Помоги проекту - поделись книгой:
Поэт Альфонс де Рамбервийе написал стихи в честь Филиппа Эммануэля Лотарингского, герцога де Меркёра, который по просьбе императора защищал Венгрию от турок и сражался с Генрихом в Бретани. В них есть следующие строки:
Именно ослабление влияния Церкви вызвало главные претензии католических кругов в адрес Генриха IV, что и породило предположение о том, что нож в руку Равальяка якобы вложили иезуиты.
Но в действительности идея цареубийства имела более глубокие корни. Она созрела еще во времена Варфоломеевской ночи, когда «плохой государь» взял на себя ответственность за совершенные преступления, и, являясь предметом многих религиозных споров, в итоге стала обоснованием для убийства Жаком Клеманом Генриха III. Будучи союзником заклятых врагов Церкви — Республики Соединенных провинций и Англии — и занимаясь подготовкой войны против Испании и Габсбургов, Генрих IV заслуживал, по мнению бывших сторонников Лиги, правоверных католиков и испанского короля, титула «тирана-узурпатора», а также смерти[40].
ОТ АБСОЛЮТНОЙ МОНАРХИИ К ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Начиная с Генриха IV, французская монархия встала на путь укрепления, что выразилось в развитии государственного аппарата, создании бюрократии и в подчинении монархом феодальной аристократии. Этот процесс укрепления после регентства Марии Медичи и Кончино Кончини было доведено до логического завершения кардиналами Ришельё и Мазарини. Возникновение Фронды стало последним актом сопротивления феодалов центральной власти. В 1614 г., при Кончини, Генеральные штаты созывались в последний раз до Французской революции.
Усиление монархии, ее сохранение в годы Религиозных войн в итоге привели к участию Франции в более крупном конфликте, теперь уже европейского масштаба, — Тридцатилетней войне.
Создание королевского двора в Версале при Людовике XIV стало символом полной победы абсолютизма, а сплоченность двора вокруг короля свидетельствовала о подчинении дворянства. Вместе с тем затраты на возведение роскошного дворца и ведение войн, а также сокращение органов власти, служивших посредниками между королем и народом, — парламентов, органов городского управления, штатов — привели к изоляции власти от подданных, стонавших под бременем королевских повинностей. В конце правления Людовика XIV Великого Франция пребывала в нищете.
И если создание версальского двора стало реваншем короля за Фронду, то после 1715 г. уже двор отыгрался на монархе, обладавшем абсолютной властью. Если не считать того, что в период регентства, а затем при королях, не обладавших сильной политической волей, Парижский парламент, а затем и другие парламенты вернули себе значимую роль.
В противостоянии Версаля, символа королевской власти, и Парижа, символа прочих социальных сил, равновесие исчезает в тот момент, когда у национальной элиты меняются настроения и нравы. Во времена Людовика XIV монарх сам выбирал наиболее способных царедворцев, чтобы те служили ему и прославляли его. Но придворные писатели боялись прямо критиковать государственное управление и ограничивались в основном разбором человеческих страстей. Напротив, философов XVIII в. занимали исключительно государственные и общественные вопросы. Именно они сформировали институт общественного мнения, который оценивал власть и выносил ей приговор. Это был прямой путь к реформам и Французской революции.
«ДЕНЬ ОДУРАЧЕННЫХ»: ПРИДВОРНАЯ ИНТРИГА ИЛИ ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС? (1630)
По-видимому, все началось в сентябре 1630 г. в Лионе с болезни молодого Людовика XIII, правившего с помощью своей матери. У короля, которому недавно исполнилось двадцать девять лет, после возвращения из Италии, где он принимал участие в Казальской кампании, началась вызванная дизентерией лихорадка. Врачи позвали его духовника, и король принял предсмертное причастие, как полагалось в таких случаях. «Посмотрите, к чему привел ваш поход!» — сокрушалась Анна Австрийская, его жена, метившая в Ришельё: она ждала, что если Людовик умрет, то на трон сядет его брат Гастон Орлеанский, а кардинал будет изгнан или казнен. «Не знаю, жив ли я еще сейчас или мертв», — писал кардинал маршалу Шомбергу, руководившему Казальской кампанией. Ришельё действительно был убежден, что капитан мушкетеров Труавиль «снесет ему голову выстрелом из пистолета».
Гнев королевы-матери Марии Медичи имел еще более глубокие корни. Во времена фактического руководства государством Кончино Кончини она покровительствовала епископу Люсонскому и, сделав его кардиналом, ввела в королевский совет. И вот теперь он, прикрываясь государственными интересами, прибрал управление страной к своим рукам, сохранив за Марией Медичи лишь видимость власти. При этом Людовик XIII не возражал против сложившегося положения дел и, находясь под сильным влиянием Ришельё, полагал, что проводимая им политика способна повысить престиж королевской власти, а вместе с тем и престиж государства. Он смирился с его возвышением, хотя, как и в первые годы своего царствования, считал позором нахождение у власти этой креатуры — человека Кончини. Таким образом, со временем отношения между королевой-матерью, Ришельё и королем стали диаметрально противоположными. Если не считать того, что существовала целая партия (дружественная Марии Медичи и враждебная Ришельё), поддерживавшая канцлера Мишеля де Марийака, противника войны с католическими державами, представителя духовных кругов и в прошлом — протеже кардинала.
Между тем Людовик XIII неожиданно стал поправляться: вскрылся кишечный гнойник и воспаление прошло. Находившаяся рядом мать стала настойчиво просить его избавиться от Ришельё. В конце концов, она решила, что ей удалось убедить сына. Десятого ноября в Люксембургском дворце королева-мать, исполнявшая обязанности регента при больном сыне, объявляет Ришельё о его освобождении от должности суперинтенданта ее королевского дома, главы королевского совета и высшего духовного лица при особе короля. Кроме того, она избавляется от всех родственников кардинала, пристроенных им к ее двору.
На следующий день Ришельё, оценив свое положение и спеша предотвратить возможные совместные шаги со стороны Марии Медичи и короля, вошел через потайную дверь в комнату королевы-матери, в которой раздавались проклятия в его адрес. «Держу пари, Ваши Величества говорили обо мне», — сказал он смеясь. «Да», — ответила Мария Медичи и осыпала ненавистного ей кардинала оскорблениями. И тогда Ришельё, в присутствии короля, упал перед ней на колени, разразился рыданиями, стал целовать край ее платья и клясться, что он готов уйти, лишь бы больше не портить отношения между сыном и матерью. Королева-мать сразу же поделилась со своими приближенными этой радостной новостью и объявила, что бесспорным претендентом на место Ришельё является Мишель де Марийак. Придворные были полностью удовлетворены. Для них это был праздник.
Но Людовик XIII решил, что его мать снова, как во времена Кончини, пренебрегает его мнением. Он отправился в Версаль, где его ждали приглашенные им Ришельё и Мишель де Марийак. Правда, какое-то мгновение кардинал думал бросить все и бежать, но, зная, что «тот, кто выходит из игры, проигрывает ее», он все же едет в Версаль, где король дал ему понять, что отменяет его отставку: он уважает свою мать, но у него «больше обязательств перед государством». Марийака отстранили от должности, а его брата, семитысячная армия которого могла стать угрозой для Ришельё, казнили. Опальная королева-мать вынуждена была под охраной удалиться в Компьень, а позже отправиться в Нидерланды. Благодаря графу Ботрю этот необычайный поворот событий вошел в историю под названием «день одураченных».
В действительности этот конфликт, личный или государственный, имел серьезные последствия, что в какой-то степени объясняет их длительность. Мария Медичи олицетворяла собой союз с Испанией и поддержала Ришельё, когда он разгромил партию протестантов после осады Ла-Рошели и мира в Але (отменявшего часть протестантских привилегий). Но она враждебно относилась к заключенному им союзу с немецкими протестантскими князьями и особенно к союзу с королями Дании и Швеции: эти страны в 1618 г. вступили в войну против Габсбургов, получившую в дальнейшем название Тридцатилетней.
Эта первая большая европейская война уже не шла под знаменем религии, по крайней мере ее одной. Австрийские и испанские Габсбурги вступили в борьбу с теми, кто угрожал их могуществу. Ришельё полагал, что провидение даровало Франции ее географическое положение, чтобы она, старшая дочь католической Церкви, смогла противостоять враждебному окружению, посягавшему на ее независимость. Поэтому кардинал организовал военный поход в Вальтелину с целью разделить немецкие и итальянские владения Габсбургов, а также в Лотарингию и в прирейнские области, чтобы испанцы и австрийцы не имели возможности помочь Испанским Нидерландам. По этой же причине он вступил в союз с Республикой Соединенных провинций и субсидировал шведского короля, чьи военные кампании наводили ужас на мирных жителей до самого Эльзаса…
Политика Ришельё вызвала возмущение в партии «правоверных», во главе которой стоял Мишель де Марийак. Но, кроме того, она была разорительна для страны, по поводу чего кардинал заявил, что предпочитает «отнимать деньги, а не жизни». Противники кардинала тем самым олицетворяли «партию мира» после кризиса, вызванного неурожаем пшеницы, и последовавшего за ним голода, который обрушился на страну, уже пораженную чумой. Эпидемия, вероятно, сопровождала шествие по стране армии. Известен следующий случай: в городе Динь, население которого насчитывало в 1628 г. 10 тысяч человек, год спустя осталось не более 1500 жителей. Таким образом, двор и города не приняли политику кардинала, несмотря на финансируемую им официальную «Газетт», в которой излагались объяснения его политики, особенно с помощью пера Теофраста Ренодо. Зато король, наоборот, ее одобрял, правда, при условии личного рассмотрения всех политических вопросов, чем Ришельё никогда не пренебрегал, хотя, по его собственному признанию, «оказалось, четыре квадратных ножки королевского стола в его кабинете мне покорить труднее, чем все поля сражений Европы».
«День одураченных» стал, таким образом, победой одной политической силы над другой: король решил, что доводы Ришельё более обоснованны, тогда как противников кардинала он заподозрил в желании лишить его контроля над государственными делами. Ведь «правоверные» составили «партию», организованные действия которой могли, подобно гугенотской партии, стать угрозой для самой монархической власти.
Казалось, что теперь война и абсолютизм будут идти бок о бок.
РИШЕЛЬЁ: ОТ КОРОЛЯ-ГОСУДАРСТВА К ГОСУДАРСТВУ-КОРОЛЮ
Если еще во времена Филиппа IV Красивого правоведам удалось в какой-то мере отделить монархию от Церкви и обеспечить ей независимость, сохранив при этом ее священный характер, то Реформация полностью изменила данное положение. С того момента, как католицизм перестал олицетворять идею бесспорного союза христиан, его место заняло государство, что потребовало от монарха его обязательной сакрализации. И именно Ришельё воплощает это изменение статуса французского короля.
Данная идея уже высказывалась Жаном Боденом в его «Шести книгах о государстве»: он выделял государство как сущность, отдельную от короля и народа. Государство, по мнению Бодена, совершенно необходимо для существования Франции, и оно должно быть выше и законов, и обычаев; оно должно также обладать суверенитетом. Ришельё в «Политическом завещании» подчеркивает обязательность последнего, опираясь при анализе этого вопроса на сочинения доминиканцев и иезуитов, Лютера, Кальвина и Макиавелли. Такой метод анализа ситуации он называл «Разумностью». Ведь «она имеет ту же основу, что и Священное Писание, поскольку Бог, источник всего сущего, не может противоречить самому себе в своем учении».
Чтобы утвердить эту необходимость и упрочить собственную верховную власть, монарх должен покончить с традиционными льготами и привилегиями, которыми пользуются провинции, различные сообщества или отдельные граждане на основании договоров, концессий или обычаев. Король должен следовать не собственным, а лишь Божественным законам, принципу Разумности. Опираясь на свое могущество, он может требовать с городов плату за те или иные привилегии. Так, например, Тулуза с 1560 г. должна была платить 30 тысяч ливров за освобождение от тальи. И наоборот, привилегии становятся платой за верность. Принцип же Разумности, по Ришельё, дает монарху право самостоятельно принимать решения, основываясь на собственной осведомленности, являющейся королевской тайной. «Разумность должна быть правилом и политикой государства», — утверждал он в «Политическом завещании». Таким образом, Разумность становится посредником между верховной властью короля и верховной властью Бога.
По этой причине королевская власть должна носить только абсолютный характер и «быть делимой не более, чем точка в геометрии». И вместо того чтобы приписывать Людовику XIV формулу «Государство — это я», лучше было бы вспомнить его подлинные слова: «
По мнению Ришельё, принцип государственного интереса призван упрочить общественное благополучие, которое является верховным законом, подчиняющим себе все остальные, включая моральные установления. Этот принцип должен защищать страну от произвола аристократии, от протестантов, устроивших себе государство в государстве, от Габсбургов, которые под знаменем защиты католической веры стремятся утвердить собственное господство над всей Церковью.
Таким образом, переход к государству-королю сопровождался обособлением политической жизни. Желая охватить различные сферы — политику, государство, равновесие сил в Европе, Ришельё во главу угла всегда ставил принцип государственного интереса.
Разумеется, этот переход, ставший еще более заметным при Мазарини, не мог не вызвать противодействия и сопротивления.
Сопротивление исходило не только от аристократии, но и от наследников Католической лиги и партии «правоверных»… Однако и те, кто подчинялся королю, обладающему священной властью, и те, кто выступал против постепенной передачи власти министрам, действовали во имя государства. Подобные движения почти в одно и то же время появились в разных европейских странах: во Франции началась борьба с Ришельё и Мазарини, в Испании — с графом Оливаресом, в Англии — с герцогом Бэкингемом. Ведь в представлении людей королевская власть не является продолжением какой-либо другой, будь то власть, заключенная в государстве, нации и тем более — в народном большинстве. Именно поэтому, несколькими десятилетиями ранее, городские власти Камбре, заботясь о благе своих граждан, передали управление городом, временно находившимся под властью епископа, испанскому королю Филиппу II, немало удивленному этим событием и все же принявшему город.
В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЛСЯ СМЫСЛ ФРОНДЫ (1648–1652)?
Трудно найти другое событие, которое бы вызвало столько разноречивых оценок, сколько Фронда. Что это было? Восстание против гнета королевских налогов, за которым в более широком контексте скрывалось недовольство государственной властью? Парламентская борьба, подхваченная принцами, которые искали случая дискредитировать деятельность покойного Ришельё, желавшего «сбить спесь с аристократии»? Ведь король был всего лишь ребенком, его министр — чужестранцем, а обстоятельства благоприятствовали проявлению недовольства. Было ли это переплетением Фронды принцев с общим народным недовольством Мазарини — непопулярным преемником Ришельё? Как точно определить суть этого кризиса, когда малолетний король был вынужден бежать из восставшего Парижа и укрыться в предместье Сен-Жермен? Одни называли происходящее «детской болезнью абсолютизма»; Вольтер же полагал, что эта гражданская война началась в Париже, так же как и в Лондоне в 1642 г., «из-за денег»; третьи определяли Фронду как восстание, предвосхитившее Французскую революцию; четвертые — как политический конфликт, на который наложился социальный вопрос. Но в провинциях, где не было ни парламента, ни губернатора, Фронда так и не появилась, потому что там не было почвы для возникновения политической оппозиции — именно политической в первую очередь.
Для некоторых Фронда стала бунтом, лишенным конкретной цели, для других — просто игрой, как подсказывало само ее название (
Уже из этого краткого перечня видна первая особенность Фронды: религия не играла никакой роли в этих событиях. В то время как Английская революция, которая завершилась казнью короля Карла I и приходом к власти Кромвеля, проходила под знаком конфессиональной борьбы, Французское королевство уже миновало период войн под знаменем религиозного фанатизма, а в скором времени, при Людовике XIV, выступления янсенистов и отмена Нантского эдикта станут напоминанием о Реформации и Контрреформации. Выходит ли так, что корни Фронды тоже следует искать в этих религиозных конфликтах? Вряд ли, ведь обращение фрондеров к религиозным аргументам — как минимум, в «мазаринадах» — памфлетах, издававшихся против Мазарини, — представляет собой не более чем прием, и религия вовсе не является целью для авторов «мазаринад».
Другой анализ сущности Фронды принадлежит Эрнсту Коссману, который рассматривал это событие под несколько иным углом. «Фронда представляет собой любопытное зрелище — вивисекцию. Перед нашими глазами одна за другой возникают отдельные части единого целого — монархии, мнящей себя абсолютной. Мы наблюдаем переплетение злобы и желаний простолюдинов, буржуа, членов парламента, жителей провинций. Разумеется, все их устремления не могли осуществиться, но мы можем получить представление о том, какие противоречия и потенциальные конфликты таились в них».
Находит ли это мнение подтверждение в событиях того времени?
Как объяснить то, что называется Фрондой, т. е. «дело
В определенном смысле это расшатывало основы государства, созданного Ришельё.
«Двору был нанесен чувствительный удар», — писал кардинал де Рец. Анне Австрийской и Мазарини пришлось сделать вид, что они готовы отправить в отставку д’Эмери. Но победы принца Конде над испанцами при Лансе и Тюренна над имперскими войсками при Цусмарсхаузене дали им возможность превратить военные успехи в политический потенциал. Двадцать шестого августа во время благодарственного молебна по случаю этих побед Высший совет принимает решение арестовать лидеров парламентской оппозиции. Среди них был и костлявый, с коротко стриженными усами и бородой советник Пьер Бруссель, «белый от пыли, лежавшей на папках с делами в Большой палате»: он снискал популярность своей неподкупностью и скромным образом жизни. Все эти фрондирующие парламентарии играли в войну, воображая себя героями романа Оноре д’Юрфе «Астрея».
Это был мятеж: за несколько часов в Париже были построены баррикады. Мазарини пришлось пойти на уступки и освободить Брусселя. По его распоряжению к Парижу были стянуты войска под командованием принца Конде, и в ночь с 5 на 6 января Мазарини и вся королевская семья, включая королеву и маленького дофина, бежали из столицы в город Сен-Жермен-ан-Ле. Это бегство будущий Людовик XIV вспоминал как испытанное им унижение.
Пока Конде пытался с помощью военной силы усмирить Париж, парламентарии и присоединившаяся к ним аристократия оказывали сопротивление королевским войскам. Во время этих событий особую известность получили коадъютор[41] архиепископа Парижского Поль Гонди, стремившийся занять место Мазарини, и красавица Анна Женевьева де Бурбон-Конде, герцогиня де Лонгвиль, сестра принца Конде. Семейные распри аристократов переплелись с протестом буржуа, тогда как народ арестовывал нотаблей, лояльных монархии. Взволновал ли этот мятеж именитых буржуа, которым первоначально и принадлежала идея восстания? Действительно, тяжелые последствия войны, проявившиеся недалеко от столицы, тот оборот, который приняли события в Англии, завершившиеся казнью Карла I в 1649 г., — все это заставило парламентариев резко поменять политику, «чтобы не дать волнениям непостоянного народа увлечь себя за ними».
Рюэльский мир, подписанный 11 марта 1649 г. представителями парламента и короля, положил конец парламентской Фронде.
Но принц Конде был недоволен таким исходом дела: ему не удалось стать коннетаблем, а Гонди так и не добился кардинальского сана. Примут ли они решение пойти против королевы?
Пьер Корнель, написавшей в том же году трагедию «Никомед
Восемнадцатого января 1650 г. этот конфликт вылился в «государственный переворот: королева и Мазарини приказали арестовать принца Конде и герцога Лонгвиля».
И сразу же вспыхнуло восстание знати — Фронда принцев, горевших желанием смыть этот «позор чести». Герцогиня де Лонгвиль прославилась, поднимая на бунт провинции, губернатором которых был ее муж: Нормандию, Гиень, Бургундию, Пуату. Принцесса Анна Мария Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье, захватила Орлеан, а виконт Тюренн намеревался с помощью испанцев освободить принцев. Эта «молодая» Фронда пыталась объединиться со «старой».
Никогда еще волнение не достигало такой силы, как и пропаганда. Число памфлетов-«мазаринад» превысило пять тысяч, а распространением их в Париже занималось около сотни человек. На смену публичным речам пришло перо, острие которого было направлено. против Мазарини и королевы.
«Народ, гоните прочь сомнения: правда в том, что он занимается с ней любовью и своей дыркой она нас дурит».
Осознав, что его враги создают коалицию, Мазарини сделал вид, что уступает, и бежал в Германию, убежденный в том, что парижане не найдут общего языка с Конде. В конце 1650 г. Тюренн потерпел поражение при Ретеле от маршала Сезара Плесси-Праслена, который олицетворял дворянство среднего ранга, мало заботившееся о том, чтобы угодить фрондирующей аристократии и вставшее на сторону малолетнего короля, признанного парижанами… Тогда же Гонди, уже ставший кардиналом, в свою очередь, решает сменить лагерь и переходит на сторону короля.
Летом 1652 г. принц Конде, вновь выйдя из Бордо со своим войском, оказался между королевской армией и Парижем, куда парламент отказывался его впустить. Положение казалось безвыходным, но герцогиня де Монпансье, которую называли «Великая Мадемуазель», приказала парижанам начать стрелять из пушек по королевским войскам, открыть городские ворота и дать убежище принцу Конде. Это стало одним из самых известных эпизодов Фронды. И снова начались распри между принцами, парламентариями, Гонди, что в конечном счете и обеспечило победу королю.
Конде был вынужден покинуть Париж, и по просьбе парламента малолетний король и его мать вернулись в столицу, охваченную народным восторгом по этому поводу. Будучи искусным политиком, Мазарини не сопровождал их и вернулся в Париж лишь спустя полгода. В честь этого события в парижской ратуше Отель-де-Виль был устроен торжественный ужин, на котором пили «за всех Мазарини».
ЛЮДОВИК XIV: «ГОСУДАРСТВО — ЭТО Я»
Можно сказать, что сущностью абсолютной монархии во Франции стала сакрализация государства, в основу которой лег принцип государственного интереса. Отречение от веры Генриха IV положило начало этим изменениям, поскольку оно символизировало совпадение личного спасения государя со спасением всей монархии. Но отречение стало и победой разума над чувствами — Божественного разума и разума короля.
Этот культ Разума, положенный в основу государственного устройства, в определенной степени был следствием братоубийственных Религиозных войн. Отныне государство должно было стараться сохранить жизнь каждого подданного вне зависимости от его религиозных убеждений.
Историк Жоэль Корнетт убедительно показал, что после отречения Генриха IV, за которым последовала его коронация, проявилась еще одна черта нового века, а именно: преобразования в искусстве государственного управления. Начало их можно датировать 30-ми годами XVII в., когда вместе с мобилизацией стали увеличиваться расходы на государственные нужды, выросшие за несколько лет с 10 миллионов до 100 миллионов ливров. И с того же времени государь, «отец народа», начал «превращаться в бездушного управляющего государственного механизма», а узаконивание его власти стало диктоваться простой необходимостью выжить. Монарх был волен отдать предпочтение одной из функций правителя — государственному управлению, ведению войны или руководству экономикой страны — и выбрать ту из них, которая, по его мнению, могла принести ему большую славу. Это было исключительным правом короля, на которое не могли претендовать ни двор, ни парламент. Оставалось только доказать данное право, используя средства государственного принуждения, поскольку власть парламентов, направленная на критическое осмысление королевских решений, входила в противоречие с исполнительной властью монарха.
Находясь в центре силового поля, государь был обязан, опираясь на принцип разумности, действовать в интересах государства, воплощением которого он являлся. Другими словами, решения государя должны были основываться не на каких-либо общих постулатах, а на конкретном опыте, почерпнутом королем из истории.
В недавнем прошлом переплетение различных конфликтов привело к так называемым Религиозным войнам, к которым позже прибавилась Тридцатилетняя война, вновь вызвавшая, первоначально за пределами Франции, столкновение католиков и протестантов.
Некоторые противники Ришельё — представители партии «правоверных» — расценивали его союз с протестантскими князьями и стремление поставить интересы государства выше интересов Церкви как предательство. Но в то же самое время переход принца Конде на сторону Испании в период Фронды расценивался всего лишь как нарушение вассальной клятвы, но вовсе не как измена Франции. Поэтому уже в 1659 г. последовало его прощение. Подобное двойственное отношение являлось следствием глубоких перемен и стало признаком того, что теперь только король — и никто другой — воплощал верховную власть и определял государственные интересы. Этот новый статус государя нашел отражение в формуле «Государство — это я».
Но это означало, что монарх уже не мог принимать решения, опираясь только на собственную волю и рычаги власти. Государство в эпоху Людовика XIV не представляло собой стройной системы, упорядоченной королевскими указами.
В «Мемуарах за 1661 год» Людовик XIV велел записать следующее: «Повсюду царил беспорядок». И отныне эту фразу будут повторять короли, императоры, председатели советов, премьер-министры — все те, кто сумеет прийти к власти… В этой фразе скрыта их забота о том, чтобы придать большую значимость своим будущим действиям во главе страны, и это является относительно новым феноменом…
Считается, что в описываемую эпоху общество представляло собой упорядоченную систему, состоявшую из дворянства, духовенства и третьего сословия. Хотя известно, что разбогатевшие простолюдины постепенно сливались с дворянским сословием, а духовенство могло включать в себя как дворян (высшее духовенство), так и детей простолюдинов (низшее духовенство). И в соответствии с этим делением в обществе распределялись титулы, звания, почести, заключались браки. Однако если взглянуть на это общество с высоты наших дней, то можно отчетливо увидеть две категории французов: собственники (дворяне, рантье, король и т. д.) и люди, не имевшие собственности. К представителям этого общественного устройства, получившего название «феодальный способ производства», нужно добавить банкиров и фабрикантов, возвестивших о приходе эпохи капитализма. Но данные социальные различия не имеют прямой взаимосвязи с возникавшими в то время конфликтами, даже если в этих конфликтах и затрагивались некоторые социальные аспекты. Ведь помимо сословных связей существовали другие общности интересов, например взаимосвязь интересов по вертикали, объединявшие правителя и его провинцию, его города, или же семейные связи, которые могут служить объяснением множества конфликтов, в частности событий Фронды.
В своей политике Людовик XIV стремился подчинить себе или же уничтожать эти связи, продолжая тем самым дело Ришельё и Мазарини. В то же время молодой король, которому в 1661 г. было лишь двадцать два года, объединил вокруг себя помощников умершего кардинала, которые не были ни прелатами, ни знатными людьми, а принадлежали к буржуазии и приобретенному службой дворянству, — таких, как Гуго де Лионн, Мишель Летелье, Николя Фуке. Людовик объявил им, что намерен «править один, без первого министра», а от них он будет требовать совета, и ничего более. Позже точно так же будут выстраиваться отношения с Кольбером, Лувуа и Вобаном.
«Беспорядок», который имел в виду король, был связан с настроениями дворянства — как дворянства шпаги, так и дворянства мантии — и крестьян. Но причиной его были политические действия монарха — войны, преследования протестантов: именно они порождают все новые «беспорядки», не говоря уже о тех изменениях, которые государство не контролирует в течение почти пятидесятипятилетнего срока правления Людовика XIV.
Своей основной задачей король считал подчинение дворянства мантии — высшей знати, волнения которой потрясали Французское королевство в период Фронды. Наиболее знатные из этих фамилий, такие, как Бурбоны-Конде, подчинились воле монарха, поскольку их вина была больше других, или же согласились жить при дворе, удостоившись чести быть поставленными во главе королевской армии. Те представители мелкого дворянства, которые не пожелали подчиниться, были просто уничтожены. Так, в Оверни в 1670 г. неугодный королю де Рувр был разрублен на пять частей. Таким образом, личный авторитет короля восторжествовал над дворянством. Но все же представители наиболее древних дворянских родов, опасаясь потерять свое благородство, не могли сдержать возмущения, видя, как много людей получает дворянское звание, просто покупая те или иные должности. А для короля это была всего лишь выгодная статья дохода. Именно после смерти Людовика XIV появился первый признак аристократической оппозиции: усилилось их стремление защитить свое исконное дворянство, что проявилось в период Регентства Филиппа Орлеанского (1715).
Перед королем стояла и другая, более трудная задача: подавить крестьянские восстания. Выступления происходили в Бурбоннэ, Оверни, Пуату, Берри и Беарне, где крестьяне отказывались платить налог на соль
Тяжким бременем на всех бедняков легли бесконечные войны, которые король вел с 1672 по 1678 г. И хотя эти войны и велись за пределами страны, не нанося ущерба землям государства, тем не менее они стоили больших денег, и к тому же расквартированные на зиму французские войска требовали с крестьян непосильных реквизиций.
К расходам на войну прибавилась еще одна непопулярная мера — возрожденное маркизом де Лувуа ополчение, вербовавшееся в принудительном порядке. Его учреждение совпало по времени с введением двух новых налогов — подушной подати (1695) и десятины (1710). В сущности, эти налоги должны были коснуться всех подданных, а не только простолюдинов, но Церковь и наиболее привилегированные слои населения сумели от них избавиться.
Тяжесть налогового бремени была тем страшнее для крестьянства, что она стала ударом по и без того уже расстроенной экономике страны. Но ни Людовик XIV, ни его министры так и не осознали этого: в то время на жизнедеятельность общества смотрели иначе, чем сейчас.
Подводя итоги правления Людовика XIV и характеризуя состояние общества в эту эпоху, Пьер Губер особо выделяет некоторые черты, не сохранившиеся в национальной памяти, но ставшие известными благодаря историческим изысканиям. Прежде всего, это крайнее имущественное неравенство крестьянства, включавшего в себя не только зависимых крестьян, отрабатывавших барщину, и безземельных бедняков, но и зажиточных земледельцев. Это также обеспеченность приходских священников, условия жизни которых постепенно улучшались в течение всего XVIII в.; это богатство родовитых дворян, с которым пока не может сравниться богатство буржуазии, покупающей дворянские титулы…
Монархия довольно успешно завершила подчинение королевских чиновников и парламентов с помощью интендантов, что вызвало недовольство исконного дворянства: волнения начались, как только Людовик XIV умер. Но государственному аппарату, ставшему благодаря усилиям Кольбера более четким и скрупулезным, не хватало единообразия. Ведь в большинстве провинций, исключая область между Сеной и Луарой — старинный королевский домен, — представители местной власти продолжали пользоваться прежними привилегиями (особенно это касалось областей, сохранивших провинциальные штаты) и следовать обычаям, мало заботясь о королевских указах. И, кроме того, проведение этих указов в жизнь всегда требовало определенного времени.
Все же, вероятно, система государственного управления во Франции при Людовике XIV отличалось большей быстротой и силой, чем в России, где, как говаривали в Москве в 1985 г., никто так и не смог применить на практике указ Петра Великого о торговле лисьим мехом. В целом же эта параллель заставляет задуматься о косности общества, не подчиняющегося, насколько это возможно, законам своего государства и тратящего энергию на уклонение от уплаты налогов.
Французский народ, как бы ни были высоки налоги, все же платил их, хотя при Ришельё они выросли в три раза и в дальнейшем их сумма почти не изменялась, за исключением периодов войн. В случае же крайней необходимости монарх с помощью финансистов, приобретавших взамен доходные места и должности, добивался от неплательщиков ссуд, причем зачастую он возмещал только часть процентов или выплачивал долг без учета инфляции, а иногда объявлял себя банкротом.
Кольбер говорил, что эти деньги должны служить упрочению славы короля. А эту славу олицетворяли роскошь версальского двора «великой эпохи Людовика XIV», по выражению Вольтера, и войны, которые вел монарх.
Но в истории правления Людовика значатся также нищета народа и преследования протестантов.
Де-факто одной из характерных черт абсолютизма, восходившей к предыдущей эпохе, является недоверие монарха к Генеральным штатам, в то время как последние, начиная с эпохи Людовика XI, стали брать на себя функции правительства государства. Этот общественный институт, навязанный королю аристократической «Лигой общественного блага», стал играть роль законодательного и реформаторского органа. В тяжелые времена монархи и сами обращались к помощи Генеральных штатов, как это сделал Франциск I в 1527 г., находясь в испанском плену, или Генрих II после поражения в битве при Сен-Кантене в 1557 г. Генеральные штаты созывались много раз в период Религиозных войн: в 1560 г. в Орлеане, в 1561 г. в Понтуазе, в 1576 г. в Блуа, в 1593 г. в Париже и, наконец, в 1614 г., уже после окончания войн. Генрих IV был первым, кто выразил недоверие к этому институту, напоминавшему об эпохе гражданских войн. Но провинциальные штаты, защищавшие привилегии тех или иных провинций, сохранялись до 1789 г. как в Бургундии, так и в Лангедоке, Бретани, Брессе и Артуа.
Как бы там ни было, было бы большим преувеличением видеть в Генеральных штатах XV–XVII вв. силу, противостоявшую монархической власти. Более того, они были ее опорой, принося свои жалобы королю и помогая собирать взносы (так называемое «безвозмездное предоставление имущества») с духовенства. Мысль о существовании противоречия между верховной властью монарха и участием депутатов Генеральных штатов в управлении государством возникла уже задним числом, когда с приходом к власти Людовика XIV абсолютизм достиг своего апогея.
Отличия французской монархии от английской
Французская абсолютная монархия, достигнув высшей точки своего развития, приобрела множество отличий от монархической власти в Англии.
Основателям государства во Франции приходилось преодолевать географические и языковые барьеры, бороться со старинной тягой различных областей к независимости, содержать армию на случай нападения врага. Все это вынуждало правителей вести постоянные переговоры с целью утверждения государственного строя и определения суммы налогов. В Англии ничего этого не требовалось, поскольку законы и система налогообложения носили там более централизованный характер.
Другим отличием являлось то, что во Франции после 1614 г. Генеральные штаты перестали созываться, так что централизованных представительных институтов в стране больше не существовало. Королевской власти не требовалось официального согласия ее подданных, ею поощрялись договоры, основанные на частном праве, что давало большое преимущество откупщикам налогов и финансистам, пользовавшимся государственным кредитом. В Англии, напротив, парламент представлял интересы приблизительно 250 тысяч избирателей, которые, вне зависимости от способа избрания — честного или нечестного, участвовали в принятии политических решений, очень рано ставших предметом публичных дискуссий, особенно широко — с 40-х годов XVIII в. благодаря английской прессе. Тогда как во Франции состояние государственной казны всегда было тайной за семью печатями. Поэтому публикация финансового отчета Неккером в 1781 г. вызвала огромный скандал, несмотря на то что значительная часть населения, как минимум в больших городах, имела на руках документы, подтверждавшие их право ренты. Подобное управление финансами порождало недоверие к государству, которое все больше напоминало частное предприятие. Именно поэтому, как пишет Арлетт Фарж, стали возникать различные подозрения: недостаток хлеба породил слух о том, что король намеренно провоцирует голод и подписал соответствующий указ; ходили даже слухи о торговле кровью похищенных детей.
ВЕРСАЛЬСКИЙ ДВОР
Наиболее ярким событием периода правления Людовика XIV стало размещение королевского двора в Версале. Никакой другой двор — даже двор Филиппа II Испанского — не пользовался такой славой. Только в более позднее время великолепие двора королевы Виктории в Англии и двора династии Романовых в России могло сравниться с ним. Но до эпохи Людовика XIV это было невозможно, по крайней мере в христианском мире.
В предыдущие времена французский двор отличался нестабильностью. Формирование его началось в эпоху Франциска I вместе с появлением в окружении короля деятелей искусства и философов и сооружением замков на Луаре. Но Религиозные войны помешали его дальнейшему развитию, а при Ришельё и Мазарини двор принадлежал скорее министрам, чем монарху. Наконец, двор стал источником разлада между королем и министрами, когда последние стремились превзойти пышностью и великолепием образа жизни самого короля, как было в случае с Фуке.
Объединение знати вокруг двора осуществлялось с целью контроля над ней, поскольку таким образом можно было уменьшить влияние аристократии в принадлежащих ей землях и провинциях. Поэтому Людовик XIV, не скрывая своих намерений, решил переехать из Сен-Жерменского дворца в более просторный Версаль. И если необходимость присутствия в Версале являлась для того или иного дворянина знаком доверия короля, то не было более страшного приговора для дворян, чем услышать из уст монарха слова: «Я никогда не вижу этого человека». Такой приговор был окончательным.
Новый двор нуждался в обустройстве. Осторожный Жан де Лабрюйер, рассказывая о нравах Версаля, замаскировал их под описание нравов некоего племени дикарей, отделенных морем от ирокезов и гуронов, отметив, что «у этого народца есть свой бог и свой король».
«Ежедневно в условленный час тамошние вельможи собираются в храме, который именуют капеллой [имеется в виду часовня Версальского дворца]… Вельможи становятся широким кругом у подножия алтаря и поворачиваются спиною к жрецу, а лицом к королю, который преклоняет колена на особом возвышении и, по-видимому, приковывает к себе души и сердца всех присутствующих. Этот обычай следует понимать как своего рода субординацию: народ поклоняется государю, а государь — Богу»[43].
В «Похоронах львицы» баснописец Лафонтен так изобразил придворных Людовика XIV.
Повседневная жизнь обитателей Версаля имела собственный ритм: он зависел от программы церемоний, в которых участвовали, в соответствии с рангом, избранные придворные. Утром, во время семейного приема, к еще находившемуся в постели королю допускались его врач, кормилица и другие слуги, заботившиеся о телесных потребностях монарха. Во время большого приема присутствовали его ближайшие родственники и старший камергер. Во время малого приема монарх усаживался на стул перед рабочим столом. Имел место также большой обед, когда рядом с королевским столом стоял весь двор, был малый обед и т. п.
В эпоху Людовика XIV существовал знак особой королевской милости — предоставление апартаментов. Учрежденное в 1722 г. жилищное ведомство зарегистрировало 364 апартамента в Версальском дворце, из которых пять огромных предназначались для короля, а 256 — для членов его семьи. Но со временем рост королевской семьи, а также сооружение оперного театра и игорных залов оставляли во дворце все меньше места для придворных.
Таким образом, главной задачей для придворных стало получение апартаментов в Версальском дворце. Для того, кто уже жил в дворцовых флигелях, становилось настоящим унижением довольствоваться комнатами в каком-нибудь из городских зданий. Когда выяснилось, что маршал де Виллар должен поселиться в гостинице, поднялась волна возмущения; это не могло не способствовать известности военачальника. А в 1709 г. Сен-Симон грозился уехать назад в деревню, когда его лишили апартаментов, которые ему предоставил его шурин.
Совершенно иначе дело обстояло в Англии, где двор был значительно меньше. Монарху не требовалось подчинять себе джентри, представители которого большую часть жизни проводили
При дворе отношения между знатью регулировались четкой системой рангов. Письма Елизаветы Шарлотты Пфальцской, которая была женой младшего брата Людовика и именовалась «Мадам
Елизавете Пфальцской была ненавистна мысль о том, что ее внучка считается рангом ниже замужних принцесс крови, и это недовольство порождало придворные интриги.
Сен-Симон поясняет эту иерархию: «Внуки Франции могут приветствовать королеву, сидеть в ее присутствии, садиться в ее карету. Принцы крови не могут себе позволить всего этого…» Так, герцог Лотарингский стремился получить право сидеть рядом с Месье, поскольку сам император позволял ему сидеть рядом с собой. Но ему удалось получить лишь разрешение сидеть за спиной старшего брата короля.
Обустройство Версальского дворца, начавшееся с садов, было поручено Андре Ленотру, который развил в своих творениях тему восхваления Короля-солнца, подобного Аполлону. В дальнейшем, когда Людовик XIV обосновался в Версале, на смену мифологическим аллегориям в интерьерах дворца пришло изображение самого короля и абсолютной власти, воплощением которой он являлся.
Поделиться книгой: