот метров, до ближайших домов. Мы испытывали его в разных местах. Особенно удачен в этом отношении был один из холмов. Оттуда мы могли достать больше людей. Доходило даже до того, что когда мы сидели на передаче, то замечали, что буйволы идут. Всё шло отлично.
По этому пункту возник спор с RAF. Они хотели иметь такой передатчик, но анархист заявил: «Никогда и ни за что ни один марксист-ленинист не получит от меня этот передатчик! Этого не будет никогда!» У него были связи в Италии с людьми, которые действовали в Генуе. Это было время красных бригад. Они привезли пистолеты и мелкокалиберные винтовки. Затем мы испытали обрезы из ружей, начали делать бомбы из труб.
В январе 1972 года мы присоединились к «Движению 2 июня»
Создание оппозиции власти, «гримаса террора», три банка в один день
Хайн: Была ли в период зарождения «Движения 2 июня» печально знаменитая поездка в Майланд?
Райндерс: Это было раньше. Я об этом не знаю. Они поехали в Майланд до того, как некоторые из них уехали в Иорданию. Фритце, например, вернулся в Мюнхен и создал мюнхенский «Тупарамос».
Херманн: В 1972 году «Движение 2 июня» обратилось к общественности со своей программой…
Фрич: С этой программой тоже целая история. Кто-то когда-то написал это в качестве Положения о дискуссиях. Но мы сами познакомились с этим только в тюрьме. Ранее никто из нас об этом ничего не знал (все смеются). Никто вообще не знает, кто это написал! Во всяком случае, Положение о дискуссиях уже имеется.
Райндерс: То есть кто-то написал это Положение и попытался из него сделать Программу.
Фрич: В этом качестве оно никогда не рассматривалось. Ни одна свинья не знала этого.
Херманн: Этот документ рассматривается как программа «2 июня»?
В моей библиографии я это обозначил как Программу «Движения 2 июня».
Райндерс: Судьи также хотели использовать эту программу в качестве доказательства против нас. Они зачитали ее на суде. Мы обоссались от смеха!
Геус(7) как-то заметил, что здесь что-то не так. Во всяком случае, он очень хотел знать, кто это написал. Мы тоже. Мы у себя, конечно, всех опрашивали, но ответа так и не получили.
Херманн: Как же всё-таки выглядело самоопределение «Движения 2 июня», если не считать аморфные заявления результатам отдельных акций?
Райндерс: Уже перед «официальной» декларацией в качестве «Движения 2 июня» мы заседали три или четыре раза. Было двенадцать человек, представлявших три группы, среди которых было относительно большое совпадение мнений. Такое было нечасто. Была сильная фракция анархистов, а также сталинистская фракция, но их было немного. В январе 1972 года мы присоединились к «Движению 2 июня». Эта дата связала всех нас – студентов, а также рабочую молодежь, – поскольку тогда всё было в разброде. Все знали, что означает дата 2 июня. Для нас дальнейшим и более важным обстоятельством было: с именем этой даты всегда будет указываться на то, что они сначала стреляли.
Фрич: В целом обсуждения тогда проходили открыто и широко. Я не знал тогда всю группу, но подобные дискуссии проводились и у нас. Приходило много людей, которые с этим вовсе не были связаны.
Райндерс: Да, так было. Все – независимо от того, кто они и откуда, – переносили эти дискуссии в свои группы. Это был какой-то общий скреп. В то время я уже был на нелегальном положении, но всегда знал, где и какие обсуждения проводятся. Но людей из местечка Кнофус я не знал. Так называемая банда Цаля-Крёхера-Кнофа имела свой опорный пункт в Нойкельне. Там у Цаля была типография.
Фрич: В 1971 году мы совместно с Кнофом основали «Джиппи»(8). А у Цаля мы создали «FIZZ», осколок от «883»(9). У «883» был конфликт, так как воинствующие боевики (они были на нелегальном положении) как-то сразу ушли, потому что там доминировало реформистское крыло. После них ушли оставшиеся радикалы.
Райндерс: Дирк Шнайдер тоже ушел.
Фрич:…И они создали FIZZ. Это длилось долго, даже не полгода, так как Кнофо и Цаль исчезли.
Херманн: Ронни, а как ты пришел в «Движение 2 июня»? Через Кнофо и Цаля?
Фрич: Нет, они к тому времени уже пропали. Некоторое время я был в «Анархистском рабочем союзе», который также довольно быстро прекратил свое существование. Я всегда думал, что анархисты далеки от догматизма, но там я получил противоположный опыт. Они были какими угодно, но только не недогматичными. Они выгнали кого-то из своих рядов только за то, что он прошел курс капиталистического обучения и ссылался на Маркса. Это было уже немного абсурдно.
Хайн: Как вы пришли к названию «2 июня»? До этого ведь было «Триконтиненталь».
Райндерс: Первый раз это название мы применили при похищении Лоренца. Кто-то подумал: было бы хорошо использовать броское название, – и мы отошли от «Триконтиненталя». Своего рода доказательство нашего интернационализма.
Херманн: Некоторые мои вопросы благодаря вашим описаниям излишни, но я охотно хотел бы знать, каковы были ваши цели, даже если ваша программа «Движения 2 июня» была вами и не составлена?
Фрич: Как уже было сказано, Положение о дискуссиях в некоторой степени было изложено корректно.
Херманн: В одном из интервью в тюрьме вы оба заявили, что никто из вас настолько не слеп, чтобы поверить, что через пять лет революция будет стоять перед дверью. Из чего же тогда должна проистекать борьба?
Фрич: Речь идет о том, чтобы создать оппозицию государству, усилить сопротивление. Тут дело вот в чём. Если кто-то действует, то могут найтись и те, кто способен это воспринять. То, что мы с двумя десятками людей победим государство, полный абсурд! Так не бывает. Нашу форму организации мы представляем в виде ячеек. Это был тот шаг, который уже больше не делают. После похищения Лоренца у нас было намерение поделить группу – так, чтобы действующие члены ячейки создавали другие ячейки. Такой метод можно применять в специфических сферах, например на предприятиях. Там мы хотели создавать центр тяжести нашей борьбы.
Райндерс: На некоторых предприятиях мы уже имели практически опорные пункты. Так, например, в августе 70-го на предприятии «Линхоф» на Зильберштрасе. Там в то время опять начались массовые увольнения. Мы планировали провести эту акцию совместно с RAF. Хотели туда проникнуть, вынести остатки оборудования и материалов, замазать указатели, подписи и разломать кресло хозяина. Всё конфискованное мы планировали продать, чтобы у рабочих были хоть какие-то деньги. Одновременно мы хотели поджечь машину Линхофа и бросить бомбу в его гараж.
Поделиться книгой: