Хоразинские рассказы [компиляция]

«Тот парень», он же Уильям Генри Стэнтон (названный в честь своего выдуманного отца) и правда сумел стянуть у ревнивых богов несколько мгновений счастья, если так выразиться, что не вполне описывает ситуацию. Скажем так — в том мнимом воспоминании из моей жизни, которое затмевало все прочие, словно красочные страницы, вырванные из другой книги, но никак не стыкующиеся с текстом по соседству, я и вправду умудрился осесть, жениться, купить дом в пригороде и завести требующиеся по статистике два с половиной ребёнка.

Половина — это значит, что Элисон, моя жена, которую я очень любил, была беременна.

Ещё был Билли-Бой, с такой же цепочкой имён, как и у меня, но мы не хотели звать его «Джуниор». (Даже он сам согласился, что это отстой.)

И моя чудесная дочь, которая только-только появившись на свет родившись, уже так чудесно улыбалась, что мы назвали её в честь Амели[3]4К5, девочки из французского фильма. Ей уже исполнилось шесть. Судя по всему, Амели должна была вырасти такой же неотразимо очаровательной, как и её тезка.

Скажем так — моя жизнь и правда шла довольно неплохо, когда одним осенним деньком, меня носило по разомкнутому прочному круговику[4], если вспомнить какую-то околесицу с моей бытности уличным поэтом, то есть я носился по дому, как угорелый, стараясь подготовиться и привести себя в пристойный вид для важного кастинга, напоследок заскочил в ванную и там, в зеркале, заметил лицо моего отца, плавающее туда-сюда, будто компьютерный скринсейвер на тёмном фоне.

В ошеломлении я выдал экспромт, как научила меня профессия:

— Слушай, я тороплюсь. Может, сведёшь меня с ума немного позже?

— Билли-Бой, поначалу ты вряд ли сможешь понять такое, — проговорил он.

Так меня не называли с двенадцати лет и в другой жизни.

— Спорю, что да, — согласился я.

Я пытался выдавить ещё что-нибудь остроумное, как вдруг там, в зеркале, появилась она — Красная Ведьма собственной персоной и вышла оттуда, заполнив пламенем ванную, а потом и весь дом.

— Привет, Билли, — сказала она.

Раздался вопль. Я увидел, как моя жена скомкалась, будто горящая газета. Я увидел, как моя прелестная дочь взорвалась, будто фейерверк. Сын прокричал мне что-то, вроде «Папа, папа, больно, останови это», но только с лицом у него творилось что-то неладное; оно стало полым, словно бумажная маска, воспламенилось изнутри и рассыпалось прямо у меня на глазах.

Потом я очутился на полу, стоя на коленях и вопя, а Элисон с силой трясла меня за плечи и кричала:

— Что случилось? Что такое?

И я умолк и поражённо огляделся вокруг — вся домашняя обстановка оставалась такой же, как обычно, кроме бельевой корзины, которую сам и перевернул, вывалившись из ванной. Нигде никакого огня.

Я выдавил глупую улыбку для Элисон.

— Боже, как мне нужно отдохнуть

— Уверен, что всё дело в этом?

— Точно. Точно. Переработал. — И вдруг на меня накатило:

— Поехали на пикник!!!

И я засыпал семью просьбами, увещеваниями и чуть ли не угрозами, заставив ни с того ни с сего собраться, уложить кое-какие вещи и затолкать их в машину. Стоял полдень. Нам нужно было поторопиться, если мы собирались в срок добраться до места пикника.

— А что с твоим кастингом? — беспокойно и озадаченно спросила Элисон.

— Нахрен кастинг. Едем.

И мы выехали, на восток через Коннектикут, по долине Гудзона, пересекли мост Таппен-Зи, потом Делавэр-Уотер-Гэп[5] и миновали вообще все хоть чуть-чуть известные места северной Пенсильвании. Всё это время Элисон таращилась на меня так, будто точно знала, что я утратил рассудок, но не придумала ничего лучше, чем подыгрывать. На заднем сиденье Билли-Бой (Джуниор) постоянно отправлял сообщения с мобильника, без сомнения, сообщая Facebook'у и всему свету, что его похитили, а мозг отца поработили космические монстры.

* * *

Ты не знаешь и половины всего, малыш, потому что я явственно помню, как держась за руки с Красной Ведьмой Хоразина, ступил из двери хижины в бесконечность.

Я помню, как проходил из многозвёздной тьмы в сияющий свет и снова во тьму.

Я помню, как десять тысяч лет обитал на бессолнечной планете, среди каменных колоссов-мемнонов[6], неспешно излагающих почти бесконечное повествование, завершение которого, как я неким образом понял, означало бы финал всего бытия.

Я созерцал во тьме разумных духов и беседовал с ними, необъятными и неумолимыми, как прилив и отлив, существующими в столь невероятных масштабах времени, что весь человеческий опыт, вся человеческая история значили для них меньше, чем бесконечно малый проблеск электрона.

Но гораздо больше там оказалось за гранью моего восприятия, даже тогда.

* * *

В мрачном месте, где дорога выгибалась в низине меж двух холмов, я съехал на обочину.

Зима только-только началась. С деревьев облетела вся листва. Было зябко. Не очень-то подходящий день для пикника, особенно, если учесть, что час уже довольно поздний.

Но мы всё равно вскарабкались по склону холма, нашли камень, смахивающий на стол и подкрепились бутербродами.

Потом я объявил, что мне нужно отойти и кое-что сделать.

Сын очень странно глядел на меня. По-моему, он плакал.

Но я перебрался через линию хребта, к обманчивому закату, где поджидала Красная Ведьма и несколько миль шёл за ней следом по мрачнеющему лесу, пока мы не добрались до её хижины. Мы вошли. Ведьма притворила дверь.

Оказавшись внутри, она раскрыла пылающую книгу и указала там отрывок, который всё разъяснил.

Затем Ведьма промолвила:

— Теперь нам пора.

Она вновь открыла дверь. Звёзды. Бесконечность.

Я захлопнул дверь и, прежде чем Ведьма успела что-то сделать, выхватил из кармана пистолет и выпустил ей в лицо всю обойму.

— Нет! Это не то, чего я желал! К чёрту! Я хочу вернуть свою жизнь! Элисон, детей, мою актёрскую карьеру и моё счастье! Не такого! Не такого!

Но Красная Ведьма лишь печально улыбнулась и ответила:

— Ты ведь не считал, что так легко отделаешься, верно? Нет, не так.

Её лицо походило на сгорающую бумажную маску, осыпающуюся с краёв внутрь.

* * *

— Пойду-ка я, поищу папу, — сказал Билли-Бой.

— Да, сходи, — согласилась мать.

* * *

Если вы предпочитаете верить, что мой разум захватили космические монстры — пожалуйста, верьте. Остаток истории будет не лучше.

Опустошив обойму, всё ещё крича, я швырнул в Ведьму пистолетом и кинулся прочь из хижины, в лес, прямиком в объятия Скелета, С Которым Не Стоило Встречаться В Темноте.

Он схватил меня за волосы. Дёрнул мою голову назад, словно пытаясь сломать шею. Когти вонзились мне в грудь и горло. Я видел, как его лицо нависло над моим, двигаясь туда-сюда, словно скринсейвер: рот распахнут, зубы как гвозди и глаза пылают.

Он ничего не сказал. Прежде, чем ему это удалось, кто-то ухватил меня за щиколотки, втянул в землю и поволок сквозь грязь, камни и тьму, будто утопающего, которого тащит спасатель. Этот кто-то поддерживал меня под подбородком и я обвис, словно тряпка. Я ощущал, как он плывёт всё ниже и ниже, сквозь тёмные холмы, под лесными корнями. Либо мне как-то удавалось дышать, либо дыхание вовсе не требовалось. Я видел, как далеко внизу проплывали скопища костей, громадные, словно киты. Нас окружали мёртвые лики — лики предков, что-то неразборчиво шепчущие, на каком-то непонятном мне языке.

Потом мы вновь выбрались из-под земли и забрались на деревянное крыльцо, отплёвываясь от грязи и пытаясь протереть от неё глаза, пока кто-то поливал нас горячей водой. Я поднял взгляд и увидел женщину в старомодном платье, волосы собраны в пучок. Она поставила второе ведро с водой, плюхнула рядом с ним несколько полотенец, толкнула меня ногой и сказала: — Значит, блудный сын вернулся, — а затем добавила:

— Вымойтесь, вы оба. Ужин готов.

Я знал, кто оказался моим спасителем: Джерри, уменьшительное от Иеровоама, особенным талантом которого было плавать под землёй. Он был старше, чем в тех рассказах, когда мы с ним ходили в школу, но вовсе не такого возраста, как стоило ожидать, если попробовать высчитать это, складывая годы. Но я и не пытался их складывать. Какой вообще был год? Имело это какое-то значение?

Джерри носил лишь очень короткие, обрезанные джинсовые шорты, скорее всего, чтобы легче отстирывать грязь. Моя собственная одежда совсем изгваздалась, поэтому, когда мы оба пошли в дом, я позаимствовал футболку и необъятный рабочий комбинезон. Вот тогда мама Джерри заметила, что спереди у меня были по-настоящему ужасные порезы. Так что она отвела меня в ванную, вычистила раны, и обработала их йодом и спиртом. Пока я сидел на краю ванны и подвергался обработке, то смотрел вниз, на повреждения и на свои совершенно безволосые грудь и живот. Я глянул в зеркало, опасаясь того, что в нём увижу, но там было лишь моё лицо — лицо двенадцатилетнего.

* * *

Давным-давно был мальчик, который покинул Хоразин. Он перевалил через гору и ушёл прямо на закат. Но потом он вернулся.

* * *

— Когда ты покинешь Хоразин, — сказала Красная Ведьма, — тебе придётся оставить всё позади. Это значит поистине всё.

Её лицо скомкалось, будто горящая газета и пропало.

* * *

— Тот, кто принадлежит Хоразину, не может покинуть Хоразин, — произнёс Старейшина Авраам. — Ты сможешь только создать излишние образы, где и останешься, но они — словно дополнительные страницы в книге. Все мы — преходящие образы в мрачном море небытия и даже наши боги — водовороты и завихрения в этом потоке. И сам Хоразин — образ, частью которого мы являемся, быть может, настолько чёткий, что уцелеет до времени, когда Древние Боги вернутся из чернейшей тьмы, где дремлют. Но ничто не длится бесконечно. Вечно лишь то мрачное море.

Старейшина изрекал такие мудрости, которыми нечасто делился с кем-либо, кроме Брата Азраила. Он явился к ужину. Мы удостоились большой чести, все мы. Джерри преобразился во что-то, чуточку поприличнее, хотя так и не сумел вычистить всю грязь из волос или между пальцев ног.

— Даже оно всего лишь скрывает Врата, — сказал я. — Думаю, мы дошли до самых Врат. Но не смогли заглянуть за них.

— Йог-Сотот — вот Врата, — заметил Брат Азраил.

— Там множество врат, — отвечал я.

— Но все объединяются в Йог-Сототе.

* * *

В Хоразине живёт девушка, которую держат прикованной на чердаке. Разум окончательно покинул её. Говорят, у неё огненно-рыжие волосы, но она жутко обезображена, словно ей несколько раз выстрелили прямо в лицо.

* * *

— Уильям, — обратился ко мне Старейшина. — Думаю, когда-нибудь ты станешь величайшим из нас.

Перевод: BertranD, 2024 г.

Девушка на чердаке

Darrell Schweitzer, "The Girl in the Attic", 2017

Хоразин, что в Пенсильвании, был (и остаётся) маленьким городком, если он вообще достоин так называться: несколько ферм, кучка домов, выстроившихся в одну-единственную улицу, церковь со взорванным шпилем и обугленными белыми деревянными стенами, у ручья — здание однокомнатной школы, универсальная лавка, прямо у входа — бензоколонка, которая обычно не работает, и на удивление большое кладбище рядом с кругом стоячих камней, где люди собираются по определённым поводам — в срок совершать некие обряды, когда звёзды и времена года завершают круговорот. Да и сам городок — тайна, сокрытая на возвышенности центральной части штата, недалеко от границы с Нью-Йорком, там, где на карте практически пустое место, среди длинных тёмных долин, в которых по ночам с извилистых дорог можно заметить лишь редкие огоньки.

У этого городка тоже имеются свои собственные тайны, а некоторые укрыты даже от него самого.

В одном из домов, необитаемом и заколоченном уже многие годы, на чердаке прикована цепью девушка. Когда-то она была ошеломительно прекрасна, почти достигшая совершеннолетия. Но лица у девушки нет — его разнесло выстрелами при неких событиях. Как всем известно, она лишилась рассудка и всё время сидит на полу, склонив голову на сдвинутые колени и бессильно уронив руки по бокам. Она не издает ни звука, никогда не шелохнётся; не требует ни пищи, ни воды, ни умывания, ибо её тело затвердело, словно воск или даже мягкий камень; она ни жива, ни мертва и пребывает такой уже много лет или столетий, а, возможно, всего несколько дней. Насчёт последнего трудно что-либо сказать — в Хоразине само время иногда скользит, как будто пытается забраться по грязному склону и вновь съезжает вниз.

Несмотря на это, девушку по-прежнему держат прикованной за щиколотки к вертикальной балке в середине комнаты, которая, вдобавок, ещё и подпирает крышу.

Время от времени, повинуясь велению звёзд, старейшины навещают девушку и повторяют над ней некое слово. Потом они уходят и она остаётся лишь сказкой, хотя когда-то была никем иным, как Красной Ведьмой Хоразина, девушкой, которую окутывало пламя и чьи блуждания по тёмным холмам за городом легко было спутать с закатом.

Но её пламя сгинуло, лица она лишилась в злоключениях, разум пропал, тело стало закоченелой оболочкой.

Безымянная тайна. Никто не произносил её имени, хотя старейшинам оно было известно.

* * *

Тайна крылась в том, что разум девушки пропал, удалившись в иные места, странствуя будто в сновидениях, сначала по ближайшим домам, затем дальше и дальше. Её путь ощущался людьми, как тревожный порыв ветра, промелькнувший на миг и пропавший. Вновь и вновь она забиралась за холмы, спускалась в примыкающие к ним лощины, одинокая и бесплотная в ночи.

Как-то в лесу девушка повстречала мужчину, который почему-то оставил свою машину и ушёл от трассы. Она обняла этого человека и, не успев даже вскрикнуть, тот вспыхнул пламенем и сгорел почти до пепла. Саму её даже не обожгло, хотя вновь окутало пламенем, как прежде, когда она была Красной Ведьмой, пусть и ненадолго. Если обугленный труп когда-нибудь и отыщут, это уже не важно. Тот мужчина был приезжим. Может быть, это происшествие попадёт в газетёнки для супермаркетов, вроде «Weekly World News», как «человек загадочно самовозгорелся», но, даже если и так, это тоже не важно, потому что супермаркетов в Хоразине не было и газетёнок никто не читал. Той ночью прошёл дождь. Лес вымок и пожара не случилось.

В другой раз, тоже во сне, после того, как она проплывала среди звёзд, быть может, целую вечность, закольцевавшуюся саму на себя так, что сон окончился в тот же миг, когда начался, девушка очутилась в чёрном, бессолнечном мире, в иззубренной долине, где двумя нескончаемыми рядами восседали шепчущиеся каменные звероподобные боги; и один из тех богов склонился и грохочущим, словно лавина, голосом повелел ей: «Пробудись».

Вот с чего это и началось — с тайны на чердаке.

На чердаке девушка подняла голову с коленей. В остатках лица пылал красный огонь.

Она попыталась заговорить, но испустила только еле слышный звук.

Поначалу цепи смутили её, но потом она освободилась от них либо став бесплотной, либо сбросив, как змея шкуру. Девушка сама не поняла, как такое произошло, но ощутилось это весьма явно. Она стояла нагой на холодном чердаке. Потом прислушалась и услыхала, как над крышей тихонько свистит ветер, а вдали побрякивает что-то, вроде коровьего колокольчика. Босиком она спустилась по чердачной лестнице, одну за другой ощущая твёрдые и гладкие ступени.

Дверь у подножия лестницы оказалась закрыта. Девушка неловко завозилась с дверной ручкой, словно её руки забыли, что следует делать. Затем она сжала ручку, не поворачивая и дверь объяло бледное пламя, что не грело и не сжигало. Но его хватило, чтобы отворить дверь.

Она очутилась в знакомом коридоре. У одной из комнат стоял умывальник с большой чашей, полной пыли. Девушку удивило такое необычное место для умывальника. Затем она попыталась улыбнуться и двинулась дальше.

Она дошла до другой комнаты, прекрасно ей знакомой. Дверь была распахнута. Девушка зашла внутрь. Ей захотелось зажечь свет, но свечей не было, а масляная лампа, стоящая у изголовья кровати опустела. Сосредоточившись, девушка вызвала свет. Это произошло естественно, как дыхание. Вскоре обстановка и стены засверкали бледным пламенем, которым она открыла дверь с чердака, замерцали крошечными белыми вспышками, что не обжигали и не согревали, возможно, словно огни Святого Эльма, про которые она читала в историях о море. Хотя она немало странствовала, но огней Святого Эльма никогда не видела, поэтому могла лишь представлять, что они так и выглядят.

Позабыв о том, что до сих пор обнажена, девушка с любовью изучала комнату, то и дело притрагиваясь к своим вещам: целой полке фарфороволицых кукол в нарядных одёжках, сейчас, как и всё прочее, запылённых и потускневших. Когда она слишком выросла, чтобы играть в куклы, то аккуратно усадила их в ряд на полочке, на память о себе прежней, и они так и оставались здесь.

Была и ещё полка — с книгами и стопкой «Журнала святого Николая для мальчиков и девочек»[7] — тоже что-то заброшенное, но не выброшенное. Девушка вытащила оттуда особенно ценную книгу, открыла её и увидела на форзаце карандашную надпись, явно сделанную детской рукой: «Эта книга принадлежит МАРИ». Да, её так звали, вспомнилось ей сейчас, но это обыденное имя, которым она пользовалась в повседневности, а не иное имя — предназначенное для таинств и известное лишь старейшинам.

Сжимая томик, девушка села на кровать, застланную пыльным стёганым одеялом. Несколько минут она листала книгу, потом закрыла и улеглась, лениво потягиваясь, тщательно подмечая каждое ощущение и наслаждаясь им. Девушка смотрела в потолок, припоминая, как раньше лежала на этой кровати и смотрела в потолок так долго, что воображала в трещинах и неровностях штукатурки реки, горы и целые, диковинные страны; но это она проделывала, будучи совсем малышкой, а теперь, после куда более дальних странствий, штукатурка на потолке оставалась просто штукатуркой.