Помоги проекту - поделись книгой:
Когда Рен говорит, его голос звучит необычно мрачно.
— Я хочу сказать, что Фрэнки может помочь тебе, насколько это возможно, но в конечном счёте всё зависит от тебя, твоей мотивации, твоей веры в себя. Ты должен посвятить себя переменам, которые изменят всё к лучшему, Себ.
Я стону и провожу обеими руками по волосам.
— Да, я знаю.
— Я думаю, тебе нужно сократить употребление алкоголя, — предупреждает Рен. — Или лучше совсем от него отказаться.
Я морщусь.
— Это кажется немного экстремальным.
— И никаких кутежей.
— Кутежей? — я фыркаю. — Мы что, в девятнадцатом веке?
Меня бьют подушкой.
— Ладно, — ворчу я. — Никаких «кутежей».
Рен встаёт, скрестив руки на груди.
— Если ты какое-то время будешь придерживаться правил, залечишь свою ногу, дашь Фрэнки немного времени, чтобы она нашла способ восстановить твой имидж, то очень скоро вернёшь расположение команды.
— И моих спонсоров, — напоминаю я ему. — Давай не будем забывать о спонсорах.
Он закатывает глаза.
— С деньгами у тебя всё будет в порядке, даже если ты потеряешь нескольких спонсоров.
— Ах, да, но тогда как я смогу позволить себе разбить ещё одну машину стоимостью в сто тысяч долларов?
Глаза Рена становятся на редкость ледяными.
— Шутка, — говорю я ему, садясь. — Это была шутка.
— Слишком рано шутить о таком, — бормочет он, поворачиваясь обратно к кухне. — Ты мог серьёзно поранить себя или кого-нибудь ещё.
Я откидываюсь на спинку дивана и смотрю в потолок. Рен прав. Чтобы расположить к себе команду и моих спонсоров, я должен какое-то время выглядеть так, будто веду себя прилично и привёл жизнь в порядок. Ключевое слово: выглядеть. Само собой, меняться на самом деле я не планирую.
Если я не сделаю вид, что исправился, я могу потерять единственное, что для меня важно. Хоккей. Редкую дружбу, которая проложила себе путь в моё существование. Образ жизни, который приносит мне все те удовольствия, которыми я так наслаждаюсь.
Растянувшись на диване Рена, я ломаю голову, впервые за свою взрослую жизнь задаваясь вопросом, как бы мне провернуть хитрость и притвориться порядочным человеком.
Я даже не представляю, с чего начать.
Глава 3. Зигги
Воскресный семейный ужин раньше был моей любимой частью недели. Все местные Бергманы, а также братья из штата Вашингтон, когда те приезжают в гости, рассаживаются со своими половинками за длинным столом из потёртого дерева в доме моих родителей. Смех и разговоры за столом с семейными блюдами моей шведской мамы при мерцающем свете свечей.
Но теперь воскресный семейный ужин — это просто ещё одно место, где я чувствую себя в ловушке роли, которая сидит на мне, как старая одежда после скачка роста — слишком маленькая, раздражающе тесная. И я не знаю, как именно это изменить. Я знаю, что переросла ярлыки, которые носила раньше, но никак не могу понять, что я хочу носить сейчас, и что будет казаться правильным.
Наверное, я хотела бы, чтобы именно моя семья могла выкроить мне побольше места, чтобы они были хотя бы немного открыты для возможности моего роста и перемен, пока я разбираюсь с этим.
Я сижу со своей племянницей в детском конце стола, окружённая книжками-раскрасками и крошечными леденцами — это чтоб вы понимали, как далеко мне до исполнения этого желания.
Не поймите меня неправильно, моя племянница Линнея — Линни, как мы её зовём — очаровательна. Ей три с половиной года, она очень разговорчивая и такая развитая не по годам, что я беспокоюсь, что она даст фору моим озорным братьям, Вигго и Оливеру.
Однако, пока мы едим вкусную еду, поставив свечи на другом конце стола, чтобы она не могла до них дотянуться, я отчётливо осознаю, что последние двадцать минут слушаю её шутки о какашках и пуках — пусть и очень остроумные шутки о какашках и пуках — в то время как мои родители сидят на другом конце стола, увлечённо беседуя с остальными моими местными братьями и сестрами и их партнёрами. Родители Линни, моя сестра Фрейя и её муж Эйден, который держит на плече своего маленького сына Тео, сидят напротив моих братьев Вигго и Оливера, а также партнёра Олли, Гэвина. Рядом с ними моя невестка Фрэнки и мой брат Рен. Они все наклоняются вперёд, поставив локти на стол, склонив головы друг к другу, держа в руках бокалы с вином и пивом, и танцующий свет свечей освещает их лица.
А я сижу здесь, держа в руках стакан с крышкой и соломинкой, потому что, видимо, мама всё ещё думает, что мне девять, и я могу всё разлить. Вздохнув, я убираю крошечную зефирку из книжки-раскраски «Покемоны», принадлежащей моей племяннице, и начинаю закрашивать большое заострённое ухо Пикачу.
Линни наклоняется ко мне, и её льдисто-голубые бергмановские глаза устремлены на меня. Её тёмные волнистые волосы, как у Эйдена, наполовину выбились из пучка, который подпрыгивает, когда она шевелит бровями.
— У меня есть ещё одна шутка, тётя Зигги.
Я заставляю себя улыбнуться и вытираю полоску соуса с её щеки.
— Я вся внимание.
— Зачем клоуну подушка?
У меня вырывается вздох.
— Я не знаю. Зачем?
Она снова шевелит бровями и говорит:
— Затем, что это подушка-пердушка.
Я театрально морщу нос, зная, что это доставит удовольствие этому ребёнку, который любит вызывать у людей отвращение.
— Фуууу.
Она глупо хихикает и накалывает кусок нарезанной фрикадельки.
— Это моя новая любимая шутка.
Пока Линни запихивает фрикадельку в рот, я улавливаю окончание фразы Рена:
— К счастью, он только ушиб ногу, но всё равно будет не в состоянии играть ещё как минимум две недели.
— Ту же, которую он сломал этим летом? — Фрейя, которая работает физиотерапевтом и знакома с подобными травмами и с работой по их восстановлению, морщится, когда Рен кивает. Она забирает у Эйдена хнычущего Тео и приподнимает какой-то потайной клапан на своей рубашке, затем опять прикладывает его к себе, чтобы покормить грудью. — Это плохо.
— Ушибленная нога — наименьшая из его проблем, — бормочет Фрэнки. — Его общественный имидж в гораздо худшем состоянии. Он врезался на своей бл*дской — простите, блинской — машине, — поправляется она ради Линни, — прямо в здание программы внешкольного образования. Неосторожно ведя машину со сломанной ногой. Выглядит всё ужасно.
Гэвин задумчиво хмурится. Как и Олли, он профессиональный футболист, хотя сейчас ушёл из спорта.
— Его спонсоры бросили его?
— Как горячую картошку, — Фрэнки делает большой глоток вина. — И, извините за каламбур, он ходит по невероятно тонкому льду с руководством «Кингз».
— Я беспокоюсь за него, — признаётся Рен. — Себ всегда отличался безрассудством, но эта последняя оплошность кажется более серьёзной, чем все предыдущие.
— Это серьёзнее, чем просто оплошность, — говорит Фрэнки. — Это полное дно.
У меня внутри всё сжимается. Мне должно быть наплевать на Себастьяна Готье. Но, услышав, что он въехал на своей машине в здание и покалечился ещё больше, зная, что он потерял расположение своих спонсоров, и у него огромные проблемы с командой, я испытываю необъяснимую грусть.
Бывая на играх Рена, я видела Себастьяна и то, как он летает по льду. Этот мужчина оживает, когда играет. Если его отношение к хоккею хоть немного близко к тому, что я испытываю к футболу, он должен быть несчастен из-за того, что поставил под угрозу свою карьеру.
Я пытаюсь направить свои мысли в нужное русло, не сопереживать тому, кто сумел так бесцеремонно разрушить то, чего очень немногие могут достичь; тому, кто действительно достоин презрения. Но, по правде говоря, последние несколько недель я много думала о Себастьяне Готье.
Потому что он относился ко мне по-другому, как никто другой не обращался со мной. Не только сначала, когда он не узнал меня, когда дразнил и провоцировал, но и когда он узнал меня. Даже тогда он обращался со мной как со взрослой женщиной, которая может справиться с его мудачеством, а не как с какой-то хрупкой вещью, с которой нужно обращаться осторожно. Он не отступил. Он напирал дальше. Он сказал что-то, что задело за живое.
Я чуть было не сказала ему:
В последнее время я так часто чувствую, будто вот-вот расскажу многим людям о давно наболевшем, но правда подобна кому в моём горле, который я не могу распутать, и даже не могу найти в себе сил на его распутывание.
Я хочу найти это мужество и эти слова. Я хочу постоять за себя и сказать, что заслуживаю шанса стать тем, кем я способна быть — на поле и за его пределами. Я хочу, чтобы меня воспринимали как взрослую, желанную бисексуальную женщину — эта концепция кажется совершенно чуждой моему кругу общения, моим братьям и сестре, несмотря на то, что у многих из них есть одинокие друзья, которые заинтересованы в свиданиях. Я хочу, чёрт возьми, открытую посуду и бокал вина за ужином. Я хочу, чтобы меня воспринимали не как ребёнка в конце стола, а как человека с умом и голосом в нашей семье.
Я хочу толкать себя к большему, тянуться, достичь чего-то и немного блистать. И я хочу, чтобы моя семья поверила в меня, была первой, кто увидит эту возможность.
Не слишком ли многого я прошу?
— Категорически нет, — голос папы прерывает мои мысли. Он звучит необычно серьёзно и тихо, как раскат грома в воздухе.
Я бросаю взгляд на другой конец стола, где Рен и папа молча смотрят друг на друга. От отца у нас с Реном рыжие волосы, хотя у моего отца они теперь посеребрены проседью на висках. Его зелёные глаза, которыми он одарил меня, прищурены, когда он смотрит на моего брата.
Лицом Рен похож на маму, но телосложением он очень напоминает папу — широкоплечий, крепкий и высокий. Как и папа, Рен имеет натуру огромного плюшевого мишки, поэтому очень странно, что они сверлят друг друга взглядами, а между ними возникает напряжение.
— Что происходит? — спрашиваю я.
Мама смотрит в мою сторону, колеблясь, затем говорит:
— Не волнуйся, малышка. Это просто продолжающийся разговор о семейных… решениях.
— Продолжающийся? — я хмурюсь. — Почему я об этом не знаю?
Оливер, самый близкий мне брат и по возрасту, и в эмоциональном плане, бросает на меня виноватый взгляд, от которого у меня такое чувство, будто меня пнули в живот. Он знает обо всём, что бы это ни было, но даже он не сказал мне.
— Тебе не о чём беспокоиться, — говорит папа, откидываясь на спинку стула и обхватывая рукой кружку с пивом. — Вот почему.
Мои щёки горят, и на глаза наворачиваются первые слёзы.
— Это касается нашей семьи, и мне не нужно беспокоиться об этом?
Никто, кажется, и не осознаёт, насколько это обидно. Мама накрывает папину руку своей и нежно поглаживает. Фрейя, сидящая рядом с ней — почти мамина копия с их почти белыми волосами до плеч — с беспокойством смотрит на папу своими бледно-голубыми глазами. Тео отрывается от кормления и начинает плакать. Эйден осторожно забирает его у Фрейи, затем встаёт, подбрасывая Тео на руках, но перед этим мягко сжимает плечо Фрейи, нежно проводя большим пальцем по её шее.
Фрэнки кладёт руку Рену на спину и гладит.
Рука Гэвина в оберегающем жесте лежит на спинке стула Олли.
Вигго необычно молчалив и ковыряет этикетку на своей пивной бутылке.
— Что происходит? — спрашиваю я резким голосом. — Почему все так странно себя ведут?
Линни перестаёт раскрашивать и поднимает на меня взгляд.
— Кто знает. Взрослые всегда ведут себя странно.
— Я взрослая!
Линни хмурится и склоняет голову набок.
— Да?
Боже, устами младенца…
На глаза наворачиваются слёзы. Я знаю, что я чувствительная. Я знаю, что, возможно, слишком остро реагирую, но я так устала от этого чувства. Мне больно, что в очередной раз ко мне относятся не как к полноценному члену семьи. Я уверена, что мои родители, братья и сестра желают мне добра. И я представляю, что бы ни происходило, это, должно быть, так сложно, что они хотят оградить меня от этого.
Эта последняя мысль — единственное, что удерживает меня от взрыва после того, как я слишком долго сдерживала своё раздражение.
Я смахиваю едва не навернувшиеся слёзы и заставляю себя улыбнуться племяннице. Аппетит пропал, я отодвигаю тарелку с недоеденной едой в сторону, затем придвигаю поближе книжку-раскраску с покемонами.
— Какого цвета щёки у Пикачу, Линни?
Когда она отвечает мне, а я заполняю эти круги ярко-вишнёвым цветом, комната вокруг меня успокаивается, и в нашем семейном мире восстанавливается предсказуемый порядок.
По крайней мере, я полагаю, что моя семья видит это именно так.
Я же, с другой стороны, даю себе обещание, что так или иначе, каким-то образом позабочусь о том, чтобы вскоре, наконец, моя семья, моя команда — все — увидели, как много на самом деле изменилось.
* * *
Как оказалось, легче сказать, чем сдержать это обещание. В последние пять дней, прошедших после неудачного семейного ужина, в перерывах между тренировками, общей физической подготовкой и перечитыванием моей любимой любовно-фантастической серии, я пыталась — безуспешно — понять, что же будет дальше.
Я хочу, чтобы люди воспринимали меня по-другому, но как мне этого добиться? Я знаю, что внутри я изменилась. Но когда я смотрю на своё отражение в витрине магазина недалеко от моей квартиры, я сталкиваюсь с тем фактом, что внешне я действительно совсем не изменилась.
И это чертовски раздражает, учитывая то, как сильно я выросла даже за последние несколько лет. После выпуска из КУЛА прошедшей весной, после ускоренного трёхлетнего обучения, благодаря моим оценкам и спортивной стипендии, я стала как никогда независимой. Я старательно просматривала предложения по недвижимости и абсолютно самостоятельно нашла солнечную квартиру-студию, от которой совсем недалеко идти до пляжа. Я выбрала своего агента, не спрашивая совета ни у кого, кроме Фрэнки — но она сама работает в этой сфере, так что это был профессиональный совет. Я попала в стартовый состав национальной женской сборной по футболу, затем подписала контракт с лос-анджелесской командой «Энджел Сити». Я даже наконец-то получила водительские права после часов практики за рулём любимой колымаги Вигго, Эшбери.
И я всё равно выгляжу как тихая, неловкая девочка-подросток, которая оставила кошмар старших классов ради онлайн-обучения и больше не возвращалась. Девочка, которая сидела на задней парте, на крайнем сиденье на каждой лекции, не желая быть увиденной или вызванной, поскольку выразительно говорить с ходу — не мой конёк, и когда ко мне прикованы взгляды, я делаюсь красной как помидор (если только это происходит не на футбольном поле).
Я наблюдаю за своим отражением, пока у меня вырывается тяжёлый вздох. А потом моё внимание привлекает ликование толпы. Повернувшись на звук, я замечаю ресторан с открытой террасой, где по телевизору показывают повтор самых ярких спортивных событий, и вижу, как стадион Доджер взрывается при виде хоум-рана, а потом запись переключается на ведущих в их студии. Налетает вечерний августовский ветерок, донося запах горячей солёной картошки фри.
Поделиться книгой: