Помоги проекту - поделись книгой:
Однако у Бургундии и Фландрии были различные интересы: фламандцы в основном были заинтересованы в свободном импорте английской шерсти; их совершенно не устраивало, что Филипп, будучи вассалом французского короля, идет против интересов своей самой богатой провинции и трех своих самых крупных городов: Гента, Брюгге и Ипра. Несмотря на разногласия, фактор общего интереса взял верх над всеми остальными соображениями, и при Иоанне Бесстрашном, сыне Филиппа, центром тяжести герцогства стала Фландрия, а так как провинция эта, руководствуясь экономическими соображениями, стремилась покончить с зависимостью от короля Франции, Бургундия выступила в ее поддержку. В то время как во Франции в противовес разногласиям развивалось чувство национального единства, воплощением которого вскоре стала Жанна д’Арк, в Бургундии, как свидетельствуют сборник «Пасторали», и хроника «Деяния герцогов Бургундских», напротив, жители более не ощущали себя французами. Убийство в 1419 г. Иоанна Бесстрашного наемниками Карла VII в Монтеро закрепило окончательный разрыв Бургундии с Францией. Оскорбленная честь требовала отмщения, и сын Иоанна, Филипп Добрый, перешел на сторону англичан и в 1420 г. подписал договор в Труа.
Но, обнажив меч против своего государя, Филипп все же не собирался быть послушным орудием в руках англичан.
Так, в 1422 г., после преждевременной смерти короля Англии, он отказывается стать регентом Франции — эта должность отходит к Бедфорду — и отказывается принять орден Подвязки. Филипп занимает позицию независимого государя, а как только Жанна д’Арк начинает освобождение Франции, заключает мирный договор с Карлом VII. В 1435 г. в Аррасе не кто иной, как французский король, смиренно просит герцога забыть Монтеро, а один из советников Карла, преклонив колена перед Филиппом, от имени короля вручает ему солидный выкуп. Таким образом, прощение получено, равно как и позабыто преступное убийство Людовика Орлеанского, совершенное по приказу отца Филиппа.
Получив в свое владение земли, которые с тех пор называют Нидерландами, Филипп Добрый пребывает в расцвете своего могущества; он даже отказывается принести оммаж королю Германии и императору Священной Римской империи Сигизмунду I за герцогство Люксембургское, и король замечает, что «герцог Филипп взлетел слишком высоко». У немецкого монарха также есть причины быть недовольным герцогом Бургундским, однако к этому времени все внимание государя обращено на восток его владений, где вспыхнуло восстание гуситов.
Хотя Филипп созвал Генеральные штаты с участием представителей всех подвластных ему провинций и объявил, что намеревается отправиться в крестовый поход против турок, дабы отомстить за отца, потерпевшего поражение под Никополем и водрузить бургундский стяг на берегах Дуная и Черного моря, прежде всего герцог — «звезда рыцарства и жемчужина храбрости» — хотел добиться признания его королем, и для этого он вознамерился присоединить Лотарингию, лежавшую между его владениями на севере Франции и в Бургундии.
Некогда столицей герцогства был Шалон; Филипп перенес столицу севернее, в Дижон, мечтая, что следующей столицей станет находящийся к северу, еще ближе к Фландрии, город Нанси. Спустя двадцать лет под стенами этого города его сын Карл, прозванный Смелым, погибнет во время рокового похода против швейцарцев, союзников французского короля Людовика XI.
Апогей могущества Бургундии приходится на правление герцога Филиппа Доброго. Ни один европейский двор не может сравниться в роскоши с бургундским двором. Презрев очарование французского двора, мастера искусства воспевают славу графа-герцога Бургундского, великого герцога Запада.
Таким образом, после Экс-ла-Шапели времен Карла Великого, после Пуатье — столицы трубадуров времен Элеоноры Аквитанской, после Парижа, а затем и Буржа настал черед Дижона претендовать на то, чтобы быть первым городом Западной Европы.
Скульптурная группа «Колодец Моисея»[30] из картезианского монастыря Шаммоль возле Дижона и статуя Филиппа Смелого для портала усыпальницы того же монастыря, выполненные Клаусом Слютером, считаются шедеврами мирового искусства. В Генте работает Ян ван Эйк: при бургундском дворе он играет такую же роль, какую позже будет играть Рубенс при дворе Альбрехта VII Австрийского, правителя Испанских Нидерландов. В городе Бон не кто иной, как Рогир ван дер Вейден, пишет свой знаменитый полиптих «Страшный суд». Все эти мастера искусства, воспетые Кристиной Пизанской и Эстешем Дешаном, прибывают в Бургундию и славят великого герцога Запада.
пишет поэт Жан Мешино. Пиры в Бургундии чередуются с празднествами, самым знаменитым из которых стал праздник Фазана в Лилле: во время этого торжества в 1454 г. Филипп Добрый и его паладины принесли клятву освободить Константинополь из-под власти неверных. Великий герцог Запада более других государей был ошеломлен падением Константинополя в 1453 г. Жан Жермен, епископ Шалонский, не сумел убедить Карла VII принять участие в крестовом походе вместе с герцогом. Тогда герцог решил отправиться один. Принятию каждого крупного решения традиционно предшествовало пышное торжество. Во время пира была подана жареная птица, которую повара вновь покрыли перьями; один из рыцарей разрезал ее, и в память о Тайной вечере каждый из присутствующих получил кусочек. Так рождались связи, прочность которых проверялась кровью. Обычно для таких церемоний готовили павлина, но в Лилле был подан фазан. Герцога короновали: двенадцатилетняя девочка — «принцесса славы», облаченная в шелковые фиолетово-золотые одежды, поцеловав корону, возложила ее на чело герцога; пиры шли непрерывной чередой. Блюда спускались с небес благодаря специальным подъемным блокам, установленным за декорациями. Устраивались игры, звучала музыка, с наступлением темноты зажигались факелы.
Чрезмерная роскошь этих увеселений бросалась в глаза. «На фоне расцветавшего во всей красе язычества христианская добродетель стыдливо пряталась в тень. Святая Церковь вынуждена была терпеть у себя под боком не только Геракла, но и клятвопреступника Язона. Все задумывалось ради великих деяний, и царившее оживленное возбуждение сообщалось с внутренним беспокойством, которое увлекало за собой самых разных людей», — писал немецкий историк О. Картельери.
Готика перерождалась в барокко.
ОТ ФРАНЦИИ ПРИНЦЕВ К ФРАНЦИИ КОРОЛЯ
За время Столетней войны французская монархия сумела основательно окрепнуть: бедствия, постигшие страну, способствовали нарастанию патриотического чувства, которое королевская администрация умело использовала. Вместе с тем последней удалось подчинить себе институт наемничества, превратив его в государственную монополию, тогда как ранее он был отдан на откуп авантюристам. В то же время чтобы закрепить за собой освобожденные территории, король с одобрения провинциальных штатов ввел на них
Кроме того, будучи заинтересованным в получении доходов от торговли, монарх окружает себя компетентными деловыми людьми, такими, как Жак Кёр. Сын торговца мехами средней руки, Кёр сделал себе состояние на финансовых спекуляциях, став кредитором многих лиц, обретавшихся при королевском дворе. Девизом его были слова: «Для дерзких храбрецов нет ничего не возможного». Именно он предложил Карлу VII осуществить чеканку новых монет, что и было сделано по приказу короля; осознавая запросы королевского двора, Кёр наладил торговлю с Востоком, откуда доставлял предметы роскоши. После присоединения Прованса к Франции он способствует переносу центра торговли с Левантом из Монпелье в Марсель, извлекая из этого соответствующие выгоды. Огромные доходы этого дельца позволяют ему построить роскошный дворец в Бурже; лихоимство приводит Кёра в тюрьму, но он совершает побег и, участвуя в походе против турок, умирает на острове Хиос с оружием в руках.
Аристократия терпеть не могла этого человека — нового и столь могущественного советника монарха. Однако те идеи, которые воплощал в себе Жак Кёр, а именно роль городской и морской торговли в экономике Франции и интерес, который монархия могла извлечь, освобождаясь от рамок феодализма, продолжали жить.
Война с англичанами закончилась, и, можно сказать, закончилась успешно, поскольку по ту сторону Ла-Манша Ланкастеры и Йорки продолжали междоусобицу. Подписав в 1475 г. в Пикиньи мирный договор, молодой Людовик XI хвастался, что «справился с англичанами гораздо более простым способом, чем его отец, а именно заставил их есть паштеты из дичи и пить хорошее вино». Казалось, что теперь все пришли к единому убеждению, что каждому хорошо только у себя дома.
И все же политика заключения и разрыва союзов, проводившаяся некоторыми участниками Столетней войны, отнюдь не для всех прошла бесследно. Например, у герцога Жана V Арманьяка, союзника Тальбота в Гиени, после поражения последнего началась полоса неудач. В скором времени он был осужден Парижским парламентом за оскорбление Его Королевского Величества, поднятый мятеж и инцест (граф имел нескольких детей от собственной сестры). Менее могущественные вассалы попробовали продемонстрировать свою независимость, когда Карл VII запретил им строить или восстанавливать укрепленные замки без соответствующего разрешения и удалил их из состава королевского совета. Во главе недовольных встал Карл, герцог Бурбонский, организовавший Прагерию (название восстания намекало на мятеж гуситов в Богемии). К восстанию примкнул сын Карла VII — Людовик, поссорившийся с отцом, которому он не мог простить его связи с фавориткой Агнессой Сорель. Изгнанный в Дофине, Людовик вел себя там как независимый государь: он создал парламент в Гренобле, развивал промышленность, торговлю и управлял своей провинцией как полновластный и придирчивый монарх. Ощутив уже в восемнадцать лет свою самостоятельность, Людовик часто поступал вопреки интересам королевства, вплоть до того, что, в то время как его отец сделался другом Ланкастеров, дофин поддерживал в Англии Йорков, предлагая им напасть на Францию. Некоторое время спустя Людовик скрывался у герцога Бургундского Филиппа Доброго и установил с ним приятельские отношения.
Разумеется, когда в 1461 г. дофин стал королем Людовиком XI, ситуация кардинально изменилась: теперь его государству гораздо больше угрожал герцог Запада, нежели владельцы Бретани или Анжу.
Если раньше Людовик участвовал в «Прагерии», направленной против Карла VII, то теперь те же самые мятежники — принцы и другие феодалы — объединились уже против него. Современники постоянно подчеркивают беспринципность Людовика, его умение вызывать недоверие к себе всех, с кем он имеет дело; как пишет Филипп де Коммин, «едва взойдя на трон, он сразу же начал думать о том, как отомстить» тем, кто служил его отцу. В ответ знать при поддержке духовенства создала «Лигу общественного блага», а затем попыталась найти поддержку у рядовых французов, представляя им Людовика бесчестным человеком, готовым предать всех, кто ему служит; они говорили, что король «любит деньги больше, чем своих подданных, и заключает союзы с иностранцами (в данном случае с миланским герцогом Сфорца), дабы уничтожить доброе французское дворянство». Во главе Лиги встал все тот же Карл, герцог Бурбонский; ее создание, так или иначе, одобрили англичане и немецкие князья, Франциск, герцог Бретонский, и младший брат Людовика — Карл Французский. Но главным противником Людовика стал сын Филиппа Доброго — Карл Смелый, герцог Бургундский и граф де Шароле: собрав коалицию, он начал наступление на короля и даже угрожал Парижу.
Королю удалось расстроить коалицию, уступив своему младшему брату главный апанаж — Нормандию; в сражении при Монлери в 1465 г. Людовик, несмотря на свой хилый и болезненный вид, сражался отважно: он оказался выносливым и очень храбрым бойцом. Будучи уверенным в себе человеком и одновременно заядлым игроком, рассчитывавшим на успех своих льстивых речей (недаром его называли «сиреной»), он собирался поговорить с молодым Карлом Смелым как мужчина с мужчиной, хотя сам он, судя по словам посла Венеции Альберико Малетты, считал герцога просто «зверем». В тот момент, когда Людовик без охраны встретился с герцогом в местечке Перонн, в Льеже вспыхнул мятеж, причем поговаривали, что восстать против герцога Бургундского горожан надоумил сам Людовик. Перонн стал для короля ловушкой: герцог взял его под стражу. Благодаря вмешательству Филиппа де Коммина (который не преминул воспользоваться ситуацией для личного обогащения) Людовик вынужден был заключить унизительный договор, обязавший его сопровождать Карла Смелого в Льеж и приветствовать тех, кого он уговорил поднять мятеж против герцога, криками «Да здравствует Бургундия!». После этого, на глазах короля, Карл приказал сжечь мятежный город. Все это произошло в 1468 г.
Такое унижение порождает личную ненависть к герцогу Людовика XI, который, по словам де Коммина, словно «паук, плетущий всеохватную паутину», манипулирует принцами и государствами с помощью денег, и чаще всего действует против Карла Смелого. В самом деле, он способствует приходу к власти Ланкастеров и помогает швейцарцам, которые, опасаясь бургундской экспансии, просят императора Сигизмунда не допустить помазания Карла как короля. Но в этих политических играх Людовик действует в интересах каждой из сторон.
Прежде всего Людовик XI хотел бы избежать новых войн, а Карл Смелый, напротив, провоцирует их: так он хочет отомстить за брата Людовика — Карла Французского, умершего при подозрительных обстоятельствах; в его смерти некоторые даже обвиняют Людовика XI. Карл разоряет земли между Шампанью и Нормандией и осаждает Бове, который защищает молодая женщина по имени Жанна Лене, легендарная Жанна Секира. Чередуя войны и перемирия, Карл осаждает город Нойс на Рейне, на защиту которого приходит Рене, герцог Лотарингский, затем начинает поход против швейцарцев и, потерпев в 1476 г. два разгромных поражения — при Грансоне и Муртене, погибает, сражаясь против Рене Лотарингского неподалеку от Нанси, под стенами которого находят его обнаженный и обезображенный труп, наполовину обглоданный волками.
Гибель Карла Смелого и завоевание Бургундии, Артуа и Пикардии закрепляют успех политики Людовика XI; вскоре король начинает активно проводить политику аннексий, пользуясь тем, насколько иллюзорно теперь равновесие сил между короной и феодалами. Через некоторое время к королевским владениям будут присоединены наследственные владения Рене Анжуйского и Карла Мэнского — вместе с Анжу, Барруа и Провансом; Руссильон и Сердань еще держатся. Остается Бретань, которая скоро будет объединена с Францией в результате брака между ее наследницей и сыном Людовика XI.
Однако все эти бесспорные успехи и доселе неслыханное усиление французской короны не означают, что она не терпит неудач. А те влекут за собой далеко идущие последствия…
Против воли Людовика XI Карл Смелый в 1468 г. женился на Маргарите Йоркской, и вскоре их дочь сочеталась браком с наследником императора Фридриха III — Максимилианом Габсбургом. И если первый из этих браков не был сколько-нибудь значим для судьбы Франции, то второй оказался весьма важен. Дело в том, что Филипп I Красивый — сын Максимилиана — женился на Иоанне Безумной, дочери Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского, чьему союзу Людовик XI не сумел помешать.
А затем у Филиппа Красивого и Иоанны Безумной родится будущий император Священной Римской империи Карл V Габсбург. Таким образом, уже при Людовике XI начинает вырисовываться австро-испанское окружение Франции.
Глава 2. ЭПОХА АБСОЛЮТНОЙ МОНАРХИИ
НОВАЯ ЭРА?
Можно ли считать, что со смертью Людовика XI в истории Франции наступила новая эра? Несомненно, с воцарением Карла VIII и его преемников начинается, невзирая на их поражения, другая эпоха — эпоха внешних войн. В действительности политическое присутствие французской короны в Италии имело давнюю историю, о чем напоминала «Сицилийская вечерня» (1282), не говоря о различных походах, пробудивших страстный интерес к богатствам Италии и Востока.
Но подлинные исторические сдвиги заключались в другом. Это, прежде всего, появление деятелей, представителей различных реформационных течений, которые ставят под вопрос прежние религиозные авторитеты и потрясают силой своего сомнения самые основы государства. Это также расширение границ мира, происшедшее благодаря Великим географическим открытиям: началась заокеанская экспансия. Следует отметить, что изначальным толчком к ней послужили вовсе не усилия Франции, а территориальные изменения в соседних с ней странах, которые полностью изменили место Французского королевства в Европе.
Завоевание империи инков совпало по времени с деятельностью Лютера. Тогда же Жак Картье, высадившись в устье реки Св. Лаврентия, открыл Канаду, а Кальвин опубликовал «Наставление в христианской вере».
Эти явления обусловили в той или иной степени преобразования, охватившие Францию вплоть до Великой французской революции, и стали характерными чертами формирования абсолютизма.
Одной из особенностей, характерных для развития французского государства в период между началом правления Карла VIII и эпохой Генриха IV — т. е. в целом в XVI в., — являются значительные изменения в функционировании монархической власти.
Еще в начале эпохи Возрождения монархия утверждает свою власть путем ведения войн, которые должны легитимизировать подчинение королевской власти. Во время Итальянских войн монарх как предводитель войска рисковал собственной жизнью, сражаясь с неприятелем. В сражении при Форново (1495) Карл VIII изображен сражающимся с мечом в руках, в битве при Аньяделло (1509) Людовик XII ожесточенно наносит удары своим врагам, а Франциск I, презрев смертельную опасность, участвует в битве при Мариньяно (1515). И как на войне, смерть от рук палача находит тот отступник, который осмеливался оскорбить монарха, поклявшегося искоренить всякое инакомыслие. Эти завоевания, применение насилия позволяют монархии совершить «скачок вперед на пути развития государства». Теперь ей стали больше не страшны заговоры удельных князей, как в былые времена: она использовала в своих целях насилие, широко применявшееся в жизни дворянского сословия.
Таким образом, как отмечает историк Дени Крузе, начиная с 1559 г. происходит резкое изменение ситуации во Франции. Прежде всего, это подписание Като-Камбрезийского мира 1559 г., прекратившего Итальянские войны. Во время рыцарского турнира погибает Генрих II, что, по мнению кальвинистов, стало заслуженным концом для короля-гонителя: монарх — носитель жестокости сам стал ее жертвой. Скоро сердце юного Франциска II будет захоронено, но перед этим — искусано солдатами. То же ожесточение проявлялось и со стороны католиков, недовольных указами о восстановлении религиозного мира: королевские законы не должны расходиться с божественными. Отныне монарх в период Религиозных войн обосновывал священный характер своей власти не возможностью осуществлять или же обуздывать насилие, а способностью поддерживать мир между подданными. Апологетом этой идеи был канцлер Мишель де Л’Опиталь, стремившийся к триумфу Екатерины Медичи, азатем Генриха III: этим триумфом должен был стать межконфессиональный брак дочери Екатерины — Маргариты де Валуа с Генрихом Наваррским. Призванный стать символом примирения католиков и гугенотов, этот брак распался после Варфоломеевской ночи 1572 г.
ИСТОКИ ПРОТЕСТАНТСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Тяжелые испытания обрушились на западное общество. Францию уже более ста лет потрясали всевозможные бедствия, и прежде всего война. Конечно, она длилась с перерывами, но это лишь увеличило опустошительные последствия. При этом ее бедствия народ связывал с теми, кто правил страной, а вовсе не со вспышками чумы, поразившей население и оставшейся неразгаданным злом… С 1347 по 1536 г. вспышки эпидемии происходили более двадцати раз, т. е. в среднем каждые восемь лет. В дальнейшем во Франции ее всплески становятся более локальными, но она продолжает бушевать в Лондоне, Италии, затем в Испании, а в 1720 г. происходит ее рецидив в Марселе. В 1347–1357 гг. города Альби и Кастр лишились половины населения, в 1450 г. в Париже насчитывалось не более 40 тысяч человек. Эта жуткая картина похожа на кошмар, который стал причиной происшедшего в Лондоне великого пожара во время чумы в 1606 г. и который позже был описан Даниэлем Дефо.
И в это тяжелое время, когда свирепствует эпидемия и идет война, когда каждый день люди молятся об избавлении от турецкой угрозы, не чувствуя себя защищенными даже властью государей, истреблявших друг друга, только Церковь и религия представляли собой, по мнению христиан, если не защиту, то хотя бы прибежище от бед. Но и в Церкви в результате Великой схизмы наступил раскол… Все эти события смущали умы, вселяли страх и пробуждали дурные чувства. Конец света казался близким, и жизненные силы люди черпали только в вере.
С момента рождения, получая при крещении имя, которое зачастую было важнее фамилии, христианин становился членом Церкви и должен был оставаться им до своей смерти: тогда призванный им священник часто приносил ему мощи или совершал обряд причащения под звон колокольчика, который держал в руке мальчик-певчий. И все, что человек делал с рождения до смерти, несло на себе отпечаток религии. Перед трапезой глава семьи произносил молитву, и все осеняли себя крестным знамением; люди перекрещивали хлеб, прежде чем отрезать от него ломоть. Нельзя было есть сало во время Великого поста, нельзя было варить каплуна в пятницу — существовали бесконечные предписания, несоблюдение которых влекло за собой в эти смутные времена наказание — битье кнутом или палочные удары. Если люди женятся, то таинство брака дарует им благодать, а священник добавляет свое благословение; если человек заболевает, то настоящее исцеление к нему придет лишь от самого Бога или через посредничество святых; если же человека поразила чума, он дает обет св. Себастьяну или, если может, совершает паломничество к мощам св. Иакова в Сантьяго-де-Компостелу или к мощам св. Петра в Рим. Религия присутствовала и в профессиональной жизни человека, ибо в Монпелье, впрочем, как в любом другом месте, степень лиценциата или доктора можно было получить только с одобрения Церкви. В 1521 г. Франциск I, задумав учредить во дворце Несль школу преподавания греческого языка, предусмотрел при ней часовню. Точно так же религия сопровождала работу в цеховых братствах, имевших собственные часовни, и как раз во время мессы в 1358 г. ткачи пели молитвы, стараясь задержать начало рабочего дня. В воскресенье и во время праздников работать запрещалось.
Таким образом, Церковь и религия были слиты воедино с повседневной жизнью, а их служители, принимавшие участие во всех церковных и мирских делах, освящали государственную власть, служили проводниками правосудия…
Но в те десятилетия, когда на страну обрушились эпидемия чумы и другие бедствия и когда гремела слава герцога Бургундского Иоанна Бесстрашного и Пьера Баярда — «рыцаря без страха и упрека», Божья церковь не подавала пример добродетели и мужества. Лютер, нещадно критиковавший ее в 1539 г., когда в Виттенберге свирепствовала чума, писал: «Все бегут один за другим, и очень трудно найти кого-нибудь, кто мог бы ухаживать за больными и утешать их. Полагаю, этот страх, что дьявол вселил в сердца несчастных людей, и есть самая ужасная чума… Конечно же, это кара за пренебрежение к слову Божьему и за страшную алчность». Несомненно, эта «страшная алчность» была одной из причин протеста Лютера: папа Лев X ежегодно имел выручку в полмиллиона дукатов от продажи административных церковных должностей (синекур).
Церковные власти в своих отношениях с обществом воплощали скорее закон, чем пастырское служение. Большинство преступлений искупалось в церковном суде уплатой штрафа, а продажа разрешений на заключение близкородственного брака (который вообще-то был запрещен) приносила очень большую прибыль, и некоторые богословы изобрели даже «духовное» родство, не требовавшее кровной связи и приобретавшееся за меньшую цену. «Примите к сведению, что подобные привилегии и льготы не предоставляются беднякам», — заявлял один из папских сановников.
Именно торговля индульгенциями, связанными с представлением о чистилище, вызвала яростный протест Лютера, передавшего свое возмущение определенной части христианской Европы. Чистилище не упоминается в Библии. Это находящееся между адом и раем место было «выдумано». С того момента, как представление о чистилище передается верующим из поколения в поколение и укореняется в христианстве, жизнь верующего меняется, поскольку в его представлении смерть больше не является последней границей существования человека. Первые явные упоминания об этом промежуточном периоде загробной жизни и месте, в котором он протекает, относятся к Х11 — Х111 вв., а церковное признание это представление впервые получило в 1254 г. Но своим распространением оно обязано славе «Божественной комедии» Данте, первые две части которой (кантики) — «Ад» и «Чистилище» — были закончены к 1319 г. Папа Бонифаций VIII в 1300 г., когда им был установлен первый так называемый «юбилейный год», даровал полное отпущение грехов всем тем, кто умер во время паломничества, приняв тем самым решение о немедленном освобождении некоторых умерших, пребывающих в чистилище, от всех мук. Так живые впервые получили возможность освобождать души из чистилища, тогда как раньше загробная участь человека определялась его земными заслугами.
Но вскоре Церковь начинает использовать этот путь к спасению души для организации торговли индульгенциями, позволявшими любому человеку сократить для себя или других срок определенного Богом наказания, перед тем как открыть двери рая. Принесение даров Деве Марии, почитание святых мощей — все эти возможности и право на приобретение индульгенций Церковь предоставляла людям. В замке герцога Саксонского хранилось 17 413 мощей, позволявших их почитателям уменьшить время пребывания в чистилище на 128 тысяч лет. Среди этих реликвий — ветка неопалимой купины, фрагменты колыбели Иисуса Христа и частицы его пеленок и т. д.
Получив большое распространение при папе Сиксте IV и особенно при Льве X, эта бесстыдная торговля индульгенциями, эксплуатировавшая страх простых людей, вызвала негодование Лютера и придала силу его борьбе. Против Церкви, ставшей объектом критики, выдвигались и другие обвинения. Так, Эразм Роттердамский в «Похвале глупости» упрекал монахов, презревших свой долг — умерщвлять плоть и молиться о спасении христиан. «Во-первых, они уверены, что высшее благочестие состоит в строжайшем воздержании от всех наук и лучше всего — вовсе не знать грамоты. Засим, читая в церквах ослиными голосами непонятные им псалмы, они пребывают в убеждении, что доставляют великую усладу святым. Иные из них бахвалятся своим неряшеством и попрошайничеством и поднимают страшный шум у дверей, требуя милостыню… к немалому ущербу для прочих нищих. Своей грязью, невежеством, грубостью и бесстыдством эти милые люди, по их собственному мнению, уподобляются в глазах наших апостолам»[32].
Но для страдающих людей подобная критика образа жизни священнослужителей не распространялась на веру. Для них лишь Библия являлась непререкаемым авторитетом. Возвращение к древним текстам, свободным от искажений смысла, подчеркивало внутреннюю веру человека, минуя иерархию, обряды и пр.
Но, по правде говоря, это критическое осмысление имело глубокие корни. В начале II тысячелетия массовая религиозная истерия сошла на нет, но остался страх, что сбудутся пророчества Апокалипсиса — произойдет освобождение сатаны, который явится людям. В противостоянии императора и папы в эти смутные времена видели «отвратительную греховную склонность», а всю надежду на спасение люди возлагали лишь на монашество, особенно на цисцерцианцев. Вместе со страхом перед пришествием Антихриста родилась надежда на перемены к лучшему, источником которых могла стать светская власть в лице государя, призванного освободить церковь от ее богатств, заставив ее тем самым вновь заблистать, «словно чистое золото». Эта идея очищения духовной власти высказывается во многих произведениях Иоахима Флорского, аббата из Южной Италии. По его мнению, вся мировая история делится на три эры: первая — Бога (Отца) — воплощается в Ветхом Завете; истина, заключенная в Новом Завете, снисходит в эру Бога Сына; грядущей же эре Святого Духа будет предшествовать установление монастырского порядка, который придет на смену церковной иерархии. Эти идеи получили широкое распространение среди части францисканцев и нашли отражение в возникшем на юге Франции движении бегинов, призывавших к борьбе с Церковью, превратившейся в «великую вавилонскую блудницу»; папу Иоанна XII они считали «тайным Антихристом», расчищавшим дорогу «великому Антихристу». Затем после чумы 1348 г. появляется движение флагеллантов, призывавших не бояться Божьей кары и последующего светопреставления. Эти воззрения были восприняты радикальным крылом движения гуситов в Богемии и возрождены в период Великого раскола.
Несомненно, что основной тенденцией стала критика поведения Церкви, но вскоре был взят под сомнение и мирской порядок вещей. Различные религиозные течения, начиная с альбигойской и вальденской ересей, в эпоху Эразма Роттердамского, Лютера и — чуть позже — Кальвина начинают соединяться друг с другом, образуя сложный сплав.
Конечно же, тем широким общественным резонансом, который получили идеи мыслителей этой эпохи, они обязаны изобретению и развитию книгопечатания. Именно благодаря ему многие воззрения получили такое широкое распространение, даже несмотря на скромные тиражи того времени. Следует обратить внимание на то, что география французского книгопечатания, отстававшего в развитии от соседних стран, отражала характерные черты городского уклада. В Западной Европе было основано около тридцати типографий, преимущественно в городах, располагавших университетами, число которых в XV в. стало расти. И первым делом здесь стали издавать религиозные сочинения на латыни и на национальных языках, Библию, «Подражание Христу» и др. Известны 30 тысяч оттисков, изготовленных с 1450 по 1500 г. и соответствующих 10 или 15 тысячам печатных текстов. Это затрудняет определение действительного количества выпущенных в свет книг. Число изданий в год меняется со 198 экземпляров в 1515 г. до 322 в 1549 г. Пик популярности книг религиозного содержания пришелся на начало XVI в., но с 1528 г. их по тиражу обошли произведения классиков античности — греческих и римских авторов. Считается, что около тридцати публикаций Лютера с 1517 по 1520 г. вышли тиражом более чем 30 тысяч экземпляров, сначала на немецком, а затем и на французском. Таким образом, лютеранство — дитя книгопечатания, и поэтому данное учение развивалось прежде всего в городах. Ведь именно в них с наибольшей силой проявились и социальная напряженность, и беззащитность жителей, и столкновения с властью. Но в Германии крестьянское восстание опиралось также и на учение Лютера, призывавшего к обновлению мира, упразднению церковных богатств, провозглашавшего земной мир лучшим миром, в котором все бедные и обездоленные станут первыми. И с Библией в руках немецкие крестьяне, как участники Жакерии во Франции несколькими десятилетиями раньше, обагряли кровью и предавали огню замки и монастыри.
Таким образом, движение Реформации, будучи прежде всего религиозным, нельзя сводить исключительно к социальному вопросу, даже если в отдельных местах и имелась связь между растущей бедностью и распространением новых воззрений. И наоборот, в таких областях, как Аквитания и Нормандия, именно нотабли, т. е. люди более образованные, чем все остальные, следовали в русле гуманистической традиции и восставали против искажения смысла законов. В Тулузе, как в Париже или Бордо, простой народ оставался верен католицизму. Утрата Церковью авторитета, усиление светского начала в обществе, конечно, оказали влияние на общий характер реформационного движения, но суть протеста заключалась в осуждении не столько дурного образа жизни священнослужителей, сколько их маловерия. Называя мессу «развратом», культ святых — «распутством», храмы — «борделями», протестанты в грубой и резкой форме демонстрировали полное неприятие католических обрядов. Они настаивали на «оправдании» — спасении души с помощью веры, а не дел, на непогрешимости одной лишь Библии.
Посредством прямого общения с Богом, с Библией в руках, протестанты стремились включиться в процесс всеобщего обновления людей, раз и навсегда освобожденных от страха. Они хотели покончить со злоупотреблениями и ложью, с кабаками и развратом, с танцами и бесстыдством, с праздничными гуляниями и развлечениями.
Так, вместе с обязательным для каждого верующего трудом, появилась свойственная протестантизму строгость.
Аскетичный образ жизни, построенной на труде, неприятие в качестве оправдания поступков, вера в предопределение свыше — все это навело Макса Вебера в начале XX в. на мысль, что разрыв, образовавшийся таким образом между верой и ожиданием посмертного воздаяния, с одной стороны, и земной жизнью — с другой, разрушил католическое восприятие экономических отношений, враждебное всякой выгоде, и способствовал подъему капитализма. Говоря об этой взаимосвязи, следует уточнить, что Реформация нашла наиболее благоприятную среду для распространения своего учения там, где уже активно развивались торговля и банковское дело, в первую очередь в Амстердаме и Женеве.
МЕЖДУ РЕФОРМАЦИЕЙ И КОНТРРЕФОРМАЦИЕЙ
Благодаря гуманистам, Жаку Лефевру д’Этаплю и другим высокообразованным деятелям из так называемого «кружка в городе Мо», переводчикам и распространителям Библии, христиане открыли для себя Священное Писание как нравственное учение. Но в мире, где царит страх как перед бедствиями земной жизни, так и перед потусторонним миром, люди искали утешения прежде всего в вере. Можно ли было ее достичь с помощью религиозных таинств и молитв, богослужений и крестных ходов, проявлялась ли она в силе веры или в поступках? Лютер ответил на их ожидания, проповедуя, что человек всей своей жизнью недостоин спасения, но он может, уповая на Господа, заслужить его своей верой. Этот призыв приняли без обвинений Лютера в ереси. В «Диалоге в форме ночного видения» Маргариты Наваррской, сестры Франциска I, есть такие строки:
Если христианские гуманисты пытаются осуществить реформы церкви, то Лютер, Цвингли и Кальвин порывают с нею, начиная с публикации «95 тезисов» Лютера в Виттенберге. Они сурово осудили тот факт, что Церковь присвоила себе право отпускать грехи людям, не прошедшим таинство покаяния: как будто оно может быть разовым и покупаемым, особенно при помощи индульгенций, тогда как на самом деле процесс покаяния представляет собой процесс, который длится на протяжении всей жизни каждого христианина…
В 1518 г. в Риме начался процесс над Лютером, но к тому времени в Германии самые крупные города отвергли главенство папы; так же поступили Швеция, Англия при Генрихе VIII и другие страны. В 1523 г. в Антверпене (Фландрия) были казнены два первых мученика протестантизма.
В 1519 г. печатник Фробен сообщил Лютеру об отправке шестисот экземпляров его сочинений во Францию: «Книги продаются в Париже, и даже доктора Сорбонны одобрили их». В Нуайоне, Амьене, Меце образованные люди переходят в протестантскую веру. В Латинском квартале появляется протестантская конгрегация. В больших и маленьких городах новые идеи распространяются с быстротой молнии. Ими охвачена вся Франция, за исключением Бретани и центральной части страны.
Поначалу Франциск I не был противником идей, столь нежно любимых его сестрой. Объединившись с немецкими протестантскими князьями в борьбе против императора, он был, тем не менее, возмущен, когда в 1534 г. повсюду, включая его собственную спальню в замке Амбуаз, обнаружились листовки, направленные против католического богослужения. Глубоко оскорбленный, Франциск I санкционировал преследование приверженцев нового учения, что в скором времени привело к уничтожению трех тысяч вальденсов в Провансе и ремесленников-протестантов в городе Мо. Многие из сторонников нового учения были вынуждены отправиться в изгнание в Женеву, где проповедовал Жан Кальвин. Среди беженцев оказался и поэт Клеман Маро, ставший популяризатором новых идей: его книга переводов «Псалмы» выдержала с 1543 по 1563 г. пятьдесят изданий.
Следует указать на один из важных факторов успеха Кальвина: большинство его приверженцев были французами, и поэтому между 1559 и 1581 гг. Кальвин послал во Францию более 120 миссионеров, а 72 местные церкви спешно направили своих представителей на первый синод кальвинистских церквей, состоявшийся в Париже. В 1561 г. адмирал Гаспар де Колиньи мог гордиться тем, что существует уже 2150 конгрегаций.
Именно здесь кроется различие между Лютером и Кальвином, учения которых поначалу были родственными. Первый, заключая или не заключая соглашений с властью, во время Крестьянской войны в Германии все же встал на сторону государства. Второй же занимался организацией церквей, хотя сначала попытался обратиться к королю, опубликовав французский перевод своего «Наставления в христианской вере» и снабдив его предисловием, посвященным монарху. «Мне нисколько не стыдно признать, что в своей книге я постиг (т. е. сжато изложил) почти целиком [т. е. в сокращенном варианте] то учение, приверженцев которого наши противники почитают заслуживающими наказания — тюрьмы, изгнания, объявления вне закона, сожжения… Какими же ужасными наветами они наполнили ваш слух и ваше сердце, что сумели внушить такую ненависть к нам?».
Будучи человеком действия, Кальвин пытался создать с помощью своих трудов новую религиозную мораль и структуру, которые могли бы сформировать новый, реформированный тип христианской веры. Это вызвало беспокойство парижского богословского факультета, предавшего сожжению экземпляр «Наставления». Но это не препятствовало возникновению тайных группировок, состоявших в основном из преподавателей, монахов, торговцев, ремесленников, короче говоря, из образованных людей, которые собирались для исполнения псалмов.
Но король остался глух к призыву Кальвина, решившего, что необходимо продолжать возрождение Церкви, взяв на вооружение принцип мученичества.
Утверждение кальвинизма предполагало создание собственного церковного совета (консистории), что свидетельствовало об окончательном разрыве отношений с католицизмом не только в религиозном, но и в социальном плане, поскольку подлинное разделение накладывало на кальвинистов определенные требования, в частности запрет на браки с католиками. Естественно, кальвинистские проповедники призывали к отказу от всех предрассудков папистов, к тому, чтобы причастившиеся не принимали участия в «извращенном богослужении», коим являлась, по их мнению, католическая месса.
В скором времени примерно десятая часть населения Франции обратилась в протестантизм, тяготея в большей степени к кальвинизму, нежели к лютеранству, а мученики новой веры становились ее воинами.
Но не все христиане, желавшие реформы Церкви, связывали ее с учением Лютера или Кальвина и одобряли появление Церквей-соперниц. Поэтому следует разделять тех, кто стремился возродить былое величие Церкви и даже папства, и тех, кто считал себя борцом за обновление христианства, но выступал против Реформации. Среди сторонников обновления Церкви существовало множество разногласий по различным частным вопросам, например отказываться ли от различных религиозных жестов, произведений искусства и святых даров. Так, особое неприятие у протестантов вызывали культ мощей, вера в реальное присутствие Тела Христова в облатке, многие ритуальные элементы мессы: коленопреклонение, крестное знамение и т. д., в то время как другие видели в этом ритуале проявление Божественной милости. Еще одним вопросом был социальный аспект реформы, поднятый на щит приверженцами анабаптизма и мельхиоризма, и обеспечивший протестантам поддержку обедневших крестьян и ремесленников. Около 1530 г. десятая часть Страсбурга принадлежала к этим вероучениям, принесшим с собой новую религиозную доктрину, согласно которой Иисус Христос не был рожден Марией и обладал единственной — Божественной природой. А в Мюнстере даже осуществили на практике идею провести обобществление собственности. Но страх народа перед хаосом скорее благоприятствовал католицизму, чем содействовал делу Реформации.
Естественно, католические силы, особенно во Франции, выступили против Реформации: богословский факультет Парижского университета провел четкую границу между ересью и правоверием. В 1522 г. был составлен индекс книг, запрещенных для чтения каждому честному католику. В 1528 г. церковным собором в Сансе был утвержден перечень положений, которым должен следовать истинный христианин. К ним относились: 1) целибат священнослужителей; 2) поклонение святым; 3) иконопочитание; 4) использование произведений искусства в религиозном культе; 5) признание свободной воли человека, способного отказаться от Божественной благодати; 6) семь таинств; 7) монашеские обеты; 8) существование чистилища; 9) действительное присутствие Тела Христова в евхаристии; 10) непогрешимость Церкви; 11) правомочность церковных соборов; 12) признание права Церкви проводить черту между священным и мирским; 13) законность церковных институтов, утвержденных Римом; 14) необходимость земной Церкви.
Те же самые пункты, но с точностью до наоборот, отражали сущность и религиозную практику Реформации…
Подобное определение правоверия, утвержденное церковным собором, свидетельствовало о желании папства вступить в борьбу, и эту инициативу поддержали Парижский парламент и король.
Но наряду с теми, кто собирался держать оборону, находились и такие, кто желал вернуть католицизм к его прежней чистоте. Вместе со спиритуализмом существовала мистическая традиция, связанная с монашеством, в особенности с монахами-картезианцами. Нищенствующие ордены начинают реформироваться, монахи-капуцины расширяют свою деятельность в помощь беднякам… Но наконечником копья, которое держат в своих руках силы католической Реформации, становится прежде всего испанский мистицизм — массовое движение в области литературы, на счету которого было около трех тысяч печатных и рукописных изданий. К наиболее значимым фигурам этого движения относились Хуан де ла Крус и Тереза Авильская.
Кроме того, обновление в рядах истинных католиков символизируют фигура Игнатия Лойлы и взлет ордена иезуитов, утвержденного папой Павлом III в 1540 г. Пройдя путь от идеала военного служения — в борьбе с турками и другими мусульманами — к идеалу служения духовного, Игнатий Лойола пытался познать смысл возложенной на него Богом миссии. Не сумев обратить в христианство мусульманский мир, он поднимается в часовню Сен-Дени на Монмартре, где дает обет бедности, целомудрия и абсолютного послушания папе.
Стремясь быть защитниками веры, первые иезуиты сначала отправляются в Италию, а десять лет спустя их орден насчитывает уже около тысячи членов, образованность и дисциплинированность которых нацелены на отвоевание христианского и всего остального мира… под знаменем папы.
Этот католический поход, предпринятый ради возвращения утраченных позиций, так же как и движение Реформации, сопровождался полным отсутствием какой-либо терпимости и в скором времени превратился в прикрытие для всевозможных конфликтов.
Тридентский церковный собор (1545–1563) символизирует апогей папского стремления снова взять в руки бразды правления Церковью и стать образцом католической веры. Этот собор не просто объявил войну протестантской ереси. Он установил традицию, которая должна была иметь силу, равную Священному Писанию, а также передал образование исключительно в руки клириков; при этом ничего не было сделано для того, чтобы привлечь мирян к участию в жизни Церкви. В эпоху расцвета гуманизма и науки Тридентский собор сосредоточил все внимание на отношениях человека и Бога. Ответной реакцией на его клерикализм должен был стать рост антиклерикальных настроений. Но широкое обсуждение на соборе всех проблем, связанных с религией, отношениями между Церковью и государством, сделало его уставы и постановления одним из важнейших памятников христианской мысли в истории.
ФРАНЦУЗСКИЕ КОРОЛИ И ИМПЕРИЯ КАРЛА V
Говоря о причинах Итальянских войн, следует указать на традицию, согласно которой король Франции Карл VIII обладал династическими правами на Неаполитанское королевство, унаследованными им от Анжуйской династии, и должен был оспорить их у Арагона. Людовик XII добавил к ним права на Миланское герцогство, доставшиеся ему от его прабабки Валентины Висконти. На этом основании оба короля, а позже и Франциск I на протяжении шестидесяти лет завоевывали и теряли четыре раза Неаполь, шесть раз — Милан и однажды — Пьемонт.
Свою роль здесь сыграли и мифические богатства Италии, о которых писали следующее: «В итальянских городах можно найти библиотеки, в которых книгам не видно конца, коллекции картин, мрамор и порфир». Всякий стремившийся к славе должен был найти себе место в стране Боттичелли. И если Гийома Брисоне, министра финансов при Карле VIII, а позже Антуана Дюпра, канцлера Франциска I, вдохновляла жажда наживы, а Карл VIII по прозвищу Любезный вдохновлялся прежде всего рыцарскими романами, то сами итальянцы также осознавали необходимость французских походов. Флорентийский проповедник Савонарола, клеймивший низость своего времени в целом и папы Александра VI Борджиа в частности, видел во французах «варварские орды», способные очистить полуостров от всех пороков. Но разве обладание Италией и Римом не означало для французских королей возрождения былого могущества Римской империи?
Желая обеспечить себе тыл и гарантировать успех похода, юный король Франции Карл VIII решает уступить Артуа и Франш-Конте Максимилиану I Габсбургу, а Руссильон и Сердань — Фердинанду II Арагонскому, отказавшись таким образом от приобретений Людовика XI. Филипп де Коммин и другие советники дали понять Карлу, что ради мнимой выгоды он жертвует действительно серьезным преимуществом… Но короля воодушевлял и другой мираж: он мечтал о крестовом походе и восстановлении Иерусалимского королевства. О том, что когда-то произошло в Неаполе[34], все уже забыли. Впервые армия, совершившая переход через Альпы, состояла из трех родов войск, ставших отныне определяющими: пехоты, кавалерии и артиллерии. Именно это нововведение способствовало первым успехам «неистовых французов». Но за триумфальным шествием сразу же последовали грабежи и насилие, и, чтобы положить этому конец, в Италии начинают формироваться антифранцузские коалиции.
Жители Италии начинают задумываться о причинах появления на Апеннинах мощной французской армии, а после поражения Карла VIII в битве при Форново (1495) уже множество торговцев и актеров решило перебраться в своих фургончиках через Альпы, чтобы попытать счастья во Франции. На смену Карлу VIII пришел Людовик XII, которому удалось с помощью полководцев Пьера Баярда — «рыцаря без страха и упрека» — и Гастона де Фуа занять Милан. Однако Людовик умирает, и его наследник — юный Франциск I тоже совершает переход через Альпы с тридцатитысячной армией и в битве при Мариньяно (1515) одерживает блестящую победу над антифранцузской коалицией, созданной еще папой Юлием II в союзе с Венецией и Кастилией. Швейцарские наемники, выставленные коалицией против Франции, были разбиты наголову. «Они побросали свои пики и стали кричать: “Франция!”» — писал матери Франциск I.
Эта победа — одна из первых «патриотических» побед Франции после свершений Жанны д’Арк — была воспета в музыке Клемана Жанекена. Дворяне слушали ее со шпагой в руке, и «не было ни одного человека, который бы не подтягивался на носках, чтобы казаться более статным и высоким». Правда, в это же самое время коннетабль Шарль де Бурбон, участвовавший в битве при Мариньяно и причастный к этой блестящей победе, переходит к Габсбургам, и это рассматривается как измена не только своему сюзерену, но и всей Франции.
Пока французские монархи грезили о несметных сокровищах Италии, возникли новые обстоятельства, изменившие расклад сил…
В военном плане вторжения швейцарских пикинеров и кастильских пехотных фаланг (терций), а также объединение трех родов войск при Карле VIII означали изменение характера ведения военных действий.
В политическом же плане изменения заключались в том, что Французское королевство, еще лучше укрепленное Людовиком XI, стало доминирующей державой в Европе, внушавшей опасения соседям. Ранее основным врагом Франции была Англия, но с восшествием на престол в 1519 г. Карла V им стал дом Габсбургов, под властью которых находилась часть Священной Римской империи, Нидерланды, Франш-Конте, Миланское герцогство, Неаполитанское королевство, Сардиния и Испания. Таким образом, у Франции сменился главный противник, а над Европой нависла угроза новой гегемонии — со стороны Габсбургов.
Противоборство началось очень скоро: согласно воле Максимилиана I, Карл и Франциск оба являлись претендентами на корону Священной Римской империи. Будучи прямым потомком императора, Карл при этом имел весьма неопределенные виды на немецкие земли, которых он совсем не знал. Что касается Франциска I, то он прежде всего собирался напомнить о том, что является наследником Карла Великого, а после приобретения императорского титула он планировал… восстановить права на Миланское герцогство. Потерпев поражение в борьбе за титул, Франциск I не ударил в грязь лицом и поклялся, что он, в отличие от своего противника, не осыпал золотом принимавших решение курфюрстов… Хотя по правде говоря, его траты были больше той суммы, которую первые банкиры того времени — Фуггеры предоставили будущему Карлу V.
Это избрание стало
Как писал историк Пьер Шоню, известие о том, что Франциск I предъявил права на императорскую корону, пронеслось над Европой, словно смерч; став началом эпохи взаимного недоверия и ненависти, которая закончилась только со смертью одного из противников.
Карл V, получивший титулы императора, короля Испании и австрийского эрцгерцога, формально являлся более могущественным, чем Франциск I. Но, кроме тех трудностей, которые вытекали из необъятности его владений, императора угнетала и другая — самая главная проблема: часть его земель лежала совсем близко к «эпицентру циклона, несущего ураган» — очагу лютеранского учения, краткая вспышка которого пощадила Францию. Карл V оказался перед неразрешимой задачей: он разрывался между верностью католичеству и уважением к лютеранам, между своими нидерландскими и испанскими подданными, оставаясь в душе прежде всего бургундцем…
Тем временем беспокойный и импульсивный Франциск I переходит в наступление. В битве при Павии (1525) король показал себя скорее как воин, чем как военачальник. Имея явное преимущество в артиллерии, Франциск I бросает в атаку кавалерию, чтобы успешно завершить сражение. Но кавалеристы оказались на линии огня собственных пушек, вынужденных по этой причине прекратить стрельбу, и были перебиты. Король же, попав в окружение, сдался в плен вице-королю Неаполя Шарлю де Ланнуа. Именно тогда Франциск I написал своей матери, Луизе Савойской, фразу, ставшую знаменитой: «Все потеряно, кроме чести и жизни». Французское войско потеряло убитыми от шести до восьми тысяч человек — дворян и солдат: всех, кто не мог заплатить выкуп, подданные Карла V просто убивали. Франциск, на положении пленника увезенный в Кастилию, по Мадридскому договору был вынужден уступить Карлу Бургундию, отказаться от притязаний на Италию, вновь вернуть владения коннетаблю Шарлю де Бурбону и предоставить императору флот для войны против турок.
Но, как только Франциск I был освобожден, он, посчитав, что договор был подписан под давлением, возобновил войну. Однако его армия стала жертвой чумы в Неаполе, в то время как войска Карла V и его брата Фердинанда потерпели тяжелое поражение от турок в Мохачской битве.
Тогда в отношения между двумя противниками решают вмешаться Луиза Савойская, мать Франциска I, и Маргарита Австрийская, дочь Максимилиана I и тетка Карла V: в результате их встречи в Камбре в 1529 г. был подписан договор, называемый «Дамским миром». По его условиям Франциск I уступал Аррас, Лилль, Турне, Фландрию и Артуа, освобождая их от вассальной зависимости, а Габсбург отказывался от притязаний на Бургундию. По словам Маргариты Австрийской, «пожертвовать мечтой, столь глубоко укоренившейся в его сердце, ради интересов своих подданных было проявлением большого мужества» Карла V.
Но вскоре ситуация стала меняться: уже не Франция страшила соседей своим могуществом, а империя Габсбургов стала сжимать кольцо вокруг Французского королевства. Союза с Англией тоже не удалось заключить, несмотря на то что Франциск в 1520 г. на переговорах в «Лагере золотой парчи»[35] пытался ослепить роскошью Генриха VIII.
Поделиться книгой: