История Франции

Верденский договор: третье рождение Франции

Смерть Карла Великого в 814 г. возвещает упадок Империи. Его сын и наследник Людовик Благочестивый, прозванный Благодушным (от «благая душа», т. е. «высокое рождение»), приказал выколоть глаза своему племяннику Бернарду, который получил королевство в Италии и пожелал сохранить его за своими потомками; после этого Людовику пришлось покаяться и сделать солидное пожертвование церкви в Аттиньи. Церковь навела порядок в делах.

Империя Каролингов являлась римской только внешне, в ней не было ни римской планировки, ни вилл, ни сети городов и дорог, ни чиновников городского управления, а только магнаты-землевладельцы, графы, которые гораздо больше напоминали варварских вождей, нежели чиновников в организованном государстве.

Только высшие иерархи каролингской Церкви играли роль тех, кто призван воплотить в жизнь идеал универсалистской империи: например, Агобард, епископ Лионский, требует повсеместного введения христианского законодательства, чтобы заменить им местные обычаи франков. Что касается императора, то он теперь является не просто наследным государем, главой народа франков, но лицом наполовину сакральным, помазанным по милости Божьей, дабы править Империей и защищать Церковь.

Вмешательство Церкви в мирские дела проявляется совершенно ясно: в 833 г. она низлагает Людовика Благочестивого за то, что тот пожелал выделить часть земель и передать их в качестве королевства своему третьему сыну Карлу, рожденному от своей второй жены Юдифи. Отлучение не только стало результатом заговора, составленного двумя старшими сыновьями Людовика, но и означало претензии Церкви на контроль за функционированием Империи и господство над светской властью.

Так духовенство предвосхитило папство в создании теократической концепции власти. Государство больше не было отделено от Церкви, оно само становилось ее частью, образуя «единое тело, коим управляют два верховных суверена, король и священник».

Государство становилось органом духовной власти.

Для укрепления этой власти в середине XI в. Исидором Меркатором были изданы декреталии (ложные), согласно которым, в случае покушения мирских властей на прерогативы Церкви, епископы имели право обращаться к папе за помощью. Чуть позже, в тексте так называемого «Константинова дара» — еще одной фальшивки, — будет указано, что император обретает легитимность лишь в том случае, если он получил корону и благословение лично от папы, ибо, согласно тексту, император Константин передал папе власть над своими землями. Такие документы, помимо прочего, могли стать основой для существования церковных государств. Доказательства подложности «Константинова дара» были обнаружены только в эпоху Возрождения.

Получается, что папство претендует на гегемонию в западноевропейском обществе не столько по его собственной инициативе, сколько по инициативе епископов.

После смерти Карла Великого в 814 г. в Европе сформировалась теократическая власть, главой которой был признан император; однако истинным хозяином положения стремилось стать духовенство. Конфликты между Людовиком Благочестивым и его сыновьями повторяли ссоры, происходившие между потомками Хлодвига. Династия Каролингов пришла к тому же финалу, что и династия Меровингов.

Язык и самосознание нации

Верденский договор 843 г. о разделе Империи является по-настоящему переломным моментом в истории Запада. О единстве больше не может быть и речи, отныне существуют три разных королевства: Франция, где королем стал Карл, Германия, где правит Людовик, и между ними — узкое буферное государство, вытянувшееся от Фландрии до Адриатики, где правит Лотарь, сохранивший титул императора.

Договор, заключенный в Вердене, впервые в истории был составлен не на латыни, а на французском и немецком, т. е. на тех двух языках, которые были понятны большинству солдат, присутствовавших на церемонии подписания.

Этот документ стал свидетельством о кончине Империи, хотя имперская идея продолжала жить, и одновременно — новым свидетельством о рождении Франции, Германии и даже Италии. Для Франции это событие стало третьим рождением страны, после восстания Верцингеторига и создания государства Хлодвига.

Когда речь идет об истории образования французских границ, то констатация факта составления Верденского договора одновременно на немецком и французском языках часто служит доказательством того, что именно с этого момента начинается собственная история для каждой из двух стран. Однако в данном случае не стоит преувеличивать роль языка: речь идет лишь об эффекте исторической памяти. Ибо при установлении границ между государствами фактор языка стал приниматься в расчет гораздо позднее, а именно в XIX в.; пример Швейцарии, Нидерландов, Австрийского Императорского дома свидетельствует о том, что языковой вопрос нисколько не повлиял на их возникновение как государств, а затем как наций. Накануне Французской революции области, где говорили по-фламандски, являлись частью Франции, а франкоязычные графство Эно и княжество Льежское входили в состав Священной Римской империи.

Совершенно ясно, что выдвижение языкового фактора как основы национальной идентичности нанесло бы вред созданию «французского единства». В соглашениях XVII в., где речь идет о Лотарингии, языковые различия вообще не упоминались ни в одном из протоколов.

Языковая аргументация, заодно с картографической, стала использоваться в качестве оружия именно в Германии (а затем и в Центральной Европе), главным образом в XIX и XX столетиях.

В 1870 г., отвечая Т. Моммзену на вопрос относительно Эльзаса и Лотарингии, Фюстель де Куланж писал: «Не раса и не язык разделяют нации. Когда люди связаны общностью идей, интересов, привязанностей, воспоминаний и чаяний, они сердцем чувствуют, что составляют единый народ».

Французская республика остается верной этому принципу, даже если в последние десятилетия во имя права на различие некоторые регионы и сообщества склонны подчеркивать злоупотребления, проистекающие из централизации и всеобщей унификации правил, обычаев, законов, территорий или языка.

Обязательное использование французского языка в делопроизводстве восходит к 1539 г., когда Франциск I принял ордонанс Вилье-Котре. По правде говоря, целью данного ордонанса были запрет на употребление латыни и предписание использовать вместо нее родной язык. Но в течение двух следующих веков королевская власть использовала этот документ, чтобы лишить Церковь ее бывших привилегий и установить главенство французского, языка французской администрации, особенно в тех провинциях, где родной язык мог стать источником сепаратизма, — в Эльзасе, во Фландрии или в Руссильоне во времена Людовика XIV.

После революции 1789 г. задачей новой власти стало сплочение народа: чтобы разъяснить смысл новых законов, депутат Луи Ру предлагает перевести их на местные наречия, сделав таким образом понятными для всех. Это предложение было, по сути, отклонено, поскольку посланные в провинции представители новой власти увидели, что местные языки являются не просто пассивным препятствием для проникновения новых идей, а подлинными очагами сопротивления, рассадниками контрреволюции. «Федерализм и суеверия говорят на нижнебретонском; эмиграция и ненависть к Республике говорят по-немецки; контрреволюция говорит по-итальянски, а фанатизм говорит на баскском языке», — писал во II год Республики Барер. Отказавшись от борьбы с местными наречиями, он предлагает назначить в каждую коммуну учителя французского языка, «чтобы тот мог обучать народ чтению и вслух зачитывать законы Республики».

Норманнские нашествия и их масштабы

Конец эпохи Каролингов, наступивший на фоне нашествий захватчиков, в том числе норманнов, был одним из тех эпизодов французской истории, когда повсюду царило чувство беззащитности.

Разумеется, поскольку норманны грабили прежде всего богатства Церкви и ее монастырей, то свидетельства об этом в основном и чаще всего оставляли клирики, и видели они лишь насильственную сторону этих нашествий. Эрментарий, монах монастыря св. Филибера в Нуарму-тье, рисует жуткую картину, относящуюся к середине IX в.: «С моря приходят все новые и новые норманнские суда, бесчисленных норманнских воинов становится все больше и больше; и повсюду — убийства, поджоги, разрушения, пожары, жертвами которых становятся христиане… Норманны берут приступом все города, стоящие у них на пути, и никто не в силах противостоять им: Бордо, Анже, Тур, равно как и Орлеан, разрушены. Прах многих святых мужей развеян по ветру. Нет ни одной деревни, ни одного монастыря, которые не подверглись бы разграблению; повсюду жители спасаются бегством, и редко кто осмеливается сказать: “Оставайтесь, оставайтесь, сопротивляйтесь, боритесь за свой край, за своих детей, за свою семью”. Вялые, словно впавшие в спячку, занятые взаимными распрями, они платят дань, чтобы выкупить то, что должны были бы защищать с оружием в руках, и бессильно взирают на гибель христианского государства».

Согласно сложившемуся стереотипу, норманны — это пираты, не знающие иных законов, кроме убийства и безудержной жестокости.

Чаще всего они прибывают летом, группами от тридцати до ста кораблей разом, но иногда и больше; например, в 885 г. для штурма Парижа приплыли одновременно более двухсот судов. Из чувства досады они могут сжечь опустевшее аббатство, если видят, что монахи вынесли из него все ценное. Затем, если на дворе стоит плохая погода, они разбивают лагерь, дожидаясь случая снова тронуться в путь, — все это представляет собой первый этап на пути к оседанию в стране.

Что касается франков: если вначале, они, потрясенные и бросавшие оружие во время этих внезапных нападений, соглашаются платить дань, то постепенно собираются с силами — ведь выкуп служит приманкой и норманны могут приходить за данью снова и снова. В 845 г. Рагнар Лодброг, находящийся при дворе короля Орика, хвастается, что он никогда не видел такой богатой земли, как Франция, и населения, способного настолько плохо защитить себя. В самом деле, когда в 882 г. крестьяне из окрестностей аббатства Прюни, не имея воинского опыта, решили защитить аббатство, все они были вырезаны.

Начало организованному и систематическому сопротивлению положил Карл Лысый: он приказал укрепить мосты и построить замки (castra), чтобы защитить долину Сены, затем долину Луары, а также городки Сен-Ваас, Сент-Омер и т. д. В совокупности эти защитные меры оказываются эффективными, поскольку норманны не собираются вести осадную войну, и паника, охватившая людей, постепенно сходит на нет.

Пока шведы или варяги нападали на русские земли, норманны или викинги, преимущественно норвежцы и датчане, совершали набеги на Ирландию, прибрежные районы Северного моря и Ла-Манша, а некоторые обогнули Испанию и добрались до Италии. В 878 г. некоторые из них вынудили Альфреда Великого признать за ними часть Англии; в 911 г., согласно договору, подписанному в местечке Сен-Клер-сюр-Эпт, Карл Простоватый уступил им земли в низовьях Сены, отныне именуемые «Нормандией», и даровал их вождю Роллону титул герцога. Чтобы лучше интегрироваться в мир, который он только что подчинил, Роллон принял крещение, что вполне можно рассматривать как политическое решение.

Сегодняшние историки склонны считать драматизм описанных норманнских нашествий относительным, так как цифры, приводимые хронистами, выглядят фантастично; напротив, историки находят в этих нашествиях положительные стороны, в том числе и потому, что существовавшие обмены со Скандинавией стимулировали рост экономики[11].

Отплывшие в 1066 г. из Нормандии воины завоевали Англию и привезли оттуда сокровища, позволившие создать такие шедевры романской архитектуры, как церкви Св. Стефана (Сент-Этьен) в Кане или Св. Георгия (Сен-Жорж) в Бошервиле.

Так складываются расхождения, нередко существующие между пережитой историей и Историей, которую анализируют, взирая на нее со стороны.

Более того, норманны привязали Англию к континенту, после того как ее покорил Вильгельм Завоеватель. Речь шла вовсе не об импровизации, как в случае с дальними экспедициями на Сицилию или в другие края. Между Нормандией и другим берегом Ла-Манша существовали многочисленные связи, а после X в. один из потомков Альфреда Великого — король Этельред женился на дочери герцога Нормандского. После смерти датского короля Кнута Вильгельм Незаконнорожденный, прозванный Завоевателем, вмешался в войну, которую вели два сына покойного короля; целью Вильгельма было посадить на трон сына Этельреда — Эдуарда, прозванного Исповедником. Эдуард стал, таким образом, как бы защитником интересов герцога Нормандского, а после смерти Эдуарда Вильгельм Завоеватель высадился в Англии, как он утверждал, по просьбе нормандских баронов (осевших на острове по разрешению Эдуарда Исповедника), чтобы сразиться с Гарольдом: последнего Эдуард вроде бы назначил своим наследником. Назначил силой? В то время как Гарольд еще раньше поклялся признать нормандского короля преемником Эдуарда Исповедника? За время, прошедшее между двумя клятвами, папа склонился на сторону Вильгельма, который высадился со своими отрядами, разбил Гарольда в битве при Гастингсе (1066) и присоединил его королевство к своему герцогству в Нормандии.

Таким образом, нормандские государи — уже связанные кровными узами с Капетингами и признавшие себя их вассалами — правят на острове, который считается заморским владением. Новое королевство формируется по образцу нормандского фьефа; вскоре, перебравшись через пролив, на остров высаживаются клюнийские и цистерцианские монахи, а французский, наряду с латынью, становится там официальным языком. Слияние осуществляется при поддержке папства, поощряющего экспансию французской Церкви в Англию.

Но вскоре этот англо-нормандский конгломерат обретает силу и начинает угрожать королевству Капетингов.

РАСПАД ИМПЕРИИ, УКРЕПЛЕНИЕ ВЕРЫ

Что касается территорий, входивших в королевство Карла Лысого, то историк Лоран Теис писал, что после раздела 843 г. можно говорить «обо всех вещах и их противоположностях»: это рождение феодализма — и в то же время сохранение сильного королевского административного аппарата; распад королевства — и одновременно консолидация западных земель Франции; снижение роли Церкви — и при этом сохранение контроля над королевской властью со стороны епископов; опустошения, привнесенные норманнами — и наряду с этим развитие экономических и особенно культурных обменов; растущее вмешательство папской власти в дела королевства — и вместе с тем рождение галликанства[12].

Франкские короли, будь то Каролинги или Меровинги, всегда распределяли свои владения между наследниками. Потомки Карла Великого сделали то же самое, вплоть до того, что по-настоящему разделили королевство на три части в Вердене в 843 г.

Однако это не означает, что, например, в королевстве франков (Ггапсче) государь обладал всей полнотой власти: государство распадается, общественное устройство дробится, и от этого выигрывают несколько могущественных родов.

Об укреплении аристократии свидетельствует еще ряд явлений, характерных для того времени. В частности, на это указывает рост числа замков: те из них, которые были построены до Х столетия, в большинстве своем возводились для представителей государственной власти, а в Шаранте, например, лишь одна из двенадцати крепостей почти наверняка была фамильным замком; в Провансе и Оверни число фамильных замков увеличивается, при этом неизвестно, защищали ли они своих обитателей от норманнов или от каких-либо других захватчиков. В Шампани, как и повсюду, строительство замков свидетельствует о раздробленности общества и о том, что частные лица присваивают себе административные функции. Власть дробится, несмотря на то что в скором времени несколько родов обретают контроль над ней. С учетом всех этих слабостей становится понятным, что трон мог легко переходить от Каролингов к Робертинам, а передача власти от одной династии к другой могла происходить при нарушении принципа наследственности, который стал соблюдаться лишь после Гуго Капета. Согласно свидетельству Рихера Реймсского, современника Капета, Гуго не скрывал, что действовал преступным путем и не по закону сместил Карла с трона его отцов, чтобы самому стать королем. Однако, придя к власти, он, тем не менее, быстро восстанавливает наследственный принцип, приказав короновать и помазать своего сына Робера.

Короли, будь то Каролинги или Робертины, больше не имеют никакого влияния на землях к югу от Луары: франкские короли более не появляются ни в Гаскони, ни в Оверни, ни в Септимании. Именно поэтому, когда через много лет начнется крестовый поход против альбигойцев, он вызовет у южан настоящий шок. И даже к северу от Луары власть королей весьма незначительна… Население учится, таким образом, обходиться без короля: вместо него законы устанавливает местный граф.

Еще одна характерная черта этой эпохи, безусловно, состоит в том, что с исчезновением армии рабов и при нехватке рабочей силы крупные земельные угодья остаются необработанными; а кастеляны (администраторы замков) или другие графы стремятся в первую очередь контролировать людей, находящихся в их власти, а не приобретать или сохранять земли, с которыми они не знают, что делать.

Церковь снова раскалывается: она делится на священнослужителей, живущих среди мирян, и монахов, живущих в монастырях и претендующих — как, в частности, Одилон из Клюни — на звание вождей христианства. В самом деле, епископы были слишком тесно связаны с мирской жизнью, а иногда даже полностью в нее инкорпорировались, например, в Марселе и Антибе два брата вместе управляли неделимым поместьем: один как сеньор этой земли, а другой — как прелат. Эти епископы все больше и больше вели себя как рыцари. Обратная волна борьбы за чистоту и уважение духовных ценностей рождается, таким образом, не в соборах, а в монастырях.

На смену свв. Бенедикту и Колумбану, стоявшим в VI в. у истоков монашеского движения, в IX столетии приходит новый святой Бенедикт, основатель аббатства в Аниане, который реформирует организацию монастырской жизни. Первым из монашеских орденов, созданных таким образом, с центральной обителью и многочисленными ответвлениями, стал орден бенедиктинцев в Клюни. Само Клюнийское аббатство основано в 909 г. графом из города Макон, а первым его аббатом стал Бернон; чуть позже аббатом становится Одилон.

В Клюни, как и в других обителях, монахи ограничивались проведением непрерывной литургии. Принимая во внимание жестокость, царившую в миру за стенами монастыря, и за неимением возможности соблюдать евангельские заповеди, требовалось покупать прощение Господа. Это «духовное воинство» (по определению Ж. Дюби) приспосабливало свои правила к мировоззрению аристократии. Монахи не владели ничем, но благодаря богатствам ордена они жили в достатке и не занимались физическим трудом. Любой рыцарь, будь он образцом мужества или, наоборот, кровожадности, мог, таким образом, не унижая себя, превратиться в образец добродетели.

В скором времени кровопролитные войны и столь же убийственные сведения счетов привели к тому, что, по словам Рауля Глабера, «в тысячный год от Страстей Христовых епископы, аббаты и другие преданные делу святой веры мужи стали созывать церковные соборы, прежде всего в области Аквитания… для восстановления мира и поддержания веры». Утверждали, что на юге королевства королю повиновались еще менее, нежели где-либо в иных краях. Первые соборы, созванные с целью примирения сторон, состоялись в местечке Шарру (в области Пуату), а затем в Нарбонне, в 989–990 гг.; клирики призывали рыцарей, чтобы те, положив руку на святые мощи, приносили клятву соблюдать «Божий мир».

«Я не буду вторгаться ни в одну церковь ни под каким видом… ни в огороженные хранилища. Я не буду нападать ни на клирика, ни на монаха; я не стану грабить и не буду захватывать в плен ни крестьянина, ни купца, ни паломника, ни женщину благородного рода».

Вскоре во время войн будет объявляться «Божье перемирие»: оно обычно устанавливалось вечером в среду и длилось до зари следующего понедельника. Но кто же на деле соблюдал это перемирие?..

Итак, стремление внести изменения в церковную жизнь могло появиться со стороны как епископов, так и монахов. Клюнийские монахи были поставлены в прямое подчинение к папе. Однако все эти предложения по изменению существующих порядков оставались условными, пока главная инстанция христианского мира, а именно сам папа, не желала взять их в свои руки: первым, кто стал осуществлять церковную реформу, был Григорий VII.

ФЕОДАЛЬНАЯ СИСТЕМА, СЕНЬОРИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК

В период окончания эпохи Каролингов и после него происходит распад двух общественных основ — государства и собственности.

Государственная власть воплотилась в варварском короле, который устанавливает порядки на основании собственных законов. Больше нет границы между общественной и личной сферами. Личная зависимость человека от человека, напоминающая клиентелу времен Римской империи, приходит на смену всем прочим институтам. Связанные клятвой личной верности, дружинники составляют настоящий инструмент для ведения войны и завоеваний, и король дарует графский титул самым верным из них. В свою очередь, графы связаны личными связями с теми, кто им служит, — со своими вассалами. В обмен на преданность вассалы получают земли — единственное богатство в экономической системе, где наличные деньги являются редкостью; и право пользования землей становится бенефицием вассала. Бенефиций, который вассал держит от своего сеньора (senior), именуется «фьеф». Клятва верности вассала и передача ему бенефиция являются договором, который регулирует отношения между людьми таким образом, что власть государства растворяется и исчезает.

Важно подчеркнуть именно военный характер сложившегося строя. Вассал — это прежде всего воин: он сражается верхом на коне, вооруженный копьем, мечом и щитом. Рыцарь — это всадник, принявший торжественное посвящение, т. е. принявший оружие во время символической церемонии, составными частями которой были следующие действия: обряд омовения, удар по затылку (куле) от посвящающего, а затем имитация поединка с манекеном.

Созданное в атмосфере беззащитности, сопровождающей нашествия захватчиков и раздоры между наследниками правящей династии, владение сеньора напоминает государство в миниатюре, где верность покупается на аукционе. В эпоху, когда по всей стране как грибы растут замки, обеспечивающие безопасность и власть своего владельца, каждый граф живет обособленно. С самого начала феодальный строй выглядит как система покровительства и одновременно как система иерархического подчинения, когда вассал подчиняется своему сеньору. В ходе церемонии оммажа — обряда клятвы верности, — вассал преклоняет колени в знак подчинения, но подчинения добровольного. «Я желаю этого», — произносит он, чтобы затем, согласно требованиям ритуала, принять ответный жест. Поцелуй в губы свидетельствует о равенстве плоти договаривающихся сторон, которые становятся одновременно родственниками, связанными между собой присягой подчиненности. «Я клянусь честью, что буду верным», — говорит вассал. Рождается определенная форма солидарности, сопровождающая брачные союзы, и вскоре горизонтальные связи пересекаются со связями вертикальными. При таком порядке король становится всего лишь первым сеньором среди других сеньоров, сюзереном, однако его суверенитет лишен своего содержания. Первые короли из династии Капетингов, носящие верховный титул государя, де-факто являются лишь сюзеренами, которые пытаются спасти то, что осталось от суверенной власти, и «под маской феодалов» стремятся вновь наполнить содержанием королевские прерогативы.

Как и государство, собственность также пребывает в состоянии дробления, и этот процесс является второй характерной чертой феодальной эпохи. Рабство исчезло, на смену ему пришла система пожалованных земель, которые, в конце концов, становились пожизненной собственностью, а затем — наследственной. Это была своеобразная аренда (байль), за которую держатель цензивы[13] ежегодно выплачивал сеньору ценз[14]; данная форма владения, отличная от собственности, сводила права сеньора к праву требовать от своего ленника определенных услуг (эминентное право). Такая форма сеньориального владения представляет собой способ эксплуатации земли и людей и позволяет ее хозяину, сеньору, диктовать свою волю вилланам, в большинстве своем крестьянам, но также и жителям городов.

Земельные владения сеньора обычно делятся на две части: с одной стороны, главное хозяйство (домен) и резервная запашка, а с другой — крестьянские наделы (мансы). Держатель обязан выполнять для своего сеньора феодальные повинности и услуги, главным образом в форме ежедневной работы и барщины. Таким образом, хозяйство сеньора представляет собой, по определению Марка Блока, «обширное предприятие, совмещающее в себе ферму и мануфактуру, но главным образом ферму, где в большинстве случаев работники вместо денежной оплаты получали земельные наделы».

Со временем значение барщины уменьшается: в деревне Тиэ, например, она сокращается со 156 дней до 10 и до 20 или 30, если в мансе живут несколько семей. Причина в том, что сеньор все чаще сокращает барскую запашку, превращаясь в рантье, сдающего землю в аренду.

В течение трех или четырех веков, наступивших после окончания эпохи Каролингов, а именно к 1200 г., происходит крупное изменение: сеньор сосредотачивает в своих руках все судебные функции. Он присваивает себе бан, т. е. право повелевать нижестоящими. Как пишет Марк Блок, в 1319 г. управитель одного из пикардийских сеньоров, посылает некоего крестьянина рубить лес. Это вовсе не барщина: работа будет оплачена по таксе «рабочего». «Мужчина отказывается, и суд сеньора приговаривает крестьянина к штрафу, так как крестьянин выказал неповиновение. Изменения в системе отправления правосудия происходят параллельно с формированием сеньориальных монополий: монополия на водяную мельницу; баналитет[15] на печь и пресс, которыми крестьяне обязаны пользоваться за плату. Право вершить суд сочетается с правом осуществлять публичную власть и вводить новые повинности, такие, как десятина, т. е. десятая доля, или “помощь”, которая становится постоянной и фиксированной величиной, при условии ее ограничения, т. е. установления пределов этого налога, ставшего ежегодным».

Таким образом, сеньор, держащий бан, устанавливает для торговцев плату за пользование дорогами или пошлину за перевозимые товары — иными словами, всяческие поборы, которые крестьяне именуют «плохими обычаями». Однако они не могут избежать всех этих выплат, в отличие от обладателей аллодов [16], которые остаются независимыми вилланами и не подпадают под власть сеньора-землевладельца.

В XI столетии в области Понтье держатели аллодов могут обладать до половины земель, в то время как в соседней области Вермандуа — всего лишь десятой частью.

Дальше всех от держателей аллодов стоят потомки несвободных крестьян каролингской эпохи; вместе с другими крестьянами, находящимися в личной зависимости, они именуются сервами. В области Масоннэ сервы составляли остаточную группу населения. А как обстояло дело в других местах? Происходит дифференциация, и в большей степени экономическая, чем юридическая дифференциация между живущими в деревне вилланами, крестьянами, селянами, деревенскими жителями — т. е. теми, кто вынужден жить в деревне постоянно. Эти жители, как свободные, так и несвободные, должны платить особые пошлины — фор-марьяж, если хотят жениться, и менморт, когда хотят получить наследство. Их зависимое состояние выражается в том, что, если они без согласия своего господина захотят покинуть его, тот имеет право преследовать их на чужой территории. В Пуату, как и в Шампани, количество сервов весьма значительно; но их почти нет в Нормандии… Таким образом, все крестьяне находятся в зависимости от сеньора, но зависят неодинаково — в большей или меньшей степени, а их отношения с господином вовсе не обязательно враждебные. Ведь владелец замка защищает тех, кто живет на его землях, судит их тяжбы и поддерживает мир.

Скоро, в XIII и XIV столетиях, в результате кризиса доходности во владениях сеньоров меняются социальные отношения и сам феодальный строй.

Но в XII в. распределение функций между сеньором и крестьянином остается прежним, к ним требуется добавить только функцию клириков. Как свидетельствует поэт Этьен де Фужер, общество состоит из трех категорий людей.

Клирик неустанно молится за всех, Рыцарь неустанно защищает всех, А крестьянин пашет и трудится за всех.

В данном случае речь идет не столько о порядке, закрепленном в государственном законе или хартии, сколько об изменяющейся системе элементов, связанных между собой. Можно выделить ряд признаков, характерных для этой системы.

Прежде всего, власть имущие обладают собственностью на землю и на людей, живущих на ней и обрабатывающих ее. Характерная особенность серва — в том, что он привязан к земле; кроме того, понятия «крестьянин» как такового не существует, и люди четко различают категории земледельцев, исходя из их юридического статуса (servi, colliberti и т. п.) и типа проживания (agricolae, rustici, coloni и т. д.). Термин «домен» (dominium) обозначает социальные отношения, в результате которых устанавливаются связи в большей степени между землей и людьми, чем между крестьянами и сеньором.

Второй характерный признак — существование добровольно созданных родственных связей, играющих важную роль; наиболее известной из таких форм было крестное родство, но значительное место занимали также оммаж, а также иерархическая цепочка вассалы — свободные люди — министериалы.

Третья характерная черта феодального строя — наличие своеобразной экономической системы, совмещающей в себе войну и торговлю.

И наконец, наиболее важной чертой феодального строя являются не правовые отношения, а господство Церкви. Последняя осуществляет контроль за всеми элементами системы. Церковь, представители которой приняли обет безбрачия, обладает властью над экономическим производством, родственными связями, культурой, благотворительными учреждениями. Она организует не только воспроизводство населения, но и производственные отношения в феодальной системе (по словам А. Герро) и утверждает свое господство над тремя видами деятельности в обществе: богослужением, военной службой, производством благ, — их же стремятся присвоить себе короли.

Именно в этом кроются причины конфликтов в эпоху феодализма.

Изменения в военном искусстве

В эпоху поздних нашествий захватчиков и становления феодализма разнообразные угрозы, с которыми столкнулись Каролинги и их наследники, вынуждают французских королей заново осознать важность такого фактора, как мобильность войск и их многообразие. Отсюда вытекают следующие характерные особенности военного искусства в эпоху рыцарей, когда идет процесс децентрализации власти: преобладание на поле боя тяжелой кавалерии, возрастание роли лучников и арбалетчиков, увеличение количества замков и развитие фортификационного дела — и все это за счет уменьшения роли пехоты. Кавалерист вооружен с головы до ног: согласно распространенному мнению, могучая сила — это сила, закованная в железо. Полное боевое снаряжение закованных в броню людей (armati) весит в среднем 25 килограммов, причем самым дорогим предметом амуниции была кольчуга. Таким образом, армия из 5 тысяч солдат несет на себе 125 тонн железа, стоимость которого в те времена была очень высока. Средневековый рыцарь имеет при себе отряд сопровождающих, вместе они составляют так называемое «копье», куда входят несколько помощников и верховых лошадей. В зависимости от условий сражения и времени года помощники вооружены короткими луками, которые натягиваются от груди, — именно этот лук стал значимым фактором в победе при Гастингсе — или длинными, двухметровыми луками, которые натягиваются на уровне уха. Стрела из такого лука может пробить доспех и насквозь пронзить коня; длинный лук был оружием побед английских лучников в начале Столетней войны. Однако совершеннейшим оружием стал все же арбалет, стрелы которого пробивали шлемы и кольчуги; Людовик VI стал первым королем, раненным тяжелой арбалетной стрелой (болтом), Ричард Львиное Сердце был убит одной из таких стрел. В глазах Церкви стрелки из арбалета являются изгоями, которые ничем не лучше еретиков; арбалетчики быстро становятся профессионалами, и их единственный недостаток заключается в том, что они стреляют очень медленно: за то время, пока они делают один выстрел, из двухметрового лука можно выпустить шесть стрел.

Еще одним свидетельством могущества рыцаря является замок, который, по выражению Оттона Фрейзингенского, он может «привязать к хвосту своего коня». Бурное строительство замков является новшеством по отношению к уже существовавшим фортификационным сооружениям, таким, как римские лимесы. Разумеется, замки строились и раньше, однако начиная с Х в. это строительство характеризуется тремя особенностями: замков строят много, они небольшие по площади, зато высокие. Замки настолько многочисленны, что на севере Франции плотность их может достигать соотношения один замок на каждые 15 квадратных километров. Сначала замки возводятся из дерева, но затем строители переходят на камень. Замки строятся на холмах, чаще всего вдали от селений и деревень. Их строят самым основательным образом, с высоким донжоном и круговыми крепостными стенами; такие замки невозможно ни поджечь, ни взять штурмом. Впрочем, искусство ведения осады также продвинулось вперед благодаря катапультам и требушетам: эти метательные машины могли забрасывать снаряды весом в 250 килограммов на расстояние до 300 метров; в то же время в операциях все чаще применяется саперное искусство, ведутся подрывные работы, используются тараны.

Однако характер ведения войны меняется с появлением пороха. Победа пеших лучников в битве при Креси в 1346 г. положила конец атакам тяжелой кавалерии, оказавшейся уязвимой для стрел. Появление в XV в. пушки и ружья означает конец эпохи лучников; тем не менее топор, а затем и копье успешно использовались в новых условиях — когда боевые действия были перенесены с равнин в горы. Пикинеры выстраивались «ежом», как это делала когда-то македонская фаланга, но, в отличие от последней, сохраняли маневренность.

Фундаментальные перемены произошли в XV в. во время итальянских походов Карла VIII, когда наряду с транспортировкой пушек на поле боя впервые были развернуты три рода войск: пехота, кавалерия и артиллерия.

ПОДЪЕМ ПАПСТВА

Призыв к крестовому походу

Призыв к крестовому походу, озвученный в 1095 г. на Клермонтском соборе папой Урбаном II, затронул весь христианский мир. Но первоначально большую часть выступивших в поход крестоносцев составляли франки. И много лет спустя, когда речь заходит о завоевании Иерусалима, мусульмане вспоминают именно о франках. Падение Акры в 1219 г. означало конец эпохи Крестовых походов, однако воспоминание о них остается: в XVI столетии войну Филиппа II против Османской империи называют Девятым крестовых походом.

Решение о начале крестового похода было принято в Пьяченце вместе с другими решениями, которые касались проведения духовной реформы в христианском обществе. К этому времени папа не только отлучил от Церкви короля франков Филиппа I за нарушение церковных предписаний о браке, но и обрушил свой гнев на тех, кто не соблюдал «Божий мир». Однако призыв к походу имел гораздо более далекоидущие цели…

Дело в том, что «Божий мир» не распространялся на неверных, и, поскольку у нас нет точного текста речи, произнесенной Урбаном II, приходится констатировать лишь то, что слова о крестовом походе были также призывом начать священную войну: прошли те времена, когда такая война (джихад) была монополией мусульман. В отличие от Иисуса, Магомет никогда не проповедовал отказ от применения силы. Христианство же с большим трудом включило войну в свою доктрину. Первым это сделал Блаженный Августин: он начал с того, что узаконил «справедливые» войны — они считались таковыми, когда речь шла о необходимости защищать свою родину, в данном случае христианское сообщество. На основании этого постулата в IX в. папа Лев IV призвал оказать сопротивление сарацинам. Папы неоднократно напоминают о духовном вознаграждении, ожидающем тех, кто умрет, защищая Церковь. Еще одно основание сделать «справедливую войну» законной состоит в том, чтобы рассматривать ее как антипод завоевательной войны — которой считался джихад, — т. е. как войну за освобождение или за восстановление попранного права; участники такой войны получают право убивать, ибо таким образом они карают злодеев. Военная кампания становится богоугодным делом, крестовым походом, с тех пор как сам папа, Его Апостольское Святейшество, лично выступает с инициативой крестоносной войны.

Зачем нужен крестовый поход? Чтобы освободить восточных христиан (а не Святую землю), находящихся в тяжелом положении, ставших жертвами турок и арабов, помочь их борьбе за сохранение влияния в ближневосточном регионе, так как после битвы при Манцикерте, в которой византийская армия потерпела сокрушительное поражение от турок, последние обосновались на границах Арабского халифата, уже пребывавшего в состоянии распада. В 1071 г. турки захватывают принадлежавший египетскому халифу Иерусалим, и для христианских паломников дорога к святыням становится все более опасной. И тогда, вернувшись из паломничества, отшельник из Амьенского диоцеза по прозвищу Петр Пустынник, решил, что настало время проложить паломнический путь силой: будучи пламенным оратором, он рассказал собравшимся в Клермоне, что, когда он был в Святой земле, к нему во сне явился Христос и приказал ему вернуться на Запад, чтобы по случаю созыва собора испросить у папы разрешения организовать военную экспедицию.

Такова традиционная версия происшедшего, которая ставит перед нами ряд вопросов. Прежде всего, отмечается, что просьбу о помощи к папе отправили вовсе не восточные христиане, а византийский император. Вторжение крестоносцев, которых именуют франками, становится для восточных христиан настоящим потрясением, поскольку происходит оно в то время, когда мусульмане начали проявлять к христианам терпимость и те перестали чувствовать себя гонимыми: угрожали Гробу Господню исключительно войны — между арабами и турками либо между одной из этих сторон с Византией. Кроме того, отметим, что хотя официально выступление в поход должно было начаться лишь через год после окончания собора в Клермоне, уже 15 августа 1096 г. под стенами Константинополя стояли рыцари, прибывшие с севера Франции, — видимо, они выехали раньше, чем папа обнародовал свой призыв. «Так хочет Бог!» — кричала толпа, приветствуя Петра Пустынника и Урбана II.

Но разве люди, подогреваемые проповедниками, не стекались в крестоносное воинство из самых дальних уголков? Красный крест, который уходящие в поход нашивали на одежду на груди, означал, что они отправляются в искупительное паломничество и готовы умереть в пути. Отпущение грехов было обещано всем, кто умрет до того, как дойдет до Иерусалима, и вознаграждение — тем, кто дойдет до цели. Мистический порыв, влекущий крестьян из Оверни — а затем и из других краев христианского мира в неведомую даль, остается загадкой, которую частично объясняют лишь другие бурные и непредвиденные устремления последующих веков. В самом деле, речь идет скорее о вооруженном паломничестве людей, отправившихся искупать грехи, а не о военной операции по отвоеванию Гроба Господня. Но проходит это мероприятие в форме крестового похода, в котором участвуют четыре или пять армий фанатиков под руководством нескольких баронов.

Есть и другая проблема: известно, что крестьяне, которые откликнулись на призыв папы, во время марша на Иерусалим завидели в районе Никеи турок; пренебрегая всяческими предупреждениями, крестьяне бросились на них и были убиты все до единого. Удачливее оказались рыцари: во время войн с мусульманами, в которых многие из них принимали участие в Испании, они приобрели необходимый опыт и открыли себе путь к Иерусалиму.

Продвижение и первого, и второго отряда сопровождалось массовыми убийствами: сначала в Германии их жертвой стали евреи, которых захотели насильственно обратить в христианство, а затем — в Иерусалиме — мусульмане. «Христиане в полной мере пользовались своим правом победителей; жестокость свою они оправдывали возвышенными духовными целями. Повсюду в воздух взмывали отрубленные головы, отсеченные ноги, оторванные руки, рассеченные на части тела. Они убивали детей на руках у матерей, стремясь истребить это проклятое племя, — подобно Господу, который некогда пожелал, чтобы были истреблены амаликитяне», — писал во времена Людовика XIV иезуит Луи Менбур.

В представлении арабов крестовых походов как таковых не существовало, а была попытка франков (франжи) уничтожить мусульманские государства: название «христиане» (насрани) они использовали по отношению к тем, кто обладал в исламских странах особым статусом и находился под защитой. Такие неувязки свидетельствуют о том, что обе действующие стороны конфликта совершенно не знали друг друга; рассказ одного копта (египетского христианина) о походе, начавшемся столетие спустя против Вифлеема — яркое тому подтверждение: «Господин аль-Карак истребил там всех жителей, как франков (франжи), так и христиан (насрани)».

К стенам Иерусалима прибыло от двенадцати до тринадцати сотен рыцарей со своими свитами, т. е. в общей сложности от 10 до 15 тысяч человек. Общее же число крестоносцев, покинувших Европу, оценивалось в 150 тысяч: остальные погибли в Германии, Венгрии, Анатолии, а больше всего — в районе Антиохии в Сирии — либо в сражениях, либо от голода и жажды. Но после вступления в Иерусалим (1099), когда великое паломничество было завершено, а цель достигнута, крестоносцы создают государство и избирают его главой Годфруа (Готфрида) Бульонского — к великому разочарованию графа Раймунда Тулузского. После смерти Годфруа его брат Балдуин объявляет себя королем иерусалимским и защитником Гроба Господня, он же делит подвластную ему территорию на герцогства, графства и т. п. и провозглашает себя сюзереном созданных государств: Триполи, Эдессы, Антиохии.

В глазах арабов, как и восточных христиан, все это выглядело как новое завоевание, проводимое с благословения Византийской империи. Но вдохновителем его явилось папство.

Создание франкских государств в Сирии и Палестине также происходило по инициативе папства. Папы хотели, чтобы она затмила собой инициативу Петра Пустынника. Религиозные соображения, подкрепленные идеей того, что франкские рыцари, которые соблюдают на христианском Западе «Божий мир», предложенный Церковью, отправляются в крестовый поход — и тем самым, не мешкая, идут на священную войну — вот что могло действительно поднять престиж Святого престола. По призыву понтифика из различных регионов Европы выступили несколько армий: таким образом, папа, более чем когда-либо, мог ощущать себя главой христианского мира. И заодно становится понятно, почему папство в течение двух веков пыталось спасти эти новые христианские государства, где, на его взгляд, — в отличие от Византии — не было схизматиков. Также становится понятна реакция императора: ведь он, таким образом, ощущает, что лишается гегемонии в христианском мире, которой ему надлежит обладать. Соперничество папы и императора вскоре становится центральным в этой эпопее: к 1250 г. император Фридрих II Гогенштауфен освобождает повторно захваченный мусульманами Иерусалим, и папа, как это ни кажется парадоксальным, отлучает его.

За крестовым походом 1095 г. последовало еще семь походов. Большую, чем другие государи, активность в этих походах проявили два французских короля: Филипп II Август — участник Третьего похода, и Людовик IX Святой — участник Восьмого похода.

Но для мусульман речь, разумеется, шла о том, что христианский мир берет реванш за завоевания, совершенные арабами тремя или четырьмя столетиями ранее. Позднее они станут рассматривать прибытие «франков» в Египет в 1798 г. во главе с Бонапартом как акт возвращения христиан после их изгнания в XIII в. из Сирии и Палестины. И будут уповать на освобождение от вновь созданного государства Израиль, которое смешалось в представлении арабов с Иерусалимским королевством франков и которое, согласно их мнению, в середине ХХ в. должно исчезнуть, так же как когда-то исчезли франкские государства в Сирии.

Кто сказал, что к прошлому следует подходить с позиций «чистой доски» и что надо уметь жить только настоящим?

С точки зрения арабов, у Второго и Третьего крестовых походов вполне современный облик. В фильме «Победитель Саладин» (1963) египетский кинорежиссер Юсеф Шахин показал войну, которая странным образом напоминает конфликт с Израилем и панарабский идеал, воплощением которого являлся Насер. Так, на знамени Саладина — султана Египта и Сирии (кстати, курда по национальности, о чем в фильме не говорится) — изображен орел Объединенной Арабской Республики. Палестина предстает в фильме провинцией, оккупированной врагом, однако там нигде нет евреев. Победой же, позволившей Саладину отвоевать Иерусалим, он обязан арабам-христианам, которые приходят на помощь мусульманам: речь, без сомнения, идет о поддержке, оказанной ливанскими христианами в деле борьбы с Израилем. Добавим к этому, что «рыцарь» Филипп Август оказался далеко не самым храбрым, а хитрость на Востоке всегда позволяет одолеть грубую силу.

Французский король между императором и папой

Новое событие происходит в XI в., когда папа Григорий VII принимает решение реформировать Церковь, дабы та была достойной реформировать мир. Он собирается положить конец вмешательству светской власти в жизнь Церкви и подчинить королей и сеньоров власти Святого престола. В другом своем воззвании (1073) он заявляет, что в политическом плане Церковь представляет собой теократическую монархию, главой которой является папа.

Другими словами, речь шла о том, чтобы сделать класс священников автономным от класса воинов. Таким образом, возникает необходимость провести обновление в среде священнослужителей и четко отграничить их от других категорий населения, и отсюда вытекает борьба за целибат духовенства. Обособление служителей Церкви должно стать основой независимости папства, а право избирать понтифика должно сохраниться за коллегией кардиналов. Таким образом Церковь под руководством Григория VII и его последователей стремится вывести духовенство из-под власти светской аристократии, чтобы затем отнять у императора, королей и сеньоров право назначения и введения в сан (инвеституры) епископов. В случае успеха этой реформы духовная власть больше не имела бы оснований подчиняться власти светской. Более того, она, в свою очередь, могла бы ее контролировать, а это для императора уже было равносильно оскорблению.