Страх

Они отошли к рампе транспортера, освещенной теперь только с одной стороны блеклой лампой, а Лилит вдруг сопоставила все и поняла, вздрогнув от догадки — Это что Медведь?

При таком имени ждешь увидеть огромного, простоватого и диковатого увальня, в меру свирепого, в меру ласкового… Хотя, посмотрев Пиджаку прямо в лицо, встретившись глазами, Лилит, уверилась однозначно — это точно он, имечко подходит как нельзя лучше.

Медведь — весьма закрытый персонаж, по слухам, правда, имеющий прямое отношение ко многим делам и интригам вселенского масштаба. Закулисный авторитет, один из «тринадцати магов первого круга». Кто-то усмехнется при слове «маг», но Лилит на заре карьеры приходилось пересекаться с Россомахой, тоже из тех тринадцати. С тех пор она относится к таким персонажам очень серьезно.

Медведь — таинственный друг Пауэлла, наставник многих известных деятелей науки. Лилит никогда раньше его не видела, хотя, опять же по слухам, он по неизвестным причинам покровительствовал захолустному пединституту на Лебеди, где она училась, был наставником ее декана, известного под именем Рыбы.

— Ты узнала меня, девочка? Вижу, что узнала. У меня для тебя подарок, только никому не показывай. Это будет наш секрет.

Медведь широко улыбался, как на свидании, словно они сидели за столом с дорогими винами, а вокруг горели не похоронные прожектора, а свечи и закат в окне. Обняв ее за талию, и приблизив лицо как для поцелуя, он незаметно для всех в комнате сунул в руку Лилит что-то твердое и тяжелое. Она осторожно посмотрела вниз, подыгрывая романтическому шоу, увидела у себя в руке статуэтку Изиды, ту, что раньше стояла на столе у Пауэлла.

— Он просил отдать ее тебе, когда придет Срок. Срок пришел, как видишь, — Медведь кивнул на черные покрывала, за которые уехал из этого мира Пауэлл, — теперь очень важно, что есть у Изиды в руке.

Лилит нащупала в ладони Богини стильно вставленную микросиди. Ковырнула ногтем и вытащила, быстро сунув в карман.

— Там книга Волоса. Слышала о таком?

Лилит стояла, как окаменев, в шоке от случившегося. Файлы, собранные десять лет назад ее другом Волосом, исчезли, когда он погиб. Эти файлы — вся суть его работы, предложения и обоснования модернизации программной оболочки Galaxy, которые он собирался предложить будущему Сенату, когда Пауэлл возьмет власть. Это была программная оболочка того будущего, о котором мечтал ее друг, однокашник и любовник Волос, того будущего, которого не случилось. Волоса подорвали на фугасе в лифте, а Лилит помогла Гилацу победить Пауэлла и двинуть колесо истории по другой дороге.

Прошлое не воротишь, но бывает, что оно само возвращается. Последние пару лет Лилит приходилось сталкиваться с несколькими нелогичными проблемами, таинственными и непонятными силами, что-то мутное творилось во Вселенной, что-то враждебное. И она помнила, что о чем-то таком говорил давным-давно Волос. Только она была тогда глупая, а он говорил все это обычно в постели, — короче, она все пропустила мимо ушей. Сейчас она дорого бы дала за то, чтобы расспросить его…

— Только там не все, — усмехнулся Медведь, видя горящие глаза леди Маринез, — только треть, три главы. Еще три достались Galaxy, попали в руки прямо к Томсону. Остальные — вообще в в разных местах не известно теперь где. Но, может, тебе сгодится и то, что есть.

Медведь тронул ее за плечо, поцеловал ручку и ушел к Саммерсу. Лилит стояла у черного покрывала, скрывавшего пустоту, в которую на красном паллете уехал на транспортере Пауэлл. Чувствовала в руке тяжесть и металлический могильный холод его статуэтки.

Книга Похорон. Глава 3. Лестница для Изгоя

Черное огромное пятно окруженное багровым огненным свечением затягивало невыносимым притяжением, с ним нельзя было совладать, невозможно было даже хотеть противиться его тяге. Туда как будто тянуло железными тросами — такими, которыми тащат как покорный скот даже самые тяжелые корабли к пирсу. Пятно, как черный провал в пустоту, пульсировало, озаряясь по краям красными всполохами. Оно ничего не говорило, не слало никаких команд в эфире, никаких позывных или знаков. Только росло, готовясь поглотить. Я понимал, что с этим справиться нельзя, оно неизбежно заберет меня — можно было только отсрочить неминуемое временными мерами, и эти меры с каждым разом требовали все больше усилий и давали все более ничтожный результат. Например, можно было открыть глаза.

Напрягши все остатки воли, я повернулся на спину и уставился в потолок. Но что дальше? Мой корабль, уютное логово джедая, превратился в тюремную камеру, где ничто не радовало и даже не интересовало. Белый потолок, в окнах-имитациях черный бездонный космос, как то мое пятно, слегка только оживленный мерцанием миллионов звезд.

Присел на кровати и включил пульт управления. Все системы в норме, я лежу в дрейфе где-то посередине между системами Стрельца и Ориона. Ничто на корабле не требовало моего вмешательства. Включил новости на панели экрана. Каналы показывали какие-то тягомотные детали дележа власти, развернувшиеся после апокалипсического краха проектов Грога и Пауэлла. От подробностей игр нового поколения политиков и олигархов тошнило. Переключал канал и видел, что какая-то большая резня развернулась опять на Маскале. Какие-то перцы на Аполлоне задумали перевернуть рынок пассажирских межгалактических перевозок и их акции взлетали на бирже быстрее их новых звездолетов. Любая из таких заманух раньше бы увлекла меня — я бы бросился в какую-нибудь авантюру — срубить бабала или просто повеселиться. Но сейчас я испытывал реальное непередаваемое отвращение от суетливых хитрых рыл на экране, пока не вырубил экран.

— Сука!!! Как же так⁈ Да почему же, сука, так⁈ — опять ныл, повалившись на бок, вспоминая этот гребаный вечер в приморском городе, опять выла в ушах та самая музыка с дискотеки, казавшаяся теперь маршем армии врага-победителя — память выдавала только басы и ритм ударников. А Она стояла напротив меня в свете фонаря, опять и опять говорила мне «Уйди, не мешай мне…». Ее голос шел изнутри меня, я не знал как его выключить. Схватился за голову сдавил виски — голос Любимой не умолкал. Уйди… Уйди… Уйди, не мешай мне…

Перекатившись, я сбросил себя с кровати на плитки пола, посильней ударившись. Надеялся болью заглушить ее голос, но боль от ее слов была сильней всего вокруг, она глушила все остальные сигналы этого мира.

Я не помню, сколько уже не жрал. Через силу встал и подошел к холодильнику. Несмотря на лютый голод, вид еды вызывал омерзение. Я представил, как попытаюсь, хоть что-нибудь проглотить, бессильно сел на пол, понимая, что не смогу ничего съесть. Вытащил из бара виски, хлебнул, надеясь пробить аппетит. Но почувствовал, словно полный рот дерьма, с ненавистью выплюнул на пол. Сидел и испытывал отвращение к тому, как остатки вискаря еще жгут во рту.

Сколько я еще смогу вот так просидеть на этом полу у холодильника, пялясь то себе на руки, то в космос?

Что я сделал не так? В том и тоска, что в этот раз я все сделал правильно. Все вокруг, все боги и демоны, и тьма, и свет, и удача, — все было в мою пользу, никто уже не был против меня. Она была обязана принять меня, остаться со мной. Мы должны были быть теперь вместе. Я же, сука, все преодолел!!! А она отшила, так же просто отшила, как и черти-когда отшила меня юного и глупого, наивного и неопытного. Отшила и теперь, после миллионов световых лет, после тысячи войн, после того, как я прошел весь этот гребанный путь к ней. Ведь вся эта чертова жизнь в шкуре джедая-раздолбая, рыцаря света и вообще вся эта херня с войной богов. — Для меня это был путь к ней. После того, как я снес башку Грогу, кто-то получил власть, кто-то деньги. А я свое не получил. Я только смог узнать, что теперь уже никогда не получу. Если не помог Алатырь на Звездной — то это уже конец.

В голове гудело от отчаяния, в груди горело и клокотало от ненависти, я с воем катался по полу и колотил кулаками по каменным плиткам, скрючившись наконец в позе эмбриона и заорав что-то на незнакомом даже мне языке. Это что-то, видимо, мог понять только космос, тысячи глаз-звезд в волнении уставились на меня, заглядывая в окно.

Протянул руку к телефону, просмотрел мессенджеры, но бессильно положил на пол, не прочитав сообщения от Россомахи и Джекки Лотта. Какая разница, чего они хотят. Они не помогут мне попасть к Ней. Перед глазами снова покачивались ее плечи, поворачивалась голова. Ее белое узкое лицо четко проступала на фоне темной южной ночи. Яркие черные глаза смотрели жестко и холодно, черная копна кудрей шевелилась на легком теплом ветру — уйди, не мешай мне…

Я опять закрыл глаза и уткнулся бровью в пол. Черное пятно наплывало, трепетало прямо передо мной и едва слышно гудело. Бордовое зарево как лепестки адского подсолнуха шевелились где-то на краях видимого мне с закрытыми глазами мира. Это конец.

Я опять был на той темной лестнице, шедшей от провала в скале на излучине Звездной, куда-то далеко вниз. Я не знал, на каком оказался этаже и не понимал теперь почему-то начертанных на стенах знаков. Исступленно разглядывал нарисованные чем попало неведомо кем символы — фаллосы, женские груди и задницы, перевернутые кресты, названия неизвестных городов и чьи-то имена, какие-то даты… Шел вниз, осторожно шагая в полутьме, сторонясь пустых бутылок с незнакомыми этикетками, брошенных пачек сигарет, желтых газетных страниц. Дергал наугад на этажах двери, за чем-то надеясь найти ту, что привела меня когда-то в тот курортный город, дав последнюю попытку на счастье с Ней.

Большинство дверей не открывались. Одна вдруг поддалась, я навалился, отодвигая что-то тяжелое, вошел туда где тугой луч солнечного света играл в облаках пыли. Вокруг была разгромленная, видимо, кухня. Просторная комната с кафельным полом и стенами, желобами вместо плинтусов. Торчащие трубы, разбитые засохшие деревянные стеллажи и тумбы, каменная глыба для разделки мяса. Плиты, кабели, все металлическое и прочие хоть мало-мальские ценности были явно уже вынесены, причем давно. Время натаскало сюда вдосталь только пыли, а пауки богато обставили все углы и уголки своими сетями. Я вышел в бетонную арку в потрескавшейся зеленой краске и попал в просторный обеденный зал с большими окнами. Ни столов, ни стульев, только клетка из белых и зеленых плит на полу, желтые стены. Казалось, мне знакома эта столовая, когда-то я тут похоже жрал, теперь уже не вспомнишь в какой жизни…

Прошел к выходу, мимо бывшего умывальника и белевшего в углу треснутого унитаза, проскрипев берцами по битому стеклу, под листом фанеры. Двери на выходе были сняты с петель и прислонены к стенам. Вышел и понял, где оказался. Широкий плац, с постаментом посередине. На сером каменном основании стоял, подняв взгляд к небу, протянув к нему правую руку, левую, держа на поясе, молодой стройный парень с веселой хитринкой на храбром лице, в летном джедайском комбезе, со световым мечом на поясе. Хоть Джедая не стырили, счастливо подумал я, подходя к нему ближе, замечая за ним впереди длинное возвышение, остаток трибуны для генералов и преподов. Ухватился по давней привычке за руку Джедая, подтянулся, встав ногами на постамент, потрогав ритуально меч. Огляделся с высоты — плац, остался плацом, что ему сделается, по краям стояли бессмертные синие елки, которые могли бы и меня помнить, если бы хотели. Я пошел к ним, потрогать иголки. Стоял, перебирая колючие ветки и плакал. Вокруг ни души, ни звука. Джедайская Академия стояла пустая и мертвая. Я побрел через плац мимо пустого ржавого флагштока к своей казарме. Проходя через сквер перед авторотой, мимо пустых рам от духоподъемных плакатов, мимо темных провалов пустых боксов для машин, почувствовал чей-то взгляд, обернулся — никого. Всмотрелся в кусты, посмотрел выше — на дереве сидела большая сова. Смотрела огромными своими круглыми глазами. Я застыл, мысленно здороваясь, нежно разглядывая ее — может, это кто-то из наших преподавательниц или библиотекарша? Она виртуозно провернула голову влево-вправо и медленно мечтательно моргнула, казалось, улыбнувшись моей догадке. Я пошел дальше к развалинам своего когда-то дома. Раньше под этими высокими сводами гулко раздавались шаги, даже самый тщедушный курсант громыхал сапогами, как настоящий богатырь. Время и пыль изменило акустику, я шел по своему этажу не слышно, как во сне. Отсчитал окна, прикинув — примерно здесь была моя кровать и тумбочка, вон там — шинельные шкафы, вон-там был тренажерный зал. Вышел на середину пустого зала, уселся на пол, вытянув ноги, прислонившись к колонне. Смотрел на запустение вокруг, слушал тишину, пока не уснул.

Проснулся уже в темноте, через высокие окна лился тусклый лунный свет и холод. Поежившись, встал и пошел прочь, не зная, в общем-то куда идти, что тут искать. Ни друзей, чтоб позвали с собой в какую авантюру, ни командиров, чтоб призвали на очередную беспощадную войну за свободу и красоту…

Вышел на лестницу, думая пройтись на крышу и оглядеться, но оказался опять на тех ступеньках на Звездной, что бесконечно вели вниз. Вспомнил про Нее и приморский теплый город, не зная, за чем, пошел искать тот этаж, трогая все двери подряд.

Черная кожаная дверь открылась, я вышел на залитую солнцем площадку в парке. Крупная собака, виляя довольно хвостом, пошла по дорожке, а я за ней. На большом камне у нескольких молодых елочек сидела большая серая ворона, нежно курлыкая, ковыряя клювом орех, поглядывая на меня. Я прошел мимо 18-этажного длинного жилого дома по безлюдному несмотря на, видимо, полдень переулку. Спустился по узкой улочке мимо островерхих кипарисов, вышел к пыльной площадке с пустыми грузовиками и трансформаторной будкой, увидел море.

Синяя гладь до горизонта могла вселить радость в кого угодно. На той стороне бухты белел красивый незнакомый город. Солнце играло с волнами, я в благодушии, напевая даже негромко какую-то песенку, спускался по дороге к воде, туда, где были видны белоснежные корабли.

Вблизи оказалось, что корабли скорее серые, местами сильно ржавые, вытащенные на полбрюха на берег. Вывороченные, кабелями, трубами и прочими своими внутренностями наружу, исполины страдали на песке, как раненые дельфины. На бортах кровоточили ржавые с красным пятиконечные звезды. Я подошел к ближайшему, увидел его год постройки. Бедный ты, мой корешок — совпал с моим годом рождения. Пильщики уже изрядно потрудились, старый тральщик только издали выглядел целехоньким красавцем. Я уселся на траве, разглядывая иллюминаторы и надстройку, корявые остатки какого-то оборудования. Думал, по каким далеким морям ходил этот трудяга, небось повидал и жаркие страны, и холодные берега. Красные звезды воевали много, интересно, в каких бойнях он выходил победителем? Ведь побеждал, раз не упокоился на дне океана, а терпит здесь боль от резки и тоску от безысходности и беспомощности. Вот я тоже Грога победил и его ублюдочка Баунти… Прошел по скрипучему вязкому песку потрогать теплый металл борта. Шершавая плоть корабля страдала и помнила. Казалось я слышал рукой, как весело было этому молодому белоснежному красавцу когда-то в каком-то неведомом мне Персидском заливе и на какой-то Мерсаматрухе, и как ему сейчас тошно и больно на этом песке в ожидании нового прихода пильщиков. А ничего кроме них, уже не может случиться. Это ад.

Через дыру в борту я полез внутрь, оказался на каких-то железных ступеньках, хотел подняться на палубу, но снова увидел ту самую, темную бесконечную лестницу на Звездной. Да где же та дверь, спрашивал себя, равнодушно игноря ропот голодного желудка.

Отозвалась красная дверь этажом ниже. Отворив ее, уткнулся в заросли. Вокруг была ночь, проломившись через кусты, мужественно вытерпев все колючки, выбрался на улицу в какой-то типа деревне. Одноэтажные каменные домики спали. Свет горел только в одном доме на четыре окна. Бордовые наличники четко выделялись на бледно-бежевых стенах. Свет, как кровь струился через плотно завешенные темно-красные шторы. Изнутри орала музыка и лился смех. Хохотали мужчины и женщины, среди голосов я услышал Ее смех. Это точно она. Я взялся стучать в ворота, но оттуда отвечал только лай собаки, я постучал в окно, но мне не ответили. Как на зло, красная штора колыхнулась ветром, на секунду в проеме я увидел ее пышные волосы и бледное пятно лица. Там была Она, там было весело, а я тут мерз на улице один, а Она там с кем-то. Я неистово орал, барабанил в окно, но меня слышали. Спотыкаясь в темноте о коварные скамейки, ткнулся в калитку слева, задумав пройти на двор через соседей. Калитка завела в какие-то сени, я впотьмах громыхнул чем-то, посыпались невидимые звонкие тазы, что-то разбилось, я попер дальше вперед, наткнулся на стеклянную дверь, которая посыпалась осколками на каменный пол. Кто-то включил свет — я стоял на лестничной площадке многоэтажного дома у разбитой двери и поваленного горшка с цветком. На кафеле была рассыпана черная земля и ярко красные бутоны. Из-за опрокинутого шкафа со склянками голосила какая-то старуха — Милиция? Алло, милиция? Пьянь какая-то громит подъезд. Да он датый, не пойми чего орет, белка наверное…

Я, не понимая, что происходит, кто эта старуха и что она хочет, прикидывал, что проход к Ней может быть ниже, и бежал спотыкаясь по ступенькам этаж за этажом, дергая двери.

Вверху все стихло, опять было темно, я все шел вниз, пока не замер на очередном лестничном пролете. На стене грубо углем была нарисована Она. В полный рост от пола до потолка. В узком строгом платье, подчеркивавшем стройность фигуры, с непонятными иероглифами на тяжелом ожерелье, спускавшемся ниже груди. Слева от Нее что-то было написано — не прочитать, за ней были схематично штрихами набросаны какие-то ворота. Снизу из бездонной пропасти уходившей далеко к ядру земли лестницы поднимались багровые отсветы, которые, правда, не на шутку холодили. Я уставился, как вкопанный в Ее лицо — узкое, с мощными скулами, глубокими яркими безднами черных глаз, смотрел, не отрываясь в пепел кудрей, сочной грозовой тучей, клубящихся вокруг ее лица и плечей. По коже мурашками волнами шел мороз, меня колотило от озноба, я обреченно, держась за перила, опускался на пол, почувствовав как вместе с заревом огня снизу тугая ледяная струя, как рука, тронула меня в пах. Я присел, ощутив головокружение и судороги, вцепившись коченеющей рукой в решетку перил. В паху что-то мучительно и долгожданно взорвалось, тяжко и сладострастно выстрелив наружу. Похоже, я кончил, каким-то инеем, синими снежными искрами, которые заиграли вокруг на секунду и погасли. Меня трясло, а я продолжал смотреть на стену, видя, что это уже не Она, а Джейс с 45-й, а теперь это уже Алина с Ориона, или это Белла с Цефея? Оказалось, все кого я помню, срисованы с Нее, были ее подобиями. Значит, даже когда я сворачивал с пути, забывал о Ней, даже когда меня заносило на другой конец Вселенной, я все равно находил Ее отражения, воспоминания о Ней… Стена с рисунком дернулась, от голода и холода, трудно было отделить реальность от глюков, картина стала удаляться. Я мучительно, вспоминал, кто это, на кого теперь похож силуэт. Да, это Лилит, та перспективная девчонка-сатанистка, которую я пристроил к Пауэллу в Алам. Она стояла на заснеженном поле у края темного зимнего леса в дорогой меховой шубе рядом с шикарным черным внедорожником-членовозом. Лилит делала странные пассы руками, по которым на рукавах сверкали седые черточки на черном мехе. Следуя плавным взмахам ее рук в черных кожаных перчатках, на поле поднимались вихри ледяного ветра, слышно было, как звенели холодея лес и небо вокруг. Казалось синеет и холодеет, покрывается инеем все вокруг, даже космос, который стал проступать сквозь остекленевшие своды, леденел.

Лютый холод пробирал насквозь. Ледяные волны фиолетового света с глубины лестницы и с того поля, где колдовала Лилит, пронизывали до костей, накатывали, трогали, вызывая дрожь в теле и какой-то тупняк. Я повалился набок на каменной ступеньке, вжимая голову в плечи, неясно видя исподлобья какие-то тени на лестнице. Окружающая реальность тряслась и утончалась, как будто теряя резкость. Почувствовал страшную боль в руке, которая сразу молниями прострелила по всему телу. Запястье чуть не вывернуло, а боль повторилась снова, вся левая рука загудела, а я разогнул шею, сжал челюсти и выпучил глаза, увидев опять кабину своего корабля.

— Ты что, сука творишь!!! — я опять дернул рукой от нехилого разряда током из браслета. Саня, искусственный интеллект корабля, заорал на меня из дежурного динамика — Ты достал уже отдыхать, Победитель, сука, бога, бл… Кораблю уже почти хана!

Я ошарашенно крутил головой, вставая с пола, садясь на кровать. Реально трясло от холода — Твою ж мать, ты что отопление вырубил?

Саня выкатил инфу на экран пульта — ты в курсе сколько тут провалялся на полу? Корабль красным ахтунгом на весь экран жаловался, что кончается заряд батарей. Осталось три батареи и надо срочно что-то с этим делать.

Книга Похорон. Глава 4. Пакет для Дождика

Очаровашка Дождик широко лыбился глядя на залитые солнцем красные луга внизу, на перистые оранжевые облака в горячем фиолете полуденного неба. Ворон кривился, видя счастливое личико кудрявого блондинчика, замечая, как свет радостно играет на его молодых румяных щеках, как искрят огоньки в больших ласковых глазах. «Тридцатник ведь уже, а пацан пацаном», — тяжко думал про барыгу Ворон, отведя взгляд себе под ноги, внимательно рассматривая видавшие виды пыльные покарябанные берцы.

Ворону за сорок, но он вспоминал, что даже в двадцать не выглядел таким мальчишкой. Хотя чему тут завидовать… Разными дорогами ходили его берцы и эти нарядные кроссы.

Ворон и Дождик стояли у края пропасти. Оставалось нежданным сильным толчком рук отправить барыгу в последний полет вниз. Там метров пятьсот и быстрая мелкая река с острыми камнями на дне. Тело порвет до неузнаваемости при падении, унесет потоком воды на запад. Там, может, через много дней и десятков километров парня и выбросит на порогах или резком повороте русла. Но это будет однозначно неустановленное лицо без документов… Каких-нибудь настоящих документов у Дождика и не было, кипы всяких липовых ксив не в счет, но и они спрятаны у Ворона в чемодане, потом он их сожжет. А телефон остался в кармане сумки хорошего человека в Темасе — городе на другом полушарии этой почти безлюдной по современным меркам планеты. Там человек сунет этот телефон в посылку и отправит звездолетом на Бету Близнецов, как будто Дождик летел домой но че то не долетел…

Кудрявый красавчик глубоко вдыхал чистый горный воздух, прислушивался к крикам больших белых птиц где-то вверху и был счастлив, что все вроде обошлось, головорезы из Темаса от него отвяли и теперь рядом проверенный друг — Ворон. С ним-то его не тронут и можно спокойно стоять и смотреть как красив мир, в котором получается еще пожить. Пухлые мягкие губы не уставали растягиваться в улыбке, глаза широко и прямо открывались солнцу.

Дождик был ни в чем не виноват. Правильный барыга. Дело свое знал, умел темы продвигать, работу организовать, никогда не тупил, не ленился, развлекался в меру, и своих никогда не продавал, прибыль не прятал. Да и вообще нормальный парень — что и говорить, не по правилам было его валить. Ворон хмурился, слушая наивные добрые сопли благодарности за отмаз от уличной банды в Темасе. Парень реально не врубался, что с ним происходило последние две недели, пока его закоулками и подставами вели к этой пропасти, гудящей сейчас внизу сухим горячим ветром, бьющим в каменные стены подножья Заарских гор.

Ладно, не в первый раз женимся, — думал Ворон, приходилось уже косячить, не первое в жизни говно, небось не последнее. Да, Дождик пока ни в чем не виноват. Но он знает то, что может стоить Радуге жизни, чести и положения. Дождик, конечно, не болтун и не предатель. Но и не боец, под хорошим прессом расколется, и Радуге будут проблемы. А Радуга — кореш и брат. И поэтому веселый блондинчик сейчас умрет.

Когда Ворону было еще так мерзко? Наверное, в первый раз — когда он семнадцатилетним пацаном участвовал в налете на отель, крыша которого не договорилась с группировкой, в которой работал тогда молодой вороненок. Наказать говнюков было велено как следует. Отель разнесли из гранатометов, а потом и сожгли залив бензином. Обычно так не делалось, но в тот раз была настоящая война между кланами и все шло по беспределу. Бойцы крошили из автоматов не только вооруженных боевиков и охранников, но и персонал. Это было реально по жести. В холле ковры в баре пропитались кровищей, вином из разбитых бутылок и соусами из опрокинутых тарелок. Чвокая сапогами в кровавых салатах Вороненок шел, глядя на руины бара и мертвые тела у треснутых столов среди битого стекла и поваленной посуды, рассыпанных на полу бутеров и фруктов. За деревянной тумбой с поломанным цветком кто-то шевельнулся, мелькнула золотистая копна волос. Ворон шагнул туда, выставив вперед ствол автомата. Девчонка, на вид даже моложе семнадцати. Наивная, юные щечки с ямками, пухлые губки, руки сжимала перед собой на груди, сторонилась автомата и что-то бормотала, вытаращив глаза. Острые коленки дергались, не по возрасту «путанские» туфли елозили длинными острыми каблуками по ковру, оставляя полосы на ворсе.

— Валим всех! Че не ясно, пацан? — рыкнул из холла старший, мельком глянув на застывшего Вороненка, — шлюхи тоже в теме!

— Не надо… — разобрал, наконец Ворон, что бормочет девчонка.

Она распахнула огромные глаза и широко открыла рот, будто хотела вдохнуть все небо, и затряслась под пулями, отброшенная с ковра на коричневый паркет, ближе к серой стене. Ворон оцепенел и продолжал стрелять, пока не кончился магазин. Руки и грудь с милым платьицем превратились в кровавый фарш. Лицо было порвано, там где были щеки, рот и нос, получилось бесформенное месиво. Остались только глаза. Голубые, остановившиеся, детские — смотрели прямо в глаза Ворону.

Потом, было много споров и пересудов из-за этой бойни. Все там было как-то не правильно. Тогдашнего лидера группы, не одобрили, ему пришлось уйти… Но к Вороненку вопросов не было — он, как простой боец, четко выполнял команды старших. Наоборот, парня уважали потом за то, что четко работал, завалил в тот вечер двоих вражьих опытных бойцов. А то, что девку, случайную посетительницу бара, пристрелил, так за это со старших потом спросили.

Теперь Ворон всегда видел эти глаза — огромные, синие, полные ужаса, когда приходилось делать что-то неправильное, когда напрочь не правильное… Ворон — не косячник и не беспредельщик, честный боец. Кого угодно спроси, всякий ответит, что Ворон лишней крови не льет, лишних слов не бросает. За то и уважает Ворона братва, что не душегубец и не маньяк, всегда постарается миром все решить.

Сейчас глядя на Дождика, он опять слышал это «не надо» и чувствовал омерзение и горечь, как тогда от прелого запаха душного вечера, крови и разлитого по ковру бухла. А Дождик повернулся к нему — что молчишь? и глаза он себе, сука, завел тоже голубые, большие и детские, как у той страдалицы.

Ворон, понял, что не толкнет Дождика в пропасть, хоть это все и усложнит:

— Пойдем уже, времени нет.

— Так из-за чего кипишь? С чего мы вдруг домой не летим? — спрашивал в стопятьсотый раз Дождик.

— Тебе говорили с Белым не связываться, а ты что?

— Так Белый с Радугой вроде в мире? И не цапались вроде никогда…

— Тебе говорили с Белым не возиться.

Дождик конфузливо румянился и шел за Вороном к его звездолету, размахивал руками и оправдывался — мы толком с Белым и не мутили ничего, так чисто пару дел по мелочи, про дела Радуги и не болтали, он и не спрашивал.

— Спросил бы, поздно было бы.

— Так куда летим-то, Ворон?

— Туда где тебя никто не найдет, хотя бы долго.

Ворон не умел и не любил врать. Поэтому сейчас давил из себя хоть что-то ближе к реальности.

— У Радуги на Орионе завод полупроводников, там и спрячешься и делом займешься.

— Ништяк! Я про этот завод слышал. Очень крутая тема. Клево туда попасть.

Ворон шел по лесной тропинке, пытаясь отвлечься от восторженного лепета Дождика, обрадовавшегося поездке на Орион. Тогда в отеле все можно было списать на то, что не было времени думать. Тормознул на секундочку — и пулю словил. А теперь как назло времени полно, приходится думать про Дождика.

Лес вполне густой из высоченных прямоствольных с причудливыми зелеными листьями деревьев и плотного красного кустарника прорезался кривой тропкой. По ней и шли местами поскальзываясь на синеватой грязи. 2-я планета Дельты Сфинкса, куда привез в последний путь Дождика Ворон, была захолустной провинцией. Расположенная недалеко от цивилизованных стран Союза Стрельца и от бурно развивавшихся государств Аполлона и Ориона, эта территория была перевалочной базой транспортных путей, а также подходящим местом для обстряпывания мутных делишек. Поэтому ребята с Близнецов тут тусили часто и это не привлекало лишнего внимания.

Ворон все толково слепил, маловероятно, чтобы кто-то прочухал, что он тут был, но если и всплывет, то ничего необычного в этом не будет. Его встречу с Дождиком не видел никто. Если вдруг кто станет искать кудрявого барыгу, то будет долго искать на Бете Близнецов, куда ведет след телефона, но в крайнем случае упрется в Темас — огромный трущобный мегаполис, где пропажа человечка являлась обыденным делом… Исчезни сейчас Дождик в пропасти — и шито крыто, но подкопаешься.

В черных джинсах и черной же замшевой куртке Ворон шел широкими шагами своих худых длинных ног, нарядный Дождик семенил следом, что-то весело журча. Ворон не слушал, а представлял, как за зеленой кроной леса и за фиолетовым небом летят в бездне космоса огромные всесильные звезды, властные над этим миром, держащие его своей гравитацией и правящие своим светом. Он хотел услышать сейчас их ответ, как ему поступить. Хотя понятно, что ответа не будет. Это его вопрос, его решение. А звезды потом с него спросят, как со свободного человека за его свободный выбор.

У Радуги сейчас очень стремный момент. Выплыви сейчас (а хоть и потом) его история, — и ему не сносить головы. У Радуги может быть светлое будущее. Он полон идей и клевых тем, что кормят братву, и его, Ворона в том числе. Радуга — красавчик, и умный, и фартовый, и решительный, и не трус. За ним бригада готова в огонь и в воду. Но главное, Радуга — кореш, считай, как брат. Да ближе брата. Ворон готов был если надо за него умереть. Это не громкие слова — Ворон уже давно знал, что Радуга — тот чел, за которого он готов на все.

Казалось бы чего проще. Сказать про Дождика Радуге, и тот, как старший, прикажет Ворону Дождика пришить. Но Ворон слишком хорошо знал Радугу, лучше всех знал. С тех пор как он десять лет назад по секретному приказу самого Хаса привез Радугу на Бету. Все эти годы именно Ворон его учил понятиям, разъяснял что к чему. А Радуга и без его наставлений, сам чувствовал, что правильно, а что нет, что такое честь и воля, что такое выбор, как и перед кем за все потом ответ держать… Короче, Ворон однажды увидел Радугу, как лучшую версию себя, он будто воплощал в себе понятия о правильной вольной жизни в «чистом виде», без его вороньего местами грязного личного опыта. Радуга не даст приказа валить Дождика без вины. Будет держать ответ за свое прошлое сам, даже если погибнет.

А значит Ворону придется все решать за него, своей волей, и самому потом за это отвечать перед звездами. Вот же блин, Ворон гордился, что готов за братана хоть под пули, хоть под суд. А придется под звездный суд. Это немного больше.

Подошли к звездолету. Машина (чужая, Ворон взял ее в аренду за хорошие деньги под липовым аккаунтом на эти три месяца, чтоб не светить свою тачку на 2-й Дельты Сфинкса) стояла на черной обожженной при посадке земле, вокруг по краям поляны торчали обгорелые кусты. У самой аппарели Ворон окликнул Дождика и тот, остановившись развернулся к нему — голубая ветровка надувалась на ветру, синие спортивные штаны были облеплены красными колючками с кустов в лесу. Ворон сильно, с разворотом всем корпусом правой рукой загнал Дождику в сердце нож. Парень вытаращил удивленные наивные глаза и распахнул рот. Ворон, тощий, длинный, сухой, как старое дерево, аккуратно, поддерживая под спину, плавно присел и положил Дождика на аппарель. Открыл дверь и затащил его внутрь, разложив у стены. Быстро развязав себе шнурки, ловко сбросил с ног берцы. Уселся прямо в куртке за пульт и стал спешно готовить старт. Тесная кабинка три на четыре метра освещалась ровным матовым светом. Ворон, вводя курс и чатясь с местными диспетчерами, не смотрел, как лежит в метре от него на железном полу постепенно бледнеющий Дождик.

Ворона вдавило в кресло, щеки потянуло вниз, в такие минуты кажется кишки сейчас вывалятся через зад а глаза завалятся куда-нибудь внутрь головы. Машина ровно шла вверх, набирая скорость и высоту. Наконец, 2-я отпустила, кончив трясти и тянуть к себе, заодно исчезнув из иллюминаторов. Вокруг родная чернота и пустота, а корабль потихоньку нагнетал нормальную гравитацию внутри салона. Ворон вылез из кресла и решительно уселся на корточки рядом с трупом. Взял в руки окровавленный нож и нарочно измазал себе руку. Посмотрел в круглое окно на звезды и мысленно стал перед ними отвечать. Да, Ворон будет скрывать от людей это убийство, чтобы не бросить тень на Радугу. Но пытаться обмануть звезды он не станет. Поэтому он и не стал бросать Дождика в пропасть коварным толчком в спину. Поступил честно — ударил свои ножом. «Вот, смотрите. Кровь Дождика на моем клинке и на моих руках, — говорил боец звездам, — я в курсе, что он не виноват, я сделал этот выбор, чтоб спасти своего братана. Я убил, чтоб уберечь жизнь и репутацию Радуги. Я принял это решение сам, втайне от него, чтоб не запятнать его честь и совесть. Я за это отвечу, как вы, Звезды, решите».

Правильный барыга Дождик помимо прочего, конечно, не заслуживал кормить своим мясом рыб и птиц на 2-й Дельты Сфинкса, не должен был сохнуть на ветру или гнить в грязи, как если бы его бросили в пропасть. Конечно, он и помирать-то был не должен, но Ворон хотя бы его снарядит в последний путь по-правильному, как настоящего звездного скитальца с Близнецов. Ну или почти.

Длинными руками своими Ворон быстро управился, засунув тело Дождика в черный сверхпрочный мусорный двухметровый пакет. Не надеялся откупиться, но сунул в пакет монетку — барыга все-таки был хороший, вдруг в следующей жизни тоже будет при делах. Так пусть у него всегда найдется начальный капитал… Закупорил пробку пакета, вот и готов кораблик для полета в вечность.

Протянул руку к тумбочке, вынув бутылочку виски, сделал несколько протяжных глотков, поморщился, покривил губы, глубоко вздохнул. Нажав кнопку в стене, с шипеньем открыл мусорный шлюз, аккуратно, вложил, плотно, как раз заполнив объем бака, мешок с Дождиком. Опять нажал кнопку и смотрел, как съезжаются створки, отделяя мертвое от живого, Дождика от Ворона. Вот уже перед глазами ровная бледно-серая стена, на которой и не видно створок шлюза. Нажал на красный квадратик. Все. Почувствовал снова на себе смешливый взгляд, услышал журчащий смех, из-за которого пацана в свое время и назвали Дождиком. Дождик кончился, подумал Ворон, и услышал гнетущую тишину корабля, почуял кожей абсолютную пустоту космоса. Стоял перед матово серой стеной кабины-клетки маленького корабля, чувствовал, как-то ясно и отчетливо, что он сейчас один на миллионы километров пустоты вокруг.

Невидимый и неслышный Ворону мешок неспешно выплыл из мусорного шлюза корабля наружу, надулся, превратившись в черный блестящий шар. Внутри давлением Дождика размазало по стенкам шара. Теперь он стал маленькой планетой и будет дальше скитаться по Вселенной таким способом. Медленно, по течению волн гравитации, то к одному краю галактики, то к другому. Много-много тысяч лет.

Книга Похорон. Глава 5. Крейсер для мертвецов

— Ты до сих пор уверена, что это Пауэлл приказал взорвать Волоса? — Маат сидела в белом дорожном халате на постели, уставившись в огромное, во всю стену окно-имитацию внешнего обзора, где загадочно искрились звезды и чернел бездонный космос. Десять дней перелета из Алама в Мановах, даже в ВИП-условиях — мука и тоска.

Летели на среднем транспорте, прозванном в народе «Ишаком», в котором была одна пассажирская палуба на 30 человек, большинство из которых теснились в четырехместных каютах, и только боссы вроде Гилаца и генералов жили в одноместных. Лилит и Маат достался двухместный пенал 11 на 6 метров с душем и санузлом, одной большой кроватью и этим вот «окном». Никаких баров или типа того тут не было, все 10 дней дамы провели вдвоем, изредка навещая своих боссов. Конечно, если вспомнить молодость и транспортник на планету геологов, то первокласная каюта на Ишаке — блеск, но все равно не фонтан.

Само собой предались общим воспоминаниям, среди которых сильно светлых было маловато, и разговор все время возвращался к гибели друзей.

— Нет, Гилац мне потом открыл, что это Томсон, — Лилит лежала рядом с Маат, лениво скроля ленты в нотике. Космические перелеты она так и не полюбила, хотя была вынуждена часто мотаться по звездным системам СГЦ, — Томсон всех пятерых хотел похоронить, но не стал ссориться из-за нас с тобой с Уоллосом и Гилацем

— Сука. Он еще не сдох? Вроде же готовится, даже не смог на похороны Пауэлла приехать.

— Врачи говорят, скоро уже.

— Ты после Волоса так и ни с кем? Вот же верная…

— Да это не верность, — Лилит отвлеклась от компа, тоже погрузившись в созерцание космоса, — просто тут такая жизнь, что невозможно. С кем ни замутишь — подстава чья-то, вечно кто-то к тебе через постель хочет стукачка внедрить или советничка. У меня ж особиста нет, как у тебя… Лилит улыбнулась, и снова помрачнев, добавила, — а пробовать со стороны кого нормального подтянуть страшно. Грохнут. Будешь потом опять у лифта разбитого сидеть, дым со слезами глотать.

Подруги налили и выпили, пару минут молча смотрели в окно, продолжив горевать:

— А ты, Мать, Тора еще помнишь? Как ты это перенесла?

— Там даже трупа не было, — Маат скривила губы, снова хлебнув вина из пластикового корабельного фужера, — глупые наши были парни. Хорошие, но молодые и глупые. Ввязались в драку с матерыми мужиками. Пока Тор готовился костьми ложиться под Гротхиллом, биться до конца и все такое, Уоллос ему дрон с бомбой через вентиляцию прямо в бункер загнал. 50 человек, вся верхушка этой Анархической армии — в кашу. Среди мяса по стенам нашли там ДНК Тора. Мой генерал до сих пор гордится, что «почти без крови» выиграл тогда войну.

Лилит смотрела на Маат с удивлением и сожалением:

— Как ты потом с ним жила? Тошнило?

— Ты его не знаешь… Он очень… талантливый и умный. Все просчитывает, как программа. Он себя повел как-то очень правильно, круто даже. Дал мне на все время. Был рядом столько, сколько нужно, ни минутой больше или меньше. Сказал все нужные слова и ни одного лишнего. Он идеальный, прикинь… Мне с ним хорошо. Очень хорошо, подруга.

Дальше сидели молча, обнявшись и глядя на звезды, счастливые, что остались живы и не потеряли друг друга, радуясь, что рядом тот, кто не осуждает, кто лучше всех понимает, насколько все сложно, и поддержит хотя бы морально.

Приближался ненавистный момент посадки. Каютка тряслась, в окне стоял дым и копоть, кишки сжимались, давило в ушах, ёкало между ребер. Подруги сидели рядом, уперев локти в колени, опустив глаза на серый ковролин, считая минуты, когда все кончится. Ишак, наконец, встал на бетон космодрома Мановаха, можно было готовиться на выход. Нарядная опять, как дива шоубиза, Маат обняла Лилит, напомнив:

— Не шучу. Вырвись, придумай чего, прилетай ко мне в Бахди. Мне деньги некуда девать! Зажжем, как надо. Парней тебе найду без заморочек. Мне не хватает тебя…

В каюту вошел веселый и бодрый Уоллос, поцеловал дамам ручки и заторопил Маат на выход — их ждала пресса с вопросами про StarBus. Леди Маринез вышла в коридор одна, встретив там Гилаца: