Помоги проекту - поделись книгой:
С 1644 по 1912 год в Китае правила династия Цин. Хотя эта династия сложилась благодаря завоеванию Маньчжурией (которая до Цин не была частью Китая), маньчжуры быстро переняли традиционные китайские формы правления. В частности, империей Цин правил класс ученых-администраторов, которые продвигались по служебной лестнице только после успешной сдачи все более усложнявшихся экзаменов. Большинство населения страны (свыше 90 процентов) составляли крестьяне, к остальным принадлежали ремесленники, торговцы и солдаты. А мандарины – аттестованное сословие – правили всем, даже высшие командные посты в цинской армии обыкновенно занимали ученые-бюрократы, а не воины.
Первая половина правления династии была периодом устойчивого экономического роста и культурного расцвета. Усовершенствованные методы ведения сельского хозяйства и широкое внедрение новых культур (кукуруза и сладкий картофель) увеличили производство продуктов питания. Ранняя индустриализация также способствовала стабильному росту населения. Но рост населения не прекратился даже после того, когда благотворное влияние этих нововведений было исчерпано. К 1850 году китайское население в четыре раза превосходило по численности население в начале правления династии Цин. Пахотная земля на одного крестьянина сократилась почти втрое, снизилась реальная заработная плата, уменьшился средний рост (надежный показатель биологического благополучия). В ранний период Цин не было массового голода; последний случай, в 1630–1631 годах на северо-западе Китая, пришелся на конец правления предыдущей династии Мин и способствовал ее краху. Следующий массовый голод случился в 1810 году, а за ним последовала череда других: 1846–1849, 1850–1873, 1876–1879 (погибло от девяти до тринадцати миллионов человек), 1896–1897 и 1911 годы (последний обернулся революцией, которая избавила династию Цин от необходимости кормить население). В целом после 1800 года уровень обнищания масс в Китае был очень высоким . А что насчет перепроизводства элит?
В период Цин элита в основном набиралась через систему гражданских экзаменов, которая состояла из нескольких степеней, присуждаемых успешным кандидатам на местных, провинциальных и судебных экзаменах. Система хорошо работала в первой половине правления династии Цин. Это обстоятельство обеспечивало высокий уровень грамотности и компетентности бюрократов. Изучение конфуцианской классики помогало укреплять общий дух – общее чувство культуры, морали и единства – внутри правящего класса. А продвижение по заслугам служило легитимации государства.
К сожалению, система государственной службы оказалась крайне уязвимой перед давлением со стороны роста населения. Количество официальных должностей в первую очередь определялось количеством административных единиц, от провинций (на высшем уровне) до уездов (на местном уровне). Таким образом, число руководящих должностей было относительно постоянным, а вот число претендентов росло на протяжении всего периода Цин, чему способствовало четырехкратное увеличение населения Китая. Следует учитывать и значительный прирост в рядах богатых купцов, которые поставляли новых претендентов, стремящихся пополнить ряды «образованных». Сама того не желая, империя Цин устроила «игру в стулья». К 1850 году в Китае образовалось множество разочарованных претендентов, у которых не было надежды получить официальное положение среди элиты.
Хун Сюцюань (1814–1864), вожак восстания тайпинов, был одним из этих разочарованных претендентов. Он был третьим сыном из зажиточной семьи, которая могла позволить себе нанять детям учителей для получения формального образования. Успешно сдав экзамен на государственную службу первого уровня, он стал сюцаем, или лиценциатом (приблизительно соответствует степени магистра). Но подняться выше никак не удавалось: Хун четырежды пытался сдать один из императорских экзаменов – и каждый раз терпел неудачу.
После того как Хун не смог сдать экзамен в третий раз, разрыв между честолюбием и реальностью обернулся нервным срывом, он заболел и чуть не умер. За время болезни его посетила череда религиозных видений. Позже, читая брошюры на китайском языке, изданные христианскими миссионерами, он объединил полученные знания о христианстве со своими видениями и создал новую синкретическую религию, главной целью которой было очистить Китай от конфуцианства (по сути, от государственной религии цинского Китая). Сам Хун считал новую веру разновидностью христианства, но признанные христиане – западные миссионеры – категорически с ним не соглашались.
Провалив императорский экзамен в провинции в четвертый раз в 1843 году, Хун начал проповедовать новое вероучение – своим родственникам и друзьям, а затем и широкой публике. Двое первых новообращенных, Фэн Юньшань и Хун Жэньгань, стали его помощниками. Оба также не справились с императорскими экзаменами. В итоге трое разочарованных претендентов на вступление в элиту превратились в контрэлиту. Власти обратили внимание на их деятельность и направили солдат для подавления зарождавшегося движения тайпинов, которое Хун назвал Обществом богопоклонников. По иронии судьбы, слово «тайпин» означает «великий мир», но тайпины принесли в Китай не мир, а самое кровавое восстание в мировой истории.
Первые несколько лет движение тайпинов медленно расширялось. В 1847 году у Хуна было всего две тысячи последователей, которые делились на множество самостоятельных ячеек. Эти люди страдали от припадков и говорили на разных языках. Что еще важнее (по мнению властей), они принялись нападать на буддийские храмы и разбивать статуи «идолов». Численность общества резко возросла в эпидемию 1850 года, когда поползли слухи, будто больные исцеляются, молясь богу тайпинов 2829.
Когда чиновники Цин, обеспокоенные новой угрозой, направили солдат для ареста Хуна Сюцюаня и Фэна Юньшаня, ближайшая ячейка богопоклонников, вооружившись мечами и копьями, атаковала и легко победила императорские силы. После этой победы Хун впервые призвал своих последователей объединиться. В следующем, 1851 году Хун Сюцюань объявил об основании Небесного царства тайпинов и провозгласил себя Небесным императором. Множество последователей, распродав имущество, стекалось под его знамена. Спустя два года войско тайпинов двинулось на север через провинцию Гуанси, отражая попытки империи Цин подавить восстание. Хун начинал с десяти тысяч воинов, но общая нищета, безземелье и нарушения порядка в сельской местности, преобладавшие в Китае, обеспечили ему массовый приток рекрутов. К 1853 году войско тайпинов насчитывало полмиллиона человек 30. Обнищание масс в сочетании с перепроизводством элит – взрывоопасная комбинация. Обнищавшие массы генерируют энергию, а контрэлита создает организацию, которая направляет эту энергию против правящего класса.
В марте 1853 года огромное воинство тайпинов захватило Нанкин, южную столицу Китая. После этого Хун Сюцюань более десяти лет управлял царством со столицей в Нанкине, занимавшим большую часть Юго-Восточного Китая, с населением в тридцать миллионов человек на пике своего развития. Ему почти удалось свергнуть династию Цин, поскольку в ту же пору другие области Китая тоже сотрясали крупные восстания, но в конце концов он проиграл. После многолетних боев армия Цин во главе с генералом Цзэном Гофанем осадила Нанкин. Хун заболел и умер 1 июня 1864 года. Через месяц Нанкин пал, и эксперимент по установлению «великого мира» завершился.
В молодости Хун был настойчив и, как показала его последующая карьера, по-своему талантлив. Но претендентов на фиксированное количество должностей было слишком много, и он оказался среди разочарованных, причем не в одиночестве – его основные помощники и вообще более половины вожаков восстания тайпинов не сумели сдать императорские экзамены 31.
Немезида Хуна, генерал Цзэн Гофань, также происходил из скромной семьи 32, был старшим из пяти братьев от отца-крестьянина. Его отец был относительно обеспеченным человеком и мог позволить себе учиться, но провалил экзамен самого нижнего уровня шестнадцать раз – шестнадцать! – прежде чем наконец-то сдать. Сам Цзэн Гофань провалил один и тот же экзамен (всего) шесть раз и справился уже в двадцать два года. В следующем году он сдал провинциальный экзамен (уровень, на котором четырежды проваливался Хун Сюцюань). Затем, дважды провалив высший экзамен в столице, он преуспел в третьей попытке, причем с отличием. После того он оказался в Хунани, провинции на западной границе растущей империи тайпинов. Так именно ему выпало организовать и возглавить основные силы Цин, победившие тайпинов после долгой борьбы. В ходе восстания тайпинов, которое чуть не разрушило империю Цин, противоборствующие стороны возглавляли представитель авторитетной элиты и разочарованный кандидат на вступление в элиту, превратившийся в контрэлиту.
Дорога к кризису
Дональд Трамп, Авраам Линкольн и Хун Сюцюань – очень разные претенденты на вступление в элиту, живущие в очень разных мирах. Тем не менее на каком-то глубинном уровне их личные траектории имеют много общего. Все они жили (или живут) в эпоху раздора, когда социальное давление нестабильности – обнищание и перепроизводство элит – достигло пика. Все трое являются претендентами, достигшими вершин власти, хотя бы на короткое время. Все они правили, когда их страны разваливались.
Масштабы бедствий, последовавших за приходом к власти этих трех претендентов, сильно различаются. Несомненно, восстание тайпинов было самым страшным бедствием, поскольку это была, возможно, наиболее кровопролитная гражданская война в истории человечества. Она длилась четырнадцать лет и унесла жизни множества людей – от тридцати до семидесяти миллионов человек.
Гражданская война в США (шестьсот тысяч боевых потерь) остается самым кровавым американским конфликтом на сегодняшний день. Эта схватка отняла и жизнь Авраама Линкольна, который был убит Джоном Уилксом Бутом, актером и сторонником Конфедерации.
Президентство Дональда Трампа имело самые мягкие последствия (по крайней мере, пока). Тем не менее он руководил страной в эпидемию, унесшую жизней больше, чем испанский грипп, а при нем же в адском 2020 году политические беспорядки привели к гибели двадцати пяти человек 33, десятку тысяч раненых 34 и более чем 2 миллиардам долларов убытков 35. Его президентство завершилось штурмом Капитолия, нанесшим огромный удар по американской политической системе. Конечно, мы пока не знаем, чем закончится наш собственный век раздора. История будущего еще не написана. Зато мы знаем наверняка, что двойная сила, подталкивающая Америку к гражданской войне, – обнищание масс и перепроизводство элиты – не ослабевает по сей день. Что же история может поведать нам о таких кризисных периодах?
Глава 2
Шаг назад: уроки истории
Дорожная карта
Все сложные человеческие общества, организованные в форме государств, периодически испытывают волны политической нестабильности. Наиболее распространено чередование интегративной и дезинтегративной фаз, длящееся приблизительно одно столетие. Интегративные фазы характеризуются внутренним миром, социальной стабильностью и относительным сотрудничеством элит. Дезинтегративные фазы противоположны: им свойственны социальная нестабильность, нарушение сотрудничества между элитами и постоянные вспышки политического насилия – восстания, революции и гражданские войны. Возможны, конечно, варианты; позже я расскажу о том, почему одни циклы короче, а другие длиннее, почему степень тяжести кризиса вариабельна. Несмотря на эту изменчивость, «пора неприятностей» наступает всегда. До сих пор не случалось ни единого исключения из этого правила. Ни в одном из обществ, которые изучала моя группа, интегративная фаза не длилась более двухсот лет36.
Подробный отчет об истории и методологии клиодинамики, особенно применительно к модели, положенной в основание настоящей книги, см. в главах А1 и А2 Приложения. Суть же в том, что большая исследовательская сеть, работу которой я координировал в последнее десятилетие, позволила создать обширную базу данных по сотням исторических и современных государств, причем упор делается на способах, какими эти общества соскальзывали в политический кризис, а затем выходили из него с переменным успехом. Анализ кризисной базы данных (CrisisDB) дает все поводы утверждать, что при обилии очевидных (и не столь очевидных) различий между отдельными случаями налицо несомненные общие черты.
Наш анализ указывает на четыре структурных фактора нестабильности: обнищание масс, потенциально ведущее к массовой мобилизации; перепроизводство элит, чреватое внутренним конфликтом; ухудшение финансового состояния и ослабление легитимности государства; геополитические факторы. Важнейшими поводами выступают конкуренция внутри элит и конфликтность, надежные признаки надвигающегося кризиса. Другие факторы обычно тоже присутствуют, но они не универсальны. Например, для больших и могущественных империй геополитические факторы, как правило, имеют меньшее значение. Такие государства в целом слишком велики, чтобы на них могли повлиять какие-либо действия соседей, а социальный раскол порождается внутренними силами. Если позаимствовать слова Арнольда Тойнби, великие империи умирают не от убийства, а от самоубийства 37.
Нужно упомянуть еще об одном осложняющем факторе. Если внимательно изучить фазы дезинтеграции, станет ясно, что отнюдь не всегда все обстоит скверно. Вообще уровень коллективного насилия имеет склонность к определенному ритму. Одно поколение ведет полномасштабную гражданскую войну, но уже следующее поколение («сыновья»), израненное этим насилием, сохраняет шаткий мир. Следующее поколение («внуки»), выросшее вне явного, непосредственного насилия, повторяет ошибки «дедов». Эта динамика определяет повторяющийся цикл насилия продолжительностью около пятидесяти лет (то есть два человеческих поколения), который сохраняется до тех пор, пока структурные условия не будут каким-то образом изменены, что приведет к следующей интегративной фазе.
Теперь давайте конкретизируем эти теоретические представления, проследив динамику социальной нестабильности и распада государства в одном конкретном регионе за длительный период времени. Я начну свой обзор циклов нестабильности в средневековой Франции, самом богатом и могущественном королевстве Западной Европы в Средневековье. Затем мы двинемся вперед во времени, прослеживая последовательные волны нестабильности во Франции и Западной Европе в целом. Я выбрал Европу потому, что мы располагаем множеством количественных данных, которые рассказывают об обнищании масс, конфликтах внутри элиты и прочих основных факторах нестабильности. Но не заблуждайтесь: исторические силы, вызывающие кризисы, вовсе не европоцентричны – все сложные общества уязвимы перед ними.
Кризис во Франции эпохи позднего Средневековья
Тринадцатое столетие было золотым веком средневековой Франции. Территория, принадлежащая французской короне, фактически утроилась за это столетие, и к 1300 году Франция стала господствовать в Западной Европе в военном, политическом и культурном отношении. Население Франции составляло более двадцати миллионов человек – каждый третий житель Западной Европы хранил верность французскому королю. Город Париж с его 230 000 жителей был, безусловно, самым крупным и роскошным городом латинского христианского мира. Средневековая Франция являлась не только самым могущественным королевством Западной Европы, но и культурным центром известного мира. Готический стиль в архитектуре, известный современникам как французский стиль, сложился в Иль-де-Франс и распространился оттуда в Англию, Германию, Испанию и Северную Италию. В тринадцатом столетии Парижский университет сделался ядром обучения и философии в Европе, привлекал лучших мыслителей того времени. Французский язык стал важнейшим международным языком Европы, на котором говорила знать Англии, Фландрии, Венгрии, а также Неаполитанского и Сицилийского королевств 38.
Однако ближе к 1300 году блеск французского королевства начал тускнеть. Золотой век превратился в позолоченный. Богатство элит не уменьшалось, а вот условия жизни простолюдинов ухудшались. Первопричиной обнищания масс оказался всеохватный демографический бум в Западной Европе за два столетия до 1300 года. Если в 1100 году на территории в пределах современных границ Франции проживало около шести миллионов человек, то спустя два столетия население увеличилось более чем втрое, превысило в численности двадцать миллионов человек. Демографический взрыв не соответствовал возможностям средневековой экономики по обеспечению землей крестьян, рабочими местами и едой всех. Большинство населения прозябало на грани голода, а череда неурожаев и эпидемий домашнего скота в 1315–1322 годах привела к обрушению системы. К 1325 году население Франции упало на 10–15 процентов ниже пика, достигнутого в 1300 году. Затем пришла Черная смерть, унесшая жизни то ли четверти, то ли половины населения страны. К концу четырнадцатого столетия население Франции сократилось до десяти миллионов человек – это вдвое меньше, чем в 1300 году.
Как будто миллионов смертей было недостаточно, демографическая катастрофа оказала и другое, подспудное, но не менее разрушительное, воздействие на социальную стабильность и расшатала социальную пирамиду. После 1250 года число дворян росло даже быстрее, чем шел прирост населения в целом, поскольку их экономическое положение было лучше, чем у простолюдинов. Фактически обнищание масс оказалось выгодным для элит, которые наживались на высокой земельной ренте, низкой заработной плате и высоких ценах на продукты питания. Иными словами, массовое перенаселение в тринадцатом столетии создало «насос богатства», обогащавший землевладельцев за счет крестьян.
По мере того как их доходы увеличивались, многие дворяне более низкого положения приходили к выводу, что раздел поместий между двумя и более сыновьями может обеспечить всем наследникам достаточный доход для поддержания дворянского статуса. Состоятельные магнаты[9] с обширными владениями использовали отдаленные, неудобно расположенные территории для того, чтобы сделать своих младших сыновей дворянами. Возросли и темпы восходящей социальной мобильности: богатые крестьяне и успешные торговцы становились дворянами, покупая титулы. Когда разразились голод и эпидемии, элита сумела благополучно их пережить, и смертность в ее рядах была ниже, чем у простолюдинов. Все это в совокупности привело к увеличению числа дворян по отношению к производительному классу, утяжелению вершины социальной пирамиды и по прошествии некоторого времени к обращению вспять экономического положения дворянства. До 1300 года дворянство наслаждалось благоприятной экономической конъюнктурой ввиду относительной немногочисленности элиты и наличия дешевой и обильной рабочей силы, но к середине четырнадцатого столетия ситуация полностью изменилась.
Не располагая доходами для поддержания своего элитного статуса, дворяне нанимались на службу государству и изымали большую часть ресурсов у крестьян. Однако государство не могло нанять всех обедневших дворян – тех было слишком много, да и сама корона неумолимо сползала к финансовой несостоятельности. Инфляция, обусловленная изрядным приростом населения, съедала государственные доходы, а попытки удовлетворить требования элиты вели к тому, что казна королевства почти опустела.
Изъятие доходов у крестьян подразумевало следующее: помещики не ограничивались отнятием излишков и принимались отнимать ресурсы, необходимые крестьянам для выживания. Угнетение со стороны помещиков подрывало экономическую основу жизни этого сословия, поскольку крестьяне отвечали бегством, голодали и гибли в бесплодных восстаниях. Ввиду того что обе названные стратегии терпели неудачу, дворяне стали охотиться друг на друга. Игра в перепроизводство вступила в завершающую, насильственную фазу, и внутриэлитные конфликты вспыхнули по всей Франции . В 1350-х годах распад внутреннего порядка затронул и сердце королевства.
Когда последний король Капетингов умер в 1328 году, не оставив наследника мужского пола, корона перешла к Филиппу VI, первому королю из династии Валуа. Но на престол имелось еще два претендента, вполне легитимных, – Карл II Наваррский и Эдуард III Английский. Трехсторонняя схватка этих могущественных владык, отягощенная городским восстанием в Париже под предводительством Этьена Марселя и сельским бунтом (Жакерия), обернулась полным крахом государства к 1360 году.
Здесь не место для подробного описания событий. Вместо этого давайте продолжим наш обзор с высоты птичьего полета и посмотрим, что произошло дальше.
Крах французского государства в 1350-х годах потряс правящую элиту. На собрании Генеральных штатов в 1359 году различные фракции сумели преодолеть разногласия и договориться об общем подходе к спасению государства. Два следующих десятилетия французы вели систематические, хотя и не приносившие зримых результатов военные действия (избегая грандиозных сражений, которые ранее были для них катастрофическими). К 1380 году королевская армия подавила внутренние мятежи и прогнала англичан почти со всех французских территорий. Но этот успех оказался временным, потому что структурные силы, ввергавшие Францию в кризис, – обнищание масс, перепроизводство элит и слабость государства – еще не были должным образом устранены. Опять-таки установлено, что циклы коллективного насилия имеют тенденцию повторяться в дезинтеграционных фазах с периодичностью приблизительно раз в пятьдесят лет. Позднесредневековый кризис во Франции не был исключением.
Когда новое поколение вожаков пришло на смену тому, которое на собственном опыте испытало крах государства в 1350-х годах, оно повторило ошибки предков. Две аристократические фракции, бургундцы и орлеанисты, затеяли войну за столицу, по очереди убивая друг друга в ходе новой гражданской войны. Очередное кровавое городское восстание вспыхнуло в Париже в 1413 году, а в 1415 году в ситуацию вмешался английский король Генрих V. История повторилась: случилось сокрушительное поражение французской армии при Азенкуре, этакое повторение битвы при Креси. Удивительно, насколько точно второй крах французского государства следовал по траектории первого. Быть может, история все же не повторяется, но уж точно перекликается 3940.
Второй крах государства был тяжелее первого, и уцелевшим французским элитам потребовалось больше времени, чтобы взять себя в руки. Но они это сделали и снова изгнали англичан, а последний крупный город, Бордо, был отвоеван французами в 1453 году 41.
После окончания Столетней войны Франция наслаждалась вековой интеграционной фазой. Почему столетие до 1450 года было столь мрачным, а следующее – таким блестящим? Ответ заключается в том, что силы, подтолкнувшие Францию к внутренним войнам, прекратили свою деятельность около 1450 года. Об обнищании масс «позаботились» голод, эпидемии и внутренние войны, в результате которых население Франции сократилось вдвое. Теперь у крестьян было много земли, а нехватка рабочей силы более чем удвоила реальную заработную плату. Снижение арендной платы за землю и повышение заработной платы фактически остановили «насос богатства».
Что наиболее важно, многочисленные потери при Креси, Пуатье, Азенкуре и во множестве других, менее известных сражений унесли десятки тысяч жизней «лишней» знати. Добавим сюда массовые убийства в ходе фракционных распрей (как писал очевидец в дневнике за май 1418 года, улицы столицы были усеяны трупами побежденных, что валялись как свиньи в грязи), и нас тогда не удивит, что, при общем сокращении численности населения вдвое с 1300 по 1450 год, численность дворян за тот же период уменьшилась в четыре раза 42. Социальная пирамида перестала шататься и приобрела гораздо более устойчивую конфигурацию, с широким основанием и узкой вершиной. В отсутствие перепроизводства элит внутриэлитная конкуренция улеглась, конфликты утихли. При этом воспоминания о мрачных десятилетиях социального распада и внешнем давлении со стороны англичан породили в элитах новое чувство национального единства. В этом новом климате сотрудничества элит оказалось возможным реформировать государственные финансы и обеспечить Франции прочную финансовую основу для будущих поколений.
Основные внутренние причины нестабильности – обнищание масс и перепроизводство элит – были устранены. А что внешние факторы? Многие книги по истории изображают Столетнюю войну как династический конфликт между французскими и английскими монархами. Но это очень поверхностный взгляд на чрезвычайно сложную серию многосторонних конфликтов. Как писал знаменитый французский историк Фернан Бродель, лучше всего именовать этот период «столетием вражды»43. Государство в четырнадцатом и пятнадцатом веках разрушалось прежде всего под воздействием внутренних факторов, а англичане фактически представали шакалом, что грызет тушу мертвого льва (приношу извинения моим английским читателям). Поскольку средневековая Англия уступала Франции в численности населения и ресурсах (располагала менее чем третью французских), эти два королевства попросту находились в разных весовых категориях; ситуации предстояло измениться лишь через несколько столетий. Громкие победы при Креси, Пуатье и Азенкуре, которыми английские дети по праву гордятся, в конечном счете не принесли английской короне прочных успехов. На самом деле они помогли французам, избавили страну от перепроизводства элит и сформировали чувство национального единства, чрезвычайно значимое для согласия по поводу того, как обеспечить государству надежную финансовую основу.
Сказанное не означает, что роль англичан в столетней вражде была незначительной; я только подчеркиваю, что англо-французский конфликт не был основной причиной краха двух французских государств. В конце концов, Англия и Франция почти непрерывно воевали с одиннадцатого по девятнадцатый век 44. С этой точки зрения в событиях 1338–1453 годов не было ничего особенного.
Века раздора
Историки давно заметили, что истории присущ определенный ритм. «Золотые века» внутреннего порядка, культурного расцвета и социального оптимизма сменяются «смутными временами» междоусобиц, упадка высокой культуры и социального уныния. Специалисты по истории Европы даже потрудились дать каждому такому периоду свое название: за Высоким Средневековьем следует позднесредневековый кризис, за Возрождением – общий кризис семнадцатого века, а если взять последний полный цикл перед нашим временем, то есть эпоху Просвещения, или эпоху разума, то ей на смену пришла эпоха революций.
В истории Китая тоже выявляется аналогичная закономерность, которую принято обозначать как чередование династических циклов. С 221 года до н. э. по 1912 год, с династии Цинь до правления династии Цин, Китай неоднократно объединялся (и воссоединялся) и даже эффективно управлялся. А затем начиналось моральное разложение, которое вело к упадку и раздробленности. Как сказано в классическом китайском романе «Троецарствие»: «Великие силы Поднебесной, долго будучи разобщенными, стремятся соединиться вновь и после продолжительного единения опять распадаются»[10]. Историки Древнего Египта тоже делят историю страны на периоды: Древнее царство, Среднее царство и Новое царство, – причем за каждым следуют Первый, Второй и Третий промежуточные периоды.
Статистический анализ по базе данных CrisisDB подтверждает нашу историческую интуицию, но в этой макроисторической закономерности не нужно усматривать математически выверенный цикл. Во-первых, общая продолжительность интегративно-дезинтегративной последовательности варьируется в зависимости от особенностей общества; во‑вторых, в периоды дезинтеграции коллективное насилие склонно проявляться приблизительно раз в пятьдесят лет.
Во Франции интегративная фаза Высокого Средневековья началась в правление великого объединителя Филиппа II, также известного под именем Филипп Август (1180–1223), и закончилась в 1350 году. После позднесредневековой дезинтеграционной фазы (1350–1450) новая интегративная фаза, Ренессанс, длилась немногим более столетия (1450–1560). Следующая дезинтегративная фаза (1560–1660) началась с пожара французских религиозных войн (1562–1598), за которыми последовала вторая волна нестабильности: 1620-е годы – восстания местных правителей, мятежи гугенотов и крестьянские бунты, 1648–1653 годы – знаменитая Фронда[11]. В последнем полном цикле интегративная фаза (Просвещение) длилась с 1660 года до французской революции 1789 года. Дезинтегративная же фаза эпохи революций охватывает наполеоновскую пору, революции 1830 и 1848 года и последствия Парижской коммуны (1871, пусть это кровопролитие было спровоцировано катастрофическим поражением Франции во Франко-прусской войне). Получается, что каждая фаза длилась около столетия (со сдвигом в несколько десятилетий в ту или иную сторону), а общая продолжительность цикла составляла, по порядку, 250, 210 и 210 лет.
Настоящая игра престолов
Будет поучительным сравнить историю Франции с историческими циклами в Англии. Здесь на средневековый цикл пришлось сразу два периода затяжных гражданских войн: это анархия в правление короля Стефана (1138–1153) и война Алой и Белой розы (1455–1485). Хотя интегративный период был относительно мирным (по сравнению с грядущими событиями), его мирное течение нарушали баронские мятежи, повторявшиеся с интервалом приблизительно в пятьдесят лет4546. Как и Франция, Англия пострадала от двойного удара голода 1315–1317 годов и Черной смерти, но, в отличие от Франции, далеко не сразу свалилась, образно выражаясь, в штопор. Почему так вышло? Клиодинамическая теория интегративно-дезинтегративных циклов не подразумевает какой-либо жесткой периодичности исторических циклов и фиксированной их длины. Это динамическая модель, отражающая развитие внутренних сил в каждом конкретном обществе. Опять-таки наиболее важным признаком надвигающейся нестабильности выступает перепроизводство элиты. Что должно произойти, если этот процесс внезапно затормозится? Кризис отложится на будущее. Именно так и произошло в позднесредневековой Англии.
Когда Франция распалась в 1350-х годах, весь избыток английской элиты – представители которой во множестве оседали в самой Англии и во Франции – последовал за своим королем через Ла-Манш. Некоторые погибли в боях, но для большинства этих людей французские войны оказались чрезвычайно прибыльными. Победы при Пуатье и Креси (а также в менее крупных сражениях) обернулись доходами от выкупов со стороны тысяч пленных французских дворян. Сельская Франция радовала своими богатствами и приносила изрядную добычу, которую собирали в ходе так называемых chevauchées[12] (по сути, слегка замаскированных грабительских экспедиций). Еще на завоеванных территориях имелись замки, а землю раздавали верным вассалам короля и других высших аристократов. Иными словами, Англия экспортировала избыток элиты – и нестабильности – во Францию.
Но благополучные времена не длятся вечно. С 1360 года французы стали объединяться и к 1380 году изгнали англичан со своей территории. Теперь настал черед Англии валиться в штопор. Внезапно весь избыток элиты вернулся обратно – закаленным в боях после беспрерывной череды схваток во Франции, привычным к убийствам, пыткам и вымогательству, раздосадованным и озлобленным поражением. Как обычно и случается, социальная ломка нашла выражение одновременно в нескольких формах. Крестьяне, которых угнетали тем сильнее, чем больше ощущала оскудение элита, наконец-то осознали, что сыты по горло. Крестьянское восстание во главе с Уотом Тайлером (1381) было жестоко подавлено, однако оно напугало элиту и заставило отчасти облегчить бремя, отягощавшее производительные классы. На западе, в Уэльсе, вспыхнул сепаратистский бунт под предводительством Оуайна Глин Дора (Оуэна Глендура). В центре страны не прекращалась борьба короля Ричарда II и его фракции с группой дворян, известных как лорды-апеллянты[13], и в конечном счете она завершилась свержением Ричарда в 1399 году, что привело к смене династии – Плантагенеты уступили трон Ланкастерам. Звучит очень похоже на «Игру престолов», верно? Что ж, Джордж Р. Р. Мартин «списал» своих вымышленных Ланнистеров с исторических Ланкастеров .
Когда в начале пятнадцатого столетия Франция снова распалась и в 1415 году очередной английский король решил в нее вторгнуться, полчища представителей побежденной элиты вновь устремились через Ла-Манш. Выше уже отмечалось, что последующие кризисы нередко до жути напоминают предыдущие. Как будто у человеческих обществ есть некий культурный трафарет, модель краха государства – французская или английская, в зависимости от обстоятельств. Траектория Англии после 1415 года – еще один пример этой любопытной закономерности. Как и прежде, поначалу дела у англичан шли хорошо: нестабильность вполне удалось экспортировать во Францию, и в 1415–1448 годах в Англии фактически не было значительных беспорядков. А вот когда французы успешно отстояли свою страну около 1450 года, избыточной английской элите пришлось во все большем числе возвращаться домой. Король Генрих VI оказался недееспособен, и от его имени правил Королевский совет. Главенство во фракции Ланкастеров перешло к Маргарите Анжуйской, о которой современник писал так: «Эта женщина превосходила всех прочих своей красотой и щедростью, блистала остроумием и была сноровиста в политике, а силой духа и отвагой больше походила на мужчину, чем на женщину»4748. (Мартин явно выбрал ее в качестве образца для Серсеи Ланнистер.)
Элитные группы и королевские фавориты вносили немалый вклад в усугубление беспорядков. Высшая знать содержала многочисленные воинства, которые сражались друг с другом и терроризировали соседей, работа суда была парализована, а сами аристократы пытались подчинить себе правительство. В 1450 году случилось еще одно крупное крестьянское восстание, на сей раз во главе с Джеком Кейдом. А в 1455 году вспыхнула война Алой и Белой розы, затянувшаяся до 1485 года.
Говорят, что Мартин, когда смотрел первый сезон «Игры престолов», был потрясен зримой картиной жестокостей, предательств и убийств, воплощенной на экране, хотя сам придумывал этих персонажей. Исторические войны Алой и Белой розы были ничуть не менее жестокими и кровопролитными. Трех королей свергли и убили, многих местных правителей казнили, зачастую без суда. Лордов, оказавшихся на стороне проигравших в битве, ставили на колени в грязи и тут же обезглавливали. Более того, сражения между ланкастерцами и йоркистами были, что называется, лишь верхушкой айсберга. Параллельно с этим династическим конфликтом за престол разворачивались многочисленные партикулярные войны между соперничающими элитами – на региональном и местном уровнях. В книге «Падение дома Ланкастеров» британский историк Р. Л. Стори перечисляет минимум восемь таких конфликтов, охвативших запад, север и восток Англии. Простые люди сильно страдали от раздора внутри элиты, поскольку каждая фракция считала необходимым преследовать крестьян, подвластных противнику, не чуралась вымогательств, грабежей и убийств.
Важно помнить, что средневековая Англия была в целом гораздо более жестокой страной, чем сегодняшняя Великобритания, однако уровень насилия, характерный для войн Алой и Белой розы, намного превышал «норму» тех лет. В интегративной фазе на каждое поколение выпадал баронский мятеж против короны, но по сравнению с войнами Алой и Белой розы эти мятежи больше походили на вооруженные демонстрации, призванные навязать короне баронские требования одной только угрозой применения силы. Мятеж 1215–1217 годов, например, был фактически одобрен королем, подписавшим Великую хартию вольностей, чтобы умиротворить мятежную элиту. А в войнах Алой и Белой розы целью каждой стороны было уничтожение противника.
Зрители «Игры престолов» порой жалуются, что персонажи, которые им нравятся, с удручающей регулярностью выпадают из общего сюжета (погибают). Но в реальной жизни все обстояло именно так. Ведь главной движущей силой противостояния Алой и Белой розы было поистине кошмарное перепроизводство элиты в Англии к 1450 году. Без устранения этой причины конфликт мог прекратиться разве что ввиду полного истощения сторон. Затем он бы все равно разгорелся снова, когда подрастет новое поколение, не защищенное от насилия. Чтобы дезинтегративная фаза завершилась, необходимо изменить структурные условия в ее основании.
Конечно, гибель в бою или отрубание головы были не единственным механизмом сокращения перепроизводства элиты. Да, среди высшей знати все, как правило, сводилось к физическому истреблению, но ниже по социальной лестнице ведущую роль играло ослабление социальной мобильности. Большинство дворян счастливо избегло гибели в гражданской войне и локальных стычках; некоторое время спустя они просто признали, что доходы более не позволяют им считаться элитой, и тихо соскользнули в ряды йоменов[14]. При этом гражданская война и общий высокий уровень насилия оставались важным, пусть косвенным, побудительным мотивом для того, чтобы смириться с утратой дворянского положения. После многолетнего насилия, когда ощущение уязвимости неуклонно нарастало, самые жестокие и амбициозные представители элиты были уничтожены, а остальные осознали тщетность продолжения борьбы и зажили мирной, довольно скромной жизнью. Численность английской элиты всех уровней, от высшей знати до местных дворян, сократилась за этот позднесредневековый кризис в несколько раз.
Для Англии имеется полезный количественный показатель, который позволяет проследить ход событий. Потребление вина (а вовсе не эля) – один из признаков принадлежности к элите. В пору наивысшего могущества английская элита импортировала и потребляла ежегодно двадцать тысяч бочек вина из Гаскони. К концу войн Алой и Белой розы завозилось менее пяти тысяч бочек; импорт вина начал восстанавливаться только после 1490 года. Подразумеваемое четырехкратное сокращение численности английской элиты соответствует предполагаемому четырехкратному сокращению французской знати к концу 1490-х годов, к концу французского века раздора .
Самый жаркий и кровавый период внутренних войн закончился в 1485 году, но мир наступил не сразу: мы знаем о трех малых, быстро подавленных восстаниях в промежутке 1489–1497 годов. После этого Англия не ведала новых восстаний на протяжении двух поколений, что выглядело настоящим подвигом, если учесть общий уровень насилия в стране в раннее Новое время. Наконец-то началась следующая интегративная фаза.
Дальнейшие два цикла в Англии сходны по длительности с французскими. Но поскольку Англия вышла из позднесредневекового кризиса намного позже Франции, эти две страны между собой не синхронизировались. Общий кризис семнадцатого века начался в Англии с шотландского восстания 1639 года (Епископские войны), переросшего в гражданскую войну, которая закончилась в 1651 году. После короткой и шаткой передышки Англии довелось вновь испытать тяготы внутренней войны и Славную революцию (1688–1689), которая положила конец дезинтегративной фазе семнадцатого столетия (опять-таки на несколько десятилетий позже, чем во Франции). Эпоха революций наступила в Англии в 1830 году, тогда как во Франции она началась со взятия Бастилии в 1789 году. Если коротко, Франция и Англия вели себя как две гирьки на весах: качались вверх и вниз на чашках и одна неизменно отставала от другой.
Еще одно различие между двумя королевствами в эпоху революций заключалось в том, что Франция угодила в настоящую последовательность переворотов (1789, 1830, 1848 годы), тогда как Англия столкнулась с «революционной ситуацией» в 1830 году, но сумела каким-то образом избежать потрясений. Почему и как это произошло – чрезвычайно интересная тема, которая может дать несколько подсказок нынешней Америке. (Я вернусь к этому вопросу в главе 9.)
Эффект полигамии элит
Несмотря на почти беспрерывные войны в 1100–1815 годах 4950 (или, может быть, как раз по этой причине), Англия и Франция обладали сходной социальной структурой. Потому вряд ли удивительно, что продолжительность исторических циклов в этих странах была настолько похожей (хотя и не синхронизированной). Но подобное динамическое сходство отнюдь не обязательно будет иметь место в каждом сложном человеческом обществе. В зависимости от своего состава одни общества проходят интегративно-дезинтеграционные циклы быстрее, а другие – медленнее.
Поскольку наиболее важной движущей силой социальной и политической нестабильности является производство элиты, давайте задумаемся о том, как особенности воспроизводства элиты (и ее перепроизводства) могут воздействовать на социальный темп – то есть на то, как быстро общество впадает в кризис и выходит из него. В доиндустриальных обществах, где достижение элитного статуса было делом трудным, но вполне возможным для простолюдина, скорость прироста элитных рядов и последующего развития перепроизводства элиты сильно зависела от биологического воспроизводства – если предметно, от коэффициента воспроизводства мужчин в элите. (Нравится нам это или нет, но мужчины доминировали в высших эшелонах власти в этих обществах.) Биология учит, что у людей наибольшее влияние на воспроизводство мужчин оказывает само количество партнеров противоположного пола, доступных для мужчины.
В западноевропейских королевствах наподобие Англии и Франции христианская вера ограничивала количество законных пар для мужчин. Конечно, те, кто располагал властью, нередко заводили себе любовниц, помимо законного брака, а отпрыски таких нелегальных союзов вполне могли рассчитывать на пополнение рядов дворянства. Однако «эффект бастардов» все же не способствовал значительному увеличению количества претендентов на элиту в средневековых и ранних современных европейских обществах.
Напротив, в исламских обществах мужчине разрешалось иметь четырех законных жен и столько наложниц, сколько он сможет содержать. Происхождение от наложницы не налагало на мужчину позорного клейма. Общая полигамия и практика многоженства была распространена и среди степняков-скотоводов, например среди монголов. В результате эти общества порождали претендентов на элиту с поистине пугающей скоростью. А чем быстрее протекает производство элиты, тем короче становятся интеграционные фазы.
Итак, теория гласит, что мы должны заметить существенное различие в длительности циклов у обществ с моногамными правящими классами и у обществ с полигамной элитой. Согласно моим расчетам, типичная продолжительность циклов в моногамных обществах должна составлять от двухсот до трехсот лет, но в обществах с полигамной элитой она должна составлять всего-навсего около столетия или даже меньше51. Мы уже видели, что Франция и Англия (а также, согласно базе данных CrisisDB, и другие европейские общества) соответствуют этому теоретическому предсказанию. Что же можно сказать о полигамных обществах?
Оказывается, на этот вопрос много веков назад ответил замечательный исламский историк и философ Абу Зайд Абд ар-Рахман ибн Мухаммад ибн Хальдун аль-Хадрами, родившийся в Тунисе в 1332 году. Ибн Хальдун установил, что политическая динамика в его родном Магрибе (Северная Африка к западу от Египта), как и в остальном мусульманском мире, тяготеет к цикличности. После основания новой династии все идет «по накатанной» около четырех поколений, а затем происходит крах и утверждается новая династия. Потом цикл повторяется 52. Некоторые династии существуют три поколения, других хватает на пять, но в среднем длительность циклов Ибн Хальдуна составляет четыре поколения, или приблизительно сто лет. Этот срок куда короче европейских циклов, предсказанных нашей теорией. Но давайте посмотрим, свойственны ли циклы Ибн Хальдуна другим полигамным обществам – к примеру, кочевым скотоводческим общинам Центральной Евразии.
Хорошим образцом для сравнения будут монгольские завоеватели во главе с Чингисханом и его непосредственными преемниками. Огромная территория, покоренная монголами в первой половине тринадцатого столетия, охватывала в том числе четыре больших «культурных района», заселенных земледельцами. Если двигаться с востока на запад, это Китай, Трансоксания[15], Персия (включая Месопотамию) и Восточная Европа. С середины тринадцатого столетия каждой из этих четырех областей правила династия Чингизидов . Согласно нашей теории, эти четыре династии должны были подчиняться циклам Ибн Хальдуна и править около столетия. Так в действительности и произошло. Во всех четырех областях династии Чингизидов рухнули к середине четырнадцатого века 5354. Более строгий статистический анализ по базе данных CrisisDB подтверждает, что циклы взлетов и падений в обществах с полигамной элитой значительно короче, чем аналогичные циклы в моногамных обществах.
Заражение и динамическое побуждение
Ученые, изучающие сложные системы, должны прокладывать путь посредине между Сциллой чрезмерного усложнения и Харибдой избыточного упрощения. С одной стороны, история – это не просто цепочка последовательных событий; с другой же стороны, это не просто повторение математически выверенных циклов.
Наше обсуждение циклов Ибн Хальдуна показало, что временные масштабы, в которых общества проходят циклы подъема и спада, зависят от культурных характеристик, в частности от распространения полигамии в элите. Сравнение двух «дражайших врагов», Англии и Франции, выявило еще один осложняющий фактор – геополитическую среду, способную удлинять или сокращать циклы. Экспортируя нестабильность во Францию в ходе позднесредневекового кризиса, Англия смогла отсрочить начало собственного смутного времени. Вот почему структура нелинейной динамики и науки о сложности в целом столь полезна для понимания истории: она снабжает нас инструментами для изучения взаимодействия различных факторов, при котором возникает системная динамика. Относительно небольшой набор механизмов в состоянии обеспечить чрезвычайно сложную динамику. В том-то и суть науки о сложности: сложная динамика не обязательно должна обуславливаться сложными причинами.
Какие еще открытия дарит наука о сложности? Одной из полезных методик кажется динамическое побуждение. Если поместить несколько маятников рядом и заставить их раскачиваться случайным образом (не синхронно), то через некоторое время все они начнут раскачиваться в идеальной синхронизации 55. Голландский физик Христиан Гюйгенс, впервые наблюдавший это явление в 1665 году, употребил слова «диковинное сочувствие».
Побуждение помогает понять, почему волны нестабильности часто захлестывают многие общества одновременно. Возьмем всеобщий кризис семнадцатого столетия, охвативший всю Евразию. Почему гражданская война в Англии, Смутное время в России и крах династии Мин в Китае пришлись приблизительно на одно и то же время? Почему при этом восемнадцатый век был периодом внутреннего спокойствия и имперской экспансии всех трех названных стран?
Одной из возможных причин такой синхронизации является внешнее принуждение. Выше упоминалось, что череда неурожаев привела к голоду в Западной Европе в 1315–1317 годах. Этот голод совпал по времени с падением солнечной активности (так называемый «Волчий минимум», 1280–1350). Большинство климатологов согласно в том, что более низкая солнечная активность чревата понижением общемировых температур. Основной причиной неурожаев в Европе к северу от Альп является прохладная и влажная погода, которая задерживает созревание урожая и увеличивает вероятность того, что посадки сгниют до сбора. Другие периоды низкой солнечной активности, в том числе «Минимум Шперера» (1460–1550) и «Минимум Маундера» (1645–1715), также характеризовались понижением средней температуры и неурожаем.
Соотнесение социального коллапса с климатическими возмущениями – любимое занятие коллапсологов. Но, как мне кажется, нет повода проводить прямую причинно-следственную связь между ухудшением климата и крахом общества. Случаи снижения солнечной активности на протяжении последнего тысячелетия лишь изредка совпадают с дезинтегративными фазами. Возможно, дурная погода при «Волчьем минимуме» и вправду стала причиной голода, который нарушил стабильность позднесредневековых европейских обществ. Возможно, более поздний «Минимум Маундера» обусловил тот голод, что затронул Северную Европу от Франции до Скандинавии и России: во Франции в 1694–1703 годах от голода умерло два миллиона человек, а Россия за тот же период потеряла до 10 процентов своего населения[16]. Но обе империи, одна под властью Людовика Великого, а другая – Петра Великого, обладали немалой устойчивостью (о чем свидетельствуют титулы их правителей). Этот голод, несомненно, причинял огромные человеческие страдания и лег огромным бременем на обе монархии, но отнюдь не довел их до предела.
На мой взгляд, внешнее воздействие из-за колебаний климата не является прямой причиной социального распада. Все обстоит куда сложнее, и тут как раз могут помочь пресловутые маятники, которые раскачиваются в «диковинной симпатии» друг с другом. Пусть империи – это маятники, что раскачиваются от интегративной фазы к дезинтегративной и обратно. Далее предположим, что две империи в разных регионах Евразии не синхронизированы между собой, однако обе подвержены воздействию одних и тех же колебаний мирового климата. Если одна империя опережает другую в цикле исторического развития, то период благоприятного климата позволит ей продержаться немного дольше до впадения в кризис. Наоборот, дурной климат раньше подтолкнет отстающую империю к кризису. По мере накопления эффекта от таких климатических «подталкиваний» две империи будут все больше синхронизироваться, как два расположенных рядом маятника. Конечно, имперские циклы подъема и спада намного сложнее, чем раскачивание маятников, но общий принцип налицо в обоих типах «осцилляторов». Внешней силе не обязательно даже проявлять себя регулярно. «Подталкивания» могут происходить совершенно случайным образом, ибо их задача состоит в том, чтобы синхронизировать циклические тенденции, а не вызывать сами циклы, которые управляются внутренними механизмами каждой империи.
Вторая синхронизирующая сила, заражение, еще могущественнее, чем внешнее принуждение. Клиодинамический анализ показывает, что крупные эпидемии и пандемии нередко связаны с периодами серьезной социально-политической нестабильности. Мы наблюдаем эту закономерность, по крайней мере, на протяжении последних двух тысяч лет, начиная с чумы Антонина (второй век н. э.) и чумы Юстиниана (шестой век). Распространение Черной смерти по Африке и Евразии (четырнадцатый век) явилось неотъемлемой составной частью позднесредневекового кризиса; вспышка чумы совпала и с общим кризисом семнадцатого столетия. А разрушительные пандемии холеры в девятнадцатом веке пришлись на эпоху революций. Причинно-следственная связь, выявляемая в основе этой корреляции, неоднозначна, и петли обратной связи тянутся в обоих направлениях . Давайте немного изучим эти причинно-следственные связи и проследим, как циклические фазы соотносятся с вероятностью крупных эпидемий.
Как уже отмечалось, каждый цикл включает в себя интегративную фазу, за которой следует фаза дезинтегративная. В начале цикла население растет от минимального показателя и далеко отстоит от предела (от общего количества людей, которое может прокормить данная территория, в зависимости от количества пахотной земли и от применяемых методов сельского хозяйства). В результате реальная заработная плата высока, как и производительность труда, поскольку доступной земли по-прежнему много. Кроме того, большая часть сельскохозяйственных излишков потребляется самими производителями, что превращает этот период в золотой век крестьянства.
Однако рост населения в конце концов упирается в мальтузианский предел. При нарастании обнищания масс золотой век крестьянства заканчивается, общество вступает в золотой век элиты, которая наживается на низкой заработной плате и высоких ценах на плоды земли, ей принадлежащей. Растущая покупательная способность элиты открывает новые возможности для ремесленников и торговцев. Сельская безработица в сочетании с городским спросом на рабочую силу (ремесло, торговля, прислуга для богачей) порождает отток населения в города, причем численность городского населения растет намного быстрее, чем численность населения в целом. Спрос элиты на предметы роскоши стимулирует торговлю на дальние расстояния.
Эти обстоятельства повышают вероятность возникновения новых болезней и распространения существующих. Во-первых, рост населения приводит к преодолению «эпидемиологического порога», то есть той плотности населения, выше которой может распространяться новое заболевание. Во-вторых, снижение уровня жизни из-за обнищания населения приводит к недоеданию и ослаблению природной защиты от инфекций. В-третьих, урбанизация означает, что все больше людей оказывается в городах, которые в доиндустриальные времена были заведомо нездоровыми местами. В-четвертых, растущая миграция и бродяжничество приводят к более плотным сетям взаимодействия, через которые болезнь легче распространяется. В-пятых, торговля на дальние расстояния связывает отдаленные регионы и способствует распространению болезней на континентальном уровне.
В результате общества на пороге кризиса с большой долей вероятности могут пострадать от эпидемии. Но причинность проявляет себя и в обратном направлении. Крупная эпидемия подрывает общественную стабильность. Поскольку смертность среди бедняков выше, чем среди элиты, социальная пирамида утрачивает опору и начинает шататься. Смертоносные эпидемии также нарушают общественное сотрудничество и лишают правительства легитимности. В былые времена такие крупные бедствия воспринимались как знак того, что Бог отвернулся от правителя или что Небеса отозвали свой мандат. Сегодня мы склонны мыслить более материалистично, обвинять правительство в неэффективности и неспособности предпринять полезные шаги для прекращения эпидемии. Конечный результат, впрочем, одинаково негативен: крах доверия к государственным институтам подрывает способность государства поддерживать внутренний мир и порядок. Крупные демографические катаклизмы, те же эпидемии и голод, часто становятся поводом к кризису, потому что они ведут к обнищанию масс (чреватому массовой мобилизацией) и падению легитимности государства (и его способности справляться с внутренним насилием).
Таким образом, заражение – важный механизм нестабильности, волны которого захлестывают многие общества по всему континенту или даже по всему миру. При этом агентом заражения не обязательно становятся вирусы или микробы – на эту роль притязают и заразные идеи.
Помните «арабскую весну»?5657 Она началась в Тунисе 18 декабря 2010 года, на следующий день после того, как продавец фруктов Мохаммед Буазизи принес себя в жертву в знак протеста против коррупции и жестокого обращения со стороны полиции. Оттуда волна распространилась на Алжир (29 декабря 2010), Иорданию (14 января 2011), Оман (17 января 2011), Саудовскую Аравию (21 января 2011), Египет (25 января 2011), Сирию (26 января 2011), Йемен (27 января 2011) и Судан (30 января 2011). К концу февраля «арабская весна» охватила остальные арабские страны (включая Ирак, Ливию, Кувейт, Марокко и Ливан). Самосожжение Буазизи не было первопричиной «арабской весны»; оно стало спусковым крючком, той единственной искрой, от которой занялся степной пожар 58. Структурные условия, необходимые для пожара, медленно складывались на протяжении десятилетий, предшествовавших «арабской весне»59. Почти одновременный всплеск насилия и мятежей в арабском мире случился благодаря заражению идеями.
Многие политические обозреватели винят новомодные социальные сети в провоцировании «арабской весны». Но те, кто считает эти события беспрецедентными в истории человечества, попросту не знают истории. До «арабской весны» 2010 года была «Весна народов» 1848 года. Она началась в Италии в январе, но осталась едва замеченной. Наиболее важным событием той поры стала февральская революция во Франции, за которой последовали мартовские восстания в Германии, Дании и Швеции. В империи Габсбургов в марте также произошло несколько восстаний, среди которых выделялись бунты в Венгрии и Галиции. В июне 1848 года революции распространились на Румынию, а в июле – на Ирландию 60.
Интернета в Европе 1848 года не было, однако новости быстро распространялись через газеты. Общим поводом стала Франция, где 22 февраля 1848 года началась полноценная революция, а к концу марта уже большая часть Европейского континента пребывала в смятении.
Подводя итоги: что мы узнали
В первой части нашего исследования причин повторяющихся волн нестабильности, поражающих человеческие общества, мы затронули современную Америку, а затем расширили поле за счет перемещения назад во времени и в другие части мира. Во второй части я вернусь в Соединенные Штаты Америки и более глубоко погружусь в «подспудные» процессы, формирующие нашу нынешнюю эпоху раздора. Что касается методологии, мой подход до сих пор заключался в том, чтобы иллюстрировать уроки, извлекаемые из клиодинамического анализа, конкретными примерами из истории обществ, сползающих к кризису, а затем каким-то образом выправляющихся. Но клиодинамика не сводится, разумеется, к набору исторических примеров. Чтобы извлечь из истории по-настоящему полезные уроки, которые снабдят нас знаниями, необходимыми для того, чтобы ориентироваться в мутных водах будущего, нужно перевести наши словесные представления о том, как устроено общество, в математические модели. Затем надлежит совместить теории с данными, избегая при этом ловушек «отборных» примеров: это означает, что мы должны накапливать данные и статистически анализировать исторические базы данных. Тем читателям, которые захотят узнать больше о том, как работает клиодинамика, я предлагаю прочитать главы в Приложении, прежде чем приступать к главе 3. Те же, кто предпочитает сразу окунаться в гущу событий, могут продолжить чтение по порядку изложения.
Часть вторая
Причины нестабильности
Глава 3
«Крестьяне бунтуют»
Теперь, вооружившись сравнительным контекстом структуры и динамики наших социальных систем, давайте вернемся к исследованию Северной Америки и начнем с самой большой группы интересов – рабочего класса. Быть может, покажется странным, что книга, которая опирается на анализ больших данных о человеческом поведении как таковом, предлагает отталкиваться от личных историй (от архетипических примеров, если угодно), но настоящую главу и несколько последующих я намерен предварять такими вот историями. Во-первых, я опасаюсь, что при моделировании безличных социальных сил легко упустить из вида реальных людей, а во‑вторых, для меня не подлежит сомнению, что каждый материальный факт таких историй имеет множество прецедентов в реальном мире.
Стив
– Значит, будете голосовать за Трампа в ноябре? – спросил я Стива летом 2016 года. – Но он же миллиардер. Что ему до простых людей? Что он о них знает? К тому же он – просто клоун.
Стив вытряхнул сигарету из пачки «Мальборо» и закурил.
– Я не собираюсь голосовать за Трампа. Дело не в нем, а в либеральных элитах, которые тянут нашу великую страну в пропасть. Эта женщина (Хиллари Клинтон.
Стив вырос в северной части штата Нью-Йорк, его семья – нижний слой среднего класса. Отец работал слесарем на заводе, производившем продукцию для дорожной инфраструктуры. Эта работа приносила скромный, но стабильный доход, что позволяло семье Стива поддерживать статус среднего класса. Мать не работала, семья владела собственным домом, и денег хватало, чтобы отправить старшую сестру Стива в местный колледж.
Сам Стив решил, что колледж ему неинтересен. Его школьные оценки были не такими уж блестящими. Кроме того, когда сестра получила диплом в области гуманитарных искусств и наук, ее диплом никак не помог найти работу или добиться достойной зарплаты. Через два года после окончания колледжа она с мужем уехала в Северную Каролину, где налоги и стоимость жизни были ниже и где перспективы трудоустройства для мужа были куда лучше.
Вместо колледжа Стив записался в армию и отправился в Германию. Но единственным сроком все и ограничилось. В ту пору Соединенные Штаты Америки как раз подумывали затеять череду зарубежных войн в таких местах, как Афганистан и Ирак. Стив не видел смысла рисковать жизнью в войнах, к которым сам он был равнодушен. К сожалению, его отец внезапно скончался от сердечного приступа в относительно молодом возрасте, и Стив хотел поддержать свою мать в это трудное время. Вернувшись домой, он осознал, что, в отличие от предыдущего поколения, не может рассчитывать на постоянную работу. Некоторое время он трудился на стройке, но в итоге выучился на автомеханика.
Хотя он не подходит для какой-либо управленческой роли, Стив хорошо работает руками, а начальство ценит его за умение ремонтировать автомобили. При всем том его зарплата в реальном выражении намного ниже, чем была у отца. Кроме того, у него нет гарантий занятости, а ведь что-то всегда происходит: ремонтная мастерская может закрыться, придется сокращать штат из-за отсутствия спроса или владелец потребует трудиться больше, но без сверхурочных…
В итоге Стив не может проработать на одном месте дольше года или двух и периодически вынужден рассчитывать на пособие по безработице. Подача заявления на пособие – унизительный процесс, требующий времени, и Стив зачастую неделями не получает никакого дохода. Обратной стороной пособий является немалое социальное давление: тебя побуждают соглашаться на низкооплачиваемую работу, даже если она не соответствует твоим навыкам. Стив знает, что он хороший работник, а на предыдущих местах зарабатывал целых двадцать пять долларов в час. Почему он должен соглашаться на работу с минимальной оплатой труда? После вычета налогов у него на самом деле останется меньше, чем сумма пособия по безработице, которое он получает в настоящее время. Стив хочет работать – ему нравится чинить машины, и у него это хорошо получается. Но он возмущается, когда его называют ленивым, раз он не желает браться за низкооплачиваемую временную работу. Сам он не знает такого слова, но принадлежит к «прекариату»61[17].
Помогает то, что его мать устроилась на работу в местный «Уолмарт». Иметь дело с грубыми клиентами неприятно, за работу платят мало; с другой стороны, добираться до магазина близко. Еще Стив с матерью считают, что им повезло: у них есть собственный дом. Налоги на недвижимость высоки – более 5000 долларов в год. Тем не менее жить в собственном доме лучше, чем снимать квартиру. Также Стив, будучи военным ветераном, имеет право на бесплатную медицинскую страховку через Управление заботы о здоровье ветеранов.
Следует признать, что Стив не умеет копить и откладывать часть своего дохода на черный день. Даже когда все хорошо, деньги почему-то всегда исчезают до следующей получки.
Поделиться книгой: