Помоги проекту - поделись книгой:
В связи с тем что Франциск I пошел на сближение с турками, в то время как Карл V предпринял крестовый поход в Тунис, в 1536–1538 гг. разгорелась третья война между ними, а в 1542–1544 гг. — четвертая. Однако этот столь возмутительный союз [Франции] с нечестивцами поразил гораздо меньше, чем того можно было ожидать. Истинную угрозу христианскому миру папа видел в протестантизме.
Когда в 1547 г. Франциск I умер, исхода давнего конфликта по-прежнему не было видно, и его преемник Генрих II возобновил войну в союзе с немецкими протестантскими князьями, решив атаковать Три епископства Империи[36] — Мец, Туль и Верден (1552). Через несколько лет изнуренный бесконечными войнами Карл V отрекся от престола и удалился в испанский монастырь в Юсте, где и умер в 1558 г. Отказ от всех титулов был символическим жестом, так как в первую очередь он отрекся от титула великого магистра ордена Золотого руна, изначально связанного с Бургундией. Брак его сына Филиппа II с английской королевой Марией Тюдор снова поставил под угрозу безопасность Французского королевства. В 1557 г. испанцы захватили Сен-Кантен, а французы отобрали у англичан Кале.
По Като-Камбрезийскому миру (1559), подписанному Генрихом II для того, чтобы получить возможность начать борьбу с протестантизмом, Франция сохраняла Кале и Три епископства, но теряла Савойю и Италию, отныне попадавшие под испанское влияние.
Из-за того что связь между королевством и Миланским герцогством была нарушена, именно Итальянские войны и конфликт с Карлом V дали толчок к возникновению Ренессанса во Франции. В Италии словом «
Таким образом, возникает новое деление всемирной истории: теперь уже не христианство сменяет эпоху язычества, а Средневековье
Готический стиль
После огромного успеха «Гаргантюа» Рабле и трактата «Защита и прославление французского языка» Дю Белле, написанного в сотрудничестве с Ронсаром, характерной чертой развития Ренессанса во французской литературе стало постепенное формирование усилиями прозаиков нового художественного языка, окончательно утвердившегося в XVII столетии. От «Опытов» Монтеня до «Мемуаров» кардинала Реца и «Рассуждения о методе…» Декарта выстраивается целая палитра новых прозаических жанров во французской литературе, в то время как в Англии и Испании продолжают развиваться выдающиеся образцы поэтического языка и даже художественной прозы. Французское общество отдает предпочтение не литературе, предназначенной для избранных, а произведениям, написанным живым, разговорным языком. По словам историка Марка Фумароли, этот стиль был продиктован стремлением к ясности изложения и позволил французскому языку занять главенствующее положение, которым позже воспользуются французские интеллектуалы.
ГРАЖДАНСКИЕ, ИЛИ РЕЛИГИОЗНЫЕ ВОЙНЫ
Религиозными войнами принято называть конфликты, раздиравшие французское общество с эпохи Екатерины Медичи вплоть до принятия Нантского эдикта (1560–1598). Их ужас воплотила в себе резня гугенотов, устроенная католиками в Варфоломеевскую ночь 1572 г. Но подобное определение этих конфликтов, хотя и не лишено основания, не использовалось в ту эпоху. Сегодня же принято говорить о гражданской войне, в которой религия была скорее предлогом. «В этой распре, разделявшей Францию, каждый стоял за свое дело… прикрываясь ложью, словно маской», — писал Монтень в «Опытах». Современники называли эту эпоху «смутным временем», так же как в середине XX в. говорили не о войне, а о «событиях» в Алжире.
Успехи Реформации обеспокоили Генриха II до такой степени, что он принимает решение прекратить Итальянские войны и подписывает Като-Камбрезийский договор. Компьенским эдиктом при Парижском парламенте была учреждена «Огненная палата», единственным приговором которой для протестантов была смерть. После гибели Генриха II на турнире его вдова Екатерина Медичи, флорентийка, более склонная к религиозным диспутам, старалась усмирить разгоревшиеся страсти, чтобы сохранить трон для своих сыновей — Франциска II, вскоре умершего, и Карла IX.
Между тем количество протестантских храмов увеличивается до 25 тысяч, а преследования только подливают масла в огонь; при этом Реформация охватывает и дворянские круги. Этот аристократический протестантизм, воплощением которого стала Жанна д’Альбре, королева Наварры и супруга Антуана де Бурбона, все больше стимулирует приверженцев протестантизма, «постепенно превращавшихся из наковальни в молот».
Королевской власти, ослабленной тем, что регентство находится в руках женщины, пришлось противостоять притязаниям принцев крови, в том числе Бурбонов, особенно Антуана, мужа протестантской королевы Наварры Жанны д’Альбре. Под флагом религии они составили оппозицию Гизам — герцогам Лотарингии, взявшим юного Франциска II под опеку и возобновившим репрессии, продолжив тем самым политику Генриха II. Так, на Гревской площади был заживо сожжен советник Парижского парламента Анн дю Бур. Идя на казнь, он произнес слова, свидетельствовавшие о его вере в действенную силу Божественной милости: «Господи, не оставь меня, чтобы и я Тебя не оставил» (1559). К Гизам присоединились Монморанси, убежденные католики, возмущенные тем, что протестантские псалмы уже исполняются при дворе — у принцессы Конде и адмирала де Колиньи, защитника Сен-Кантена. Предместье Сен-Жермен превратилось в маленькую Женеву.
Так началась борьба двух лагерей, имевших в своем распоряжении — поскольку в тот период королевство не вело внешних войн — орды вояк, как дворян, так и не дворян, и всевозможных «господ», по определению кюре Провена.
Екатерина Медичи пыталась нейтрализовать влияние обеих партий, привлекая их ко двору, где главы лагерей находились бы в поле ее зрения. Будучи довольно равнодушной к вопросам религии, она, опираясь на помощь канцлера Мишеля де Л’Опиталя, пыталась разрешить их, устраивая арбитражи или собрания с участием обеих сторон. Екатерина организовала религиозный диспут в Пуасси, в ходе которого богословы так и не пришли к компромиссному решению. Тогда она вынудила их признать Амбуазский эдикт, разрешавший протестантам публичное отправление культа — но только за пределами города — и проведение синодов.
Главы обеих партий решили воспользоваться сложившимся положением для борьбы с абсолютизмом, который утвердился при Франциске I; монархи пренебрегали многими обычаями, привилегиями и другими законами королевства. Но то, что приняло форму дворянского мятежа, скоро стало борьбой за власть между королем, дворянством и Генеральными штатами, собравшимися в Орлеане. Здесь произошло столкновение двух сил — сторонников реформы Церкви и ярых преследователей еретиков. «Недовольные» могли оказаться в любом из противоборствующих лагерей. Протестанты подвергали сомнению саму природу королевской власти, а поборники ультрамонтанства порицали все увеличивающуюся независимость монарха от папы.
В период семи Религиозных войн, начавшихся с резни гугенотов в Васси в 1562 г., изменился характер и цели борьбы обоих лагерей.
Первоначально протестанты намеревались сформировать на основе своих Церквей отдельное общество, параллельное католическому. Это они предполагали сделать там, где у них было много сторонников, прежде всего в Пуату, в долинах рек Рона и Гаронна. В этих областях большая часть дворян примкнула к новой религии, и их примеру последовали представители различных социальных групп, в первую очередь наиболее образованных людей: адвокаты, торговцы, ремесленники. Так гугеноты из религиозной силы превращались в силу политическую. На кону стояло освобождение короля от диктата Гизов. После Варфоломеевской ночи была подвергнута сомнению идея монарха как помазанника Божьего и все большее распространение получала высказанная кальвинистом Теодором Безой мысль о том, что власть должна принадлежать народу, который в прошлом имел право выбирать короля.
Другой лагерь — так называемая «партия Бога», — группировавшийся вокруг Монморанси, Гизов, Монлюков, видел свою миссию в уничтожении всех противников установленного свыше мирского и Божественного порядка. Началась вербовка сторонников в народной среде с целью образования католических союзов, недовольных указами «политиков», утвердивших права гугенотов. Необходимо было создать партию, которая закрепила бы превосходство Церкви над государством, а также могла бы сопротивляться усилению абсолютизма.
Но были и те, кто не принадлежал ни к одному из лагерей и призывал положить конец убийствам и распрям. Одним из сторонников примирения был канцлер Мишель де Л’Опиталь, автор «Наставления государям» и «Проповеди мира» (1568). Герцог Алансонский, а затем и так называемые «политики» (выдающимся теоретиком среди них был Жан Боден, хотя он и менее известен, чем Мишель Монтень, автор вышедших в 1580 г. в Бордо «Опытов») также призвали противников к терпимости и сдержанности. «За партией, отстаивающей правое дело, я пойду хоть в огонь», — писал Монтень.
Резня гугенотов в Васси (1562), убийство герцога Франсуа Гиза (1563), покушение на де Колиньи и его убийство, Варфоломеевская ночь (1572), убийство герцога Генриха Гиза (1588), королей Генриха III (1589) и Генриха IV (1610) — все эти акты представляют собой целую волну насилия, которой французы не знали с эпохи Арманьяков и Бургиньонов.
По мнению поэта Теодора Агриппы д’Обинье, в основном именно паписты убивали наиболее слабых из своих противников.
Столкновение началось как борьба между двумя дворянскими партиями — Гизами и Конде, а толчком к нему послужил неудавшийся Амбуазский заговор, в ходе которого протестант Ла Реноди не сумел арестовать Гизов. Но характер конфликта изменился, когда в 1562 г. во время резни гугенотов в Васси было убито 23 человека и более сотни ранено: солдаты герцога Гиза стали стрелять из аркебуз по гугенотам, находившимся на проповеди в городе, несмотря на изданный в январе эдикт. Герцог решил штурмовать амбар, в котором верующие собрались для молитвы. Известие об этом мгновенно распространилось и вызвало цепочку войн, насилия, покушений, засад, в которых своей жестокостью прославился барон Дез Адре, который сражался то в одном, то в другом лагере, а в Монбризоне бросал пленных в костер. Он объяснил Теодору Агриппе д’Обинье, что «хотя эту жестокость невозможно простить, его солдаты совершили ее, доказав тем самым свою исключительную храбрость».
Адмирал де Колиньи, ставший после смерти Антуана Бурбона одним из лидеров гугенотов, считал, что «войну необходимо вывести за пределы Франции».
И действительно, французские распри вылились в конфликт, шагнувший за границы страны. Папа и могущественный король Испании Филипп II вступили в смертельную битву с протестантской ересью, в основном с ее женевским толком, поскольку в Германии лютеранство было принято князьями и стало частью общего социально-политического устройства. Кальвинизм же вступил в бескомпромиссную борьбу с папским порядком, и это сопротивление стало серьезной угрозой для монархии, несмотря на то что во Франции протестанты считались верноподданными. Главного своего врага Филипп II видел в Нидерландах, поднявших восстание против Испании в 1566 г. — «чудесном году»
Для усмирения мятежных Нидерландов, охваченных восстанием от Амстердама до Валансьенна и Армантьера, Филипп II направил туда свои
Так постепенно формировались две коалиции, включавшие те или иные государства и их правителей. В первый лагерь входили Филипп II, папа, шотландская королева Мария Стюарт, Гизы и герцоги Лотарингские, в другой — Женева, Нидерланды, Беарн, Англия, немецкие князья. И если Екатерина Медичи пыталась сохранить равновесие между враждующими силами, то сами протестанты и католики стремились разрешить конфликт с помощью силы.
На этот международный конфликт накладывалась и политика брачных союзов, призванная усилить альянсы между государствами. Так, Екатерина Медичи выдала свою дочь за испанского короля, а Жанна д’Альбре и Антуан Бурбон стремились к браку своего сына Генриха (будущего короля Генриха IV) и старшей дочери Екатерины Медичи и Генриха II — Маргариты, прозванной «королевой Марго». Именно она, благодаря своему уму и любовным похождениям, вдохновила Александра Дюма, а также различных режиссеров на создание художественных образов; роль Маргариты исполняли такие актрисы, как Жанна Моро и Изабель Аджани.
На самом деле женщины никогда не играли подобной роли в политической жизни: Жанна д’Альбре была образцом строгости и непреклонности, а ее противоположность — Маргарита — воплощала в себе женскую независимость, так плохо сочетавшуюся с жестокостью и нетерпимостью той эпохи; Екатерина Медичи, равнодушная к потрясавшим Европу распрям, прежде всего религиозным, но при этом дипломатичная королева-мать, была озабочена судьбой собственных детей. Первой из этих женщин умерла Жанна д’Альбре — она скончалась сразу после свадьбы своего сына и Маргариты, оказавшейся вскоре втянутой в кошмар Варфоломеевской ночи, ответственность за которую несла в какой-то мере Екатерина Медичи.
ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ (1572)
Говоря о тех, кто несет ответственность за массовую резню католиками протестантов 24 августа 1572 г., мы можем предъявить обвинение Екатерине Медичи, молодому королю Карлу IX, испанскому королю Филиппу II, имевшему возможность прямо или косвенно вмешаться в события, и некоторым другим людям. Действительно, оказав помощь восставшим Нидерландам и поддержав таким образом протестантов в их борьбе против Филиппа II, Карл IX и его министр, протестантский вождь Гаспар де Колиньи, имевший большое влияние на короля, навлекли на себя гнев католической аристократии — Гизов, Монморанси, герцогов Лотарингских. Даже у миролюбивой Екатерины Медичи, чуждой любым религиозным конфликтам, подобное вмешательство вызвало страх перед возможными тяжелыми последствиями этого похода для королевства. Филипп II был в зените своего могущества, а победа в битве при Лепанто над турками (1571) обеспечила ему такой престиж, какого не мог добиться ни один монарх тогдашней Европы. Между тем Франция упрочила союз с турками, чем окончательно прояснила свою позицию, подтвердив ее нидерландской экспедицией. И тогда Екатерина Медичи решила положить этому конец, заметив ко всему прочему, что ни Англия, ни немецкие протестантские князья не собираются поддерживать Карла IX в его начинаниях. Разве после этого подобную политику можно было назвать обдуманной?
В браке между Марго и Генрихом Наваррским Екатерина Медичи видела путь к примирению двух конфессий. Но действительно ли королева решила избавиться от де Колиньи и оплатила его убийство? Предположительно так оно и было, но и Гизы были так или иначе к этому причастны, ведь именно один из них первым перешел к действиям. Предположение, согласно которому покушение было организовано Филиппом II, не подтверждается ни документами, ни какими-либо свидетельствами и появилось, по-видимому, с целью отвести от королевской семьи подозрения, способные ее опорочить и дать пищу для разговоров протестантам. Кроме того, это помогало отвлечь внимание от всех тех злобных памфлетов и проповедей, которые в пылу борьбы с гугенотами распространяла католическая Церковь, разжигая фанатизм среди народа. Одним из яростных противников ереси был священник парижской церкви Св. Павла, называвший протестантов «духовными прокаженными» и призывавший к «священной войне», иначе «Бог истребит все и вся». Что же касается Карла IX, то он не был настолько набожным, чтобы «уничтожать во Франции министров и вождей, исповедующих ложную веру».
Так между собой перемешались формы этого конфликта. С одной стороны, в верхах, между протестантскими и католическими главами, шла борьба за власть, и каждая из сторон пыталась обосновать законность своих притязаний, причем религия в этом конфликте играла второстепенную роль. С другой стороны, в низах разгорался фанатизм, подогреваемый обеими Церквями, но, прежде всего католической, черпавшей силу среди простого народа, представители которого с завистью взирали на ту значимую роль, которую протестантские круги играли во французском обществе.
В этой обстановке и произошло покушение на адмирала де Колиньи. Двадцать второго июня 1572 г. выстрелом из аркебузы ему раздробило левую руку и оторвало указательный палец правой руки. Сохраняя спокойствие, де Колиньи показал место, откуда был произведен выстрел, и продолжил идти вдоль Лувра. Его отвезли домой, где он попросил о встрече с королем. Но Екатерина Медичи решила помешать этому разговору один на один и превратила частную беседу в официальное выражение соболезнования по поводу случившегося: во время этого визита короля и Екатерину сопровождал двор, принцы крови, а вместе с ними и все враги де Колиньи. Покушение провалилось. При этом сразу стало известно, что квартира, из которой стреляли в адмирала, была снята одним из Гизов. Король потребовал отмщения, мать пыталась успокоить его, и это ей удалось. Но казалось, что это покушение разбередило рану гражданской войны.
На следующий день, 23 августа, состоялось совещание в узком составе, на котором преобладали крайне нетерпимые приверженцы католицизма, выступавшие против войны с Испанией. Трудно определить, какова была роль короля во всем этом… Согласился ли он, поддавшись давлению, сделать из де Колиньи и гугенотских вождей козлов отпущения, чтобы подавить недовольство среди народа? Или же санкционировал эту «политическую» резню, допуская, что де Колиньи стал пользоваться большим авторитетом, чем он сам? В любом случае было принято решение об устранении определенной группы гугенотских вождей, что свидетельствовало о полном крахе сторонников умеренной политики и о провале примиренческой позиции Екатерины Медичи. Двадцать четвертого августа по установленному сигналу герцог Гиз приблизился к дому де Колиньи с целым войском. Проникший в комнату выздоравливающего некто Бем спросил его: «Так ты и есть тот самый адмирал?» — «Юноша, тебе стоило бы принять в расчет мой возраст и мою слабость… Могли бы прислать несколько солдат, чтобы убить меня, а не этого грубияна!» Тогда Бем пронзил его насквозь своей шпагой… Услышав снизу звук удара, Гиз спросил: «Ты закончил, Бем?» — «Готово», — ответил тот. Сопровождавшие их солдаты взяли тело адмирала и выбросили его в окно.
В Лувре началась резня гугенотских предводителей: «Их тела на веревках тащили по улицам, словно околевших животных».
Колокольный звон дворца правосудия, послуживший сигналом к началу резни, стал похоронным звоном.
Провинции тоже оказались охвачены этим неистовством: с 24 августа оно перекинулось в Ла-Шарите, 25-го достигло Мо, 26-го — Буржа и Орлеана, 28-го — Анже, 31-го — Лиона и продолжало бушевать в остальных областях страны до начала сентября.
Общее число жертв, возможно, составило около десяти тысяч человек, из которых приблизительно пятая часть была убита в Париже.
Действительно ли приказ об уничтожении протестантов был отдан королем? По крайней мере, Гизы убеждали, что так оно и было. «Так повелел король, это была воля короля, его четкий приказ». И действительно ли считалось, что король исполнил свой долг, очистив страну от гугенотской «грязи»? Ведь многие воспринимали это как крестовый поход. Что касается Карла IX, то, предписав наместникам провинций восстановить действие эдикта о религиозном мире и придерживаться эдикта, он тем самым желал сократить число убийств протестантских вождей. Впрочем, с фактом резни он смирился: 26-го числа, выступая в парламенте, король заявил, что, санкционировав убийство протестантов, он хотел предотвратить гугенотский заговор.
Кроме того, принимая на себя ответственность за преступные действия, совершенные фанатиками, монарх желал утвердить всемогущество королевской власти. «Пусть французская корона и запятнала себя кровью жертв, но она узаконивает эту народную расправу, так как не может допустить, что эта расправа была совершена без соответствующей воли короля или вопреки ей».
И в другие исторические эпохи, при других обстоятельствах, власть принимала подобные меры, для того чтобы упрочить собственную законность. Разве не таким же образом поступили большевистские лидеры в 1918 г., поощряя насилие, перешедшее в результате всякие пределы. В книге Жанин Гарриссон «Протестанты в XVI веке» прослеживается эта же связь между преступлением, его инициаторами и жертвами.
«На следующий день, когда прошел первоначальный ужас, стали раздаваться голоса протестантов, требовавших мщения. Но они не стали обвинять народ, всех этих монахов, лавочников и судей низкого ранга. Они заклеймили позором правителя, прикрывшего своим именем эту жуткую резню». Если в этой фразе «протестантов» заменить, например, на «меньшевиков» или других борцов революции, то место короля займет Ленин и его партия. Но отнюдь не народ.
Узнав о Варфоломеевской ночи, Филипп II рассмеялся от удовольствия, причем, если верить хронике, впервые в жизни. Английская королева Елизавета и ее двор встретили эту новость глубоким трауром.
Но, будучи лишь продуктом воображения, слова о протестантском заговоре все же обрели некоторую основу. События Варфоломеевской ночи придали им наполнение.
Правда, тогда в это верилось с трудом: протестанты были охвачены ужасом до такой степени, что многие из них спешно поменяли веру или покинули страну. Уже в сентябре в Женеву прибыло семьсот человек, а до конца года еще шестьсот. Другие бежали на юг страны: в Ла-Рошель, Ним, Монтобан. Протестанты Бордо добрались до Беарна, а нормандские кальвинисты перебрались в Англию. Таким образом, значительно сузилась география французского протестантизма, сосредоточившегося теперь на юге, а также в центральной и западной части страны.
И все же Варфоломеевская ночь, названная протестантами «днем Предательства», одновременно способствовала укреплению национального самосознания и вызвала появление оппозиции королю-тирану. Формирование новых сил сопротивления привело к созданию сепаратистского государства — гугенотской конфедерации (Соединенных провинций Юга), которая «временно и в ожидании, пока королевским волеизъявлением не будет восстановлено справедливое государство, станет осуществлять, оберегать и сохранять государственную власть по решению и постановлению штатов Франции». Так было образовано своеобразное гугенотское государство, к которому присоединились напуганные Варфоломеевской ночью католики. Причем перед их глазами был пример Нидерландов — государства (вскоре ставшего независимым), в котором соединились самоуправление и княжеская власть и где был создан парламент, состоявший из двух партий.
Однако во Франции это государство в государстве представляло собой временное образование, которое должно было распасться тогда, когда монархия вернется на путь справедливого правления.
И через тридцать лет гражданских и религиозных войн это удалось Генриху IV.
Историческая правда и художественная память
Если Реформация, Нантский эдикт и его отмена, судьба протестантов стали причиной «франко-французской» войны, в которой участвовали все, от Вольтера до Мишле и от «Аксьон Франсез» до инициаторов празднования четырехсотлетней годовщины Нантского эдикта в 1998 г., то жестокость Варфоломеевской ночи и другие страшные события эпохи Карла IX в еще большей степени послужили основой для художественных произведений. Именно эти книги, написанные в основном в XIX в., стали основой для создания лубочных картинок о Религиозных войнах. В целом в этих романах, за исключением произведений легитимиста Бальзака, симпатии авторов были на стороне протестантов, причем республиканский строй в них отождествлялся с протестантизмом, а католицизм с монархическим абсолютизмом. И насколько Александр Дюма в романах «Королева Марго» и «Графиня де Монсоро» и Мишель Зевако в «Истории рода Пардальянов» старались в той или иной степени придерживаться документальных свидетельств, таких, как мемуары Блеза Монлюка, Пьера Брантома и Теодора Агриппы д’Обинье, настолько же Понсон дю Террайль безжалостно искажал факты и вольно обращался с хронологией. К примеру, он превратил Маргариту Валуа и Генриха Наваррского в пожилую чету, тогда как на самом деле в 1572 г. они только поженились. Или, например, сделал Генриха Анжуйского уже во время Варфоломеевской ночи польским королем, которым тот в действительности станет лишь в 1573 г.
Но самое главное заключается в том, что авторы воспоминаний и памфлетисты, вдохновлявшие всех названных писателей, создавали в своих произведениях образы большей частью ложные, но несущие в себе больше реальности, чем сама реальность. Это и Жанна д’Альбре, приехавшая на свадьбу своего сына и отравленная с помощью перчаток, надушенных парфюмером Екатерины Медичи, и выброшенный в окно обезглавленный труп адмирала де Колиньи, и Карл IX, «охотившийся» с аркебузой в руках на убегавших от своих мучителей гугенотов, и его трагический конец, мысль о котором преследовала короля после событий той ночи; и произнесенная им 24 августа фраза: «Убейте их всех до одного!» Эти театральные персонажи всегда предстают с одним и тем же набором карикатурных штампов: расчетливая жестокость Генриха Гиза или дьявольски изобретательный ум Екатерины Медичи (у Понсона дю Террайля), ее изящная рука, сжимающая рукоятку кинжала, который она повсюду носила с собой (у Мишеля Зевако), и малодушие Карла IX: «Делайте, что хотите, но не впутывайте в это меня».
Кинематограф продлил жизнь этим образам, продолжив рассказывать о шевалье де Пардальяне и королеве Марго, а значит, внес и свой вклад в деполитизацию событий Варфоломеевской ночи, в то время как историки, напротив, старались дать им новую оценку, делая упор на народном фанатизме и политической подоплеке действий гугенотов и папистов, далеких от какой бы то ни было набожности…
СМУТА В ГОСУДАРСТВЕ И БОРЬБА ПРОТИВ МОНАРХИИ
Последствия Варфоломеевской ночи оказались совершенно противоположными тем, о которых мечтали ее инициаторы: потеряв своих вождей, протестантская партия провела реорганизацию. Королева стремилась примирить вражду между представителями герцогского и королевского домов, удерживая их при дворе. Протестанты увидели в этом ловушку, жертвами которой они уже стали. Оказавшись вдали от Парижа и справившись с потрясением, испытанным в Варфоломеевскую ночь, они вновь начали набирать силу.
Война возобновилась от Ла-Рошели до Сансера и городов, расположенных на берегах Гаронны: их жители стали вооружаться и укреплять городские стены. Был подписан договор, предоставлявший свободу вероисповедания в Ла-Рошели, Ниме и Монтобане. Но контратака протестантов на этом не закончилась… После «измены», совершенной королем в Варфоломеевскую ночь, он в их глазах превратился в тирана. Дворяне и буржуа изменили отношение к монархии и, находясь вдали от центральной власти, образовали своеобразное гугенотское контргосударство, получившее название «Соединенные провинции Юга». Договор о создании этого государства был подписан в Андюзе и официально утвержден на ассамблее в Мийо (1573). Таким образом, было создано некое подобие федеративной республики, включавшей многие южные, западные и центральные области Франции. Каждая из входивших в состав федерации провинций обладала автономией и имела собственный совещательный орган, напоминавший либо бывшие провинциальные штаты (как, например, в Лангедоке), либо отдельные штаты (как в Руэрге, Ажнэ, Керси). И хотя каждый из элементов этой структуры был продолжением старинных институтов власти, сам факт их ассоциации представляет собой настоящую революцию: выбрав себе покровителя — принца Конде, создатели федерации наделили себя также и теми правами, которых сами монархи добивались в течение долгого времени.
В образовании Соединенных провинций можно также увидеть зародыш нового, современного типа государства, основанного на воле народа (как и в Нидерландской республике), и в то же время — своеобразное воскрешение феодального порядка, поскольку абсолютная монархия утратила приобретения эпохи Франциска I.
Помимо территориального распада, означавшего в той или иной степени восстановление традиций феодального строя, во Франции началось и интеллектуальное брожение: была подвергнута сомнению природа монархической власти. На этот раз протест исходил также от католических лиг: рассуждая в наступательном духе Контрреформации, они стремились добиться для Церкви и папы превосходства над королевской властью. Эти распри породили большое количество памфлетов и прокламаций, в которых говорилось о роли дворянства в управлении государством, гражданских свободах, о месте религии в жизни городов и даже о законности цареубийства. Все борцы с абсолютизмом, получившие название «монархомахи», создали первую в истории Франции группу политических теоретиков. К ним относился Франсуа Отман, автор «Франко-Галлии», в которой он пытался заклеймить Римскую империю, подчинившую франко-галлов
Таким образом, гражданские войны во Франции, поставив крест на веротерпимости, привнесли в конфликт новую цель: у гугенотов появилось стремление к государственному обособлению, чему прежде всего способствовала жестокость Варфоломеевской ночи, пробудившая в протестантах ярость и злобу.
В то же время движение католического обновления, связанное с Контрреформацией, таило в себе новые формы благочестия, возникавшие главным образом в религиозных братствах. Их основной идеей являлось создание идеального общества правоверных христиан; в то же время они были озабочены борьбой против кальвинистов и всячески стремились подчеркнуть это в своих процессиях. В 1583 г. в Париже мемуарист Пьер Л’Этуаль наблюдал шествие нескольких сотен пилигримов, «одетых в белое и несших в руках кто зажженные свечи, кто деревянные кресты; они шли по двое и распевали покаянные псалмы…». Людей с новой силой охватила жажда искупления грехов, а с ней вернулось самобичевание и упование на загробную жизнь…
Новый король, Генрих III Валуа, совсем недавно превратившийся из герцога Анжуйского в польского короля, узнав о смерти Карла IX, буквально сбежал из Польши. В Вене, как и в Венеции, ему был устроен торжественный прием. Он скорее торопился покинуть Краков, нежели вернуться в Париж. Ведь задержался же он Венеции, где, утомленный наслаждениями, покупал украшения и духи, становясь все более изнеженным, чем когда-либо. Но от этого он не становился менее авторитарным, воинственным, себялюбивым и жестоким, что он вскоре и доказал, начав войну с гугенотами, главой которых стал Генрих Наваррский, и с присоединившимися к ним «недовольными», а также со своим младшим братом.
Наибольшему осмеянию подвергались фавориты короля — «миньоны», носившие искусно и причудливо завитые длинные волосы, украшенные маленькой бархатной шапочкой, как в те времена делали проститутки. И пахло от них не потом и порохом, а духами.
Но, будучи убежденным в ответственности, которую на него налагает титул монарха, Генрих III, решив, что его грехи навлекли на страну Божий гнев, учреждает Братство белых кающихся грешников при Обществе Девы Марии, а позже и при Обществе Смерти и Страстей Христовых. Правда эти проявления набожности не снискали Генриху III уважения ярых католиков, сомневавшихся в его искренности. И объединенные войска под началом его младшего брата, Франциска Алансонского, вынудили короля в 1576 г. подписать в Больё «мир Месье» (титул старшего из братьев короля), который узаконивал право протестантов на отправление культа повсюду, кроме Парижа, и давал им разрешение на строительство крепостей. Кроме того, в этом эдикте было заявлено о созыве Генеральных штатов, которые вскоре собрались в Блуа, для того чтобы обсудить вопрос о соотношении полномочий штатов и власти монарха. Именно тогда получил широкую известность юрист Жан Боден, блестящая аргументация которого позволила низвести эдикт Генриха III до статуса указа короля, тогда как Генеральные штаты получили возможность утверждать законы королевства.
Так проявилось полное несоответствие между властью Генеральных штатов, в составе которых радикальные католики составляли большинство, и гражданской терпимостью: король признавался, что у него не было средств, чтобы поддерживать только одну религию в своём королевстве.
Но во Франции была и другая сила — реакционная Католическая лига, которая стремилась прибрать власть в государстве к своим рукам.
КАТОЛИЧЕСКАЯ ЛИГА, ВЕРВЕНСКИЙ МИРНЫЙ ДОГОВОР И НАНТСКИЙ ЭДИКТ
По прошествии нескольких веков 1598 год стал восприниматься как дата окончания Религиозных войн, точку в которых поставил Нантский эдикт. Этот закон о веротерпимости кажется еще более важным оттого, что он был отменен Людовиком XIV в 1685 г. — году, который стал роковым для протестантов. Но тогда, в 1598-м, современники почти не проявили интереса к этому эдикту, ведь ему предшествовало большое количество сходных эдиктов, многие из которых в той или иной степени послужили для него основой. И наоборот, заключенный в то же время с Испанией Вервенский мирный договор представлялся современникам блестящей и славной победой, положившей конец многолетней угрозе, которая довлела над Францией.
Как же объяснить это противоречие?
В 1584 г., когда умер младший брат короля и последний сын Генриха II — Франциск Алансонский, ставший герцогом Анжуйским, начался кризис престолонаследия, поскольку Генрих III был бездетным. В соответствии с Салическим законом корону должен был унаследовать протестант Генрих Наваррский (Бурбон), приходившийся Генриху III братом в двадцать второй степени родства и являвшийся потомком шестого сына Людовика Святого. Ненависть реакционно настроенных католиков к Генриху III, не сумевшему утвердить во Франции превосходство католицизма, была сопряжена со страхом перед будущим королем…
Эти настроения привели к созданию Католической лиги, бесспорным лидером которой стал Генрих Гиз, заключивший Жуанвильское соглашение с Филиппом II и некоторыми французскими принцами.
В то время как происходило формирование этой дворянско-католической коалиции, в Париже возник тайный союз, состоявший из буржуазии и простого народа и управлявшийся «Комитетом шестнадцати» (главами шестнадцати парижских округов). Вскоре Комитет приобрел такую силу, что во время организованного им восстания, когда вышедший на улицу народ стал воздвигать баррикады, король Генрих III был вынужден бежать из столицы. Тогда, в 1588 г., представители большинства Генеральных штатов, собиравшихся в Блуа, члены Лиги и их сторонники намеревались установить контроль над королевской казной. И тогда Генрих III, побывший польским королем и по опыту знавший, как быстро находящийся под надзором монарх теряет власть (как это не так давно было и в Англии), решает начать борьбу.
Испания была ослаблена разгромом Непобедимой армады, Генрих Наваррский добился успеха в Пуату — настало время поквитаться с Лигой. Католическим вождям грозила та же расправа, которую они учинили протестантским лидерам во время Варфоломеевской ночи. Король Генрих III тщательно подготовил убийство Генриха Гиза, осуществленное личными телохранителями последнего, отряд которых носил название «Сорок пять» (эпизод, прославленный немым кинематографом в одном из первых исторических фильмов — «Убийство герцога Гиза» Шарля Ле Баржи).
Кардинал Лотарингский, брат герцога, также был убит по приказу Генриха III.
Как только распространилось известие об убийстве, «число членов Лиги за час возросло на сто тысяч человек». Сорбонна клеймила позором короля-тирана, обманувшего общественное доверие. В Париже и других городах проповедники, опираясь на неистовство, охватившее прихожан, устроили «настоящую революцию кюре». Хотя, конечно же, она опиралась также на сильное городское движение, выступавшее против постоянно растущих королевских налогов. Некоторые члены «Комитета шестнадцати», по сути, вели политику тирании, казнив, например, председателя Парижского парламента Бриссона, которого подозревали в желании договориться с королем; тем самым своими террористическими методами они, по мнению некоторых исследователей, предвосхитили практику революционеров 1793 г. Брат убитого герцога Гиза, герцог Карл Майенский, назначенный Лигой (узурпировавшей и это право монарха) генерал-лейтенантом королевства, решил покончить с насилием. Он боялся, как бы Филипп II не воспользовался смутой и не посадил на французский трон свою дочь. Но герцог не знал, с кем начать переговоры, ведь в 1589 г. короля Генриха III постигла участь Гизов: он был убит монахом Жаком Клеманом.
Париж охватило ожесточение, и уже трудно было понять, кто спровоцировал начавшееся сооружение баррикад: было ли это движение развязано Филиппом II и Гизами или же явилось результатом заговора «Комитета шестнадцати». Как бы там ни было, оно носило скорее оборонительный, чем наступательный характер из-за вторжения в город королевских солдат. Таким образом, убийство герцога Гиза и короля Генриха III, а также арест головы парижских купцов превратили Католическую лигу в некое подобие «теневой власти»… Но присутствие в Париже испанского гарнизона вызвало недовольство народа, что было выгодно сторонникам примиренческой политики — «политикам». Эти нотабли, обеспокоенные крайними мерами, на которые шла Лига, мало-помалу продвигали совсем другое решение проблемы: вместо уничтожения протестантов они предлагали вернуться к политике мирных указов и заставить Лигу отказаться от насильственного обращения еретиков в католичество. Однако вовсе не вопросы веры стали причиной раскола Лиги, ведь, по сути дела, она представляла собой движение одних католиков против других; дело заключалось в том, что нотабли, осознав, что Лига угрожает их гегемонии, решили выйти из нее. Подобные противоречия подтверждают и революционный характер Католической лиги, о чем свидетельствует установленный ею «демократический» порядок, и в то же время ее реакционную сущность, в чем убеждает в большей степени ее стремление к господству Церкви в государстве, чем антипротестантский пафос.
Тем временем харизма Генриха IV Наваррского приносит ему политические успехи, и он, вопреки всеобщему мнению, решает нанести удар. Одержав важную победу в битве при Арке (Нормандия) в 1589 г., он двинулся на Париж и встретился с армией Лиги в Иври, что на реке Эр. Военные успехи в сражениях при Пуасси и Мёлене побудили Генриха IV принять сражение с армией герцога Карла Майенского; при этом у Генриха было две тысячи кавалеристов против восьми тысяч у герцога и восемь тысяч пехотинцев против двенадцати тысяч у Карла. Но удача пока сопутствовала ему, и поэтому он не колебался.
«Друзья мои, с нами Бог, здесь Его и наши враги, здесь ваш король… Вперед, на врага! И если вам недостанет знамен,
И эта победа была одержана — благодаря воинскому пылу и призыву Генриха, обращенному к «своим» дворянам, защитить королевское достоинство от притязаний «иноземных заговорщиков», ведь «если и было народное возмущение, то оно шло с самых грязных низов общества, которые оно возмутило и взволновало…».
Но победа при Иври не стала для Генриха IV окончательной в его борьбе за трон: осадив Париж, он понял, что не сможет контролировать ситуацию, если Филипп II, герцоги Савойский, Майенский и Лотарингский сумеют объединить против него силы. Между тем герцог Майенский, официально руководивший Лигой, опасался, как бы его просто не использовали для достижения каких-то чуждых ему целей, тогда как он хотел найти решение, которое пойдет на пользу монархии, дворянству и всей Франции. И тогда Генрих IV совершенно ясно осознал, что обращение в католическую веру является неизбежным и единственным решением, способным примирить французов и покончить с войной.
Он официально объявляет об этом решении, на воплощение которого потребуется два года; затем последует его примирение с католической Церковью, коронация в Шартре (поскольку Реймс был в руках Лиги), въезд в столицу и, наконец, долгожданное отпущение грехов, данное папой в 1595 г.
Из всех этих событий в народную память сильнее всего врезалось отречение короля от веры, совершенное им 25 июля 1593 г.
Эта церемония, последовавшая за ужасами парижской осады и голода, больше напоминала пышное празднество. Все улицы, которые вели к церкви Сен-Дени, были усыпаны цветами. Король шествовал в сопровождении более чем пятисот дворян, швейцарских и шотландских гвардейцев, флейтистов и барабанщиков. На Генрихе IV был «камзол из белого атласа, отделанный белым шелком, белые туфли, черный плащ и шляпа того же цвета». Повсюду, несмотря на запрет, раздавались крики: «Да здравствует король!». У входа в церковь короля встречал архиепископ Буржский, восседавший на кресле, обитом белым узорчатым шелком.
— Кто вы?
— Я король.
— О чем вы просите?
— Я прошу быть принятым в лоно Римско-католической апостольской Церкви.
— Вы хотите этого?
— Да, я хочу этого и желаю.
Архиепископ протянул коленопреклоненному Генриху кольцо и ввел его в церковь. Король, стоя на коленях перед алтарем, прослушал мессу, произнес клятву, повторно заявил об отречении, исповедался и причастился.
«Да здравствует король!» — кричали все, от мала до велика, «плача от радости». Вечером король отправился верхом на вершину Монмартра, чтобы полюбоваться «Парижем, который стоил мессы».
Обращение Генриха IV в католицизм означало конец Лиги.
В «Диалоге между дворянином и крестьянином», затмившем славу сходной по своей направленности «Менипповой сатиры», четко, словно в политическом наставлении, говорилось: «…не пристало теперь ссылаться на Салический закон, а лишь на милость Бога и Церкви… Если Богу будет угодно дать нам короля-француза, пусть будет благословенно его имя; если короля-немца из Лотарингии, пусть будет благословенно и его имя; если короля-испанца, пусть и его имя будет благословенно. Ведь сейчас важна не нация, а религия…»
С обращением короля в католицизм необходимость в подобных рассуждениях отпала.
Генеральные штаты лишились возможности «выбрать другого короля», нежели Генриха IV, а герцог Майенский был обвинен в чрезмерной мягкости по отношению к радикальным представителям Католической лиги. Другими словами, партия Лиги была сыграна.
Сторонников Генриха IV становилось все больше, и в Лиге начался раскол. Париж был усмирен, народ вернулся к повиновению властям, и оставался единственный враг — испанские войска.
В это время Генрихом овладела мысль объявить войну Филиппу II, чтобы укрепить монархическую власть национальным сплочением французов.
Благодаря своему мужеству король выиграл у испанцев и Лиги битву при Фонтен-Франсез (1595), но скоро потерпел поражение при Дуллене близ Камбре. Правда, это не помешало ему привлечь на свою сторону оставшихся членов Лиги, включая и самого герцога Майенского, который к этому времени уже подчинился и добивался расположения короля.
Испания больше не имела сил вести войну с англичанами и голландцами, грабившими ее колонии. И королева Елизавета решила поддержать Генриха IV, несмотря на его смену веры. Настало время зарыть топор войны между Францией и Испанией. Заключенный тогда Вервенский мирный договор восстановил условия Като-Камбрезийского мира: французский король вновь получил Кале, а судьба Бургундии должна была определиться позже. Но самым важным завоеванием Франции стал мир, подписанный Филиппом II, который умер почти сразу после этого события (1598). Обязанность же восстановления французской экономики была возложена на Максимильена де Бетюна, герцога Сюлли.
Нантский эдикт, о котором сегодня вспоминают в первую очередь, вызвал у протестантов чувство горечи, поскольку для них было очевидно, что король, изменивший своей вере, пытался лишь успокоить католиков. Сподвижники короля по-разному отреагировали на его обращение в католицизм: если будущий герцог Сюлли и дипломат Дюплесси-Морне считали этот шаг необходимым, то Теодор Агриппа д’Обинье сожалел о нем. В основе эдикта и в самом деле лежало желание вернуть протестантов в лоно католической веры. В 148 пунктах нового закона недвусмысленно утверждалась свобода отправления культа по состоянию на 1595 г., кроме того, протестанты получали гарантию безопасности: им разрешалось иметь 150 крепостей, содержавшихся за счет королевской казны. Монарх также выделял средства для служителей протестантского культа и разрешал гугенотам проведение политических собраний в присутствии королевского судьи. Таким образом, этот закон в определенной степени воспроизводил Сен-Жерменский эдикт 1562 г., только с более существенными военными гарантиями.
Смуты и войны, сопровождавшие воцарение Генриха IV, способствовали восстановлению автономии крупных феодалов с их княжествами, привели к ослаблению протестантов как силы, способной конкурировать с традиционной монархией, и вызвали крах партии папы, стремившегося вместе с католической Церковью упрочить свое превосходство над королевской властью. Поэтому, как это ни кажется парадоксальным, на исходе длившихся тридцать пять лет междоусобных и религиозных войн именно французская монархия оказалась в конечном счете в выигрыше. Можем ли мы считать Генриха IV тем, кто восстановил во Франции абсолютизм? Состоятельность этой гипотезы будет проверяться в последующие десятилетия.
Убийство «доброго короля Генриха IV»
Четырнадцатого мая 1610 г. после полудня Генрих IV в сопровождении герцога д’Эпернона выехал в карете из Лувра. Он поехал по узкой улице Ла-Ферронери, загроможденной телегами, и потому движение кареты было затруднено. Этим воспользовался какой-то человек: он приблизился к королю и нанес ему первый удар ножом. Д’Эпернон, читавший Генриху письмо, не смог остановить нападавшего, и тот нанес второй удар — оказавшийся смертельным.
Убийца, Франсуа Равальяк, так и остался стоять на месте, держа в руках нож. Д’Эпернон помешал охране убить его, и Равальяк был отведен в особняк, известный как «Отель-де-Рец». Вскоре над ним состоялся суд, на котором он был изобличен в совершении злодеяния, самого страшного из возможных, — «в нанесении вреда здоровью Его Величества, божественного и человеческого». Сначала Равальяк был подвергнут пытке сапогом — в его колени и лодыжки молотком вбивали клинья; рука, в которой он держал нож, была сожжена в серном пламени. Потом убийца, привязанный за руки и за ноги к четырем лошадям, был четвертован. Едва он умер, толпа бросилась к растерзанному телу и сожгла его останки. Перед казнью Равальяк признался своему исповеднику, что совершенно удивлен яростью толпы. «Я полагал, что все эти люди будут признательны мне, но вижу, что они готовы привести лошадей для моего четвертования».
Был ли Франсуа Равальяк лишь простым фанатиком, как это записано в Романе о нации? И правда ли он действовал в одиночку? Этому вторит и легенда о добром короле Генрихе. Разве не он положил конец Религиозным войнам? И не он ли, с помощью Сюлли, вернул «пахоту и пастбища, обеспечив каждого воскресной курицей в супе»? И хотя его веселый нрав, распутство и любовные похождения не могли понравиться благочестивым христианам, Генрих IV воспринимался прежде всего как символ терпимости (в XVI в. под этим подразумевалась «готовность терпеть»), вот почему сторонники Третьей республики пели ему оды.
Хотя факт существования заговора, в котором якобы участвовал Равальяк, не был доказан, все же его поступок отражал чаяния некоторых представителей католических кругов. Например, в 1610 г. в Бретани, в городке Сен-Тегоннек, была установлена скульптура, изображавшая короля в образе палача, бичующего Христа: тем самым автор желал изобличить в Генрихе гугенота. В Лотарингии больше, чем где-либо, мечтали о Равальяке. По правде говоря, недоверие и ненависть к королю были вызваны его происхождением и чрезмерной, в глазах католиков, снисходительностью к протестантам, начиная с утверждения Нантского эдикта. Католики сомневались в искренности его обращения в их веру, и Равальяк был одним из тех, кто верил в то, что Генрих собирается начать войну против папы.
Поделиться книгой: