Хоразинские рассказы [компиляция]

Когда я уже перестал кричать, Старейшина Авраам и Брат Азраил несколько раз приходили повидать меня, каждый раз поздней ночью. Они безмолвно стояли над моей кроватью, рассматривая меня, не говоря ни слова. Я ничего не мог прочитать на их лицах. Однажды у Старейшины с собой оказался сверкающий камень, который он приложил к моему лбу. Я не осмелился спросить, что это значит. Я вообще не осмеливался ничего говорить.

Когда ко мне более или менее вернулся рассудок и я выздоровел, насколько возможно, то спустился с чердака и калекой начал новую жизнь. Отец соорудил мне низенькую деревянную тележку. Я сидел в ней и перегибался за борта, толкая себя вперёд. Никто даже не упоминал Джорама.

Миновал почти год. В том году, во Время Падающих Листьев или Хэллоуина, как вы бы его назвали, я вместе с родителями сидел на крыльце, когда боязливо подошли наряженные дети, получили горстку конфет, а потом удрали прочь. Я просто сидел там, в темноте, комок искалеченной плоти. Думаю, они не знали, что я не сплю или могу их услышать, когда шептали: «Что это?» и «Не может быть, что это он».

Это случилось в том же году, и опять в ночь после Хэллоуина, Ночь Всех Духов (Хэллоуин — это Канун Всех Святых — понимаете?), хотя мы называли её и так; Старейшина Авраам повёл всех нас в леса, в Лес Костей, где поколения костяных приношений, от наших усопших, от животных и от прочих, свисали с деревьев и громыхали на ветру. При свете факела он произнёс незабываемую проповедь. Я слышал всё. Путь был слишком тяжёл, чтобы добраться туда в тележке, поэтому отец принёс меня в заплечном мешке, и я выполз вверх из мешка и вцепился в отца, обхватив руками шею и смотрел из-за его плеча, и видел Старейшину в церемониальном облачении, держащего посох с пылающим камнем на верхушке.

Он говорил о переменах, преобразовании и преображении, о том, как в свой срок, Древние Боги возвратятся и очистят Землю от всего человеческого и лишь те из нас, кто неким образом изменится, обретут место в новом мире. И он выделил то, что, по-моему, было предназначено лишь мне — что эти перемены происходят так же неизбежно, как опадающие осенью листья или накатывающийся на берег прилив. В них нет никакой морали, ибо подобные вещи ничего не значат для тьмы и обитающих в ней. Что происходит — просто происходит, потому что оно произошло, потому что звёзды обратились вспять и врата между мирами приняли именно такой образ.

Будь я более начитан, более образован, то мог бы назвать это роком. В том году я стал более начитан и образован. Я выходил чаще, колеся по деревне тут и там, иногда пугая маленьких детей и заставляя прочих людей отворачиваться. Много месяцев я отчаянно боялся зеркал. Я ощущал, что моё лицо стало массивным и жёстким, а щёки двигались как-то неправильно. Я боялся того, насколько изуродован мог бы оказаться. Но, со временем, я рассвирепел. Я стал монстром. Значит, я и должен чертовски походить на монстра. В конце концов я осмелился, схватил одно из зеркал матери и увидел, что на самом деле стал омерзителен, словно моё лицо наполовину расплавилось и частично потеряло форму, так, что я немного напоминал насекомое, немного — Зинаса, хотя мои глаза не были многогранными, а челюсти и зубы двигались, как обычно.

Рок, образование, ну да. Так я разъезжал по городку, шныряя и шмыгая, объект ужаса и внимания. Я ходил в универсальную лавку, где Брат Азраил под замком в задней комнате хранил своё собрание древних книг и свитков. Туда не допускался никто, но он отпер дверь в эту комнату и позволил мне читать те книги. Он терпеливо обучал меня нужным языкам. Он рассказывал мне о вещах, известных нам с древнейших дней, ещё до того, как родился сам Старейшина Авраам, а ему уже перевалило за тысячу. («Он помнит времена, когда Шарлемань был королём», сказал мне Брат Азраил и позже, из обычных энциклопедий, я узнал, кто такой Шарлемань.), Такова была сущность нашей веры, которую другие могли назвать религией или культом поклонения, что именно веры у нас не было, но мы, с некоей уверенностью, знали, что Старейшина Авраам действительно столь древен, и что в небесах и на земле есть такие существа, с которыми можно разговаривать, и что древнейшие силы однажды станут править там, где ныне правит человечество. Нам известно, что всё это — просто правда, известно из того, что мы видим и делаем.

Да, я даже прочитал часть «Некрономикона». Не стоило удивляться, что у кого-то, столь же выдающегося, как Старейшина Авраам или Брат Азраил, обнаружился экземпляр этой книги. Я читал его на латыни, которой овладел без особых усилий. Хотя мой брат Джорам превзошёл меня в школе, я обнаружил у себя талант к языкам, как только ему нашлось применение.

Самым успокоительным для меня было то, что нигде там не рассматривалось добро и зло или мораль. Было именно так, как говорил Старейшина. События происходят, просто потому, что они происходят. Если смотреть на вещи шире, по меркам Бездны и Чёрных Миров за небесами, такие человеческие вопросы не имеют значения. Потому я не чувствовал вины за то, что совершил. Я сильно пострадал, но не сожалел об этом. Это походило на падающие листья или накатывающийся на берег прилив.

Тем не менее, я всё ещё оставался ребёнком. По моим подсчётам, мне перевалило за пятнадцать и к Хэллоуину я должен был стать ещё старше, но сказал родителям, что хочу в последний раз выйти за сладостями и они либо пожалели меня, либо, быть может, даже испугались, так что не останавливали, когда я часами трудился над своим «костюмом». Если мне приходится передвигаться на колёсах, решил я, то выйду под видом танка. Из фанеры и картона я соорудил панцирь, вместе с вращающейся башенкой и подогнал его к своей тележке, так что действительно мог выбраться замаскированным под чёртов бронированный танк Второй мировой, в комплекте с намалёванными на нём Железным Крестом и свастиками. В качестве последнего штриха, танк был огнемётный. Я встроил в башенку прикуриватель и баллончик с аэрозолем.

Ничего хорошего из этого не вышло. Когда я подкатил к первому дому и завопил: «Зиг хайль! Все нахрен! Сласти или напасти!», аэрозольный баллончик взорвался и танк превратился в шаровую молнию, я поджёг чьё-то крыльцо, а потом все пытались сбить пламя ковриками и тряпками, прежде, чем я сжёг бы всю деревню дотла. Я снова завопил, на этот раз от боли, но мои крики сменились визгом и чириканьем, которых не сумело бы издать ни одно человеческое горло, и мне ответили, прямо в городке, откуда-то поверх крыш и я начал понимать, что было сказано.

Как я и говорил, у меня талант к языкам.

Я вновь на некоторое время оказался на чердаке, лепечущий непонятном языком. Старейшина пришёл и снова коснулся меня сверкающим камнем.

Следует упомянуть, что в то время у меня был один-единственный друг. Мои родители — это мои родители, а Брат Азраил — мой наставник, но ближайшим моим другом был чумазый малыш Джерри или, официально, Иеровоам. Он был странным, как и я — не то, чтобы уродливым или лишившимся конечностей, но имел особый талант состоявший в том, что Джерри мог проплывать сквозь землю, как сквозь воду, так что в любое время дня и ночи, как почувствует зов, но особенно на определённых празднествах, он нырял в землю, не задыхаясь и беседовал с нашими усопшими предками или прочими, кто там лежал. Иногда он поднимал мертвецов или костяных тварей, похожих на звериные скелеты, чтобы мы могли ехать на них в места поклонения и жертвоприношения. В результате Джерри всегда оставался чумазым; даже, когда пытался отмыться, ему никогда не удавалось это полностью; и он чувствовал мёртвых под землей всякий раз, когда касался её голой кожей, оттого и ходил босиком большую часть года, кроме сильных холодов. Его одежда тоже выглядела ни к чёрту, поэтому иногда он являлся в школу босой, измазанный в грязи и почти голый, но это был всего-навсего Джерри.

Это он рассказывал мне, что происходит в деревне, весь год, что я проторчал на чердаке. Кое-что про учительницу, которая явилась из внешнего мира, попыталась изменить обычаи и погибла. Я считал это забавным. Джерри считал это печальным. Что ж, он младше меня. Думаю, невзирая на всё, он не додумался до такой вещи — нет никакой морали. Нет ни добра, ни зла.

И, всё-таки, он был мне другом, пусть даже под конец и предал меня, если это сделал он.

* * *

Это случилось во Время Падающих Листьев, снова именно тогда. Такие вещи случаются в определённые времена, потому что циклы описывают круг и врата открываются.

Я был на чердаке. Меня уже не запирали там, но я полюбил это место. Лишь потому, что мои чувства начали меняться, становясь тоньше, я услышал очень тихие шаги по ступеням. Похоже, что Джерри, когда он босиком, может быть почти совершенно беззвучным, но я знал, что это он, и так и оказалось. Он плавал в земле. Несмотря на холодное время года на нём были лишь изгвазданные обрезанные джинсы. Джерри был покрыт грязью, но его лицо прочерчивали слёзы.

Он встал на верхней ступеньке лестницы на чердак, посмотрел на меня и тихо произнёс: — Я знаю, что ты сделал.

И, прежде, чем я смог сказать хоть что-то о листьях и приливе, и о том, что никакой морали не существует, что-то затопало, заскрежетало, схватило Джерри сзади за волосы и скинуло его, с визгом и стуком, вниз по ступеням.

Джорам. Думаю, пока Джерри плавал среди могил, он повстречал моего покойного брата и Джорам потребовал забрать его, чтобы навестить дорогого старшего братца Томми и теперь, когда это совершилось, выбросил Джерри, как опустевший конфетный фантик. Лишь я мог соперничать с Джорамом. Умершие не стареют, поэтому ему всё ещё было десять лет, но он переменился. Из одежды на нём были лишь клочья похоронного савана и он необычно двигался, потому что его кости ещё оставались сломанными, лицо было ужасающе бледным, глаза — очень странными, пальцы — длинными и тонкими, как заострённые палки.

Он закричал на меня, не словами, но чириканьем и я понял, как он ненавидел меня, как гневался на то, что я украл его роль в будущем среди звёзд.

Нет никакой морали. Нет ни добра, ни зла. Мы делаем то, что делаем.

Заверещав, он кинулся на меня. Его рот исказился, почти как у насекомого. Я увидел, что зубы у него заострились. Его ногти походили на ножи.

Но я отскочил в сторону. Поскольку руки у меня были очень сильные, а от меня самого осталась лишь половина, моё тело было лёгким и я научился двигаться, как половина человека Джонни Эк[12], из того фильма, «Уродцы». (У Брата Азраила втайне имелись телевизор и видеомагнитофон, спрятанные в задней комнате его лавки. Он показал их мне). По всем чердачным стропилам были навязаны верёвочные кольца, и я хватался за них и перелетал за пределы досягаемости, двигаясь, как обезьяна по верхушкам деревьев, пока Джорам шипел, вопил и сокрушал мебель, полки и коробки. Я обогнул его и кинулся вниз по лестнице. Я проскочил прямо по Джерри, который ещё лежал там, оглушённый. Джорам последовал за мной.

Тут я услыхал настоящий крик, человеческий крик, из гостиной внизу. Два голоса, взрослых мужчины и женщины, полные невероятной муки. Мои родители. Но, когда я добрался до них, оказалось слишком поздно. Там был Зинас, весь залитый кровью, нависший над ними, пожирающий их. Он убил и частично сожрал их обоих. Кровь забрызгала стены и потолок.

Тут появился Джорам. Он что-то прокричал Зинасу, который взглянул вверх, а затем погнался за мной.

Я бросился в парадную дверь и через газон, преследуемый по пятам Джорамом и Зинасом.

И натолкнулся на Старейшину Авраама и Брата Азраила, в церемониальных облачениях, оба они держали пылающие посохи. Позади них собрались жители деревни, нарядившиеся, но не ради празднования Хэллоуина, хотя это был Хэллоуин, а ради чего-то, гораздо серьёзнее. Все они носили маски, некоторые в виде черепов, некоторые в виде зверей, некоторые не походили ни на что, когда-либо бродившее по земле.

Зинас схватил меня, поднял и принялся было сдирать мою плоть со спины и плеч, но Старейшина Авраам ударил его посохом, и Зинас взорвался облаком крови, костей и плоти. Затем Брат Азраил ударил Джорама и тот тоже лопнул.

Старейшина объяснил, что некоторые из тех, кто вошёл во тьму, изменились и возвращаются неудачно или с ограничениями.

Но со мной было не так.

Хотя я был ранен и истекал кровью, меня поддержали и понесли во главе процессии, бок о бок со Старейшиной и Братом, и все люди, распевая, последовали за нами. Мы прошли через Лес Костей. Мы миновали стоячие камни за ним, опять пошли по лесам, несколько миль, путь нам освещали пылающие посохи. Этот свет отражали глаза в лесу. Не думаю, что это были волки, но кто-то следил за нами. Я даже знал, что Джерри некоторое время шёл с нами, от холода обхватив руками обнажённую грудь, хромающий, потому что разбил колени о лестницу, старающийся не отстать.

Когда мы дошли до огромного дерева и Старейшина велел мне подниматься, Джерри не пытался последовать за мной. Он принадлежал земле. В любом случае, он никогда не умел так уж хорошо лазить. А, кроме того, ему этого не предложили. Подняться должен был я один. Это было моей участью или предназначением, называйте, как хотите.

Старейшина Авраам заговорил со мной, в моём уме, чирикающим и щёлкающим языком Тех, Кто в Воздухе, более не пользуясь человеческими словами. Ему не было в этом нужды.

«Все эти перемены, — сказал он, — все эти страдания и жертвы — ступени твоего преображения, ибо лишь те, кто преобразятся, тем или иным образом, обретут место в мире, который придёт. Ты поднимаешься по ступеням, шаг за шагом, ни разу ни сбившись с пути и это хорошо. Ты тот, кто поднимется от нашего имени в царство богов, познает их тайны и, когда наступит срок, вернётся к нам их вестником. Для этого ты должен отбросить свою человечность. Всю целиком. Сбросить ненависть, страх, надежду и любовь — как износившиеся одежды».

Поэтому я стал подниматься, легко хватаясь то за одну, то за другую ветку, раскачиваясь, как обезьяна.

Воздух начал наполняться существами, жужжащими, машущими крыльями. Дядюшка Алазар тоже был тут. Он велел мне подойти к нему, и я отпустил последнюю ветку и позволил себе упасть.

Но на сей раз он и его спутники подняли меня наверх, над деревом. На мгновение я увидел тёмные холмы, поля и несколько огней далёкого Хоразина, но меня уже окружили звёзды космоса и я утратил всё чувство времени в этом леденящем и таинственном перелёте. Передо мной представали чёрные планеты — Юггот, далёкий Шаггай и другие, не имеющие названия, за краем Предела. Мы устремились вниз, через бесконечную долину, усеянную застывшими богами, которые спали, ожидали и грезили, пока циклы описывали круги. Их колоссальные фигуры не походили ни на что, когда-либо бродившее по земле, в прошлом или грядущем, вплоть до самого её конца. Они говорили со мной приглушённым громом, в моём разуме и я познал их обычаи.

Вновь разверзся космос и мы рухнули туда, кружась и кружась в великом вихре пустоты, думаю, тысячу лет или миллион, или всё время целиком, пока я слышал далёкий и слабый, бьющийся и пульсирующий рокот — голос первичного хаоса, что называют Азатотом.

Во всём этом не было никакой морали, добра или зла, правильного или неправильного. Эти вещи были. Они просто есть и пребудут.

Прочие схожие понятия я оставил позади, отказавшись от своей человечности.

* * *

Вот эта история. Дядюшка разгуливает по верхушкам деревьев. И я тоже. Он и его сотоварищи теперь поклоняются мне, потому что я прошёл гораздо дальше, чем даже они сами. Для них я подобен богу.

Здесь нет Джорама. Здесь нет Зинаса. Нет ни Старейшины Авраама или Брата Азраила, хотя они ощущают моё присутствие и мы беседуем.

Я вернулся на Землю, в Хоразин на пенсильванских холмах, ибо так определило время, сроки и движение звёзд. Я падал назад миллионы лет. Но прибыл назад не в то место, откуда отправлялся.

Я показался своему старому приятелю Джерри, который теперь стал взрослым мужчиной, хотя выглядел почти так же — с длинными руками и ногами, гладкокожий и вечно покрытый грязью. Не знаю, действительно ли он был рад меня видеть, но не думаю, что он испугался.

Старейшина и Брат совсем не изменились. Они — нет.

Я действительно не могу коснуться земли. Я не могу спуститься. Вам придётся забраться ко мне, если хотите узнать больше. Поднимайтесь.

Перевод: BertranD, 2024 г.

Можно, мы его оставим?

Darrell Schweitzer, «Can We Keep Him?» (2023)

Тем летом, когда мне только-только исполнилось тринадцать, я начал засматриваться на Зенобию Коллинз, как никогда ещё прежде не смотрел. Да, она на год старше меня и моего кузена, и что с того? Да, на каждой ноге у ней по шесть пальцев, а между ними перепонки, и что с того? Никому не было известно, кто отец Зенобии, но такое случается. Наверное, тётя Эмили забрела в лес, когда этого делать не следовало или зашла туда, как лунатик, во сне, на что она всегда намекала, и что с того? Что меня завораживало в Зенобии — она была бесшабашной. Она делала и говорила такое, чего не смел никто другой. Хотя все мы беседуем с Теми Кто В Воздухе или поднимаем мертвецов на наших празднествах и ожидаем прихода диковинных богов, обитатели Хоразина (в Пенсильвании, а не того, что в Библии проклял Иисус и что находится где-то в другом месте) представляют собой довольно заурядную унылую массу.

Кроме Зенобии.

Насколько помню, это был необычно знойный летний полдень и Старейшина Авраам (который, вне всяких сомнений, и правда живёт уже тысячу лет) снова завёл рассказ, уже уйму раз слышанный нами прежде — про то, как он однажды, ещё ребёнком, видал Шарлеманя, и про то, что текущая во всех нас священная и таинственная кровь нашей древней расы, древнее даже Шарлеманя, и через эту кровь все мы сможем измениться и обрести своё место в новом мире, когда Землю очистят от всего прочего (бубубу-бубубу). Я то водил пальцами ног по пыльному полу, то таращился в растрескавшийся потолок и пытался вообразить, что трещины — это горы и реки, а передо мной карта земель, жутко далёких от нашей маленькой деревушки, Зенобия же просто ёрзала на скрипящей скамье в ряду передо мной.

Как только мы смылись из молитвенного дома, она вцепилась мне в руку. Нам удалось пробраться по краешку толпы в лес и Зенобия сказала: — Давай, Авель! Хочешь глянуть на кое-что крутое?

Конечно, я хотел, но понятия не имел, что взбрело ей на ум; она всегда меня удивляла; так что позволил Зенобии тащить меня дальше. Она едва не выдернула мне руку из сустава. Зенобия вела себя очень оживлённо, пинала недавно опавшие листья и шумела напропалую, но даже она утихла, когда мы вошли в Лес Костей — кошмарное местечко, пусть даже ты вырос в Хоразине и приходил сюда на зимние празднества, когда подвешенные кости — некоторые от животных, некоторые нет — громыхают в древесных ветвях и раскачиваются на ветру, а некоторые из нас, наиболее склонные к пророчествам, могли истолковывать эти звуки, словно оракул.

Этим днём кости висели спокойно, а мы шли тихо и я чувствовал в земле присутствие тварей — кое-кто из них был нашими предками, кое-кто — иными, и даже огромных фигур, что, будто выпрыгивающие киты, выныривали из почвы во время некоторых из самых великих зимних ритуалов. Сегодня всё было спокойно. Я погружал пальцы ног в холодную грязь и чувствовал, что эти существа там, но они неподвижны.

Потом мы дошли до Ложбинного Края и я малость занервничал. Детей особенно предостерегают не заходить сюда, потому что тут встречается Иной Народец — те, чьё изменение не вполне удалось или, по меньшей мере, изменившихся настолько, что больше не могли оставаться среди людей. У меня был ещё один кузен, ставший одним из них, но он удалился, когда мне было четыре года, так что я его совсем не знал. Как бы там ни было, Иного Народца даже нам стоит опасаться, а некоторые люди, столкнувшись с ним, возвращались покалеченными или безумными. (Ну да, и такое бывает).

Но в этом-то и была самая крутизна, и Зенобия повела меня туда. Ложбинный Край действительно полон ложбин, ландшафт там пучится иззубренными холмами, в земле уйма маленьких долин и впадин, куда никогда не заглядывает солнце, а деревья толстые, обросшие мхом и, будьте уверены, их никогда не касался топор. Лесная почва состоит в основном из голой грязи и опавших с вечнозелёных растений иголок, и здесь тихо. Птицы в этом месте не поют.

Мы оба были босиком, так что спускались по довольно крутому земляному валу с большой осторожностью, цепляясь руками или ногами за грязные корни, пока не добрались до пещеры, где какое-то время пришлось идти по колдобинам, а затем по гладкой и очень холодной поверхности, вот там мне в первый раз встретился один из Иного Народца; и тогда я закричал и попытался убежать, но Зенобия рванула меня обратно, к себе и сказала: — Не пугайся. Всё пройдёт отлично, если ты будешь держаться рядом.

Тот, кого я увидел на тропе перед нами, в полумраке, в нескольких ярдах от входа в пещеру, был нагим и очень бледным. У него имелись человеческие руки и кисти, но их было чересчур много, а остальное тело смахивало на громадного червя. Лицо тоже было почти человеческим, голова полностью лысая, а потом он разинул рот, обнажил клыки и зашипел, словно кошка. Широкие ноздри раздувались. Глаза были чёрными и вполне могли оказаться незрячими.

— Они меня терпеть не могут, — пояснила Зенобия.

— Правда? (Это что, хорошая новость?)

— Помнишь, как старейшина Авраам рассказывал, что с возрастом все мы откроем свой особенный талант? Так вот, мой заставляет их держаться от меня подальше.

И точно, когда Зенобия повела меня вперёд, тварь отступила. Издали, из тьмы за её спиной послышалось шуршание. Там были ещё твари. Что-то захлопало и пролетело над нашими головами.

— Они не выносят запаха.

— Запаха?

— Моего. — Она показала подмышку. Я наклонился понюхать. Зенобия шлёпнула меня и буркнула: — Не хами!

— Но ты же сказала…

— Это амбре. Как-то я отыскала это слово. Феромоны. Наверное, вот что это такое. У Иного Народца очень хорошее чутьё, как у собак. У меня феромоны, которые им по-настоящему не нравятся: от моего пота, дыхания, всего, к чему я прикасаюсь, дышу или плюю, они держатся подальше. Это касается и тебя, пока ты рядом со мной.

— А если ты не будешь касаться?

— Тогда они не станут держаться подальше.

Что-то завыло из глубины пещеры. Что-то другое вроде как запело. Хотел бы я иметь под рукой фонарик, но Зенобия просто шла наощупь и вела меня, как будто понимала, куда идти, знала каждый шаг и много раз была тут прежде.

Опять-таки, быть может, во тьме скрывалось такое, что даже ей не хотелось увидеть.

Зенобия осторожно провела меня по уступу, объясняя, где тут опора, и мы стали спускаться всё ниже и ниже, не знаю точно, сколько времени, но путь показался мне очень долгим. Со временем камень под моими ногами снова стал ровным (и леденящим), а иногда настолько гладким, что казалось, будто мы шагаем по ступенькам.

Потом Зенобия удивила меня, когда вытащила из кармана маленький фонарик, включила его и бросила в яму. Я услыхал там, внизу, копошение, и что-то поймало фонарик и направило луч света прямо на нас. К тому времени мои глаза настолько приспособились к темноте, что даже это ослепило меня, и я отпрянул назад, но всё-таки немного различал детали пещеры, где мы находились. Большую часть потолка покрывали пряди чего-то, похожего на мокрые и липкие вервия. Тут в самом деле присутствовал Иной Народец, сильно смахивающий на пауков, но подальше, на полу, были и другие, с медведей величиной и немного похожие на медведей обликом, хотя и без шерсти, белые и дряблые, с огромными когтями.

Паутина из такого же мокрого и липкого вервия закрывала большую часть дыры. Оттуда просачивался свет.

— Привет, — произнесла Зенобия.

Раздавшийся снизу голос был мужским и звучал очень испуганно.

— Благодарение Богу, ты вернулась! Ты должна вытащить меня отсюда!

Свет упал на моё лицо.

— Это Авель.

— Привет, — поздоровался я.

— Дети, вы должны мне помочь! Идите, расскажите родителям! Приведите полицию! Приведите хоть кого-нибудь!

— Пока что я просто не могу, — ответила Зенобия.

— Почему же нет? Прошу…

— Это трудно объяснить.

— Полицию!

— Нет здесь никакой полиции.

За нашими спинами Иной Народец закопошился и начал издавать чирикающие звуки.

Я перебил их. — Кто вы такой?

— Меня зовут Лестер. Лестер Николс. Я корреспондент. «Скрантонский Вечерний Часовой». Слушай, Авель, если ты поможешь мне отсюда выбраться, то станешь героем. Я сделаю тебя знаменитым. Это будет крутая-прекрутая история. Ты станешь богатым. Ты попадёшь в телевизор.

— Я видал телевизор, — ответил я. — У Брата Азраила в лавке есть телевизор и видеомагнитофон. Иногда он показывает нам кино. Никогда не замечал там никого из знакомых.

— Иисусе Христе! Ты, что же, не понимаешь? Я ведь свихнусь, тут, внизу, если ты меня не вытащишь. Я же умереть могу!

— Нет здесь никакого Иисуса Христа.

— Думаю, нам уже пора, — добавила Зенобия.

Это замечание вызвало бурю умоляющих и проклинающих воплей. Он даже швырнул в нас камнем, который взлетел вверх и с грохотом приземлился где-то за нами.