Помоги проекту - поделись книгой:
Все это представляло собой совершенно новое явление. Во-первых, потому, что Церковь никогда не являлась монархией. Ее авторитет опирался на церковные соборы, где епископ Рима имел такой же вес, как и все остальные епископы. Но в результате арабских завоеваний и потери Церковью епархий в Антиохии, Александрии и Карфагене особо значимым центром становится Рим: его епископ (который именовался «папой», как и некоторые другие епископы) возводит город в ранг столицы христианского мира. Считается, что при этом он опирается как на то, что именно здесь проповедовал апостол Петр, так и на подложный «Константинов дар».
Во-вторых, все это было новым еще и потому, что византийский император обращался с Церковью и епископами без малейшего пиетета. Вероятно, папа римский мог не придавать этому большого значения, после того как у него больше не было средств утверждать свою власть; однако новые императоры Запада — преемники Карла Великого, стремились сохранить права своих предшественников, а государи и бароны усиливали свое влияние на представителей Церкви на местах. Тем самым папа оставался зависимым от их власти: например, папа Сильвестр II попал в зависимость от сеньоров Лация (умер в 1003 г.), а после 1046 г. свою волю папам стали диктовать германские императоры.
На протяжении нескольких веков конфликт между мирской властью и властью духовной находился в центре политической истории Запада. Известность этому конфликту принесла борьба, которую вели между собой в германских землях гвельфы и гибеллины — сторонники и противники папы, претендовавшие на императорскую корону; а также унижение, которое дважды испытали императоры: Генрих IV — в 1077 г. в Каноссе, а позже — Фридрих Барбаросса в Венеции. В результате император был вынужден оставить папе право проводить инвеституру «кольцом и посохом», пообещав уважать свободу выборов и освящений, однако сохранил за собой право осуществлять инвеституру «жезлом», символом светской власти епископов. Когда же на Лионском соборе в 1250 г. император Фридрих II был отлучен от Церкви и низложен, папство, казалось, одержало окончательную победу.
Однако победа оказалась пирровой, потому что во время этого столетнего противостояния папа оставил без внимания или даже поддержал подъем новой власти, а именно власти королей. И особенно — власти королей Франции, которые, начиная с первого помазания в Реймсе, строго соблюдают свой долг по отношению к папству и Церкви вне зависимости от частных конфликтов, таких, как, например, ссора Филиппа Августа с Иннокентием III из-за развода короля. Тем самым, пребывая под покровительством папской власти, которая видит в Капетингах своих союзников в борьбе против императора, французская монархия усиливается, опираясь на медленную консолидацию королевских земель (домена). Помешать этому усилению не может даже острый конфликт французского короля с Плантагенетами.
Но одни и те же причины порождают одни и те же следствия, и вскоре наступает черед французской монархии оказывать сопротивление папским притязаниям.
Не кто иной, как королевские правоведы воскрешают древний принцип римского права, по которому воля суверена приравнивается к закону: «Чего требует король, того требует закон». Это положение противоречило не только феодальному праву, но также притязаниям Церкви и папства.
В 1301 г. папа Бонифаций VIII решил учредить епископство во французском городе Памье, не получив на то согласия короля Филиппа IV Красивого. Вспыхнул конфликт. Советник короля Гийом де Ногарэ едет в Италию и захватывает папу в плен в городе Ананьи. Бонифаций умирает, новый папа — Бенедикт IX снимает с Филиппа отлучение от Церкви, но отказывается отпустить грехи Ногарэ, и по наущению последнего папе подсыпают яд. Филипп отдает распоряжение избрать на место Бенедикта архиепископа Бордо, который получает имя Климент V; король берет нового папу под свое покровительство и переносит его резиденцию из Рима в Авиньон (1309). Преемники Климента, также французы, будут руководить Церковью из Авиньона, который станет их постоянной резиденцией примерно на сто лет.
Итак, вследствие этих конфликтов светская власть в различных государствах утвердила свою независимость по отношению к папству, которое отныне было ослаблено, а вскоре и расколото из-за Великой схизмы. В это же время утвердился принцип разделения светской и духовной власти, и первым теоретиком учения о светском характере государства стал Марсилий Падуанский, автор трактата «Защитник мира»
ВРЕМЯ СОБОРОВ: ПОДЪЕМ ДЕРЕВНИ И ГОРОДА
Написанная в XII в. поэма «Монашество Гильома» из эпического цикла поэм о Гильоме Оранжском изображает общую картину обновления, свидетелем которого стал Гильом. Никогда еще, пишет автор, «земля так не полнилась людьми, как сегодня, и так хорошо не обрабатывалась; и никогда еще не видели столько богатых усадеб, столько роскошных замков и красивых городов. Прежде можно было проехать с десяток больших лье и даже все пятнадцать, не встретив ни селения, ни замка, ни города, где отыскалось бы пристанище. В то время Париж был очень маленьким» (цитата приводится из сочинения Андре Жориса).
Причину такого обновления автор поэмы видит в первую очередь в демографическом подъеме, что подтверждается исследованием хартий из Пикардии и Шартрской области, где начиная с XI–XII вв. на каждую семью, как показывают подсчеты, в среднем приходится по пять детей. Согласно статистике, в промежуток между XI и XIV столетиями население королевства, судя по всему, удвоилось, а вероятно, даже и утроилось, достигнув 15 миллионов человек. Но если причины такого демографического взрыва точно неясны, то результаты его известны. Прежде всего, увеличение населения привело к расширению площадей обрабатываемых земель, дальнейшей распашке свободных земель, осушению болот — всем этим во Фландрии занимались уже с 1100 г., — к расчистке лесных опушек и сохранению основного лесного массива, который используется как источник дров, как место для охоты или как пастбище для мелкого скота. По словам историка Робера Фоссье, «борьба идет скорее с колючим кустарником, чем с дубовыми массивами». Тем самым расчистка земель имеет свои границы, а лес становится ценным товаром. Именно так в центре расчищенных земель появилось столько французских деревень — все эти Буа-Сен-Дени[17] и прочие Эссар-ле-Руа[18]. Такие поселки и деревни становились очагами самой разнообразной экономической деятельности. Начиная с XII в. именно в деревне наиболее широкое развитие получило ткачество: холст везли из Бургундии и Франш-Конте, сукно из Лангедока; в деревнях неподалеку от города Аллевар обрабатывали железо, в городе Тьер изготовляли ножи и т. д. Эти ремесла давали крестьянам дополнительный доход; и эта особенность (совмещение крестьянского труда с ремесленным) будет характерна для жителей французской деревни вплоть до XIX в.
Также совершенствуются орудия труда, увеличивается тягловая сила упряжки с лошадьми, особенно к северу от Луары, где, в отличие от юга, почва легче поддается сохе. Жесткий хомут, надетый на лошадь, и фронтальное ярмо для быков позволили запрягать животных друг за другом; ремесленник стал производить железные лемехи, подковы для лошадей; в скором времени главным человеком в деревне становится кузнец: согласно Р. Фоссье, в 1110 г. в Пикардии не было ни одного кузнеца, а уже в XII и XIII столетиях в ней насчитывалось более 125 представителей этой профессии. Но, хотя земля теперь «хорошо обрабатывается», урожаи почти не возросли, трехполье появилось только на севере страны, главным образом в богатых общинах или в крупных землевладениях. Характер освоения новых земель, экономический подъем различаются по своим особенностям, в зависимости от того, кто является их субъектом — Церковь, сеньоры или крестьянские общины; причем последние могли стать источником этих процессов раньше всех.
Увеличение числа поселков и городов описано в «Монашестве Гильома» как одна из характерных особенностей экономического подъема XII столетия. Сначала это явление (рост числа городов) приписывают возобновлению большой средиземноморской торговли, так или иначе связанной с Крестовыми походами; движущей силой этой торговли являются крупные итальянские города — Венеция, Пиза, Генуя. Другой полюс оживленного товарообмена складывается в городах таких регионов, как Фландрия и Эно: это Брюгге, Гент, Юи, Аррас. В то время как в этих городах развитие получает ремесленное производство, изготовление меди и латуни и сукноделие (благодаря шерсти, получаемой из Англии), города Италии специализируются прежде всего на торговле восточными товарами.
Во Франции первый тип городов связан с формированием торговой оси Италия — Фландрия. К ней относятся ярмарки Шампани и четыре города этого региона: Провен, Барсюр-Об, Ланьи и в особенности Труа, который стал «счастливым случаем для Франции», говоря словами Ф. Броделя. Обязана ли Шампань своими торговыми успехами деятельности графов Шампанских, которые обеспечивали купцам гарантии и привилегии? Ярмарка в Ланди близ аббатства Сен-Дени, в Монпелье и т. д. также развиваются в условиях товарообмена. Возможно ли, что, оказывая покровительство ярмаркам, сеньоры хотели отвлечь товарные потоки от епископских городов Реймса и Шалона? Как бы там ни было, возникновение многих других городов, которые по сравнению с городами Фландрии, Италии или же с Парижем были очень малы и в раннее Средневековье представляли собой настоящие «пустые ракушки», связано с подъемом окрестных деревень, откуда прибывает большая часть жителей. Экономический уклад в этих городах формируется исходя из тех или иных феодальных условий, в зависимости от того, подчиняются ли они сеньору или епископу. Особенно это характерно для городов Южной Франции.
С таким положением вещей все реже и реже соглашаются жители городов — «буржуа»: ремесленники и торговцы, рабочие и все те, кто входит в разнообразные товарищества, корпорации и братства, гильдии, ганзы, союзы. Наиболее решительны в этом деле коммуны. «Коммуна! Омерзительное слово!» — восклицает аббат-дворянин Гвиберт Ножанский. Коммуны делают все, чтобы освободить город от подчинения феодалу. Знаменитым стало восстание 1112 г. в городе Лан, направленное против его сеньора — епископа Годри: буржуа и простолюдины штурмом взяли епископский дворец, перебили его защитников и казнили епископа, который пытался спрятаться в бочке. В ответ по указу короля Людовика VI Толстого (1108–1138) королевская армия в том же году овладела городом, солдаты разграбили его и перебили множество жителей. Но чаще всего в таких конфликтах стороны достигают компромисса, и первым примером в этом смысле является Хартия вольностей города Лоррис, ставшая образцом для многочисленных городков королевства. Согласно условиям этой хартии, выданной Людовиком VII в 1155 г., каждое объединение обладает большей или меньшей степенью свободы… Вскоре таким же образом начинают выделяться вольные города, где власть распределялась между сеньором и горожанами; правда, все вопросы жизни горожан, которые не уточняются в хартии, продолжают регулироваться старым уставом. Наряду с хартиями, условия которых различаются между собой, коммуны располагают отныне автономными провинциальными органами управления, созданными в некоторой степени на основе принципов патриархата, во главе которых стоит мэр. Но город редко можно назвать свободным; он почти не бывает таким, даже обладая институтом консулата, когда городом в общих интересах управляет коллегия. Желая вырваться за рамки феодальной системы и представить себя в качестве эдакого носителя народного права, «буржуазия» начинает утверждаться как социальная группа.
Нет ни одного города, ни одного селения, где не существовало бы своего храма — церкви либо собора. Поразителен тот факт, что начиная со второй трети XII в. Франция — равно как и другие регионы Западной Европы — покрывается соборами.
Возведение собора в Сансе намечает новый путь в романском стиле в архитектуре, привнося собой широкое пространство без поперечного нефа (трансепта)и со стрельчатым, но округлым сводом. Хоры базилики Сен-Дени, построенные в то же время, хотя и контрастируют с собором в Сансе своей легкостью, но открывают вместе с ним период ранней готической архитектуры. Аббат Сугерий, советник Людовика VI и Людовика VII, выразил теоретическую основу этого искусства следующим образом: «Сделать нематериальным материальное, озарив его светом, исходящим от Бога». И действительно, церкви, построенные ранее по римским и средиземноморским традициям, отличались небольшим пространством, низким потолком и мощными стенами, которые без риска обрушения могли держать каменный свод. Одновременно они также защищали прихожан от жары. Культ святых мощей привел к увеличению числа алтарей. Образцом для собора в Клюни и в других местах служит пространство храма с галереей, окружающей хоры, и с радиальными капеллами; этот тип храма в целом распространился скорее к югу от Луары, чем к северу. Взлет романского искусства, приземистого, мощного, был связан с развитием монашеского движения вне зависимости от того, идет ли речь о бенедиктинцах в Клюни или о цисцерцианцах в Сито. Их церкви с цилиндрическими сводами, башнями и колокольнями стали образцом для большинства сельских церквей Франции; а Овернь с ее церквами в Сен-Нектере, Иссуаре и т. д. становится одним из очагов распространения романского искусства.
Строительство готических соборов, чья структура призвана вызывать ассоциации с мощью государя, также связано с развитием городов, а их высота объясняется еще и необходимостью устанавливать доминанты для поселений, продолжающих расти вширь. Усовершенствование сомкнутого свода со стрельчатыми нервюрами явилось важным шагом в развитии техники строительства, который позволил кардинально изменить соотношение между высотой и шириной здания. В Сансе это отношение уже составляет 1 к 1,4, в Шартре — 1 к 2,6, в Бове — 1 к 3,4, при этом высота сводов составляет, соответственно, 24, 37 и 48 метров.
Поскольку речь идет о том, чтобы «освещать умы, дабы они могли продвигаться средь истинных светов к истинному свету, истинными вратами коего является Христос», как отмечал аббат Сугерий, то при такой постановке задачи важную роль начинает играть витраж. Это особенно хорошо видно в соборах Лана и Нуайона, строительство которых было начато одновременно со строительством собора Парижской Богоматери. Витражи не только красивы, они являются дополнительным источником света, который более необходим в северной части Франции, чем в южной; однако это соображение учитывается меньше, чем остальные, так как вскоре кастильские мастера, вдохновившись готической моделью, начинают строить подобные соборы в Толедо и Бургосе.
Третья новация, привнесенная готикой, состоит в том, что новые соборы изнутри украшены не столько фресками и живописью, сколько статуями и горельефами… Здесь и святые, и Дева Мария, и ангелы. Взору людей предстает мастерство скульптора, который с радостью проявляет себя, словно желая сбросить оковы догмы и утвердить свободу своего искусства.
Возникновение городской культуры
Хотя средневековый город нередко возникал на месте города античного, он резко отличался от своего предшественника. Памятники прошлого исчезли или получили новое использование. Например, в Реймсе на месте бывшего Римского форума был устроен рынок, что уже само по себе символично, так как на смену общественным прениям пришла торговля. Топографическая преемственность в данном случае совершенно не предполагает преемственности функциональной, и только функции храмов остались прежними.
Итак, если в период Античности разница менталитетов у жителей города и деревни сильно ощущалась в контрасте между городским и сельским укладами, то в Средние века основное соперничество существовало между придворным и городским образом жизни, хотя город не породил своей этической модели: ведь горожане хотели быть и «достойными», как аристократы (ср. с термином «прюдомы»
И напротив, города порождают политическую модель — город-государство, — которая развивается больше в Италии и во Фландрии, нежели в самой Франции, где монархия устанавливает над городами-государствами контроль. Город также порождает свою архитектурную модель — это готика, урбанистическое искусство, и его развитием мы обязаны смелости епископов, выступавших заказчиками при строительстве соборов в XIII столетии. Вопреки точке зрения романтиков, пытавшихся убедить нас в том, что готические постройки были творениями, возведенными спонтанно по коллективному вдохновению народа, строительство соборов доверяли только профессиональным мастерам по работе с камнем, число которых было невелико.
Город также рождает новацию в образовательной сфере: в отличие от изолированных монастырских церквей, в епископских школах к нуждам горожан адаптируется традиционное религиозное образование. Вырабатывается новый метод решения задач — схоластика. Жак Ле Гофф приводит высказывание Этьена из Турнэ, настоятеля аббатства Св. Женевьевы, который с возмущением сообщает: «Все прилюдно обсуждают Божественные таинства и воплощения Слова; неделимую Троицу режут на части на каждом перекрестке… Сколько площадей, столько богохульств».
Наконец, город создает религиозную модель, — это нищенствующий служитель Господа, образ которого воплотили в себе монахи — доминиканцы и францисканцы. Первые занялись борьбой с ересью, вторые — борьбой со стяжательством. Данное новшество отражено в двустишии, согласно которому св. Бернар любил долины, св. Бенедикт — горы, св. Франциск — деревни, а св. Доминик — большие города.
Для этих религиозных деятелей переход от отшельнической жизни к жизни городской, символом которого стали августинцы, знаменовал собой смену контраста: вместо противопоставления город-деревня пришло противопоставление город-пустыня (т. е. лес). Начиная с XIII в. монахи нищенствующих орденов вовлекаются в круговорот городской жизни и приходят на смену традиционному мирскому духовенству, чьи успехи были весьма относительны. Францисканцы и особенно доминиканцы стремятся быть как можно ближе к пастве, дабы сделать свои проповеди как можно более эффективными; впрочем, это тем более необходимо, чем хуже становятся нравы в городе; наконец, как полагают нищенствующие проповедники, через город можно гораздо успешнее влиять на деревню, нежели наоборот. С 1210 по 1275 г. было основано 423 новых монастыря, с 1275 по 1350 г. — 215. Затем строительство обителей идет на спад.
В процессе урбанизации, охватившем христианскую Европу, во Франции — в отличие от Италии — не получили развития города-государства, подчинявшие своей власти прилегающие окрестности. Тем не менее французские города так или иначе эксплуатировали труд соседних деревень; уже начиная с XII столетия во французских городах вспыхивают коммунальные восстания и мятежи. Стремление городских объединений воспользоваться привилегиями, полученными от государя, часто наталкивается на сопротивление епископа, как это произошло в Безансоне.
Следует отметить, что на юге Франции, который унаследовал античную городскую структуру, города играли меньшую роль, чем на севере. Главной отличительной чертой французских городов было их подчинение королевской власти, которая в обмен предоставляла все больше и больше льгот городам и привилегий — горожанам. Начиная с Филиппа IV Красивого, монархи стали созывать представителей городов со всего королевства на специальные ассамблеи, наделив их своего рода правом представлять перед лицом дворян и духовенства «третий вид деятельности», т. е. деятельность во имя экономического процветания.
КАПЕТИНГИ ПРОТИВ ПЛАНТАГЕНЕТОВ (XII–XIII ВЕКА)
Рассматривая события постфактум, мы могли бы назвать «первой» Столетней войной конфликт, в котором друг другу противостояли, с одной стороны, Капетинги (начиная со времени правления Людовика VII в середине XII в. и до Филиппа II Августа и Людовика VIII), а с другой — Плантагенеты (Генрих II Плантагенет и его наследники — Ричард Львиное Сердце и Иоанн Безземельный). Но между этим конфликтом и собственно Столетней войной, которая началась в 1328 г. и закончилась в 1453 г., имеется существенная разница. В первом конфликте Капетингам противостояли французские принцы из Анжуйской династии, имевшие во Франции свои владения и проводившие там большую часть своего времени; и хотя анжуйцы также правили Англией, они рассматривали ее лишь как некую внешнюю территорию, приобретенную веком ранее их предком, герцогом Нормандии. Тогда как во время собственно Столетней войны для Эдуарда III Английского, хотя он француз, как и Филипп VI Валуа, основным местопребыванием является управляемое им государство, оно четко отделено от Франции, и таким образом война между двумя монархами принимает характер столкновения двух наций.
Во времена первых Капетингов Французское королевство делилось на дюжину крупных княжеств, где власть принадлежала князю, чаще всего носившему титул герцога или графа. Каждое из этих княжеств — Бургундия, Фландрия, Шампань и т. д. — дробилось на множество графств, владельцы которых могли передать свой бан кастелянам, чья власть скоро начинает угрожать уже полномочиям их сюзерена. В лице Людовика VI Толстого Капетинги растворяют силу кастелянов в своих владениях, формируя гомогенный королевский домен: каким бы маленьким он ни был, король стал хозяином каждого его уголка. Так они подчиняют себе владения аристократических родов де Куси и де Монлери. Но, когда в лице Людовика VII Молодого Капетинги выходят за пределы домена, они сталкиваются с сильными княжествами, где власть короля только номинальна и держится исключительно на его помазании и на поддержке Церкви.
Взойдя на трон в шестнадцать лет, в 1137 г., Людовик VII располагал территорией, которую называли
Король не мог допустить того, чтобы к горечи бесславного возвращения из неудачного крестового похода добавилось еще и унизительное бесчестье: Церковь одобрила развод супругов под предлогом, что они состояли в слишком близком родстве.
Для французской короны этот развод стал настоящей катастрофой, так как Элеонора, которой в ту пору было двадцать семь лет, сразу же вышла замуж за девятнадцатилетнего Генриха Плантагенета, сангвиника с бычьей шеей, такого же чувственного, как и она сама; в это время Генрих носил титул графа Анжуйского и, будучи герцогом Нормандии, готовился стать королем Англии. В нарушение феодальных обычаев, Генрих не явился просить согласия на брак у французского короля, своего сюзерена, а благодаря заключенному браку стал самым могущественным из государей Запада. Это означало войну.
Людовик VII был простодушен как дитя; он был настолько наивен, что предоставил графу Анжуйскому командовать своими войсками в качестве сенешаля. Генрих же был энергичен и властолюбив, но он начал растрачивать силы, ввязавшись в конфликт сначала с собственными клириками, а затем со своим канцлером Томасом Бекетом, который, став архиепископом, быстро превратился в эдакого несговорчивого святого.
Генрих II выигрывал битвы, но Людовик VII выигрывал перемирия: он обладал умением всегда склонить на свою сторону Церковь.
Так, он приютил у себя опального архиепископа Кентерберийского, а потом, когда подручные Генриха II убили Бекета, молился на его могиле.
Сын Людовика Филипп был по характеру полной противоположностью своему отцу; он принял кормило власти из рук Людовика в пятнадцать лет, решив править самостоятельно и избавиться от опеки со стороны своей матери, Адели Шампанской, и своих дядьев. Чтобы сохранить доверие Церкви, он начинает преследовать евреев (этот пример с него возьмут потомки), а затем дает им свободу за огромный выкуп, который добавляется в королевскую казну: так одним ударом он убивает двух зайцев. Он уменьшает территорию Фландрии, отделяя от нее графство Эно, и, будучи еще пятнадцатилетним, женится на наследнице местных графов; он присоединяет к домену графство Артуа и сокращает владения графов Шампанских. Ему нет еще и двадцати, а он уже получает прозвище Август, от латинского
Слабость Плантагенетов заключалась в постоянных ссорах старого Генриха II со своими сыновьями: Генрихом Молодым (который рано умер), Джеффри Бретонским, Ричардом по прозванию Львиное Сердце и самым младшим, Иоанном Безземельным. Братья особенно ненавидели друг друга, а королева Элеонора, рассорившись с мужем, только подливала масла в огонь. Филипп Август сразу начал играть на этом соперничестве и даже привлек любимого сына Генриха II, Иоанна Безземельного, на свою сторону и вовлек его в коалицию против брата. Узнав об этом, старый и уже больной король, пораженный поступком сына, скончался.
Сумев завязать мужскую дружбу с Ричардом Львиное Сердце, Филипп Август ослабил бдительность зорко охранявших свои границы Плантагенетов. Но, так как брат Ричарда Джеффри скончался раньше Генриха II, новым королем Англии стал Ричард. В его лице Франция получила соперника иной закалки, нежели его отец.
Прозвищем Ричард был обязан своим рыцарским качествам: например, после смерти отца он покарал предавших его баронов из областей Мэн и Анжу и вознаградил англичан, хранивших верность его отцу, Генриху II, в том числе и тех, кто выступал против него самого.
Ни Ричард, ни Филипп не желали выступать в крестовый поход и постоянно уклонялись от него, следя за действиями друг друга. Ричард не уезжал под предлогом, что не может отправиться без своего младшего брата Иоанна. Когда же, наконец, им пришлось выступить в поход, Филипп и Ричард решили вместе освобождать Гроб Господень. Однако в походе отношения между ними превратились в постоянные ссоры, поскольку Филиппа крайне задевало то, что у Ричарда было больше денег и вассалов, чем у него самого. На Сицилии они сделались настолько ненавистны друг другу, продолжая без конца ссориться и враждовать, что посреди похода им пришлось подписать мирное соглашение, словно они по-прежнему воевали на французской земле.
При осаде крепости Акра (Сен-Жан-д’Акр) оба короля заболели, и Филипп Август воспользовался первым же случаем, чтобы покинуть крестоносный лагерь: он заявил, что отправляется умирать. Он уезжал под градом насмешек, держа в голове единственную мысль: отомстить за нанесенные ему оскорбления. И Ричард, и Филипп поклялись не причинять вреда друг другу, пока они находятся в Святой земле. Но, вернувшись во Францию, Филипп решил, что клятва больше не действует; воспользовавшись тем, что прибыл первым, он пустил слух, что Саладин и Ричард хотели его убить, а затем начал укреплять свои позиции в Артуа и Вермандуа.
В свою очередь, Ричард, овладев Акрой, также покидает Святую землю. Однако по дороге домой он был захвачен в плен герцогом Австрийским, чей стяг Ричард бросил в грязь во время осады Акры; герцог выдал Ричарда германскому императору. Филипп просто не мог не воспользоваться таким шансом. Польузясь отсутствием Ричарда, он возвел Иоанна Безземельного в качестве своего вассала на трон короля Англии, получив за это Нормандию. В январе 1193 г. Филипп и Иоанн вместе предложили 50 тысяч марок герцогу и 30 тысяч марок императору за то, чтобы тот удержал Ричарда в тюрьме до праздника Св. Михаила, который отмечается в сентябре, и еще тысячу марок за то, чтобы Ричард просидел в тюрьме еще один месяц. В противном случае они были готовы заплатить разом 150 тысяч марок за то, чтобы им выдали самого Ричарда. Представ перед рейхстагом в Майнце, напуганный Ричард согласился признать себя вассалом императора Генриха VII и заплатил более 100 тысяч ливров, собранных англичанами в качестве выкупа за его освобождение.
Узнав эту новость, Филипп написал Иоанну Безземельному: «Будьте осторожны: дьявол спущен с цепи…»
Война продолжалась пять лет, с грабежами и насилиями, которые учиняли бандитские шайки. Они стали подлинным бичом крестьян и клириков; среди предводителей этих отрядов числился Меркадье, сеньор из графства Перигор, ставший на сторону Ричарда, и Филипп из Дрё, епископ Бове, принявший сторону короля Франции. Сколько раз стороны ни заключали мир, столько же раз они нарушали его. Видя все это, папа Иннокентий III попытался положить конец этим войнам без сражений. Так выявилась вторая черта конфликта: битва фунта стерлингов с турским ливром. Но на этот раз Филипп «передал папе наибольшее число реликвий (т. е. денег), без которых добиться успеха в Риме было практически невозможно… и при этом не было нужды славить Господа. Иначе говоря, без этого все, что гласили законы и говорили юристы, не стоило выеденного яйца».
В очередной раз ставкой в споре сторон стала Нормандия. Вернувшись из Святой земли, Ричард вновь забрал Нормандию и приказал построить там замок Гайар, чтобы защитить Руан. Форт, построенный в какой-то степени по образцу замка Крак-де-Шевалье в Сирии, занял доминирующее положение в долине Сены. «Я возьму эту крепость, даже если стены ее будут сделаны из железа», — воскликнул Филипп Август. «Я сохраню ее за собой, даже если стены ее будут сделаны из масла», — ответил Ричард Львиное Сердце. Жители Нормандии были склонны поддержать Ричарда. «Король Франции скоро уйдет отсюда», — пели в местечке Вернёй, когда вернулся Ричард. В Руане жители думали так же и предвкушали вольности, которыми город сможет насладиться. Однако дуэль между двумя государями внезапно закончилась: Ричард отправился за сокровищем одного из своих вассалов в Лимузен, где, осаждая замок Шалю, он был ранен стрелой и умер от заражения крови.
Смерть Ричарда обернулась правовой проблемой: как определить, кто должен стать наследником: его младший брат Иоанн Безземельный или сын его старшего брата Джеффри, Артур Бретонский? Филиппу Августу выпал случай увековечить раздоры, издавна царившие в семействе Плантагенетов, и он поддержал Артура, тогда как Англия и Нормандия признали королем Иоанна. Война возобновилась, а бароны Аквитании призвали на помощь Филиппа и выступили против своего сюзерена, которого они считали настолько же трусливым, насколько героическим в их глазах был Ричард. В ходе конфликта юный Артур был заключен в замок Фалез и убит (правда, как именно — неизвестно) подручными Иоанна Безземельного.
Народное воображение тотчас нарисовало эту сцену. Ребенок, стоя на коленях, умоляет дядю пощадить его: «О мой добрый дядюшка, пощади сына своего брата, ведь в наших жилах течет одна кровь». Но тиран хватает его за волосы и по самую рукоятку вонзает ему меч в живот; затем он выдергивает окровавленный клинок и бросает безжизненное тело вниз головой в воды бегущей у подножия стен замка реки Анты.
Преступление вышло боком его инициатору: уже была охвачена восстанием Бретань, за ней последовали волнения в Анжу, Мэне и Турени. Вскоре под вопросом оказалась лояльность самой Нормандии. Война снова возобновилась с осадой замка Гайар (1203–1204), который был ключом к Руану, а затем и ко всей Нормандии. Вскоре с запада, со стороны Мон-Сен-Мишеля и Авранша, начали наступление бретонцы; оба войска соединились под стенами Кана. Затем Филипп завоевал Пуату, сломив сопротивление города Туар, как он уже сломил сопротивление Руана.
Так пришел конец континентальной империи Плантагенетов, в руках у которых осталась одна Гиень.
Война дорого обошлась англичанам, которые в итоге решили положить конец королевскому произволу: в 1215 г. Иоанн Безземельный был вынужден подписать Великую хартию вольностей, ограничившую власть короля.
Успехи Филиппа Августа вызвали беспокойство у его вассалов и соседей. Графы Фландрские и Булонские, император Оттон IV Брауншвейгский и Иоанн Безземельный создали коалицию, судьба которой решилась в битве при Бувине, одной из редких и настоящих битв той вековой бесконечной войны. Триумф короля Филиппа, который привез в Париж своих закованных в цепи пленников, освятил победу французской монархии над Плантагенетами; единственным английским владением на континенте остается Гиень, от которой англичане более не требуют оммажа.
Отныне разобщенность и разделенность земель и народов по обе стороны Ла-Манша будет только возрастать. А вскоре король франков станет называться «королем Франции».
Альбигойские войны (1209–1244)
«Убивайте всех, Господь узнает своих». Эта знаменитая фраза, вымышленная или же действительно произнесенная в 1209 г. в Безье аббатом из Сито и папским легатом Арнольдом Амальриком, подлинным главой крестоносного воинства, предшествовала началу страшной резни. Кровавый поход против альбигойцев стал первым крестоносным шествием, которое Церковь объявила против христиан: раньше эти походы снаряжались только для борьбы с мусульманами.
Катарская ересь, с которой решил сражаться папа Иннокентий III, получила распространение с середины XII в. Под словом «катары» подразумевались еретики из Лангедока, прозванные также «альбигойцами», от города Альби, хотя тот и не был основным очагом распространения ереси. Как и другие «еретики», появлявшиеся ранее, катары оспаривали легитимность обосновавшейся в Риме папской власти[20]и протестовали против извращения христианских обрядов духовенством, алчущим почестей и доходов. Подобно действовавшим столетием ранее вальденсам, катары проповедовали аскетизм и бедность.
Требовательные к самим себе, исполненные стремления сохранить чистоту и простоту раннехристианской Церкви, катары терпимо относятся к грешникам, но не допускают отступления от своего вероучения, отрицающего воплощение и воскресение во плоти. Они создают своего рода оппозиционную Церковь, достаточно влиятельную, чтобы папы забеспокоились, видя, как доктрина катаров, родственная учению богомилов[21], неуклонно завоевывает Запад, привлекая на свою сторону прежде всего образованных и просвещенных жителей в городах Италии и Южной Франции.
Граф Раймон VI Тулузский — государь, исповедующий веротерпимость, и друг трубадуров — остается глух к увещеваниям своих епископов, и тогда они взывают к папе, а тот просит Филиппа Августа вмешаться в дела южан и объявляет крестовый поход. Занятый борьбой с Плантагенетами и германским императором, король Франции поручает Симону де Монфору, мелкому сеньору из Иль-де-Франса, подчинить регион. Поход начинает напоминать нашествие варваров, участники его, словно хищники, почуявшие добычу, стекаются со всех концов Европы; в их числе — даже тевтонские рыцари, зачинщики многочисленных побоищ. Граф Тулузский вынужден подчиниться, покаяться и присоединиться к крестоносцам. Но тут по праву сюзерена, которым он обладает в ряде областей между Гаронной и Роной, в дело вмешивается Педро II — король Арагона, знаменитый победитель мусульман в битве при Лас-Навас-де-Толосе в 1212 г. Но в 1213 г. в битве при Мюре Симон де Монфор разбивает войско арагонского короля, а сам король погибает на поле боя; с гибелью арагонского короля вассальные связи между югом Франции и Испанией оказываются безоговорочно разорваны.
Однако граф Тулузский не был полностью сломлен, и за крестовым походом феодалов под предводительством Симона де Монфора последовал королевский крестовый поход во главе с Людовиком VIII, который захватил Северный Лангедок — от Каркассонна до Бокэра. Собрание в Мо в 1228 г. восстановило мир между графом и королем, но подтвердило присоединение Лангедока к королевскому домену.
Отныне борьба с ересью ведется инквизицией, созданной Людовиком IX Святым с целью проведения репрессивных мер против еретиков.
О подпольном сопротивлении катаров становится известно, когда они сбрасывают в колодец города Кордес преследующих их монахов-доминиканцев. Но сила теперь — на стороне Церкви, короля и графа Тулузского, который примкнул к борьбе с катарами. Катары, укрывшиеся в замке Монсегюр неподалеку от Фуа, окружены; отказавшись отречься от своей веры, они были заживо сожжены 16 марта 1244 г.
Падение Монсегюра знаменовало конец вооруженного сопротивления катаров и конец так называемого «альбигойского» крестового похода.
Этот поход оставил глубокий след в истории юга Франции. В Овезине, крошечной деревушке между Монже и Ревелем в департаменте Тарн, существует кладбище; на одной из его табличек можно прочесть: «Здесь были убиты десять тысяч тевтонских рыцарей».
Таков кровавый реванш памяти.
ПОЧЕМУ ЛЮДОВИК — «СВЯТОЙ»?
Это единственный французский король, которого Церковь провозгласила святым, т. е. сделала святым мирянина, «исполненного святости», как указал папа Бонифаций VIII в булле о канонизации Людовика. Будучи королем, Людовик проходит обряд помазания и таким образом уже приобщается к сакральному, получив возможность общаться с потусторонним миром, с самом Богом; обряд помазания в большей степени, нежели процедура коронации, является актом делегирования власти.
Святым Людовик стал в 1297 г., через двадцать семь лет после своей смерти. Но его жизнь протекала так, словно он заранее запрограммировал такой исход. И все же, почему Людовик — «Святой»?
Во время обряда помазания он произнес целый ряд клятв: защищать Церковь, поддерживать мир и справедливость, бороться с еретиками, оборонять королевство, дарованное ему Господом. Но он не король-священник, он по-прежнему остается мирянином, даже если он, подобно священнику, причащается под обоими видами[22].
Как светский владыка, он ведет ограниченную сексуальную жизнь, но не забывает и о том, что долг короля — произвести потомство; в ведении войны он блюдет справедливость, поступая согласно закону по отношению к неверным и проявляя миролюбие по отношению монархам-христианам; он следует модели поведения идеального христианского короля, старается походить на государей из многочисленных «Зерцал государей», составленных по его просьбе, и в частности на государя из трактата Гвиберта из Турне. Чтобы изучать личность Людовика Святого, следует хорошо ознакомиться с теми персонажами, кому он стремился подражать. Первый пример для подражания — библейский Иосия, «который совсем еще отроком обратился к Господу всем сердцем своим». Второй — король Франции из рода Капетингов, Роберт II Благочестивый, прославившийся, помимо прочего, своим милосердием. Третий образец для подражания, в большей степени связанный с моделью королевского поведения, — святые короли-страстотерпцы раннего Средневековья, короли-исповедники XI–XII столетий. Но упорнее всего Людовик следует модели поведения, выработанной нищенствующими монашескими орденами, — ведь он даже хотел стать одним из братьев-монахов; тем не менее куртуазный идеал, не исключающий благочестия, также кажется ему привлекательным: это король без страха и упрека, «безупречный человек».
Чтобы разобраться в природе образа королевской власти, воплощенной Людовиком IX, Людовиком Святым, необходимо подойти к вопросу с другой стороны. Епископ Ланский Адальберон посвятил Роберту Благочестивому
Поскольку помазанный король ассоциируется в сознании народа с духовенством, первым атрибутом его власти выступает правосудие, о чем говорит нам образ короля, вершащего суд под дубом в Венсенском лесу. «Он почти все время сидел на расстеленном на земле коврике и слушал судебные дела, прежде всего бедных и сирот». Вероятно, в представлении Людовика речь идет о том, чтобы заменить феодальное правосудие на правосудие королевское; создание королевского суда, стремящегося быть беспристрастным, все же воспринимается как признак авторитета монарха — несмотря на то, что этот суд мог быть жесток и повелеть «выжечь нос и губу горожанину, повинному в богохульстве»: судебные вердикты короля были равны для всех.
Второй добродетелью короля был его миролюбивый характер, который Людовик проявлял, когда на кону стояла судьба всего королевства; в частности, он положил конец конфликту с Арагоном, подписав с ним договор в Корбее. Это позволило Людовику укрепить королевскую власть над южной частью Франции, еще не полностью интегрированной в королевство: он отказался от притязаний на Испанскую марку, а взамен король Арагона отказался от Каркассона, Мийо и Тулузы. Подписав Парижский договор 1259 г., Людовик положил конец распрям с Англией и сохранил за собой Нормандию, Анжу, Турень и некоторые другие территории, отдав взамен области в Перигоре и Сентонже. Бордо, Байонна и Гасконь попали в ленную зависимость от Франции, и король Англии согласился держать их как фьефы, полученные от французского монарха. Так королевство получило около пятнадцати лет мира.
Людовик примирил Бургундию с Лотарингией, был беспристрастным судьей в нескольких других конфликтах, участники которых обращались к нему как к арбитру, в частности в конфликте между королем Англии Генрихом III и английскими баронами (в этом случае он не был беспристрастен и вынес решение в пользу короля). Он настолько прославился как судья, что его биограф Жуанвиль смог написать, что «человек сей трудился более всех людей в мире, дабы установить мир между своими подданными, а особенно среди людей богатых, что проживают в королевстве, и князьями».
Людовик был великим миротворцем своего времени и играл роль арбитра христианского мира.
Будучи миролюбивым человеком, который опасался войны и несправедливостей, которые она за собой влечет, Людовик Святой, тем не менее, исполнял обязанности воина, но воевал только против захватчиков (в самом начале своего правления), а также против еретиков и неверных, для борьбы с которыми он дважды отправлялся в крестовый поход. Он жертвует собой в битве при Мансуре, строит укрепления в Яффе, Кесарии, а также в Нормандии, на случай, если там вновь начнутся военные действия.
Наконец, он не чуждается и третьей, «экономической» функции. Он щедро раздает пищу, в том числе беднякам, самолично подает монахам, которых он называет своими братьями: он король-кормилец и еще больше король — податель милостыни. При каждом своем «въезде» в Париж он устраивает дополнительную раздачу подаяния. По его приказу сооружается Дом Трехсот
Будучи человеком, почти одержимым благочестием, Людовик Святой посвящает свое правление Церкви и торжеству веры, однако он также требователен по отношению к этой Церкви; он клеймит тех, кто превышает свои духовные полномочия, покушаясь на власть королевскую и тех, кто оголтело рвется к власти: по отношению к ним Людовик готов на все, даже на отлучение. Настолько же непримирим он и по отношению к катарам и прочим еретикам, ставшим жертвами прицельных ударов инквизиции. Более терпим король к неверным, которых хотел бы обратить в христианство: по крайней мере, этим желанием он мотивирует свое отбытие в крестовый поход. Но, так как пишет он об этом уже в плену, то, как отмечает хронист Матвей Парижский, мы не можем знать, насколько искренни его слова. Однако надо признать, в Святой земле происходили случаи обращения в христианство.
По отношению к евреям Людовик Святой выступает как карающая сила, стремящаяся подавить их «порочное поведение», и одновременно как сила покровительствующая, так как он ощущает перед ними свой долг, такой же, как и по отношению к чужестранцам. Они его «отталкивают»: это «отбросы», оскверняющие землю своим «ядом». В сущности, меры против евреев становятся его первой акцией, направленной прежде всего против ростовщичества; однако, сжигая Талмуд, он также надеялся убедить евреев обратиться в истинную веру. Христианину того времени преследования евреев не могут помешать стать святым. Людовик проводит политику, направленную против иудейства (слово «антисемитизм» в те времена не имеет смысла), а в большей степени — против самих евреев, «подготавливая [таким образом] почву для антисемитизма — христианского, западного, французского» (Ж. Ле Гофф), который возникнет позже.
ФИЛИПП КРАСИВЫЙ И ОРДЕН ТАМПЛИЕРОВ: «ТЕМНОЕ ДЕЛО» ЭПОХИ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Процесс над тамплиерами, организованный Филиппом IV Красивым — внуком Людовика Святого и сыном Филиппа III Смелого, — завершился смертным приговором, вынесенным членам ордена и его главе, Великому магистру Жаку де Моле, который был сожжен в Париже в 1314 г. Этот процесс представляет собой одну из величайших загадок истории и в то же время является образцом политики, проводимой исходя из государственных интересов (raison d’État).
Разгром тамплиеров (или храмовников) также знаменует собой поворотный момент в истории функционирования французской монархии: отныне главными советниками монарха стали легисты. Их задача состоит в том, чтобы придавать силу закона королевским решениям, легитимизировать их, основываясь не на традиции вассалитета, а на требованиях гармоничного функционирования государственной машины и общества. На пути же к искомой гармонии тамплиеры выглядели явно лишними.
Полный текст допроса Великого магистра ордена и 231 рыцаря и послушника, опубликованный Мишле в 1841 г., говорит о том, что обвинения, предъявленные тамплиерам, в основном сводились к ереси и безнравственному поведению, о чем заявил бывший член ордена Эскью Флуарак из Безье; сначала Флуарак подал жалобу королю Арагона, но тот не дал ей хода, и тогда Флуарак отправил жалобу королю Франции. Равнодушные к славным героическим деяниям рыцарей Храма в Святой земле, обвинители интересовались исключительно извращениями, которым предавались храмовники в своей повседневной жизни после возвращения во Францию. Были ли тамплиеры и в самом деле еретиками, идолопоклонниками, святотатцами, содомитами? В глазах простого народа они оказались полностью дискредитированы. Люди стали говорить: «пьет как тамплиер», а в Германии визит к проституткам стал называться «походом в храм». Слухи были подкреплены всплывшими позже признаниями тамплиеров, полученных, по правде говоря, при помощи искусно заданных «вопросов»: «Если естественная горячность побуждала кого-либо к невоздержанности, давали ли ему разрешение остудить ее с другими братьями?». «Показав мне цветную картинку в молитвеннике, где было изображено распятие, брат Робер велел мне плевать на Христа. А так как я испугался, — свидетельствует старый священник из Пикардии, принятый в орден, когда ему почти сравнялось семьдесят, — я в ужасе закричал: “О святая Мария, зачем же это? Я отдал вам все свои богатства, все сорок ливров доходу, что приносит моя земля, а вы еще хотите заставить меня совершить такой грех? Никогда”. Тогда брат Робер сказал: “Ладно, принимая во внимание ваш возраст, вас избавят от этого испытания”».
После таких признаний разразился неслыханный скандал, и ордену были немедленно предъявлены обвинения.
Инициаторы процесса извещали простонародье только о признаниях, которые были выгодны им, т. е. о тех, что были сделаны во спасение жизни, однако подлинные сведения, полученные во время допросов тамплиеров, хранились за семью печатями.
По сути, начало «делу тамплиеров» было положено в 1291 г., когда вместе с падением Акры погибают ее последние защитники-крестоносцы из ордена Храма: после этого орден оказался никому не нужен. Некоторое время папа лелеет мысль о новом крестовом походе и в связи с ним — о слиянии орденов тамплиеров и госпитальеров, но Великий магистр де Моле категорически противится такому замыслу. Будучи военачальником, под началом которого — огромное войско, князем, не имевшим княжества, зато владевшим землями ордена, Великим магистром, могущество которого не уступало власти кардинала, он зубами и когтями цеплялся за свою автономию. При этом магистр забыл, что орден должен жить на пожертвования верующих, а исключительно щедро верующие жертвовали на крестовые походы, и только на крестовые походы. А орден, став к этому времени мощной финансовой структурой, уже начал наслаждался своим богатством. Первый публичный скандал вокруг ордена вспыхнул после того, как тамплиеры отказались выделить необходимую сумму для выкупа Людовика Святого: в 1250 г. сенешаль Шампани Жан де Жуанвиль вынужден был подняться на борт галеры храмовников с топором в руках, чтобы заставить членов ордена раскрыть сундуки, где хранилась военная казна.
Однако вовсе не финансовые причины побудили короля Филиппа IV Красивого начать наступление на орден; разумеется, после процесса над тамплиерами ему досталось немало добра осужденных, но он быстро передал его госпитальерам — с условием, что те соответствующим образом реформируют свой орден…
Известно, что, получив жалобу на храмовников, Филипп IV начал давить на папу, чтобы тот позволил ему покончить с неугодным орденом. Но Климент V медлил: он был заинтересован в слиянии двух орденов или даже в новом крестовом походе, но никак не в судебном процессе. Желая показать, что во Франции власть его равна императорской, Филипп Красивый решил провести судебный процесс самостоятельно и быстро. У него уже был опыт столкновения с папой Бонифацием VIII, пожелавшим сделать папскую десятину — налог, деньги с которого предназначались для оплаты крестовых походов, — постоянной и продолжать получать ее, когда о походах уже не было речи. Другой конфликт Филиппа с Церковью возник, когда папа назначил нового епископа Памье, не получив на это разрешения короля. Тогда король приказал арестовать папского ставленника. Этот конфликт духовной власти и власти светской завершился отлучением Филиппа от Церкви в 1303 г. При поддержке могущественного семейства Колонна советник Филиппа — Гийом де Ногарэ отправляется в Италию и захватывает папу в Ананьи. В обоих конфликтах король утверждал свою власть как в сфере государственных финансов, так и в сфере правосудия. Претендуя также на власть духовную, Филипп решил положить конец увиливаниям Климента V, преемника Бонифация, и, не дожидаясь указаний папы, взял ответственность за арест тамплиеров на себя. Операция проводилась в полной тайне, аресты были проведены во всех командорствах[23], что свидетельствует об эффективности нового государственного аппарата. Оставшись не у дел, папство тем самым проиграло сражение со светской властью, понесло моральный ущерб, что в глазах короля Филиппа вполне могло быть главной целью процесса по делу тамплиеров.
Просидев много лет в застенках и не надеясь больше на поддержку папы, тамплиеры стали отказываться от прежних показаний, утверждая, что не совершали ничего из тех проступков, которые им вменялись; таких приравнивали к вероотступникам и приговаривали к сожжению заживо.
Ни процесс над тамплиерами, ни столкновение с папой не означали, как было заявлено в XIX в., что Филипп Красивый при поддержке легистов с юга Франции стал создателем светского государства. Будучи благочестивым королем, он больше заботится о собственном христианском королевстве, чем о некой светской Франции; все же он стремится выработать нормы поведения своих подданных и преследует всех тех, кто не соответствует этим христианским нормам: ломбардцев, евреев, прокаженных, еретиков и, конечно же, тамплиеров. Он желает быть не просто повелителем своих вассалов и своего королевства, а суверенным государем. Разумеется, это не могло не вызвать противодействия со стороны пап и, как следствие, после его смерти повлекло за собой феодальную реакцию.
Хотел ли Филипп Красивый, чтобы его считали справедливым королем? В памяти людской он остался железным королем, несгибаемым, словно статуя.
СТОЛЕТНЯЯ ВОЙНА ИЛИ СТО ЛЕТ БЕДСТВИЙ
Говоря о Столетней войне, следует скорее иметь в виду не одну войну, а сто лет войн и бедствий, вражду, вспыхнувшую между королем Франции Филиппом VI Валуа и королем Англии Эдуардом III. Конфликт начался в 1337 г. и завершился только в 1475 г. заключением мира в Пикиньи. Дело в том, что, во-первых, за сто тридцать восемь лет стороны ни разу не предпринимали долговременных военных кампаний, гораздо страшнее были иные бедствия, в частности эпидемия чумы, вспыхнувшая сначала в 1348 г., а затем в 1360–1362 гг. Во-вторых, эта война явилась продолжением другого конфликта, возникшего в 1150 г. как следствие брака Элеоноры Аквитанской с Генрихом II Плантагенетом, графом Анжуйским, который вскоре стал королем Англии. Будучи на первых порах чисто феодальным конфликтом, эта война постепенно меняет свою природу, в результате чего по обе стороны Ла-Манша зарождается и крепнет чувство патриотизма, которое во Франции воплощает Жанна д’Арк.
Мир, подписанный Людовиком Святым, не решил основной проблемы, из-за которой возник конфликт, а именно вопроса о западной границе Французского королевства, протянувшейся от Фландрии и ее сукнодельных мастерских до Бретани с ее морскими промыслами и дальше, до Гиени с ее виноградниками. К началу войны фламандцев, бретонцев и гасконцев можно было найти как в одном лагере, так и в другом.
Поделиться книгой: