Помоги проекту - поделись книгой:
Мой желудок урчит, напоминая мне, что я сегодня не ела со времени тренировки. Может, еда в желудке поможет стимулировать креатив, придумать первый шаг в том, что я решила назвать проект «Зигги Бергман 2.0».
В уголке террасы ресторана есть маленький столик за двоих, на который падает вечернее солнце, и я прошу администратора посадить меня за него. Усевшись, я просматриваю меню, после чего выбираю сэндвич с курицей на гриле и порцию картошки фри. В последний момент я заказываю ещё алкогольный клубничный молочный коктейль.
Наполовину расправившись с алкогольным молочным коктейлем и уже давно умяв сэндвич с курицей, я провожу долькой картошки по луже кетчупа и смотрю в телевизор. Я ничуть не приблизилась к пониманию первого шага в проекте «Зигги Бергман 2.0»
Однако я слегка навеселе.
Это единственное объяснение тому, почему вид Себастьяна Готье по телевизору, в полной хоккейной экипировке скользящего по льду, заставляет меня быстро и жарко покраснеть.
Алкоголь всегда вызывал у меня румянец. Просто так совпало, что жар от алкоголя в молочном коктейле вот именно сейчас прилил к моему лицу, когда программа спортивных новостей начала освещать впадение в немилость хоккейного феномена Себастьяна Готье.
Не отрывая взгляда от экрана, я подношу ко рту дольку картошки фри, но медлю, наблюдая, как Себастьян петляет между своими оппонентами, держа шайбу так вплотную к клюшке, что она кажется приклеенной. Я наблюдаю, как он пасует Рену, который делает ложный манёвр, замечает их товарища по команде, Тайлера Джонсона, который срезает к голу, передаёт ему шайбу, затем ликует, когда они забивают. Даже зная, что это повторы, даже понимая, что я помнила бы, если бы Рен пострадал от этого, я невольно напрягаюсь, когда вижу, как болван из другой команды безжалостно высоко замахивается клюшкой в лицо моему брату, но Себастьян чертовски быстро подъезжает и отталкивает парня назад. Но он недостаточно быстр, чтобы самому избежать удара. Клюшка ударяет Себастьяна по лицу, и его голова откидывается назад.
Ломтик картофеля выпадает из моей руки, со шлепком приземляясь в кетчуп на тарелке. Я смотрю, как из носа Себастьяна течёт кровь, когда он с силой толкает парня, затем бормочет что-то сквозь капу, что провоцирует болвана, и тот начинает замахиваться кулаком на Себастьяна. Собирается толпа игроков с обеих сторон, перерастая в эпичную драку, которой Себастьян избегает лишь потому, что мой брат хватает его за шиворот и дёргает назад.
Моё нутро бунтует при виде густой алой жидкости, текущей по лице Себастьяна. Я отталкиваю тарелку с картошкой фри и кетчупом и подавляю волну тошноты, пока ведущие говорят о напавшем игроке, который заработал репутацию человека, склонного к такой грязной игре. Они говорят о нём вместе с Себастьяном, подмечая, что Себастьян тоже всегда в самой гуще таких потасовок.
И всё же. Разве они не видят то, что видела я? Человек вступился и защитил того, кто важен для него? Похоже, нет, поскольку они продолжают говорить об его недавней аварии и сломанной ноге. Они называют его эпитетами, которые составляют фундамент его ужасной репутации: беспечный, чинящий проблемы, плохой парень.
Плохой парень.
Меня накрывает озарением, над головой загорается мегаваттная лампочка.
Теперь моё нутро бунтует ещё сильнее, но на сей раз не от тошноты, а от предвкушения. Моё сердце гулко стучит, пока я бросаю наличку на сумму вдвое больше стоимости моей еды, встаю и спешно выхожу из ресторана.
Адрес Себастьяна получается найти благодаря быстрому поиску в интернете. Как и остальная команда, он живёт на Манхэттен-бич и достаточно мелькал в новостях, чтобы адрес его дома не был секретом. Я вбиваю его в приложение карт, убеждаюсь, что иду в нужную сторону, затем начинаю быстро шагать по тротуару, направляясь в последнее место, где меня могли бы ждать, тем более без предупреждения.
Возможно, это самая глупая и абсурдная вещь, что я когда-либо сделала. А может, это абсолютно гениальное решение. Но я отказываюсь позволять неуверенности остановить меня. Наконец-то у меня появилась идея для проекта «Зигги Бергман 2.0».
Включая кое-какую впавшую в немилость звезду хоккея, у которого есть именно то, что нужно мне, и который нуждается именно в том, что могу предложить я:
Коррекцию публичного имиджа.
Глава 4. Себастьян
Пока Фрэнки не придумала, как мне вернуть всеобщее расположение, мне строго-настрого приказано оставаться дома и не лезть в проблемы.
В кои-то веки я делаю, как мне сказано.
Конечно, если бы Фрэнки увидела меня прямо сейчас (и я очень рад, что она не видит меня), она б наверняка не согласилась.
Я сижу на балконе второго этажа с видом на Тихий Океан, мои волосы взъерошены, и я одет лишь в чёрные боксеры-брифы. Моя шина снята, нога лежит на мягком шезлонге. Мой живот болит, но боль несколько приглушается косяком, которым я опять крепко затягиваюсь, и терпкий дым вьётся в воздухе. Я сердито гляжу на горизонт, презирая приглушённый, гаснущий свет, потому что он пронизывает мои глаза и словно ножом пыряет раскалывающуюся голову. Прошлой ночью я выпил много виски.
Нет, Фрэнки определённо не согласилась бы, что сейчас я делаю, как мне сказано. Но формально так и есть. Я остался дома и не лез в проблемы, совершая плохие поступки в приватной обстановке, благодаря чрезвычайно навороченной охранной системе.
Расслабленный, уверенный в этом, я закрываю глаза и удерживаю внутри дым от косяка, чувствуя, как его кислотная сладость обжигает лёгкие. А потом тут же закашливаюсь при звуке ног, приземлившихся на мой балкон.
Я искренне надеюсь, что у меня галлюцинации.
— Нет, — говорит Зигги.
Либо она читает мысли, либо я сказал это вслух. В любом случае, она не галлюцинация.
Младшая сестрёнка Рена стоит на моём балконе второго этажа, морской бриз растрёпывает её волосы из косы, огненные пряди танцуют на фоне угасающей синевы сумерек. Её щёки раскраснелись, сияют румянцем в лучах садящегося солнца. Если бы моё сердце не угрожало выскочить из груди от того, что меня столь основательно застали врасплох, я бы сосредоточился на этом румянце, который я узнаю по нашей маленькой стычке на террасе в вечер свадьбы Рена и Фрэнки.
Не то чтобы я думал о том вечере после свадьбы Рена и Фрэнки. Или о румянце Зигги.
Нет, вообще нет.
Она стоит, пристально глядя на меня и держа руки на бёдрах — чьи роскошные изгибы я совершенно не замечаю, благодарю покорно. Она в неприметной спортивной одежде — тёмно-синие футбольные шорты, такого же цвета высокие кроссовки на шнуровке, свободная тёмно-зелёная спортивная кофта, отчего её изумрудные глаза выделяются на фоне персиковой кожи и огненных веснушек на носу.
Я никогда не западал на других спортсменов, но прямо сейчас, говоря гипотетически, я мог бы оценить, насколько привлекательным может быть спортивный образ.
Для кого-то, помимо меня. Потому что я совершенно точно даже не думаю о влечении к сестре Рена, которая стоит на моём балконе, пока я сижу тут в трусах, с болящим животом, воняющий как переспелый труп и как сомнительные отношения с алкоголем.
Просто фантастика.
Не то чтобы я переживал о том, что Зигги или кто-то другой, если уж на то пошло, подумает о моих жизненных решениях (на это я забил давным-давно), но вот тщеславия мне не занимать. Никто не видел меня в таком неприглядном виде с момента моего рождения.
Зажав косяк между зубами, я тянусь к чёрному кашемировому пледу рядом и накидываю его себе на колени, затем провожу пальцами по волосам, приглаживая взъерошенные волны до тех пор, пока мне не удаётся собрать верхнюю их часть с помощью резинки на запястье.
Затем я откидываюсь обратно на шезлонг, делая долгую затяжку косяком.
— Ты когда-нибудь слышала о необходимости стучаться во входную дверь, дорогая Зигги?
— У меня было подозрение, что если бы я постучалась, мне бы не открыли, — она прислоняется к перилам балкона и чуть не награждает меня сердечным приступом. Я бросаюсь вперёд, хватаю за запястье и дёргаю её к себе.
Её глаза делаются широко распахнутыми как блюдца, когда она пошатывается в мою сторону и останавливается у моих ног.
— Это зачем было?
— Ты проникла на мою территорию и забралась по моему дому. Ты сейчас не имеешь права задавать вопросов.
Я осознаю, что до сих пор держу её запястье. Что оно тёплое и мягкое, и что к её коже льнёт едва ощутимый запах клубники. Я отпускаю.
Зигги скрещивает руки на груди и смотрит на меня вниз, пока я стараюсь успокоить себя очередной затяжкой этой очень дорогой, очень мягкой марихуаны, и говорит:
— Разве тебе стоит так делать?
Я приподнимаю брови, задержав дым, затем медленно выдыхаю. Зигги наблюдает за мной, и её лицо выражает изумительно манящую смесь заворожённости и искреннего неодобрения.
— Фрэнки одобряет, — усмехнувшись, я откидываюсь дальше на шезлонг. — Травка — это единственное, в чём мы с ней согласны.
— Фрэнки использует её как обезболивающее, — подмечает Зигги.
Я не собираюсь признаваться, что мой живот в агонии. Поэтому показываю косяком на свою повреждённую ногу.
— Ой-ой. Мне больно.
Она закатывает глаза.
— Итак, — я подношу косяк к губам, с досадой наблюдая, что Зигги устраивается как дома. Она плюхается на шезлонг напротив моего, вытягивает длинные ноги, скрещивает руки на груди.
— Итак, — отвечает она.
Я жестом руки обвожу балкон, выдыхая.
— Чем я обязан этим удовольствием вторжения в мою личную обитель?
Её румянец сгущается.
Этот вид напоминает мне о том моменте, когда она задрала платье на террасе, стянула трусики и обернулась через плечо…
Воспоминание производит весьма неудобный эффект на моё тело. Слава Богу за плед, который я подтягиваю повыше на коленях. Я сгибаю в колене здоровую ногу и подтягиваю к себе, чтобы скрыть то, что начало происходить.
Вот с чем я остаюсь, раз мне пришлось отказаться от «кутежа». Я настолько на взводе, что наполовину твёрд просто при виде румянца.
Закрыв глаза, я вспоминаю последний раз, когда видел мою мать и отчима. Это очень быстро обрывает проблему, которая начала зарождаться в моих брифах.
— Я здесь… — продолжает Зигги, затем делает паузу.
Проклятье, когда мои глаза закрыты, это возбуждает ещё сильнее — слышать хрипотцу её голоса, повышение тона в конце каждой фразы.
Я приоткрываю один глаз и сердито смотрю на неё, основательно раздосадованный этим.
— Ты здесь? Выкладывай уже.
Её челюсти сжимаются. Зигги выпрямляется, крепко скрестив руки на груди.
— Я здесь, потому что… — она делает глубокий вдох, и теперь я чувствую себя абсолютным мудаком. Её губы шевелятся, но слова не срываются с них, будто застряли где-то между её мозгом и языком. Она зажмуривается и отворачивается, садясь боком на шезлонге, и морской бриз высвобождает ещё больше прядей из её косы. Я наблюдаю, как эти пряди подпрыгивают и танцуют на ветру как языки пламени, после чего обёртываются вокруг её головы, скрывая лицо.
Её плечи поднимаются, затем опадают. Глубокий вздох, будто она настраивается.
— У меня есть… идея. В смысле план. Это поможет нам обоим выбраться из наших текущих… положений.
Мои брови удивлённо приподнимаются. Младшая сестрёнка Рена — это последний человек, от которого я ожидал бы плана, помогающего мне выбраться из моего бардака.
— Почему ты хочешь мне помочь? Когда я видел тебя в последний раз, я приставал к тебе, оскорбил и довёл до слёз.
И я ненавидел себя за это.
— Ты не довёл меня до слёз, — ровно произносит Зигги. — Ну то есть, по сути да. Но это были злые слёзы. Ты меня выбесил. Но… — между нами повисает молчание, затем она говорит. — Если ты сказал об этом как мудак, это ещё не означает, что ты не прав. Если я хочу быть увиденной, я должна взять на себя ответственность за это. И тут в игру вступаешь ты.
Я с любопытством смотрю на неё.
— Продолжай.
Она склоняет голову, когда ветер бросает ей волосы в лицо, скрывая её от меня. Её пальцы сцепляются на её коленях.
— Тебе нужно поправить публичный имидж.
— Кажется, Фрэнки использовала термин «воскресить».
У неё вырывается мягкий фыркающий смешок. Я невольно улыбаюсь от этого звука. Она пожимает плечами.
— Одно и то же.
— Не особо, но я тебя выслушаю.
Между нами воцаряется очередная пауза, пока Зигги проводит ладонями по бёдрам и садится прямее.
— Я хочу, чтобы мой имидж… слегка запятнался. Повзрослел, можно сказать.
Мои губы хмуро поджимаются.
— Я не понимаю.
— Каждый из нас обладает тем, в чём нуждается другой. У меня репутация хорошей девочки. У тебя скандальная известность плохого парня. Если нас будут видеть вместе, эти публичные имиджи повлияют друг на друга. Меня будут воспринимать серьёзнее. Ты будешь выглядеть так, будто привёл жизнь в порядок.
Я моргаю, ошеломлённый тем, на что она намекает.
— Ты предлагаешь, чтобы мы притворились, будто встречаемся, потому что я ни за что, чёрт возьми…
— Нет! — Зигги качает головой. Ветер меняется, отбрасывая её волосы назад гладкими медными прядями. — Не надо притворяться, что мы встречаемся. Просто притворимся… друзьями.
Это слово падает как камень в неподвижный, холодный колодец тех немногих чувств, что у меня есть, и расходится рябью как незваная тревога. Я невольно зацикливаюсь на том, как она сказала это слово «друзья» — как будто для неё оно такое же странное, как для меня.
Пусть кто-то вроде меня не заслуживает и не желает дружбы, но с ней-то что не так, чёрт возьми?
Приглушенная ноющая боль эхом проносится по мне. Это уже перебор. Я затягиваюсь косяком и удерживаю дым в лёгких, успокаиваю себя, говорю себе, что эта боль вызвана лишь тем, что она сестра Рена. Потому что единственный человек в моей жизни, которого я умудрился не отпугнуть, свирепо любит её и оберегает.
— Друзьями, — повторяю я на выдохе.
Ветер отбрасывает назад её волосы, открывая её профиль — тот длинный прямой нос, каскад коричных веснушек-искорок. Зигги пожимает плечами.
— Да. Друзьями.
— Что ты скажешь своему брату? Он не начнёт подозревать из-за того, что я резко подружился и с тобой тоже?
Зигги кусает губу.
— Я что-нибудь придумаю. Очевидно, эта дружба должна быть недавней. Может, она зародилась, когда мы с тобой поговорили на свадьбе, и это не ложь. Мы правда говорили.
Я не думаю о том, что мы говорили на той террасе. Я думаю о том, как наблюдал, пока она поднимала платье как ожившая мечта, погружала свои руки в складки ткани…
Поделиться книгой: