А в 1328 г. после смерти французского короля Карла IV Красивого династический вопрос становится катализатором, обостряющим конфликт между двумя сторонами.
Битва при Креси, граждане Кале, сражение при Пуатье, Большой Ферре
Поскольку после смерти Карла IV его вдова разрешилась от бремени девочкой, французы признали королем двоюродного брата Карла, ставшего Филиппом VI Валуа; Эдуард III принес ему оммаж, но только «посредством уст и слов, без вложения рук», ибо ему отказались возвратить Гиень. Поводами для войны стали желание горожан Фландрии, разбитых французами и графом Фландрским в сражении при Касселе, взять реванш, а также начало процесса по делу о возвращении области Артуа, связанного с конфликтами и убийствами, унаследованными от предшествующих царствований.
Гиень и Фландрия представляли собой две дополнительные причины для конфликта, помимо того что для Англии победа французов при Касселе означала потерю английскими животноводами своего основного рынка. Ян Артевельде был убежден, что интересы фламандцев состоят в том, чтобы поддержать англичан: надо было спасать ремесленные мастерские Гента. Конфликт разрешается на море: в битве при Слейсе фламандцы теснят французов, разбивают их и уничтожают флот, предназначенный для крестового похода. На этот раз победа дала возможность англичанам высадить на берег свою конницу. Английская армия, закаленная в сражениях с шотландцами, была сильна своими лучниками, каждый из которых был способен выпустить четыре стрелы за то время, за которое арбалетчик выпускал лишь одну. В 1346 г. возле Креси, после долгого и утомительного марш-броска, Филипп VI увидел англичан и, не удержавшись, ввязался в бой: «Кровь у него взыграла, ибо он слишком сильно их ненавидел». Сражение начали французские арбалетчики, но дождь размочил тетиву их арбалетов, в то время как английские лучники продолжали стрелять без промаха: «Град стрел был такой частый, что казалось, пошел снег». Потеряв терпение, французские рыцари двинулись в наступление, а «английские кутильеры[24], проникнув в их ряды, подрезали суставы у лошадей, наносили раны рыцарям или добивали их для их же блага».
Имея численное превосходство четыре к одному, французские рыцари, казалось, были слишком уверены в своей победе. «Побуждаемые гордыней и жаждой славы, они скакали в беспорядке, пока не увидели англичан, построенных в боевом строю в три ряда, и поджидавших их… Генуэзские арбалетчики были выбиты лучниками и пустились в бегство». Пятнадцать раз кавалерия шла в атаку, но, не сумев прорвать ряды лучников, отступила. Каждый спасался как мог, бежал даже сам Филипп. Три тысячи восемьсот французских воинов остались на поле боя.
Эдуард III начал осаду Кале. Через несколько месяцев «жители города от голода стали есть отбросы», ибо «собаки, кошки и лошади давно уже были съедены». Нерешительный Филипп не знал, как освободить город: он хотел дать сражение, но в результате отступил, потому что из Бретани и Шотландии к нему пришли плохие вести. Адмирал Жан де Вьенн, защищавший город, попытался вступить в переговоры; Эдуард ответил ему, что из-за жителей Кале погибло столько его людей, что он станет ждать, пока все в городе не перемрут.
Наконец он удовлетворился требованием, чтобы шесть наиболее знатных жителей города «босиком и с непокрытыми головами, в одной исподней одежде и с веревкой на шее явились к нему с ключами от города и замка».
Узнав об этом решении, народ по звону колокола собрался на рыночной площади, и начал так жалобно стенать и плакать, что Жан де Вьенн сам «
«Тогда встал самый богатый житель города Кале. Он сказал: “Великая настанет жалость, коли допустят гибель всего народа, раз уж нельзя найти иного средства. Если же я умру ради спасения сего народа, то, надеюсь, я получу прощение и милость от нашего Господа, а потому я хочу быть первым.” Сыскались и еще пятеро добровольцев.»
При выходе из стен Кале все шестеро воскликнули: «Прощайте, добрые люди, молитесь за нас!». Король сидел молча, а потом по-английски отдал приказ отрубить им головы. На мольбы горожан он не ответил. Тогда королева, «хотя и была уже на последних сроках беременности», бросилась к его ногам и стала упрашивать его сохранить жизнь шестерым горожанам. Эдуард внял ее просьбам. Королева увела всех шестерых с собой и велела их как следует накормить. Отправленные в изгнание, жители Кале пошли прочь от города. Эдуард раздал их дома своим английским баронам. Филипп VI с почестями принял их и назначил пенсию тем, кто остался в живых.
Этот знаменитый эпизод из героической памяти нации был запечатлен Роденом в бронзовой скульптуре, создание которой было оплачено администрацией города Кале в 1895 г. Желая повторить этот поступок, маршал Филипп Петэн в октябре 1941 г. решил в одиночку сдаться немцам, заняв место заложников, захваченных в городе Шатобриан. Но Пьер Пюше, министр внутренних дел в правительстве Виши, отговорил его от подобного жеста, который мог бы положить конец политике коллаборационизма.
Через несколько лет военные действия возобновились: поводом для них стало прибытие в Гиень Эдуарда Черного Принца — сына Эдуарда III, который намеревался совершить рейд в Нормандию, а оттуда — в Понтье. С силами, в четыре раза превосходящими английские, Иоанн II Добрый, ставший королем Франции в 1350 г., отправляется к городу Пуатье, где английские лучники вновь уничтожают кавалерию наследника Валуа, причем разгром был настолько сильным, что король вместе с сыновьями завершают сражение, сражаясь уже пешими. Быть может, именно потому, что Иоанн помнил, как его отец бежал при Креси, он предпочел сражаться, стоя рядом с простыми воинами, вместе с сыновьями? В национальной памяти французов сохранилось воспоминание об их отваге в этом сражении: «Отец, берегитесь, опасность слева! Отец, берегитесь, опасность справа!» Лучше сражаться и попасть в плен, чем бежать… Верность, мужество, преданность, честь, отвага особенно ценятся в эти десятилетия, когда сплошь и рядом людям приходится сталкиваться с изменой и предательством. Среди дворян ощущается потребность в восстановлении личных связей: с этой целью Эдуард III Плантагенет создал рыцарский орден Подвязки, а Иоанн II, еще до битвы при Пуатье, основал орден Звезды. Король Франции хочет реставрировать таинства и легендарные обычаи рыцарства, взять их на вооружение. Как только Иоанн II оказался в плену, Франция, истекая кровью, начинает собирать выкуп, чтобы освободить его.
И здесь на сцену выходит Бертран Дюгеклен, героический персонаж, который через несколько лет получит от Карла V звание коннетабля — высшее воинское звание во Франции. Будучи наследником доблестей бретонских рыцарей Круглого стола, Дюгеклен поступает на службу к королю и в 1364 г. приносит династии Валуа первую большую победу в битве при Кошереле. Затем король поручает ему уничтожить рутьеров — так называемые «большие роты» профессиональных солдат и грабителей, наводнивших Францию с начала конфликта между Плантагенетами и Валуа. Дюгеклен отвоевывает территории, отошедшие к англичанам согласно подписанному в 1360 г. миру в Бретиньи: Мэн, Анжу, Пуату и Гиень. Именно он до появления Жанны д’Арк воплощает в себе образ освободителя французских земель. Неудивительно, что после войны 1870–1871 гг. его имя, как славного героя, было закреплено в национальной памяти французов.
Роман о нации хранит память о Большом Ферре, каким он был воссоздан под пером Жюля Мишле.
«Неподалеку от Компьеня был городок, плативший подати монастырю святого Корнелия. При приближении англичан жители его попросились в монастырь и с дозволения регента и аббата перебрались туда, прихватив с собой оружие и припасы. Охраной же городка ведал капитан, в услужении у которого находился крестьянин, обладавший невероятной силой, огромного роста, исполненный отваги и мужества, но при то, что он был, огромен, — смиренный и скромный. Его звали Большой Ферре. Вскоре подошли англичане и сказали: “Прогоним отсюда крестьян и захватим монастырь: он крепок, но его легко взять”. Защитники не заметили, как подошел враг. Скоро капитан был окружен и смертельно ранен. Тогда Большой Ферре и другие сказали: “Идемте и дорого продадим наши жизни, ведь пощады нам все равно не будет”. И они вышли из укрытия, побежали со всех сторон и бросились молотить англичан, “словно молотили зерно на току”. И каждая рука, что взлетала вверх, опускаясь вниз, разила насмерть. Большой Ферре, видя, что его капитан смертельно ранен, громко запричитал, а затем ринулся на англичан, а за ним и его товарищи, что были ниже его ростом и уже в плечах. Большой Ферре размахивал тяжелым топором, наносил удары и множил сии удары так хорошо, что вскоре площадь была очищена: не осталось ни одного, кому бы он не расколол шлем или не отсек руку. И вот англичане пустились в бегство: многие прыгали в ров и там тонули. В этот день он сразил более сорока человек. Разгорячившись от такой работы, Большой Ферре выпил много холодной воды, и у него началась лихорадка. Он отправился в свою деревню, добрался до хижины и лег в постель, не забыв положить рядом свой железный топор, который обычный человек едва мог поднять. Узнав про его болезнь, англичане послали двенадцать человек, чтобы убить его. Увидев приближающихся англичан, жена его закричала: “О, бедный мой Ферре, вот идут англичане! Что делать?..” Он же, позабыв о своем недуге, встал, взял топор и вышел на двор. И, прислонившись к стене дома, он одним ударом убил пятерых англичан, а остальные пустились в бегство. Но на дворе стояла жара, он снова выпил холодной воды, и у него вновь началась лихорадка, еще сильнее прежнего, и через несколько дней, приобщившись к святым таинствам, он покинул этот мир и был похоронен на кладбище у себя в деревне. Его оплакивали все его товарищи, со всего края; ибо, если бы он остался жив, англичане бы к ним никогда не вернулись».
«Трудно остаться равнодушным, слушая этот бесхитростный рассказ», — добавляет Мишле. Всем ясно, что этот народ прост и вдобавок груб, неудержим, слеп, это полулюди-полузвери… Этот народ не умеет ни защищать свой дом, ни защищаться от собственных аппетитов. Он поколотил врага, словно зерно на гумне, искрошил его своим топором, но во время этой работы он разгорячился и, как хороший работник, выпил холодной воды и лег, чтобы умереть. Взросший в суровых условиях войны, под хлыстом англичан он из скотины становится человеком. Преображаясь, Жак становится Жанной, Жанной Девственницей, Девой.
Дева вскоре скажет: «Сердце мое обливается кровью, когда я вижу кровь хотя бы одного француза».
Пожалуй, таких слов достаточно, чтобы обозначить в истории подлинное рождение Франции.
Великая чума
К голоду и бедствиям, принесенным войной, добавилась эпидемия чумы, внезапно разразившаяся в 1348 г. Безжалостная болезнь, обе формы которой — бубонная и легочная — были одинаково опасны и заразны и практически не давали шансов на выздоровление. По словам Жана Фруассара, «третья часть всех людей погибла». «Из каждых двадцати жителей в живых оставалось только двое», — писал хронист Жан де Венет. Цифры эти, разумеется, преувеличены, но они хорошо показывают, сколь сильным был страх, охвативший людей: беда, вот она, рядом, и жизнь рушится. В Бордо, например, откуда обычно вывозили около 160 тысяч бочек вина, вина из винограда урожая 1348 г. едва хватило на 6 тысяч бочек, которые в следующем году увезли из города на кораблях. Следствием эпидемии стало появление во Фландрии флагеллантов, людей, бичующих себя во имя искупления грехов, а в Эльзасе начались еврейские погромы. Однако чума не ограничилась 1348 годом — с новой силой она поражает население в 1361 г.; в Лангедоке, например, эпидемия уже распространялась не большими волнами, а возникала очагами и, постепенно затухая, в любую минуту могла пробудиться вновь. Всего во Франции в период с 1347 по 1536 г. насчитывается двадцать четыре вспышки этого заболевания.
Болезнь пощадила лишь труднодоступные горные районы, такие, как Руэрг, или богатые края, где народ хорошо питался, а потому лучше сопротивлялся заразе, в частности Нидерланды и Ломбардию. Нигде чума, косившая людей в одно и то же время с войной, не оставила после себя такого тяжелого следа, как во Франции: в результате население страны уменьшилось почти на треть: с 20–22 миллионов жителей в 1327 г. до 10–12 миллионов к 1450 г., когда завершился этот великий демографический кризис, какого Франция не испытывала никогда прежде.
Страдания, причиненные войной и эпидемией; страх, посеянный бродившими по стране рутьерами; появление агрессивно настроенных шаек бродяг и нищих; огромные финансовые затраты на войну, которая заканчивается поражением, пленением короля и необходимостью собирать деньги на его выкуп, — все это приводит к тому, что Французское королевство оказалось объято «смутой и негодованием». Гнев народа выразился в рвущемся из души крике, который передал Фруассар: «Говорили, что все дворяне королевства, все рыцари и их оруженосцы опозорили и предали королевство и если всех их не станет, людям от этого будет только легче».
Восстание Этьена Марселя
Два восстания — Жакерия на севере Франции и восстание парижан в 1358 г., контакты между которыми смог наладить старшина парижских купцов Этьен Марсель, пробудили первые реформаторские и антидворянские выступления в истории французской монархии. И закономерно, что после Французской революции 1789 г. фигура Марселя, вновь возникшая на политическом горизонте, вызвала противоречивые суждения — от яростных нападок ультраправых до безудержного восхваления со стороны республиканцев.
Для роялистов, живших после 1815 г., Этьен Марсель был «человеком заговора», который, воспользовавшись бедственным положением Франции, возмутил народ на выступление против своих господ. В ответ их современники-либералы — во главе с Сисмонди — выпускают свою «Историю Франции», в которой безудержно восхваляют Марселя как славного предшественника представительной власти: он заставил дофина принять ордонанс 1357 г., в котором запрещалось «портить» монету и который стал первым документом, ограничившим произвол монархии — в пользу буржуазии. Этьен Марсель сделал первый шаг для утверждения принципа народовластия, ставшего отныне преобладающей формой правления. Во времена создания Третьей республики его популярность столь высока, что Сен-Санс посвящает ему свою оперу «Этьен Марсель» (1879).
Однако этот образ Марселя практически не соответствует реальности. Купеческий старшина был очень богатым буржуа, близким скорее к дворянству и ко двору, нежели к простым парижанам. Он даже принадлежал к одному из семейств, которых Генеральные штаты стремились с помощью короля отстранить от власти. Но Марсель все же порывает с себе подобными; считая образцовым устройство власти в городах Фландрии, он мечтает о великой судьбе и желает стать канцлером; в этом его поддерживает союзник — епископ Лаона Робер Лекок. Ради поставленной цели парижский старшина, готовый действовать любыми методами, в том числе и насильственными, поднимает народ против «помощей», как тогда именовали крупные налоги, собираемые на ведение войны и выкуп короля. В 1358 г. он во главе мятежной толпы врывается во дворец, где дрожит от страха юный дофин — будущий Карл V, — и позволяет ей расправиться с маршалами Шампани и Нормандии. Однако попытки Этьена Марселя заключить союз с Карлом Злым, королем наваррским, подавляющим восставших «жаков», а затем с англичанами отвращают он него союзников, и его убивают.
Тем не менее деятельность парижского старшины помогла укрепить органы государственного управления, которые ограничивали абсолютную власть принцев и королей, бесконтрольно разбазаривавших государственные финансы на военные и прочие расходы. Вскоре «жаки» были разгромлены, а Карл V, извлекший урок из происшедшего, успел заставить замолчать недовольных незадолго до своей смерти. Отец Карла, Иоанн II Добрый, тем временем сумел сохранить честь династии Валуа и после уплаты части выкупа был освобожден из английского плена, так сказать, под честное слово. Однако его сыновья продолжают пребывать в плену, и узнав, что один из них — Карл совершил побег, Иоанн II решает вернуться в Англию, чтобы объявить себя пленником вместо сына: для него это вопрос чести.
Говоря, как минимум, о XIV столетии, следует отметить, что французские короли создавали свое государство не в борьбе с феодальными институтами, а при помощи этих институтов.
Об этом свидетельствует создание рыцарских орденов — Звезды и Св. Михаила, — члены которых, связанные между собой личными договоренностями, взаимодействовали друг с другом в обход феодальных уз.
Новшеством XIV в. стало осознание того, что феодальные институты больше не являются единственными властными структурами.
В то время, как укрепление первого полюса государственной власти, т. е. власти короля, получает свое выражение в усложнении придворного этикета, отразившемся в новом церемониале появления короля на публике, происходит становление второго полюса — а именно высших органов государственного управления: появляются королевские дознаватели и ходатаи, королевские нотариусы, финансовые контролеры и тому подобные чиновники, количество которых вполне способно навести на мысль о беспрецедентной бюрократизации управления в XIV в., и особенно при Карле V. В это же время появляются представительные ассамблеи, достаточно влиятельные, для того чтобы король в 1355 г. пообещал больше не «портить» монет без согласия Генеральных штатов; однако эта победа, добытая ассамблеями, оказывается временной.
Таким образом, война, конечно, несколько ослабляет полномочия монарха, но в целом не угрожает его власти: отныне для укрепления своих позиций он будет играть на чувстве патриотизма своих подданных.
Укрепление авторитета государства находит свое выражение в политике отторжения и преследования самых нижних слоев общества: бродяг, профессиональных нищих и других проходимцев. Первый королевский ордонанс против них издает Иоанн II Добрый, а Кабошьенский ордонанс 1413 г. уже открыто направлен против «лиц, не желающих работать». В обществе особенно велик страх перед бандами «взломщиков и грабителей», маскирующихся под паломников, чьи разбойничьи шайки свирепствуют в Бургундии и Провансе, во владениях короля Рене Доброго. Но уже скоро на них начнутся повсеместные облавы, и пойманные бродяги отправятся служить гребцами на галеры королевского флота; в тюрьму же их станут сажать только в XVII столетии.
Разобщение и раскол Франции при Карле V и Карле VI
Ужасающие бедствия, обрушившиеся на жителей Французского королевства с первых же дней правления Карла V Мудрого, не имеют себе равных. Они являются предвестниками будущих бурных эпох — Религиозных войн XVI в., Фронды XVII в., — когда ярко проявится одна из характерных черт национального духа: склонность к междоусобным войнам.
Разумеется, на тот момент беспорядки переживала не только Франция. В это же время в Англии начались общественные и религиозные волнения — распространение учения Джона Уиклифа, а также восстания крестьян, эгалитаристские по духу. В Италии недовольство городских ремесленников эксплуататорами вылилось в восстание чомпи[25]. В самом начале Столетней войны в городах Фландрии произошли социальные выступления во главе с Артевельде; как и в Париже во времена Этьена Марселя, эти выступления горожан отражали недовольство и неудовлетворенность со стороны зарождающейся буржуазии. Повсюду восстания горожан выходят за рамки умеренных требований, превращаясь в поножовщину, в том числе и по инициативе еще более угнетенных слоев населения — тех, кого называют «сбродом», «отбросами», и тех, кто хочет идти еще дальше, — профессиональных нищих и грабителей, мародеров и тюшенов[26]. Синхронность этих народных движений, преимущественно городских, представляет для историков определенную проблему, поскольку их участники почти не поддерживали отношений между собой — кроме, быть может, англичан с фламандцами и фламандцев с парижанами, — что пробуждало в Карле VI желание отомстить. Все эти движения отражают ощущение всеобщей нестабильности, сопровождающей подъем городов в период, когда традиционные власти — князья, Церковь, короли — ради продолжения войны изнуряют горожан налогами, Церковь переживает раскол, именуемый Великой схизмой, а, по меньшей мере, во Франции банды рутьеров живут грабежом, разоряя страну…
И все же монархия Карла V сумела воспользоваться создавшейся ситуацией: новый способ ведения войны с помощью профессиональных солдат — это новшество символизировал собой Дюгеклен, позволил отвоевать территории, потерянные в самом начале Столетней войны. Но, когда с городскими мятежами было покончено и настала пора восстанавливать разрушенное, случилась очередная беда — безумие нового короля Карла VI, ставшее благодатной почвой для ссор между принцами, его дядьями, и добавившее в историю Франции еще одну главу о бедствиях войны.
Впрочем, правление Карла VI началось со счастливого события — с победы в 1382 г. при Росбеке, когда французская армия разгромила фламандских горожан, восставших под руководством сына Яна Артевельде, Филиппа. «Фламандская пехота наступала, словно разъяренный кабан», но оба фланга королевской армии сомкнулись вокруг этой массы и растоптали ее. Рыцари разрубали головы, слуги добивали раненых, и «никто не испытывал никакой жалости, словно перед ними были собаки. Но больше всего народу утонуло в заболоченной лощине». Погибли 25 тысяч фламандцев, и среди них сам Артевельде. Брюгге покорился, но король не удостоил город своим посещением, он поджег Куртре и забрал оттуда золотые шпоры, снятые фламандцами с убитых французских рыцарей в 1302 г. Валуа отстояли свое право на наследие Капетингов.
Расправившись с городами Фландрии, Карл VI повернул оружие против парижан. Охотно позабыв свои прошлые мятежи, прево и горожане, облачившись в новые одежды, вышли навстречу королю из ворот Сен-Дени. Король приказал им разойтись по домам и с двенадцатитысячным войском вошел в Париж, словно в завоеванный город. Он приказал бросить в темницу и казнить Жана де Маре — королевского адвоката и бывшего руководителя восстания майотенов, выбранного восставшими для переговоров с Карлом V. Последовали также расправы в Руане, Монпелье и в Тулузе, где люди короля свирепствовали особенно: «Подобных расправ Лангедок не знал со времен крестового похода против альбигойцев».
Для короля путешествие в Лангедок стало лишь очередной прогулкой, праздником, за которым последовали другие торжества, такие, как прибытие в Париж королевы Изабеллы: на празднике, объявленном в честь этого события, ужины сменяли турниры, а танцы чередовались с легкими закусками. Есть ли связь между этой беспорядочной жизнью и признаками безумия, которые начинает проявлять король? Впервые приступ безумия находит на Карла во время похода в Бретань, куда король отправился отомстить за своего соратника, коннетабля Клиссона, ставшего жертвой покушения. «Теплым августовским днем», когда Карл VI углубился в лес под Ле-Маном, откуда-то появился босой простоволосый старик в белой домотканой рубахе, бросился к сидевшему на коне королю и сказал: «Король, не езжай дальше, тебя предали». Спустя несколько мгновений задремавший в седле паж уронил копье на стальной шлем одного из своих товарищей. Карл VI вздрогнул — внезапно ему показалось, что вокруг него враги, и он, обнажив меч, бросился на свою свиту, убив и ранив нескольких сопровождавших его слуг… Когда король успокоился, дядья приказали уложить его на носилки и увезти, дабы он не попал под влияние Клиссона и других его советников, этих «бюрократов», которых Мишле впоследствии назовет «мармозетками» и которыми окружал себя Карл V. Повторный приступ безумия настиг короля во время буйных торжеств
Безумный король числится монархом еще тридцать лет, до самой смерти, настигшей его в 1422 г., и все это время его дядья и брат, заменившие короля в исполнении государственных обязанностей, ведут между собой борьбу за власть. К этой беде добавляется вновь вспыхнувшая война с Англией и конфликт внутри католической Церкви, который завершается в 1378 г. ее расколом.
С тех пор как Филипп IV Красивый переселил пап в Авиньон, папская власть укрепилась и обогатилась; папы построили в городе дворец, где содержали целый двор, при котором бывал сам Петрарка. Несмотря на обличительные речи монахини Екатерины Сиенской, направленные против Церкви, которая больше занималась сбором податей, нежели вопросами веры и крестовыми походами, пышность папского двора нисколько не смущала великого поэта. Курия постепенно офранцуживалась: из ста десяти кардиналов, назначенных с 1316 по 1376 г., девяносто были французами.
Тем временем в Риме снова стало безопасно, и, когда умер папа Григорий XI, состоялись сразу две процедуры выборов: Климент VII утвердился в Авиньоне, а Урбан VI в Риме. Каждая сторона надеялась победить «де-факто», т. е. силой, но Парижский университет в лице своего канцлера Жана Жерсона вмешивается в конфликт и проводит референдум в монастыре матюренов. Было составлено 10 тысяч проектов постановлений, на основании которых следовало выбрать один из трех способов решения вопроса
Следствием раскола, длившегося тридцать девять лет, стала большая, чем когда-либо, зависимость духовенства каждой страны от своих государей: теперь на соборе папам приходится вести переговоры с представителями наций. Так схизма стимулировала развитие национальных Церквей — особенно во Франции. Раскол стал еще одним фактором, который в конечном итоге способствовал консолидации национальной идеи на фоне неурядиц внутри христианской Церкви, утратившей былой авторитет.
Когда в 1380 г. умер Карл V, его наследнику — Карлу VI, было всего двенадцать лет, и его дядья, герцоги Бургундский и Беррийский, сделались его опекунами. Но после женитьбы на внучке герцога Миланского Бернабо Висконти — Изабелле Баварской, «такой хорошенькой, что король глаз не мог отвести от нее», и при поддержке своего младшего брата Людовика Орлеанского король освободился от этой опеки. Он отдалил от себя дядьев, а на их место призвал бывших советников отца — «мармозеток», которые поклялись действовать сплоченно и осуществлять единую политику, а именно проводить реформы и подчиняться королю. В 1382 г. безумие короля предоставило его дядьям возможность вновь оказаться у власти, но неожиданно в этом вопросе они столкнулись с Людовиком, у которого были те же самые намерения. Соперничество между братом и дядьями оказалось роковым. В своих княжествах
На заседаниях регентского совета Людовик Орлеанский и герцог Бургундский Филипп Смелый постоянно ссорятся, Жан, герцог Беррийский, думает только о своих приобретениях, а Людовик де Бурбон мечтает о новом крестовом походе. Жан Жювеналь Дез Юрсен, архиепископ Реймсский и автор «Хроники Карла VI», пишет: «Отныне воцарилось великое недовольство, и стали они разговаривать друг с другом престранно, отчего все скоро поняли, что между ними царит смертельная ненависть. И главной причиной этой ненависти был спор, кому достанется управление государством и его казной». При жизни Филиппа Смелого конфликт был только обозначен; чувствуя за собой поддержку горожан, особенно в Париже, он играет роль реформатора и приказывает уменьшить налоги; но, когда он умирает в 1404 г., его сын Иоанн Бесстрашный приказывает убить Людовика Орлеанского. Это убийство послужило толчком к развязыванию военных действий между бургиньонами (партией, поддерживающей герцогов Бургундских) и арманьяками — такое название отныне принимают сторонники Орлеанского дома, собравшиеся под знамена Бернара VII д’Арманьяка, тестя сына убитого герцога.
Убийство требовало отмщения; Иоанн Бесстрашный, сознавшись, что был его заказчиком, сумел найти себе защитников среди университетских профессоров, наиболее активным из которых становится парижанин Жан Пети, оправдывающий его поступок как акт, карающий тиранию — и этот прецедент предвосхищает убийства эпохи Екатерины Медичи. Получив необходимую поддержку, Иоанн Бесстрашный объединяет своих сторонников — бургиньонов — в партию, выставляющую себя в качестве поборницы свобод в пику традиционалистам — арманьякам.
Вскоре сторонники арманьяков были убиты бургиньонами в Париже.
Бургиньоны и арманьяки последовательно делали попытки заключить союз с Англией, обещая возвратить ей герцогство Гиень. Скончавшийся в 1413 г. Генрих IV Английский не дал ответа на эти предложения. Но его сын, амбициозный Генрих V, немедленно вспомнил о претензиях Эдуарда III на французскую корону и изложил их Карлу VI, а заодно попросил руки его дочери Екатерины. В то же время он вступил в переговоры с Иоанном Бесстрашным, чтобы, в случае отказа короля, получить контроль над владениями Орлеанского дома (арманьяков). Для этого похода было собрано войско: 1400 кораблей и 30 тысяч человек, и Генрих V высадился на французский берег в Арфлёре.
В районе местечка Азенкур французы во главе с коннетаблем Шарлем д’Альбре, герцогом де Дрё, несмотря на советы Иоанна Бесстрашного (который, зная об английских лучниках и помня о разгроме при Пуатье, предлагает отказаться от сражения), решают дать бой: французская кавалерия, превосходящая противника втрое, устремляется в атаку. И снова терпит полный разгром.
«Французы заняли позиции на равнине; всю ночь они провели в седле… Шел дождь. Земля стала такой мокрой, что лошади с трудом ступали по ней. Они были настолько отягощены доспехами, что не могли идти в наступление. Этим воспользовались английские лучники, хорошо защищенные частоколом; затем они пошли в наступление, разя и убивая без всякой жалости и захватывая в плен рыцарей, с которых они хотели получить выкуп и разбогатеть, ибо все пленники были знатными сеньорами, принимавшими участие в битве. Тогда английский король приказал уничтожить пленников. Так были уничтожены все французские дворяне: им отрубили головы и изуродовали лица, и смотреть на это было ошеломительно».
Французы потеряли в этой битве 11 тысяч человек, англичане — тысячу шестьсот; это было самое страшное поражение, которое когда-либо терпело французское рыцарство.
Генриху V приписывают следующие слова: «Не думаю, что я заслужил эту победу. Мне больше кажется, что Господь решил покарать французов». На самом деле убитые дворяне принадлежали к партии арманьяков, и потому Париж тотчас открыл ворота бургиньонам, а Руан — англичанам. Тогда Иоанн Бесстрашный заключил союз с Генрихом V.
В столице арманьяки «снова были перебиты в большом количестве и, словно свиньи, лежали в грязи на улицах». Парижский прево Танги дю Шатель спас дофина, закутав его в свое платье и отведя в королевский замок, расположенный у ворот Сент-Антуан — Бастилию (май 1418 г.).
Став во главе своей партии, шестнадцатилетний дофин Карл вступил в переговоры с Иоанном Бесстрашным, который после долгих увещеваний объявил, что начнет военные действия против англичан. Но беседа их, состоявшаяся в 1419 г. на мосту в городке Монтеро, перешла в ссору, и арманьяки, обуреваемые жаждой мести, убили Иоанна.
Его сын Филипп Добрый немедленно восстановил союз с Генрихом V, к которому присоединилась королева Изабелла, поставившая условие, что «Генрих V не станет претендовать на титул короля Франции, довольствуясь званием наследника короля Франции», и сохранит за собой Нормандию. Незадолго до своей смерти Карл VI называет Генриха «своим сыном», а сам Генрих намерен жениться на Екатерине — дочери Карла VI и сестре «самозваного дофина», смещенного с трона еще до того, как он начал править.
Согласно договору, заключенному в Труа (1420) и одобренному Генеральными штатами по просьбе Карла VI, французская корона переходила во владение Англии — с чем дофин не пожелал согласиться и отбыл в Бурж в сопровождении герцога Беррийского. Его соперник, сын Генриха и Екатерины, будущий английский король Генрих VI, пока еще годовалый младенец; зато от его имени уверенно правит его дядя — Джон Ланкастер, герцог Бедфорд. Бедфорд держит под контролем Париж, Нормандию и Гиень. Рядом с ним появляется фигура Филиппа Доброго, герцога Бургундского, простершего руку над Бургундией, Нидерландами, Шампанью и Фландрией.
Жанна д’Арк, патриотка и мученица
В пьесе «Генрих VI», созданной около 1590 г., Шекспир вкладывает в уста Жанны д’Арк подлинно патриотическую речь, с которой она обращается к герцогу Бургундскому.
Однако урок, преподнесенный бургундцу, имеет гораздо меньшее значение, нежели подлинно патриотическое звучание этого монолога. В 1803 г. Наполеон вспоминает о нем, чтобы одобрить инициативу граждан Орлеана, обратившихся с просьбой о сооружении нового памятника Жанне д’Арк. «Знаменитая Жанна д’Арк доказала, что французский дух может творить чудеса, когда под угрозой оказывается независимость нации. Будучи единой, французская нация никогда не терпела поражений, однако наши соседи, злоупотребляя искренностью и верностью, присущими нашей натуре, постоянно сеяли раздоры, откуда и происходили все бедствия эпохи, когда жила эта французская героиня, и все те катастрофы, о которых помнит наша история».
В этом тексте понятие нации заменяет собой понятие родины. А в качестве чуда выступает дух независимости. После гибели Жанны д’Арк в 1431 г., после процесса ее реабилитации, речь Наполеона является первым публичным признанием заслуг Орлеанской девы официальными властями. Почему надо было ждать так долго, какие действия мог пробудить подвиг Жанны д’Арк? Мы еще вернемся к этому вопросу.
Когда в 1422 г. скончался Генрих V Английский, а следом, с интервалом в несколько месяцев, и Карл VI Французский, во Франции стало два короля: юный Генрих — будущий Генрих VI, годовалый младенец, рожденный от брака Генриха V и Екатерины, король Франции и Англии, и дофин Карл — будущий Карл VII, лишенный права престолонаследия своим отцом, Карлом VI. Но дофин не признал законность соглашения в Труа: ни один король не имел права лишать короны своего законного сына. Хотя ходили слухи, что, будучи сыном ветреной Изабеллы Баварской, он, быть может, действительно не был законным…
Пока герцог Бургундский раздумывал, присоединиться ли ему к дофину или же к герцогу Бедфорду, регенту при Генрихе VI, дофин был вынужден укрыться в Берри, чтобы начать борьбу со своим соперником, занявшим Париж.
Однако тот, кого в насмешку именовали «королем Буржа», вовсе не был настолько обделен, насколько рисует его легенда о Жанне д’Арк. Он контролирует всю страну к югу от Луары, за исключением Гиени, а на юго-востоке ему остались верны Лион и Дофине. Парламент Пуатье заменяет собой парламент Парижа. После поражения при Азенкуре, после битвы при Вернёе (1424), ставшей второй катастрофой для арманьяков, все крупные феоды потеряли своих сеньоров; герцог Бретонский и граф де Фуа занимали неопределенную позицию, однако выступать на стороне Бедфорда, как это сделал герцог Бургундский, не собирались. Разумеется, у дофина есть и настоящая армия, хотя командование ею оспаривают друг у друга его фавориты — коннетабль Артур де Ришмон и Жорж де ла Тремуй, между которыми он никак не может сделать выбор, а меж тем они опустошают его казну. Будучи человеком, которому не хватает силы характера, дофин позволяет принимать решения своей теще, Иоланде Арагонской, герцогине Анжуйской, которая пытается вернуть ему Бретань. И тем не менее нельзя сказать, что из-за слабых позиций дофина вся знать отшатнулась от него и перешла на сторону Бедфорда. Жан Фавье подсчитал, что в Париже число членов парламента, верных герцогу Бургундскому, с 1418 по 1430 г. уменьшается с восьмидесяти до пятидесяти; в то время как в парламенте Пуатье, второй «столицы» дофина, в эти же годы оно возрастает с двадцати до сорока трех… Это всего лишь один симптом, но есть еще и другие, например свидетельства о враждебном отношении части населения к регентству Бедфорда. Правда, когда речь заходит о Церкви, понятие патриотизма исключается полностью, поскольку Церковь сопротивляется требованиям Бедфорда исключительно ради сохранения своих свобод; если бы регент их уважал, она бы стала молиться за него. В основе народного сопротивления лежит нежелание иметь над собой государя-иностранца, даже если тот чтит обычаи, а большую часть чиновников его аппарата составляют французы; это те французы, которых именуют «изменниками» или «английским приплодом», что в сущности означает «сукины дети».
Наименее послушными регенту были жители Нормандии: в этой провинции, которую англичане чаще всего рассматривали как свою неотъемлемую собственность, они не чувствовали себя в безопасности; местное население вело с англичанами партизанскую войну, а англичане преследовали повстанцев как охотники — зайцев. Но те же самые чувства царят и среди жителей столицы: знатные горожане Парижа, чьи симпатии принадлежат бургиньонам, называют своих противников уже не арманьяками, а французами; впрочем, когда во время похорон Карла VI в соборе Парижской Богоматери Бедфорд приказал нести перед собой меч покойного короля, «отовсюду раздавался недовольный ропот». Отзвуки этих настроений можно обнаружить и в «Жалобе добрых французов» нормандца Робера Блонделя, и в «Четырехголосой инвективе» Алена Шартье. «Дама Франция», которую рисует поэт, идет вперед и бранит трех своих детей — дворянство, духовенство и третье сословие, которые, вместо того чтобы защищать ее, только и делают, что ссорятся…
«Где взять мне горькие слова, дабы осыпать вас упреками за вашу неблагодарность по отношению ко мне? Ибо должна я сказать вам, что после обязанности поддерживать католическую веру первейшим вашим долгом Природа определила заботиться о всеобщем спасении страны, где вы родились, и защищать те владения сеньоров, где Господь даровал вам жизнь и поселил вас.»
Разве Жанна д’Арк не является воплощением патриотизма, проповедуемого Шартье?
Энергичной и смелой девушке по имени Жанна д’Арк было восемнадцать или девятнадцать лет, когда ее внутренние голоса, которые она приписала св. Екатерине и св. Михаилу, велели ей отправиться на помощь дофину и «изгнать англичан из Франции». Ее деревня Домреми была расположена в Барруа, области, власть над которой оспаривали арманьяки, бургиньоны и англичане; скот же из Домреми был уведен в 1425 г. бандой бургиньонов…
Таким образом, для Жанны, дочери зажиточного крестьянина-земледельца, война была реальностью, равно как и все ее последствия. Будучи активной и решительной, Жанна добилась поддержки со стороны сеньора Робера де Бодрикура — капитана, который удерживал последний опорный пункт арманьяков в регионе — городок Вокулёр. Узнав, что англичане начали осаду Орлеана, имевшего стратегическое значение, Жанна убедила Бодрикура, что «она должна непременно отправиться к дофину, пусть даже ей придется ползти к нему на коленях». Изумленный такой решимостью, капитан из предосторожности велел местному кюре совершить над девушкой процедуру экзорцизма (изгнания бесов); затем в сопровождении маленького отряда, на лошади, с мечом и верительными грамотами, она выехала в Шинон (в феврале 1429 г.). Считается, что, будучи допущена в Шиноне к дофину, который все еще относился к ней с недоверием, она сумела убедить его в том, что он, без сомнения, истинный сын и наследник Карла VI. А когда монах Сеген спросил Жанну, на каком языке говорили св. Екатерина и св. Маргарита, она ответила: «На языке, который лучше, чем ваш» (святой отец изъяснялся на лимузенском диалекте). Получив под командование небольшой отряд, девушка выказывает ловкость и мужество, задор и силу духа, а также здравый смысл, достаточный для того, чтобы ее сочли сведущей в военном искусстве. Раненная в плечо стрелой из арбалета, Жанна снова идет в атаку, приводя в изумление англичан и вдохновляя своих видавших виды соратников по оружию: Жана, герцога Алансонского, Жиля де Ре, Ла Гира. Освобождение Орлеана празднуют от Бриньоля до Тулузы; в Тулузе это известие воспринимают как подлинное чудо, а капитул даже предлагает обратиться к Жанне д’Арк с просьбой помочь остановить эпидемию «порчи» монет…
Дофин был признателен Жанне, но без особого пыла: он даже не встретился с освобожденными орлеанцами, а в королевских письмах, сообщая об освобождении Орлеана, указывалось только, что «подвиги эти были совершены Девой, коя явилась к нам».
Затем состоялась битва при Пате, в которой, по словам итальянского хрониста Джованни да Молины, на поле брани «полегло мертвыми столько англичан, сколько прибыло их, дабы угрожать французам». Когда же после победы при Пате выяснилось, что ресурсы англичан, возглавляемых Бедфордом и Тальботом, подходят к концу, Жанна убеждает дофина не мешкая отправиться в Реймс и принять помазание. Миропомазание состоялось 17 июля 1429 г., «и, кто видел вышеозначенную деву, что, преклонив колена, обняла ноги короля и целовала ему ступни, рыдая при этом горючими слезами, тот воспылал бы к ней состраданием».
Слава Девы достигла пика: народ называл ее «ангелом», а в Ланьи ее даже призвали, чтобы воскресить ребенка.
Жанна д’Арк вернула Карлу утраченную им славу, а королевству — множество провинций, вплоть до самой Сены.
После триумфального коронования окружение Карла VII и сам король торжественно приняли посольство герцога Бургундского Филиппа Доброго: стороны встретились в Аррасе, чтобы договориться об условиях перемирия. Однако Жанна уехала вместе с герцогом Алансонским и, ни с кем не посоветовавшись, продолжила осуществлять свой план, т. е. изгонять англичан из Франции. Она подошла к воротам Сен-Дени и при штурме парижских стен была ранена стрелой в бедро; узнав об этом, Карл VII запретил Деве возобновлять штурм. В марте 1430 г., будучи в Ланьи, Жанна снова захотела идти в бой, и вскоре в стычке под Компьенем, куда она явилась, чтобы снять осаду с города, попала в руки врага — в данном случае англичан и бургундцев. «Всегда рассчитывавшая лишь на себя», девушка стала жертвой собственной храбрости.
Англичане, которые приписывали свои поражения присутствию в стане врага ведьмы, вздохнули с облегчением. Только Церковь обладала компетенцией судить оккультные и сокрытые преступления, в которых обвиняли лишь еретиков, и поэтому Бедфорд выдал Жанну епископу Бове — Пьеру Кошону. Чтобы герцог мог оправдать свои неудачи, Жанна должна была предстать перед всеми ведьмой.
А поскольку поведение и поступки Орлеанской девы затрагивали основы власти, как Генриха VI, так и Карла VII, то возведенное на нее обвинение в ереси имело политическое значение. В период, когда одновременно сосуществовали два короля Франции и три римских папы, требовалось укреплять легитимность власти, и в этом были заинтересованы и мирские владыки, и духовные.
Со своей стороны Карл VII не сделал ничего, чтобы спасти Деву; когда же он узнал, что теперь она не будет заставлять его воевать любой ценой, он вздохнул с облегчением. Впрочем, как только Жанна перестала одерживать победы, она потеряла для него всякий интерес. Более того, юристы и советники дали королю понять, что отныне не в его интересах связывать свое восшествие на трон с деяниями женщины, обвиняемой в колдовстве…
Следствие по делу длилось несколько недель; приверженец бургиньо-нов Пьер Кошон, осуждая Жанну д’Арк как преступницу, пошел в обход некоторых предписанных законом правил, даже тех, которые применялись к еретикам. Он не сделал достоянием гласности результаты расследования, проведенного в Домреми, ибо все они были в пользу обвиняемой; он даже не сообщил, что такое расследование было проведено; также умолчал он и о расследовании, в очередной раз подтвердившем непорочность девушки. На допросах Жанна часто отвечала остроумно. «Скажи, когда тебе являлся святой Михаил, он был обнажен?» — спрашивали у нее. — «Неужели вы думаете, — отвечала она, — что Господу не во что одеть своих святых?» «Кто, по-твоему, истинный папа?» — «А разве пап может быть двое?»
В обвинительном акте, составленном Жаном Эстиве, девушка объявлялась «гадалкой, лжепророчицей, отзывающейся дурно о нашей католической вере (потому что она исполняла волю святых, а не была послушной Церкви), смутьянкой и поджигательницей раздора, мятежницей и бунтовщицей, алчущей человеческой крови». Несмотря на угрозы, Жанна не отреклась от своей миссии, но, поскольку она отказалась признать свои заблуждения, девушке пообещали, что она будет выдана англичанам и сожжена живьем; в конце концов она подписала признание, которого от нее добивались. Тогда Пьер Кошон приговорил Жанну д’Арк к пожизненному заключению. Англичане немедленно обвинили его в предательстве: ведь им нужна была смертная казнь осужденной.
К Деве в камеру была подброшена мужская одежда, Жанна вновь облачилась в нее, а когда к ней явился Кошон, заявила ему, что «Бог высказал ей через святую Екатерину и святую Маргариту глубокое сожаление тем, что она совершила предательство, подписав отречение от “заблуждений”, чтобы спасти свою жизнь». Итак, Жанна д’Арк признала, что, согласившись на отречение, солгала, и вернулась к прежней вере, а значит, она погибла. Кошон, опасавшийся гонений со стороны англичан, просто обезумел от радости.
«Farewell, farewell[28], — сказал он графу Варвику, — дело сделано, готовьтесь пировать».
В 1431 г. «еретичка, вероотступница и вероотметчица» Жанна д’Арк поднялась на костер, крикнув, что «обещанное избавление означало смерть и голоса ее не обманули».
«Храбрая женщина, жаль только, что не англичанка», — сказал один из свидетелей-англичан во время суда.
Король ничего не сделал для Жанны. Но в 1450 г. по его приказу результаты процесса были пересмотрены и Жанну д’Арк реабилитировали. К этому времени мир был подписан, англичане ушли из Франции, и ни у кого даже мысли не должно было возникнуть, что своим троном он обязан какой-то ведьме или еретичке… В 1456 г. папа подписал постановление о реабилитации Жанны д’Арк. Однако до прихода к власти Бонапарта почестей Жанне никто не воздавал. Но это уже другая история[29].
БУРГУНДИЯ — СЕРДЦЕ ЗАПАДА
Благодаря Жанне д’Арк король Буржа вновь стал королем Франции; однако ему еще предстояло отвоевать многие провинции и освободить Париж от засевших в городе англичан. В Нормандии рождение патриотических настроений создавало все более и более критические условия для оккупантов: их отряды постоянно попадали в засады, устроенные французами. Вскоре Карл VII смог освободить Руан, а после победы при Форминьи (1450) — и Шербур. Возвращение Гиени оказалось более сложным делом, но гибель Тальбота в битве при Кастийоне обеспечила возврат французской короне Бордо и всего юго-западного края. В 1453 г. под контролем англичан оставался только Кале.
В то же время восстанавливалась власть монархии, утверждалась жизнеспособность государства. Король подчинил себе духовенство, его поддерживали парламент и университет, однако засевшие в своих владениях принцы королевского дома продолжали сопротивление: в Бретани, в Анжу, в Бурбоннэ, в Арманьяке, а главное, в Бургундии.
Дело в том, что, в отличие от лежавшей в руинах Франции, бедствия войны обошли Бургундию стороной. А династический конфликт, вспыхнувший теперь уже в самой Англии и вылившийся в 1455 г. в Войну Алой и Белой розы, в ходе которой две династии — Йорки (Белая роза) и Ланкастеры (Алая роза) яростно сводили счеты друг с другом, лишал англичан всякой силы в делах на континенте.
Все эти условия способствовали росту могущества и славы герцогов Бургундских.
«Во Франции, — писал Мишле, — нет провинции, которая лучше Бургундии подходила бы на роль связующего звена, способного примирить север и юг». Суждение справедливое, но все же вынесено оно историком XIX в., т. е. в то время, когда Франция уже представляла собой единое целое. В XV столетии Бургундия, территория которой сложилась в результате разделов эпохи Каролингов, скорее находилась между Францией и Священной Римской империей.
Ничто не предвещало сказочного будущего этого герцогства, когда французский король Иоанн II Добрый передал его в качестве апанажа своему младшему сыну Филиппу, прозванному Смелым; отвага и гибкость ума, проявленные Филиппом в 1356 г. в битве при Пуатье, были известны всему королевству. Однако могущество герцогов Бургундских во многом было основано на их связях с Фландрией, «самым богатым, самым благородным и самым большим графством во всем христианском мире», как писала о Фландрии Кристина Пизанская. В 1369 г. связи эти были подкреплены браком между Филиппом Смелым и наследницей Фландрии.