Помоги проекту - поделись книгой:
Стив хочет завести семью и детей. Он сменил несколько девушек, но ни одни отношения не переросли в длительные. Он не знает, в чем причина, но теперь, перевалив за сорок, ощущает, что ему, возможно, придется смириться с бездетностью.
У Стива две страсти: автомобили и оружие. Первая помогает добывать деньги, а вторая относится к числу причин, по которым у него нет сбережений. Он владеет приличной коллекцией огнестрельного оружия и регулярно посещает стрелковый полигон. Его приятели в основном ветераны, как и он сам, помешанные на оружии. Самая священная часть Конституции США для них – Вторая поправка: «Право народа хранить и носить оружие». От своих друзей Стив узнал о «Хранителях присяги»[18]. Его позвали присоединиться, как ветерана, и он участвовал в нескольких демонстрациях в защиту Второй поправки, но в последнее время отошел от общественной деятельности.
Политические взгляды Стива складывались из личного опыта и воздействия социального окружения. В целом ему ясно, что страна движется в неправильном направлении. Его дедушка и бабушка выросли в годы Великой депрессии и Второй мировой войны. Жизнь какое-то время была тяжелой, но потом заметно улучшилась, уже в послевоенную эпоху. Следующему поколению, родителям Стива из поколения беби-бумеров, повезло еще больше. Америка была великой страной, в которой качество жизни простых людей заметно возрастало с каждым поколением. Но Стиву и его друзьям этого счастья не досталось. Каким-то образом эпоха процветания закончилась и сменилась эпохой нестабильности. Неправильно, что детям должно быть хуже, чем их родителям.
Мало того: по словам Стива, «космополитическая элита», подчинившая себе американское государство, фактически объявила войну людям вроде него – белым гетеросексуальным мужчинам без высшего образования. Они «заслуживают презрения», как высказалась в 2016 году Хиллари Клинтон: это «расисты, сексисты, гомофобы, ксенофобы, исламофобы». В перерывах между работой Стив чувствует себя одним из наименее влиятельных людей в Америке. Он и его приятели считают, что элите не терпится избавиться от них. Либеральные ученые и политики мечтают о временах, когда люди вроде Стива наконец-то окажутся в меньшинстве по сравнению с «правильными» избирателями. От правых комментаторов он слышит, что элиты активно работают над тем, чтобы приблизить этот день, поощряя иммиграцию.
Хотя его отец был убежденным демократом, Стив предпочитал не голосовать до 2016 года. Ему не нравились кандидаты в президенты. Все изменилось в 2016 году благодаря заоблачному взлету Дональда Трампа, который неожиданно стал основным кандидатом от республиканцев. Стив не полностью разделяет взгляды Трампа, но тот, по крайней мере, выражает в словах чувства Стива и его друзей. Он пообещал «осушить болото и построить стену»[19]. Эти обещания нашли отклик, хотя Стив сомневается, что Трампу позволят их сдержать. Правда, сомнения не имели значения. Стив поддерживает кандидатуру Трампа как противника вашингтонской элиты. Ему приятно наблюдать, как элита корчится под натиском Трампа.
Стив не революционер. Он не хочет уничтожить государство и перекроить общество. Он хочет, чтобы жизнь вернулась к тем правилам, которые действовали для его родителей, бабушек и дедушек. Именно так он понимает лозунг Трампа «Сделаем Америку снова великой».
При всей ненависти к мейнстримным политикам еще сильнее Стив презирает мейнстримные СМИ. Единственная телепрограмма, которую он смотрит, – это шоу Такера Карлсона на канале «Фокс ньюс». Основным же источником информации для него являются блогеры и ютьюберы, такие же ветераны, как и он сам. Он смеется, когда корпоративные СМИ называют эти источники «фейковыми»: по его мнению, именно такие каналы, как Си-эн-эн, плодят фейковые новости. Со слов Стива, наглядным примером фейковых новостей является нынешняя эпидемия нападений со стрельбой[20]. Большинство придумано и подстроено сторонниками контроля над оружием с целью обратить общественное мнение против Второй поправки. Это вызывает у него негодование; он заявляет, что не потерпит, чтобы государству вздумалось отнять у него оружие. Он готов стрелять, чтобы защитить свое право на ношение оружия. Как любит повторять его приятель Брэд: «Если они так обращаются с нами, когда мы вооружены, что они сделают с нами после того, как обезоружат».
Кэтрин
Приблизительно через год или два после того, как Дональд Трамп поразил мир своим избранием в президенты, когда наши политические элиты все еще пытались осознать этот шокирующий поворот событий, у меня состоялся интересный разговор с одной их представительницей. «Однопроцентница» Кэтрин живет в Вашингтоне, округ Колумбия, и имеет обширные связи как среди богатых филантропов, так и среди признанных и начинающих политиков. Она часто выступает посредником между двумя группами. Кто-то сказал ей, что несколько лет назад я опубликовал прогноз, предсказывающий грядущую нестабильность в США, и она захотела узнать, на чем основан этот прогноз. В частности, она хотела понять, почему так много людей проголосовало за Трампа в 2016 году.
Я, как обычно, начал рассказывать ей о движущих силах социальной и политической нестабильности, но едва дошел до первого фактора, обнищания масс, как меня прервали.
– Какое обнищание? – возразила Кэтрин. – Жизнь никогда не была лучше, чем сегодня!
Она посоветовала мне прочитать только что опубликованную книгу Стивена Пинкера «Просвещение продолжается» и изучить графики на веб-сайте Макса Розера «Наш мир в данных». Оба источника, по ее словам, заставят меня переосмыслить мой подход:
– Просто следуйте данным. Жизнь, здоровье, процветание, безопасность, мир, знания и счастье – все улучшается на глазах .
Бедность в мире сокращается, детская смертность снижается, уровень насилия падает. У каждого, даже в самой бедной африканской стране, есть смартфон, поистине невероятное техническое достижение, если сравнивать с предыдущими поколениями.
Кэтрин права во всем. Согласно Максу Розеру 6263, если в 1820 году более трех четвертей людей в мире проживало в крайней нищете, то сегодня от нищеты страдает всего одна десятая часть населения. Десятилетие за десятилетием за два последних столетия мировая бедность неуклонно снижалась, причем темпы ее снижения заметно увеличились после 1970 года.
Но того же Стива не волнует, как изменился показатель бедности в мире с 1820 года – или даже с 1970 года. Так или иначе, снижение бедности после 1970 года связано преимущественно с экономическим развитием Китая. Какое ему дело до этого? Какое значение имеет тот факт, что он богаче большинства жителей Африки к югу от Сахары? Он сравнивает себя не с крестьянином, выращивающим сорго в Чаде, а со своим отцом. Он прекрасно знает, что его поколению выпала худшая экономическая участь, нежели поколению его отца.
Когда Кэтрин говорит, что жизнь никогда не была такой чудесной, она не просто опирается на мировую статистику, но и привносит в ответ личные чувства. Она и люди, с которыми она общается (в основном другие «однопроцентники» и несколько «десятипроцентников»), существенно преуспели за последние несколько десятилетий. Ее собственный опыт согласуется с оптимистичной статистикой, приводимой Пинкером и Розером. Но не таков личный опыт Стива и его соратников по социальной среде. Неудивительно, что эти две группы расходятся во мнениях относительно направления, в котором движется страна.
По мнению Кэтрин, в проблемах Стива виноват прежде всего он сам. В сегодняшней экономике, основанной на знаниях, диплома средней школы недостаточно – для успеха необходимо высшее образование. Еще необходимо соблюдать финансовую дисциплину. Вместо того чтобы тратить деньги на оружие и боеприпасы, нужно завести и пополнять индивидуальный пенсионный счет.
Так кто же прав? Насколько типичен опыт Стива? Вправе ли Стив думать, что Америка движется в неправильном направлении? На такие вопросы может ответить только статистика.
Цифры и факты
Кэтрин признает, что растущее неравенство вызывает беспокойство. Однако, по ее мнению, значение роста неравенства несколько преувеличено; это не та проблема, которая требует безотлагательных действий. Хотя уровень жизни менее обеспеченных людей почти не улучшается, в целом жизнь становится лучше. Экономическая система, основанная на капитализме и свободе рынка, доказывает свою пользу. А наилучшим способом преодолеть неравенство является ускорение экономического роста 64.
Улучшается ли уровень жизни населения США? Проще всего ответить на этот вопрос, оценив доходы домохозяйств. Поскольку наша цель – понять, почему Трамп победил на выборах в 2016 году, давайте посмотрим, как изменялись доходы за сорокалетний период, предшествующий этой дате. 1976 год – хорошая отправная точка для сравнения, в этот год молодой отец Стива уже имел постоянную работу. Он и его жена переехали в новый дом и ждали своего первого ребенка, сестру Стива. Жизнь была хороша и становилась лучше.
По данным Бюро переписи населения США65, средний реальный доход домохозяйства (выраженный в долларах 2020 года с поправкой на инфляцию) увеличился с 61 896 долларов в 1976 году до 89 683 долларов в 2016 году. Он увеличился на 45 процентов – вроде бы неплохо. Однако средний доход нельзя считать надежным показателем, потому что он рассчитывается из доходов бедной семьи, где один кормилец получает минимальную заработную плату (20 000 долларов ежегодно), и доходов богатой семьи, где генеральный директор крупной компании зарабатывает в среднем 16,6 миллиона долларов в год 66. Мы же хотим знать, что происходит с типичными семьями, а не с экстремумами распределения. Значит, нужно оценивать медианный доход, то есть показатель, делящий распределение доходов точно пополам. Бюро переписи населения США любезно предоставляет данные о медианном доходе. С 1976 по 2016 год последний вырос с 52 621 доллара (в долларах 2020 года) до 63 683 долларов, повышение на 21 процент. Не так здорово, как 45 процентов, но все же достойно, правда?
Однако давайте сравним эту статистику доходов семьи с ситуацией по заработной плате. В конце концов, совокупный доход Стива и его матери в 2016 году оказался выше, чем доход его отца в 1976 году, но это объясняется тем, что оба члена семьи работают. Мать Стива нанялась в «Уолмарт» не потому, что ей это нравится, а потому, что без этого заработка она не сможет оплачивать счета. Увеличение доходов домохозяйства не сопровождалось повышением качества жизни. Оно просто позволяло и позволяет держаться, что называется, вровень.
При взгляде на заработную плату предполагаемое улучшение экономических условий размывается еще больше. Средняя реальная заработная плата с 1976 по 2016 год увеличилась с 17,11 до 18,90 доллара в час, то есть на 10 процентов 67. Раскладывая эти цифры по расовому признаку, мы видим, что повышение для чернокожих рабочих оказалось чуть выше – на 12 процентов. Но, поскольку в 1976 году чернокожие начинали с более дешевого труда, их медианная заработная плата в 2016 году составляла всего 16,06 доллара. А для латиноамериканцев повышение составило всего 6 процентов. В нижней части распределения заработной платы мы также видим, что первый дециль (10 процентов самых низкооплачиваемых работников) отмечен повышением всего на 6 процентов.
По мере того как мы углубляемся в цифры, радужная картина экономического развития, якобы приносящего блага большинству населения США, становится все менее радужной. Десять процентов, разбросанные по сорока годам, на самом деле не так уж поражают воображение. Причем надо иметь в виду, что это общее изменение ни в коем случае не было постоянным. Например, в 1990-е годы рабочие, как правило, беднели – фактически зарабатывали меньше, чем в 1970-е годы.
Проследить изменение реальной заработной платы в разных частях ее распределения – подход полезный, но не единственный и, может быть, далеко не лучший. Резких разрывов между децилями нет, распределение выглядит плавным. Альтернативный же подход состоит в том, чтобы оценить изменение заработной платы для разных групп работников. В последнее время социологи начали обращать внимание на то, как уровень образования влияет на экономическое благополучие 68.
Статистики делят американцев на пять групп с учетом образовательных достижений: начальная школа (9 процентов населения в 2016 году), средняя школа (26 процентов в 2016 году), колледж (29 процентов в 2016 году), степень бакалавра (23 процента в 2016 году) и ученая степень (13 процентов в 2016 году) 69. Налицо немалый разрыв в экономическом благополучии между первыми тремя группами (менее образованными), которые все потеряли в доходах, и последними двумя (более образованными), причем он нарастает. Средняя реальная заработная плата работников со степенью бакалавра увеличилась с 27,83 до 34,27 доллара в час. (Как и прежде, я сравниваю 1976 и 2016 годы с поправкой на инфляцию.) Американцы с учеными степенями добились еще большего: их зарплата выросла с 33,18 до 43,92 доллара. Но у работников со средним образованием заработная плата снизилась с 19,25 до 18,57 доллара. У тех, кто не окончил среднюю школу, заработная плата сократилась с 15,50 до 13,66 доллара. При взгляде на различные демографические категории мы наблюдаем особенности этой общей модели: мужчины зарабатывают меньше женщин, а чернокожие – меньше белых и латиноамериканцев 70. Впрочем, в целом разрыв между менее и более образованными со временем только усугубляется.
Печальный вывод из этих данных будет следующим: американцы, не имеющие четырехгодичного высшего образования (а это 64 процента от общей численности населения), уступают в абсолютном выражении; их реальная заработная плата сократилась за сорок лет (1976–2016 годы). Но мы еще не закончили. До сих пор мы опирались на заработную плату с поправкой на инфляцию, то есть на «реальную» заработную плату. Но что делает ее реальной? Корректировка заработной платы с учетом инфляции не так проста, как может показаться. За последние десятилетия некоторые товары подешевели: например, телевизоры и многие игрушки. Стоимость других предметов, тех же новых автомобилей, не сильно изменилась в долларовом выражении, из чего следует, что новые автомобили стали дешевле в долларах с поправкой на инфляцию. Но стоимость других предметов и продуктов росла гораздо быстрее, чем официальная инфляция. Чтобы оценить этот показатель, правительственные экономисты должны определить товарную корзину, а затем рассчитать, как меняется ее стоимость из года в год. Вот только есть кое-какие затруднения. Во-первых, товарные корзины Стива и Кэтрин совершенно разные. Иными словами, у каждого свой уровень инфляции. Во-вторых, товарная корзина со временем резко меняется. Например, в 1976 году у людей не было смартфонов, а сейчас все ими пользуются. Как это учитывается?
Процесс, с помощью которого правительственные экономисты составляют и корректируют товарную корзину, довольно непрозрачен и, как утверждают некоторые критики, уязвим для манипуляций. Так что, когда государственные органы сообщают об экономическом росте, нужно помнить, что им свойственно занижать уровень инфляции (чтобы правительство выглядело лучше). ВВП рассчитывается как сумма всех товаров и услуг, произведенных в стране, которая затем делится на численность населения, что дает показатель ВВП на душу населения. Последний корректируется на стоимость товарной корзины, и мы получаем реальный ВВП на душу населения. Недооценка инфляции приводит к завышению реального ВВП на душу населения, потрафляя правительству. Отдельные критики предлагают собственные методики оценки инфляции, хотя мейнстримные экономисты обыкновенно отвергают все такие методики как ошибочные. Кто бы ни был прав, главное то, что корректировка заработной платы с учетом инфляции не является простой процедурой и может привести к значительным погрешностям в используемой нами статистике. Разные государственные учреждения используют разные индексы цен: индекс потребительских цен (ИПЦ) и индекс расходов на личное потребление (ИПР). Средняя разница между ними составляет 0,5 процента 71. Как будто немного, но примем во внимание тот факт, что 10-процентное изменение за сорок лет (именно настолько увеличилась реальная медианная заработная плата) приводит к изменению на 0,25 процента в год (половина разницы между индексами ИПЦ и ИПР).
Тем не менее ясно, что доллар, заработанный в 2016 году, отличается от доллара, заработанного в 1976 году, и нам нужно как-то учесть это обстоятельство. Обычным способом будет использовать государственную статистику. Как мы видели, по такому расчету реальная медианная заработная плата выросла за сорок лет на 10 процентов, или на 0,25 процента в год. Довольно хило, согласитесь. Другой подход заключается в «разборе» товарной корзины и отдельном рассмотрении цен на различные виды товаров и услуг. Например, какие основные элементы определяют качество жизни американского среднего класса? Несомненно, высшее образование. Еще владение домом и возможность поддерживать физическую форму. Любопытно, что стоимость этих трех основных факторов росла гораздо быстрее, чем официальная инфляция.
Чтобы усвоить сказанное, давайте забудем о реальных долларах (которые оказываются не совсем реальными) и проведем расчет, используя только номинальные (текущие) доллары, пропуская тем самым поправку на инфляцию. В 1976 году средняя стоимость обучения в государственном университете составляла 617 долларов в год (звучит почти немыслимо!). Рабочий, получавший медианную заработную плату в 1976 году, должен был отработать 150 часов, чтобы оплатить год обучения в колледже. В 2016 году среднегодовая стоимость обучения в государственном университете составляла 8804 доллара. Работнику с медианной заработной платой нужно было отработать 500 часов, чтобы заплатить за обучение (более чем в три раза больше). С медианной стоимостью дома аналогичная история: среднему работнику нужно было трудиться на 40 процентов дольше, чтобы оплачивать свой дом в 2016 году, по сравнению с 1976 годом. Так 10-процентное повышение реальной медианной заработной платы начинает выглядеть еще более ничтожным.
Хуже того, если провести те же расчеты, но вместо медианной заработной платы взять среднюю заработную плату выпускника средней школы (напомню, что она снижалась в абсолютном выражении с 1976 по 2016 год), количество часов труда, необходимых для оплаты обучения в колледже, выросло почти вчетверо (в 3,85 раза, если быть точным). В 2016 году родители из «рабочего класса» (менее образованные) должны были работать в четыре раза дольше, чтобы оплачивать обучение своих детей в колледже, по сравнению с 1976 годом. Это означает, что возможность перехода из менее образованной в более образованную группу резко сократилась всего за несколько десятилетий.
Биологическое благополучие
До сих пор в этом исследовании изменчивой судьбы американского рабочего класса мы рассматривали только экономические аспекты благосостояния. Но благополучие и его противоположность, обнищание, имеют и другие измерения: биологическое и социальное. Первое из них, в целом относящееся к здоровью человека, во многих отношениях является лучшим и более надежным индикатором качества жизни. Что мы можем сказать о здоровье?
Одним из наиболее чувствительных показателей биологического благополучия является средний рост населения 72. Физическое телосложение определяется балансом между поступлением пищи и требованиями, которые предъявляет к организму окружающая среда в первые двадцать лет жизни. Наиболее важно с точки зрения питания потребление энергии, но качество рациона (например, наличие свежих овощей) также влияет на рост. Давление окружающей среды, которое может остановить рост, подразумевает высокую распространенность болезней, поскольку борьба с инфекцией требует энергии и усилий, если речь идет о детях и подростках. Словом, на многие факторы здоровья организма влияет экономическое положение семьи. Больший доход означает большее количество и качество пищи. Богатство также позволяет приобретать более качественные медицинские услуги и освобождает детей от необходимости работать. Пляжный отдых позволяет растущим организмам пополнять запасы витамина D. Получается, что средний рост населения – показатель, полезно дополняющий такие чисто экономические индикаторы вроде реальной заработной платы. Надежные оценки роста можно составить по человеческим останкам, что позволит нам отслеживать благополучие населения в доисторических популяциях.
В восемнадцатом веке в Америке жили самые высокие люди в мире73. Средний рост американцев, родившихся в США, продолжал увеличиваться вплоть до когорты[21] родившихся в 1830 году. За следующие семьдесят лет он уменьшился более чем на четыре сантиметра. После очередного поворота в 1900 году еще около семидесяти лет рост опять прибавлялся: в среднем увеличился на колоссальные девять сантиметров. Затем произошло что-то дурное. С детей 1960-х годов рождения рост прекратился. Это изменение затронуло только США, в других демократических странах с высоким уровнем дохода средний рост продолжал увеличиваться; сегодня самые высокие люди на Земле живут в таких странах, как Нидерланды, Швеция и Германия. Но не в Соединенных Штатах Америки. Почему?
Полный рост достигается, когда подростки в возрасте от пятнадцати до двадцати лет проживают физические «скачки». В возрасте немного за двадцать мы перестаем расти (и в конце концов начинаем уменьшаться, хотя и очень медленно). Итак, рост детей, родившихся в 1960 году, частично определялся условиями окружающей среды, в которых эти дети находились с 1975 по 1980 год. Сами условия во многом определялись заработной платой поколения родителей. В результате, когда в конце 1970-х годов реальная заработная плата типичных американцев перестала расти, то же самое произошло и со средним ростом их детей .
Еще одним крайне полезным показателем биологического благополучия является ожидаемая продолжительность жизни. Ее, конечно, довольно затруднительно оценить для населения, жившего на планете в далеком прошлом. Тем не менее благодаря исследованиям лауреата Нобелевской премии Роберта Фогеля и других историков экономики мы располагаем сегодня соответствующими данными за всю историю Соединенных Штатов Америки 7475. На протяжении двух столетий изменения продолжительности жизни точно отражали динамику изменений роста 76. Это ничуть не удивительно, поскольку на индивидуальном уровне существует сильная положительная корреляция между ожидаемой продолжительностью жизни и ростом, за исключением крайне высокого роста. Иными словами, эти два показателя обеспечивают взаимодополняющие представления о биологическом благополучии. Когда они оба приходят в упадок, становится понятным, что с населением что-то не так.
Ныне мы обладаем очень подробными данными, которые позволяют социологам реконструировать тенденции продолжительности жизни или, наоборот, смертности для различных слоев населения внутри общества. Например, когда человек умирает в Соединенных Штатах Америки, ему выдается свидетельство о смерти, в котором содержатся всевозможные сведения об умершем, в том числе уровень образования. Выдающиеся экономисты Энн Кейс и Ангус Дитон недавно применили эти статистические данные для выявления тревожной тенденции в этом показателе благосостояния. Они установили, что ожидаемая продолжительность жизни белых американцев на дату их рождения снизилась на одну десятую часть года в 2013–2014 годах. В следующие три года ожидаемая продолжительность жизни снизилась и для населения США в целом. Смертность росла во всех возрастных группах, но самый быстрый рост отмечался среди белых американцев среднего возраста. «Любое снижение ожидаемой продолжительности жизни – крайне редкое явление. С трехлетним спадом мы вступаем на неизведанную территорию; ожидаемая продолжительность жизни американцев никогда не падала три года подряд с тех пор, как в 1933 году в штатах приняли регистрацию актов гражданского состояния», – пишут Кейс и Дитон 77. Снижение ожидаемой продолжительности жизни американцев началось за несколько лет до пандемии COVID-19, а та нанесла дополнительный серьезный удар. К 2020 году ожидаемая продолжительность жизни на дату рождения сократилась на 1,6 года по сравнению с 2014 годом 78.
Книга Кейс и Дитона рассматривает преимущественно белых американцев, представителей рабочего класса. Белые американцы неиспаноязычного происхождения составляют 62 процента трудоспособного населения страны, и отслеживание их благополучия очень важно для понимания того, куда движется Америка. Но будет ошибкой сводить все исследование Кейс и Дитона только к «разгневанным белым мужчинам», как делают порой СМИ. Экономические и социальные силы, наносящие ущерб труду, затронули всех американцев из рабочего класса, независимо от пола, расы или этнической принадлежности. При этом сама хронология влияния этих сил может заметно различаться.
Нынешняя волна глобализации, которая началась приблизительно в 1980 году, особенно сильно ударила по чернокожим американцам, прежде всего по городским жителям. Более образованные чернокожие американцы перебрались в более безопасные районы и пригороды. В центре города количество браков снизилось; уровень преступности и смертность от насилия выросли; двойная эпидемия крэка и СПИДа оказали непропорционально большое воздействие на чернокожих. В целом ситуация с чернокожими американцами из рабочего класса в 1980-е годы может служить предвестником аналогичных событий, которые затронули белых американцев тридцать лет спустя. Уровень смертности чернокожих всегда был выше, чем у белых американцев, а в начале 1990-х годов он более чем вдвое превышал таковой у белых. Но после 2000 года, когда уровень смертности белых вырос, уровень смертности чернокожих стал быстро снижаться, сократив разрыв до 20 процентов. К сожалению, улучшение ожидаемой продолжительности жизни чернокожих прекратилось к 2013 году. Основным фактором, повлиявшим на изменение этой тенденции, стал рост «смертей от отчаяния» среди менее образованных чернокожих американцев после 2013 года 79.
Смерти от отчаяния
Выше указывалось, что за последние четыре десятилетия экономическое положение «дипломированного класса» (американцев со степенью бакалавра или с ученой степенью) и «рабочего класса» (менее образованные люди) заметно разошлось в абсолютном выражении. Заработная плата более образованных росла, а у менее образованных сокращалась. Что происходило с другими измерениями благополучия? Благодаря масштабному исследованию, проведенному Кейс и Дитоном, мы знаем ответ на этот вопрос – и он мало кому понравится: показатели смертности у дипломированных продолжили снижаться, а вот у представителей рабочего класса смертность увеличилась, тогда как ожидаемая продолжительность жизни снизилась.
Первой группой населения, в которой Кейс и Дитон зафиксировали рост смертности, были белые мужчины из рабочего класса в возрасте от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Изменение тенденции для этой группы произошло в конце 1990-х годов 80. Рост уровня смертности был вызван сочетанием причин, которые Кейс и Дитон в совокупности называют смертями от отчаяния: это самоубийства, алкоголизм, злоупотребление наркотиками, то есть способы избежать физической и психологической боли. Самоубийство – самый быстрый выход, но смерть от передозировки наркотиков и алкогольного цирроза в равной степени происходит по собственной вине, просто занимает больше времени. Особенно примечательно то, что, пусть смертность «от отчаяния» среди менее образованных мужчин увеличилась в четыре раза, у более образованных она почти перестала встречаться 81.
Однако смерть от отчаяния поражает не только мужчин. Кейс и Детон пишут:
«Раннее освещение нашей работы в средствах массовой информации часто сопровождалось заголовками о смертности “разгневанных” белых мужчин, что, как мы думаем, произошло из-за неспособности вообразить, будто и женщины могут кончать с собой сходным образом. Верно, что исторически такого не случалось, но все изменилось. Женщины менее склонны к самоубийству – похоже, это справедливо для всего мира, даже для Китая, который раньше считался исключением из правила; также они реже умирают от болезни печени, вызванной алкоголем, или от передозировки наркотиков. Тем не менее графики показывает, что эпидемия смертности затрагивает мужчин и женщин почти в равной степени, будь то суицид, передозировка наркотиков или алкоголизм… Эта беда не делает различий по половому признаку».
В начале 1990-х как менее, так и более образованные белые женщины практически не сталкивались с риском смерти от злоупотребления алкоголем, самоубийства или передозировки наркотиков. Однако позднее образовательные траектории женщин стали расходиться, как и у мужчин.
В 2005 году количество смертей от отчаяния начало увеличиваться для группы досреднего возраста. Уровень смертности американцев в возрасте от 30 до 40 лет рос быстрее, чем уровень смертности их родителей, хотя обычно наблюдается обратное из-за эффектов старения. Возникла парадоксальная ситуация, при которой у старшего поколения смертность была ниже, чем у молодого. Как пишут Кейс и Дитон: «Родители не должны смотреть, как умирают их взрослые дети. Это изменение нормального порядка вещей; дети должны хоронить своих родителей, а не наоборот».
Еще в 2010 году, излагая свой прогноз на бурные двадцатые, я указывал на снижение относительной заработной платы, сокращение роста (особенно для неблагополучных слоев населения) и ухудшение социальных показателей благосостояния (об этом ниже). Но ожидаемая продолжительность жизни в Америке росла по-прежнему, хотя и отставала от ситуации в других богатых демократиях. В то время я объяснял это так: «Мы живем в постмальтузианском мире, в котором вряд ли следует ожидать, что обнищание приведет к абсолютному снижению ожидаемой продолжительности жизни». Я ошибался. Впервые прочитав работы Кейс и Дитона в 2015 году, я был по-настоящему потрясен.
Изменение тренда в эпоху Рейгана
Как прикажете все это понимать? Экономические условия – скажем, нарастание неравенства – играют, конечно, важную роль, но будет чрезмерным упрощением предполагать прямую причинную зависимость обнищания и неравенства. Вот как я реконструирую совокупность причин, которые привели к сокращению средней продолжительности жизни в Америке и ухудшению благосостояния в целом. Мое объяснение согласуется с объяснением Кейс и Дитона, а также таких экономистов, как Джон Комлос 82. Разве что я углубляюсь в прошлое и помещаю это объяснение в общие рамки клиодинамики 83.
Соединенные Штаты Америки, как и любое другое сложное общество, прошли через чередование интегративной и дезинтегративной фаз. Первая дезинтегративная фаза началась около 1830 года и закончилась около 1930 года 84. За этот период отмечено два всплеска коллективного насилия, разделенных приблизительно пятьюдесятью годами: Гражданская война (и ее насильственные последствия) и пик нестабильности около 1920 года. В конце первого века раздора в США правящие элиты, напуганные уровнем политического насилия, сумели сплотиться и согласовать ряд реформ, положивших конец этой эпохе. Реформы начались в Эру прогрессивизма, где-то с 1900 года, и завершились при «Новом курсе» 1930-х годов. Одним из наиболее важных результатов стал неписаный общественный договор между предприятиями, работниками и государством, дававший рабочим право на организацию и ведение коллективных переговоров, а также гарантировавший более полное участие в распределении выгод от экономического развития. Это соглашение выходило за границы экономики, закрепляло идею социального сотрудничества между различными частями общества (в терминах клиодинамики – между простолюдинами, элитой и государством). Хотя поначалу договор встречал ожесточенное сопротивление со стороны определенных слоев элиты 85, успех страны в преодолении последствий Великой депрессии, а затем и Второй мировой войны убедил всех, за исключением относительно малочисленной группы, в своей полезности.
Мы не должны забывать, что рабочий класс, подписавший этот договор, был белым рабочим классом; чернокожие американцы остались в стороне. (Я вернусь к этому важному факту в главе 6.) По иронии судьбы, противоположная часть шкалы благосостояния – сверхбогатые – также оказалась среди проигравших, потому что трехстороннее соглашение остановило и даже повернуло вспять «насос богатства». Почти половина миллионеров, радовавшихся жизни в бурные двадцатые, сгинула из-за Великой депрессии и последующих десятилетий, когда заработная плата рабочих росла быстрее, чем ВВП на душу населения. Размер наивысшего состояния в США с 1929 по 1982 год уменьшился как в реальном выражении, так и в сравнении со средней заработной платой рабочего 86. Главным победителем оказался средний класс.
Но это длилось недолго. В 1970-е годы на смену «великому гражданскому поколению» пришло новое поколение элит87. Эти новички, не познавшие на себе бурь предыдущего века раздора, забыли его уроки и начали постепенно убирать столпы, на которых покоилась эпоха послевоенного процветания. Идеи неоклассической экономики, которых раньше придерживались экономисты-маргиналы, вдруг сделались преобладающими 88. В президентство Рейгана в 1980-х годах от идеи сотрудничества между рабочими и бизнесом отказались, и мы вступили в эпоху алчности: «Жадность – это хорошо».
При этом заработная плата работников подвергалась давлению со стороны различных сил, менявших баланс спроса и предложения на рабочую силу. Предложение было щедрым вследствие того, что многочисленное поколение беби-бумеров искало работу, а также из-за притока женщин в рабочую силу и значительного прироста иммиграции. А спрос уменьшался, поскольку предприятия переносили производство за границу, откликаясь на глобализацию, или внедряли автоматизацию и роботизацию рабочих процессов. В результате избыток предложения труда в сравнении со спросом начал оказывать понижающее давление на заработную плату работников. По мере ослабления институтов, которые защищали рабочих, заработная плата переставала справляться с этим понижающим давлением. Реальная заработная плата снизилась, особенно у менее образованных, чьи навыки были менее востребованы в новой экономике: они испытывали более сильную конкуренцию со стороны иммигрантов, страдали от автоматизации и переноса производства за границу больше, чем работники с высшим образованием 89.
Хотя баланс спроса и предложения труда явно оказал заметное влияние, одних чисто экономических факторов недостаточно, чтобы объяснить, почему относительная заработная плата рабочих неумолимо снижалась с 1970-х годов. Статистический анализ данных о заработной плате показывает, что дополнительным (и ключевым) фактором было изменение культурных и политических взглядов на приемлемый уровень оплаты «простого» труда. Хорошим показателем этого «внеэкономического» фактора является реальная минимальная заработная плата 90. От «Нового курса» до «Великого общества»[22] эти нерыночные силы повышали минимальную заработную плату с опережением инфляции. Однако в 1970-х годах возобладала противоположная тенденция, позволившая снизить реальную минимальную заработную плату вследствие инфляции. Однако здесь важно не прямое влияние минимальной заработной платы на общую заработную плату (вероятно, незначительное, ведь оно касалось лишь малой части американской рабочей силы; кроме того, во многих штатах минимальная заработная плата установлена на уровне выше федерального значения); нет, важно прежде всего то, что перед нами – свидетельство действия совокупности нерыночных сил, в том числе отношения элиты к коллективным договорам .
Недавние исследования экономистов содержат убедительные доказательства важности нерыночных сил для объяснения снижения заработной платы американских рабочих. Анализ 2020 года, проведенный Анной Стэнсбери и Лоуренсом Х. Саммерсом, представил множество доказательств того, что снижение силы рабочих является более важным фактором, чем усиление власти фирм на товарном рынке («монополия»), власть фирм на рынках труда («монопсония») или технологические разработки 9192. Статья Лоуренса Мишеля и Джоша Бивенса, опубликованная в 2021 году, предъявляет дополнительные доказательства того, что снижение заработной платы с 1979 по 2017 год было связано с изменением баланса сил, а не с автоматизацией и прочими технологическими изменениями. Мишель и Бивенс выделяют следующие факторы, которые сообща ответственны за три четверти расхождений между производительностью и ростом медианной почасовой оплаты труда:
1. «Аскетичная» макроэкономика, в том числе стимулирование роста безработицы с опережением инфляции, и недостаточное реагирование на рецессии.
2. Корпоративная глобализация, плод политики, в основном обусловленной поведением транснациональных корпораций, которые снижают заработную плату и ослабляют гарантии занятости работников без высшего образования, защищая при этом прибыль и оплату труда менеджеров и специалистов.
3. Преднамеренное разрушение коллективных договоров в результате судебных и политических решений, которые ведут ко все более агрессивной антипрофсоюзной деловой практике.
4. Ослабление трудовых норм, в том числе снижение минимальной заработной платы, прекращение борьбы со сверхурочной занятостью, неисполнение требований в отношении случаев «кражи заработной платы» или дискриминации по признаку пола, расы и/или этнической принадлежности.
5. Новые условия контракта, навязанные работодателем (скажем, обязательство не конкурировать после увольнения, принудительное согласие на частное, индивидуальное рассмотрение жалоб и пр.).
6. Изменения в корпоративных структурах в результате разделения компании (или внутреннего аутсорсинга), дерегулирования отрасли, приватизации, доминирующего положения покупателей, затрагивающего все цепочки поставок, и увеличения концентрации работодателей 93.
Левоцентристские экономисты все больше склоняются к тому, что неравенство во власти важнее технологических изменений для понимания повышения заработной платы неэлитных рабочих с 1970-х годов 94.
Социальное и психологическое благополучие
Ухудшение экономических условий для менее образованных слоев сопровождалось упадком тех социальных институтов, которые лежат в основании общественной жизни и сотрудничества. Речь о семье, церкви, профсоюзах, государственных школах, подразумеваемом взаимодействии родителей и учителей, а также о различных добровольных соседских объединениях. Все эти институты начали клониться к упадку на фоне общего ослабления солидарности и социальной вовлеченности 95. Как показывают Кейс и Дитон, эпидемия смертей от отчаяния лишь частично объясняется ухудшением экономических условий. Не менее важным здесь оказывается постепенное разрушение социальных связей.
Ухудшение экономических и социальных условий оказывает непосредственное воздействие на личное счастье и личное же ощущение трагедии. Социальные психологи установили, что можно измерить уровень счастья населения, просто опросив окружающих по поводу восприятия ими действительности. При всей своей, казалось бы, элементарности такой опрос обеспечивает нас надежными сведениями относительно «субъективного благополучия», тогда как иные подходы в целом их подкрепляют (а полученные результаты сильно коррелируют между собой). Несколько недавних исследований, опиравшихся на пионерскую работу Кейс и Дитона, показали, что уровень субъективного благополучия американцев заметно снизился за последние два десятилетия. Так, Дэвид Бланчфлауэр и Эндрю Освальд использовали ежемесячные опросы Центра по контролю и профилактике заболеваний для измерения уровня «крайнего стресса»96. Они выяснили, что количество американцев, страдающих от стресса, фактически удвоилось – с 3,6 процента в 1993 году до 6,4 процента в 2019 году. Причем острее всего (что согласуется с предыдущими выводами Кейс и Дитона) стресс ощущают белые американцы из рабочего класса. В этой группе больше всего тех, кто близок к отчаянию: ранее их было менее 5 процентов, а теперь стало более 11 процентов. Другое исследование дает понять, что растущая степень недовольства позволяет более или менее точно предсказывать политическое поведение. На другом наборе данных (ежедневные опросы фонда Гэллапа, распределенные по округам) Джордж Уорд с коллегами показал, что слабое субъективное благополучие – четкий признак зреющего недовольства, побуждающего голосовать против действующего президента. В частности, в 2016 году эта методика раскрыла причину голосования за Трампа на нижнем местном уровне97.
Как мы видим, здесь чрезвычайно важны социальные, культурные и психологические факторы. Сюда же, к области внеэкономического влияния, нужно добавить «разъедающие» идеологии, будь то объективизм Айн Рэнд или новая господствующая экономическая теория, превозносящая экономическую эффективность и рыночный фундаментализм в ущерб улучшению общего благосостояния. Также не следует забывать о таком несколько неожиданном явлении, как возвышение меритократии. Философ Майкл Сэндел сумел охарактеризовать положение кратко и емко:
«Победителей поощряют считать успех плодом собственных усилий, мерилом собственной добродетели – и смотреть свысока на тех, кому в жизни повезло меньше. Проигравшие могут сетовать на то, что система будто бы фальсифицирована, что победители жульничают и всячески манипулируют, прорываясь к вершине. Или же они могут тешиться деморализующей мыслью, что неудача – дело их собственных рук, что им попросту не хватает таланта и стремления к успеху»98.
К 2016 году американское население разделилось на два социальных класса: образованных и «обнищавших» – этаких современных Les Miserables[23]. Это не классы по Марксу, распределение никак не обусловлено отношением к средствам производства. Вдобавок ни один из этих классов не является сплоченным игроком на политической арене. В частности, среди менее образованных наблюдаются сильные противоречия по расовому признаку. (О разделении внутри образованного класса мы поговорим в следующей главе.) Зато две указанные группы резко отличаются друг от друга по целому ряду иных характеристик: психологических (более высокий или низкий уровень «крайнего стресса»), социальных (более низкий или высокий показатель браков), политических (склонность голосовать за республиканцев или демократов), экономических (уменьшение или увеличение экономических перспектив) и – что, возможно, наиболее трагично – биологических (снижение или увеличение ожидаемой продолжительности жизни). Пропасть между классами ныне труднее преодолевать ввиду стремительного роста расходов на обучение в колледже.
Пусть оба класса нельзя назвать внутренне сплоченными, каждый из них склонен воспринимать другого как более монолитный, чем есть на самом деле. Еще каждый склонен винить другого в том, что Америка сбилась с правильного пути.
«Насос богатства» работает снова
В главе 1 обсуждалось понятие относительной заработной платы (заработная плата, поделенная на ВВП на душу населения). Исключение поправки на инфляцию предоставляет нам менее подверженный ошибкам способ отслеживания экономического благосостояния простых американцев.
При рассмотрении динамики относительной заработной платы в Соединенных Штатах Америки (с рождения страны до настоящего времени) взору предстает замечательная схема двух «волн». С 1780 по 1830 год относительная заработная плата почти удвоилась. Однако после пика 1830 года она начала сокращаться и к 1860 году потеряла большую часть накопленного. На этом низком уровне она оставалась до 1910 года, с которого начался следующий период устойчивого роста – до 1960 года, когда относительная заработная плата опять почти удвоилась. Но с 1970 года относительная заработная плата стала снижаться, и так продолжается по сей день; в целом с 1976 по 2016 год она потеряла почти 30 процентов от своей максимальной величины.
Что же, собственно, динамика относительной заработной платы способна сказать о нашем обществе, в особенности о его устойчивости к внешним и внутренним потрясениям? Смею утверждать, что немало. Допустим, относительная заработная плата всех децилей американских работников, от нижних 10 процентов по медиане до верхних 10 процентов, остается неизменной в течение длительного периода времени. Это означает, что заработная плата всех работников растет заодно с экономикой как таковой. Джон Ф. Кеннеди в 1963 году (когда относительная заработная плата была на пике) заявил, что прилив поднимает все лодки. Но в последние сорок лет относительная заработная плата снижается. Яхты наиболее высокооплачиваемых поднимаются, но лодки всех остальных постепенно тонут, а утлые лодчонки беднейших 10 процентов и вовсе легли на дно. Вообще относительная заработная плата не снижалась столь неуклонно уже давно, в последний раз нечто подобное отмечалось на протяжении трех десятилетий девятнадцатого века (1830–1860). Биологические показатели благосостояния, такие как рост и ожидаемая продолжительность жизни, демонстрируют подверженность тем же большим циклам.
Основополагающие соображения справедливости и равноправия убеждают нас в том, что снижение относительной заработной платы не способствует обретению благополучия. Почему большинство работников исключается из справедливого распределения плодов экономического развития? Ведь те, кто занят низкооплачиваемым трудом, тоже выполняют важные для общества задачи. Кажется неправильным, что их зарплата не растет по мере накопления богатств в обществе в целом. В эпоху Кеннеди американское общество ничуть не было полностью эгалитарным или уж тем более социалистическим. США в ту пору были капиталистической страной со значительным разрывом в доходах между богатыми и бедными. Но уровень доверия к государственным институтам и легитимности власти был высок – отчасти потому, что даже бедняки наблюдали воочию заметное улучшение качества жизни от поколения к поколению. С 1910 по 1960 год относительная заработная плата почти удвоилась. Это значит, если вернуться к метафоре выше, что лодки обычных людей поднимались на приливной волне быстрее, чем экономика как таковая, зато лодки богатых давали течь. Как ни странно, богатые и влиятельные не проявляли недовольства (все изменилось в 1970-х годах; о восстании элит мы поговорим позже).
Быть может, читатель, твое сердце не обливается кровью при мысли о бедственном положении бедняков? Множество вполне достойных людей уверено в том, что меритократия должна быть главным организующим принципом нашего общества. Те, кто вносит больший вклад, должны вознаграждаться соразмерно. Руководители, приносящие миллиардные доходы своим компаниям, должны становиться миллиардерами. Тем же, кто тащится позади, нужно собраться с силами – приобрести нужные навыки или работать усерднее и умнее. Как гласит ироничная русская поговорка, спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
Кроме того, вы можете не испытывать сочувствия ко многим представителям менее образованного класса: вооруженным расистам, сторонникам превосходства белой расы, сексистам, гомофобам, трансфобам и ксенофобам. По известному подсчету Хиллари Клинтон, около половины тех, кто голосовал за Трампа, – именно такие жалкие люди. В большинстве сложных человеческих обществ высшим слоям свойственна толика презрения по отношению к низшим: «Крестьяне бунтуют»[24].
Но тогда придется учитывать другую немаловажную причину, по которой падение благосостояния рабочего класса чревато проблемами: эта ситуация радикально подрывает устойчивость нашего общества. Очевидно, что в условиях, когда многочисленное население сталкивается с падением уровня жизни, происходит ослабление легитимности наших институтов, из-за чего слабеет само государство. Обнищание масс увеличивает их мобилизационный, протестный потенциал. В старину крестьяне восставали, когда больше не было сил терпеть нищету. Крестьянские восстания в Англии и Жакерия во Франции – вот примеры выплеска народного недовольства в эпоху позднесредневекового кризиса. Умеющие заглядывать в будущее «0,01-процентники», тот же Ник Ханауэр[25], предупреждают нас, что мы идем к революции, если не попытаться хотя бы смягчить нынешнее вопиющее неравенство .
Тут все понятно. Менее очевидно то обстоятельство, что снижение относительной заработной платы снова включает так называемый насос богатства. Плоды экономического развития должны кому-то доставаться. Если доходы государства составляют относительно постоянную долю ВВП, а заработная плата простых работников неуклонно убывает, то плоды экономического развития будет пожинать экономическая элита – самые высокооплачиваемые наемные работники (например, генеральные директора и корпоративные юристы) и собственники капитала. Конечно, потребуется какое-то время, но в конечном счете богатство, перетекающее к элитам, приведет к перепроизводству элиты, внутриэлитному конфликту и, если не вмешаться, к краху государства и социальному распаду. Богатые, возможно, даже более уязвимы, нежели простые люди, в периоды социальных и политических потрясений, о чем свидетельствуют результаты социальных революций.
Еще один неочевидный вывод клиодинамики состоит в том, что общее ухудшение благосостояния рабочего класса создает мощные стимулы к перемещению в аттестованный класс. Получение образования, разумеется, стандартное, типовое средство решения проблем, обсуждаемых в настоящей главе. В Америке девятнадцатого столетия совет обездоленным массам Восточного побережья гласил: «Ступайте на запад, молодой человек!» Сегодня он гласит: «Ступай хотя бы в колледж, а лучше получи ученую степень». На личном уровне для тех, кто хочет избежать нестабильности, – это хороший совет. Но что происходит на коллективном уровне, когда огромное количество претендентов стремится ворваться в ряды элиты?
Наша база данных CrisisDB показывает, что, пусть обнищание масс является важным фактором социальной и политической нестабильности, перепроизводство элиты куда опаснее. В следующей главе мы сосредоточимся на описании микродинамики перепроизводства элит.
Глава 4
Силы революции
Джейн
Полицейские набросились на группу протестующих из движения «Захвати Уолл-стрит» рядом с Джейн, принялись избивать людей дубинками и распылять перцовый газ из баллончиков. Люди бились в конвульсиях на земле, а полицейские надевали на них наручники и утаскивали прочь. Прежде она не сталкивалась с таким насилием в своей жизни. Зрелище было поистине ужасным.
Джейн выросла в богатой манхэттенской семье. Ее отец был старшим партнером в юридической фирме (корпоративное право) в Нью-Йорке. Ее мать, фотограф и меценат, принадлежала к числу попечителей Музея современного искусства. Семья проживала в большой двухэтажной квартире в Верхнем Ист-Сайде, а летом переезжала в дом в Хэмптоне.
Родители отправили Джейн в одну из самых престижных частных школ города. Учеба доставляла ей мучения; более того, последний год перед выпуском она считает худшим временем в своей жизни. Подстрекаемые своими целеустремленными мамами и папами, ученики стремились получать самые высокие оценки и упорно занимались внеклассной деятельностью, повышая собственные шансы на поступление в лучшие колледжи Лиги плюща[26]. Когда один из учеников получил пятерку с минусом по французскому языку, преподавателю пришлось выслушать сорокаминутную лекцию разгневанной матери. Неудивительно, что этот ученик закончил школу с отличным средним баллом. Давление на остальных, которым тоже требовалось «соответствовать», было огромным. Всего за несколько месяцев Джейн утомилась до предела, чувствовала себя подавленной и истощенной и перестала спать. Врач прописал ей снотворное.
Тем не менее она справилась и поступила после школы в Колумбийский университет. Впрочем, успешно преодолев все препятствия на пути в учебное заведение Лиги плюща, она вдруг начала осознавать, что ошиблась с выбором. Собственно, каким рисовалось ей будущее? Четыре года в колледже, затем три года на юридическом факультете (отец хотел, чтобы дочь пошла по его стопам), сплошные изнурительные крысиные бега. Затем придется годами трудиться по семьдесят часов в неделю младшим юристом в юридической фирме с неясными перспективами когда-нибудь стать партнером. Ради чего? Работа, которую отец Джейн выполнял для крупных международных компаний, не стоила, как ей казалось, таких усилий. Большую часть времени эта работа ввергала в уныние и скуку, а порой ставила моральные вопросы (например, когда отец помогал одному горнодобывающему концерну отбиваться от коллективной жалобы жителей индонезийской деревни, где концерн ненароком отравил воду). Жизнь в качестве жены богатого адвоката или генерального директора Джейн тоже не привлекала. Она даже не была уверена, что ей нравится абстрактное искусство.
Зато ее манила история, она обратилась к положению дел в Латинской Америке и выяснила удручающий факт: США почти непрерывно разрушают экономику латиноамериканских стран, душат местное население невыносимым долговым бременем и поддерживают или даже устанавливают там и тут откровенно фашистские режимы. Правда, порой попадались очаги успешного антиимпериалистического сопротивления. Джейн читала о сандинистах в Никарагуа, о социалистах Чавеса в Венесуэле, о сапатистах и субкоманданте Маркосе в мексиканском Чьяпасе, а прежде всего – о Кубе: эта крохотная страна, несмотря на десятилетия сурового американского эмбарго, сумела добиться большей средней продолжительности жизни, чем в гораздо более богатых и могущественных Соединенных Штатах Америки.
Чтобы лучше усвоить испанский язык, Джейн записалась в языковую школу в сельской местности Гватемалы и прожила три месяца в местной семье. Это был поучительный опыт. Ее хозяева прозябали в нищете, питались в основном маисом и бобами, лишь изредка, один или два раза в неделю, позволяя себе кусочек курицы или свинины. При этом они были вполне счастливы, принимали гостью радушно и щедро делились с нею тем немногим, чем располагали. Какой разительный контраст с прежним миром, с элитными частными школами, с их измученными и эгоистичными отличниками! Мир солидарности и сотрудничества, где у каждого находилось время остановиться и поболтать, словно опровергал мир бешеной конкуренции и безграничного тщеславия.
Вернувшись из Гватемалы, Джейн присоединилась к радикальной студенческой группе в Колумбийском университете. Другие члены группы придерживались разных идеологий, среди них были анархисты и троцкисты, пропалестинские активисты и протестующие против войны в Ираке. Они рассуждали о мифологии демократии и о реальных проблемах жизни в разделенной стране, где чернокожих угнетают и где миллионы бедняков пребывают в долговом рабстве у финансового капитала. Сама с детства окруженная привилегиями среднего класса, Джейн остро ощущала несправедливость и неравенство вокруг и хотела изменить окружающий мир: остановить узаконенную жестокость и угнетение, построить справедливое и мирное общество.
Она присоединилась к движению «Захвати Уолл-стрит»[27], которое разбило палаточный лагерь в парке Зуккотти в октябре 2011 года. Нападение полиции, которое Джейн наблюдала своими глазами, произошло после нескольких дней демонстраций в Нью-Йорке и других американских городах, от Атланты до Портленда; полиция не церемонилась, применяла слезоточивый газ, светошумовые гранаты и резиновые пули по мирным демонстрантам. В Окленде полицейский выстрелил в лицо ветерану войны в Ираке Скотту Олсену из пули, пробив череп. По счастью, Олсен выжил, но остался искалеченным. Новые вспышки насилия со стороны полиции, поощряемые государством, в конце концов уничтожили движение, и Джейн вместе с другими пришлось покинуть парк Зуккотти. Этот жизненный опыт перевел в практику ее революционные идеалы, прежде скорее теоретические и абстрактные. Теперь же она воспринимала их как личную цель.
Ее немало беспокоило стремительное увеличение числа агрессивных расистских групп и сторонников превосходства белой расы. Популярность альтернативных правых и избрание Трампа вынуждали бороться с волной авторитаризма. Джейн активно включилась в деятельность антифа, чтобы не допустить возрождения ультраправой идеологии.
Она пришла к пониманию того, что авторитарные режимы нужно останавливать любыми средствами, вплоть до насилия, если потребуется. Однако сама она не принадлежала к боевикам, которые дерутся, поджигают машины или разбивают витрины магазинов. Ее роль заключалась в том, чтобы организовывать выступления и обеспечивать логистику.
Джейн не любит идеологических ярлыков, но ее нынешние взгляды можно охарактеризовать как анархистские. Она работает с товарищами-троцкистами, но считает, что классический марксизм несколько устарел. В ней нет чувства солидарности с рабочим классом, среди представителей которого слишком много расистов и гомофобов. Пролетарии охотно поддерживают фашистов и голосуют за Трампа. Объяснения марксистов, которые упирают на «заблуждения» рабочих, побуждающие поддерживать авторитаризм, кажутся ей неубедительными. Жестокие крайне правые нередко сотрудничают с полицией, чтобы подавить «прогрессистов».
В общем, так продолжалось довольно долго, но затем жизнь Джейн сделала крутой поворот. Я вновь столкнулся с Джейн осенью 2020 года и с удивлением узнал, что она учится на втором курсе юридического факультета Йельского университета.
– Твой отец должен быть счастлив! – съязвил я.
Она засмеялась.
– Я вовсе не собираюсь становиться корпоративным юристом.
Джейн пояснила, что отчасти разочаровалась в активности антифа. Государство, конечно, враг, но драки с расистами, бомбардировка полиции кирпичами и разбитые витрины больше не кажутся ей способом добиться перемен. К тому же Трамп покинул Вашингтон, но к власти вернулась прежняя, давно устоявшаяся элита. «Мы не хотим Байдена, мы хотим революции», – таков сегодня лозунг крайне левых.
Высшее юридическое образование видится Джейн трамплином для карьеры в политике. После выпуска она планирует баллотироваться от либералов и левых радикалов – занять пост окружного прокурора или, возможно, члена городского совета. Как избранное должностное лицо, она будет иметь реальную власть и попробует осуществить свои жизненные амбиции. Конечная ее цель по-прежнему состоит в том, чтобы построить мир без полиции, тюрем и государств. Но для этого нужно сначала поработать в существующих властных структурах.
Мао Цзэдун как-то обронил, что политическая власть исходит из ствола винтовки[28]. Но в двадцать первом столетии, как думает Джейн, революция может вырасти из урны для голосования. По крайней мере, она твердо намерена выяснить, так ли это.
Перепроизводство степеней
В главе 3 мы сопоставили жизненные пути менее и более образованных людей и отметили, что они расходятся. Благосостояние первой группы за последние несколько десятилетий снизилось, а благосостояние второй группы возросло. Правда, данный вывод порочен в том отношении, что вторая группа рассматривается как нечто монолитное. Да, обладатели степеней, образно выражаясь, заметно преуспевают, однако это не означает, что все они суть победители по жизни. Раньше, в 1950-х и 1960-х годах, так действительно и было, но сегодня все иначе. Картина значительно изменилась, и для оценки масштаба перемен стоит снова сыграть в игру на повышение.
Поделиться книгой: