Страх

Страх

Книга Похорон. Глава 1. Огонь для Хаса

Ветер пронизывал через черное длинное пальто, Радуга подтянул черный же шарф, подув заодно на коченевшие пальцы, хорошо хоть нет дождя. Лидеры бригад, все девять, приписанных к Змеинной долине, стояли вряд, подмерзая у готовой для костра кладки бревен и хвороста. Ясное вечернее небо радовало звездами и пугало бездонным космосом — непроглядным хаосом будущих событий, которые для многих тут стоявших на холодном ветру могут оказаться смертельно опасными

На богатых покрывалах еловых ветвей поверх хвороста на бревнах лежал Хас. В таком же черном пальто с высоким воротом, блистая лакированными ботинками, Хас — Предводитель всех бригад Долины, держал руки по швам, синея мощными кулаками, смотрел прямо и жестко в небо, готовый отвечать за все, что натворил. Запомнившееся многим мягким лицо — теперь было похоже на дубовое изваяние героя или бога, какие остались от древних народов в местных лесах — твердое, уверенное в себе

Радуга смотрел на своего покровителя, взрастившего из него настоящего лидера бригады, приобщившего к темам, научившего делу, ждал своего времени подойти к телу. Пока все стояли метрах в пятнадцати, кто-то один из бригадиров по очереди приближался к бревнам, склонялся к Хасу — перетереть в последний раз, тихо, чтоб никто не слышал, что-то бормоча, поглядев исподолбья ему в лицо, потрогав за руку. Потом вставал, так-же незаметно доставал что-то из кармана или из-под полы пальто, подпихивал в еловые ветки — бутылку хорошей водки, телефон, сигареты, теплые перчатки, золотые монеты — все, что может быть надо правильному человеку «там», куда по этапам понесет его дым от костра.

В ногах у Хаса перед бревнами кривлялся псих, молча корчил гримасы, конвульсивно выбрасывая иногда руки, морозец ему хорошо помогал в его деле. Оделся сегодня швейцаром, — тоже знак, который надо еще прочесть, но на всякий случай каждый, отходя от бревен, пихал ему в руку денежку.

Радуга в свой черед подошел, вдохнув ядреный еловый аромат, смешанный со смолой и лесным духом, приносимым ветром снизу, из долины. Присел на корточки, взяв босса за холодный кулак: «Благодарен тебе, Хас за все. Может, я первый в мире, кто в моем положении, благодарит… — но так и есть. Эти 10 лет пошли мне больше на пользу чем тебе. Мне всегда не чем было с тобой расплатиться за добро, да ты ничего и не требовал». Радуга посмотрел в небо, сказал звездам: «Такая неувязка, Хас ушел, а я ему должен. Примите его, как надо, заплатите там, а с меня взыщите здесь, укажете потом — как». Сунул ладонь за пазуху, вынул пачку первоклассной травы, просунул деду под руку, спрятав среди хвои — Я видел, Хас, что Лось тебе трубку положил, вот и подымишь там, порадуешься".

Радуга, отдав психу полтосик, вернулся в продрогший строй, мельком глянув на Белого, который как всегда деловито и уверенно, военной прямой походкой пошел после него к Хасу. Белый, люто ненавидевший Радугу — любимчика и выскочку, что-то отбрехал на ухо покойному, скривив узкие свои губы, не таясь и не выдумывая положил на бревна бутылку «Золотой». У ворот закипишили, ребята взялись распахивать широкие дубовые створы, дежурные перекидывались короткими фразами в телефоны, остальные застыли вдоль проезда в почтении. В ворота заехали три лакированных бронированных джипа, встав у лестницы, ведшей наверх, к будущему костру. Старшие бросились открывать двери машин, из которых выходили суровые парни с Железных гор — таки приехал сам Верховный.

Клюв, руливший уже 15 лет всей этой горной страной, запахнув пальто, степенным шагом пошел по ступенькам, оставив внизу у машин свиту кроме двух длинных железногорских бойцов личной охраны, высившихся у него за спиной, даже находясь на ступеньку ниже. Главный босс — среднего, не железногорского роста, крепко сбитый, шестидесятидвухлетний, имел зато нос длинней и массивней обычного, большие проникновеные незлые глаза и в общем теплое лицо, состоявшее из мягких и округлых линий, если не считать похожий на две шпалы жесткий рот, дававший всему облику в итоге решительный и даже опасный вид.

Приготовившись к обряду, все выровнялись по струнке, глядя на приближавшегося Верховного. Молодые на площадке кинулись танцевать ритуальные бойцовские танцы, крутясь под электронный музон с басами и богатыми ударниками. Пацаны падали и вертелись волчком, прыгали вверх, крутя в руках автоматы, клацая прикладами по земле, выбрасывая оружие вперед на вытянутые руки, приседая и снова вскакивая высоко вверх. К будущему кострищу подошла Ветка. Дочь Хаса, в длинной, до пят черной песцовой шубе, поправив на золотых своих волосах черный теплый платок, присела на табурет рядом с отцом.

Как бы не замечая никого вокруг Клюв подошел к Ветке, громко, как артист на сцене, спросил «Как дела, доча? И где делся Хас?»

— Да так нормально дела, Верховный, да только Хас умер, — Ветка, не вставая, подняла к Клюву узкое свое тридцатилетнее лицо с зелеными глазами, показав слезы.

— Во как, — продолжал ритуал Верховный, — ну значит пора ему. А где волына его, не потеряли?

— Как можно, — вот держи.

Ветка вынула из кармана шубы серебристый крупный увесистый ствол с гравировками и протянула Клюву. Верховный принял пистолет, щелкнув замочком высадил обойму, махнул приглянувшемуся пацану, танцевавшему с автоматом. Тот, сияя от счастья, подбежал — Дед большим пальцем по-одному выдавил ему на ладонь из обоймы все девять патронов, похлопал по плечу, отправив обратно танцевать втрое бодрей — это ему добрый знак Судьбы. А Клюв, вставив обойму обратно в пистолет, поднял его перед своим лицом и заговорил, уставившись глазами в звезды, чеканя слова своими будто каменными губами:

— Отправляется к вам Хас — наш товарищ. Вот его ствол, — Клюв широким жестом положил сверкнувший серебром в темноте пистолет на грудь покойнику, — Я, Клюв, Верховный Предводитель всех Горных волков, отвечу, что Хас всегда стрелял и не стрелял правильно. Хас всегда уважал чужую свободу и не поступался своей свободой. Принимал выбор свободных, отвечал за свой выбор и свое слово. Долги платил в срок и сполна.

Хас тридцать лет был Предводителем волков Змеинной долины — войско держал справно и на стреме, от общака к нему вопросов нет, судил свободных и остальных справедливо и честно, старые темы хранил, новые темы поддерживал, волки его были сыты, овцы целы.

Верховный оглянул собравшихся:

— Есть у кого здесь предъява к Хасу или он остался кому-то должен? Говорите сейчас или потом забудьте.

— Нее! — хором ответили в один голос волки, — нет вопросов к Хасу, пусть идет…А ты, псих, что скажешь?

«Швейцар» задергался, но промолчал. Клюв опустил ладони на еловые лапы, поднял лицо к черноте наверху и громко, твердо и даже властно проговорил:

— Мы, свободные волки гор, чтим ваш закон, и вы учтите наше слово. Примите нашего товарища Хаса со всем уважением.

Кивнул своим длинноногим охранникам, те поднесли две огромные в человечий рост волчьи серебристые шкуры — такие можно добыть только высоко в Железных горах. Накрыли ими Хаса целиком, оставив мерцать под звездным светом только лицо.

Пусть проводят товарища на дороге, приглянут, кровные наши — волки.

Клюв принял от подбежавшего пацана факел и молча поднес к бревнам, там где было черно от смолы. Жарко и ярко полыхнуло, озарив лицо Верховного багровыми волнами. Все стояли смотрели, как огонь подбирается к Хасу, бежит искрами по шкурам, облизывает лицо, ворошит еловые ветки, словно взбивает постель. Огонь обнимал Хаса, ласкал, тормошил, шептал что-то треском хвороста, щекотал, пока не разбудил — Предводитель волков Змеинной долины зашевелился, руки и ноги согнулись, голова приподнялась, глаза вытаращенные смотрели в искры и всполохи. Псих заволновался и радостно запел, что мол, ай хорошая ночка у Хаса, ай обласкали, ай горячо приняли, ай тепло встретили — пирует наш Хас, веселится по полной.

— Значит, открывай дверь, Швейцар, пусть идет, — Клюв сунул психу золотой в руку.

Псих сделал вид, что с трудом открывает в ногах у Хаса тяжелые как в дорогом ресторане двери, а костер отозвался высоченным снопом искр и пламени, с хлопком залив площадку золотым светом. Пламя охватило Предводителя целиком и его стало не видно в ярко плясавшем огненном пятне.

— Нам с той стороны ничего не сказали, Швейцар? Ничего не передали?

Псих кривлялся и танцевал, греясь у костра, отозвался Верховному: «Срок пришел, большая вечеруха будет всем. Повеселим Звезды, покажем, кто какой танцор!» Швейцар, озаряемый огнем, зашелся в дикой пляске дальше уже молча, не конкретизируя сообщение — понимайте, кто как хочет.

— Слышь, доча, — Клюв тронул за плечо Ветку, широко раскрыв глаза, смотревшую в пламя, — нет ли чего перекусить? А то намаялись за день.

Ветка встала с табуретки — хлопнула в ладоши, кивнув кому-то в окна дома. Открылись двери и с крыльца на площадку потянулась вереница ребят в черных куртках с хрустальными тазиками с шашлыком, салатами, фруктами, и, конечно, с ящиками водки. Костер моментально выжигает слезы и сушит лицо, не оставляя знаков скорби. Радуга в очередной раз увидел, какая Ветка клевая — сейчас в хаотичном свете пламени она показалась ему лесной феей, длинные блестевшие на огне как медь, волосы, сильные широкие скулы, узкий подбородок, твердые, как у отца, губы, большие глубокие глаза. Суровое довольно лицо, но с детским наивным носиком и улыбчивым ртом.

Волки, намерзшись и настоявшись, бросились жрать, энергично давя челюстями шашлык, запрокидывая сгорла водку. Радуга сделал несколько длинных глотков, бросив в рот шмат сала и прижав к носу черный хлеб. Водка поэтапно сигналила о прохождении огненной рекой по пищеводу, Радуга жевал хорошо прожаренное мясо, одобряя такой ритуал подачи пищи, при котором дух шашлыка перебивает запах от костра, и увидел, как отходит душа Хаса. Тело черными тенями еще шевелилось вместе с горящими бревнами, а сам Хас плыл и переливался, стоял светящимся огненным облаком над костром. В нем преломлялась и искажалась картинка, волновалось разными оттенками пламени, что-то живое и непостижимое, восхитительно прекрасное, ласковое, мудрое, родное, но уже совершенно иное. С искрами и вспышками, с треском это поднималось вверх, растворяясь в темном небе, а из костра выходила новая волна Хаса, и так он не спеша постепенно уплывал, словно мысль за мыслью, воспоминание за воспоминанием — волшебными волнами света по проходу вверх, проделанному среди тьмы языками жаркого пламени.

Закинувшись каким-то майонезным салатом, и снова пригубив, Радуга, пировавший в одиночестве, не оказавшийся ни в какой из стихийно возникших у костра тусовок, предался мыслям о своих невеселых делах. Хорошо, что приехал Верховный, с недельку он тут пробудет. Пока Клюв в Долине, Белый стрелять не решится, и можно успеть тихо слинять, нормально передать дела. Радуга итак тут мягко говоря задержался…

Десять лет назад, он попал в рабство к Хасу, так получилось… Срок вышел месяц назад и хозяин выписал ему освобождение. Правда, о рабстве знали только Радуга, Хас и Ворон, который его сюда привез — голодного, еле живого, ничего о себе не помнящего. Да еще по случайности Дождик-барыга… Предводитель волков представил его перед всеми, как свободного, слепил ему легенду о геройском прошлом на Орионе да на Скорпионе. Радуга здесь смог многому научиться, реализовать немало своих затей — Хас помогал советом и связями. Скоро он смог под свои темы подтянуть волков, собрал полноценную бригаду и три года назад был признан Лидером, приписан к Змеинной долине. Так что эти 10 лет рабства Радуга провел очень даже не плохо и с пользой. А теперь перед Радугой светят звезды самых веселых галактик, цивилизованные страны, большие дела.

Он всегда чувствовал должок перед стариком, но вот дед так и ушел, не спросив расплаты. Радуга снова глянул на костер, где огонь Хаса уже угасал, а красное пятно его жара мягко колыхалось на ветру — из этого марева на него наплыла тень, обозначившись силуэтом в черной шубе. Ветка, уже слегка пьяная, широко улыбаясь своим детским ртом, обняла его за талию, прижав к себе, смеясь сказав на ухо, приблизив горячее лицо лесной феи:

— Ты что, один торчишь тут хмуришься? Белого боишься? Штаны свежие не принести?

Наивная Веточка не знала, что у Радуги все на мази, и через пару месяцев он будет на других мирах с другим именем, наслаждаться благами современных городов, напрочь забыв об этой дыре на раздираемой бандитскими разборками планете Беты Близнецов. И ему плевать на властолюбие Белого, который сейчас в борьбе за победу на выборах нового Предводителя будет валить всех, кто «не с ним», и плевать, чем тут все кончится.

— Мне, Радуга, тоже тяжко. Зашел бы потом ко мне — утешил, поддержал. Отец ушел, а друзей нет. А ты ж его друг.

Радуга посмотрел в ее детские, грустные глаза и удивился — надо же «друг»… Против воли он задумался таки чем тут все кончится. Не сразу, так скоро, Белый избавится от нее. Не то, чтоб он был такой прям скот. Но тут такая логика власти — от Хасовой ветви лучше ничего не оставлять, чтоб не торчало. Обнял девушку, прижав ее голову себе к груди, почувствовав пальцами ее горячие волосы, неуверенно сказал,что зайдет.

Она пошла к своим ребятам, сказала принести на площадку еще водки и мяса, поднялась на крыльцо и скрылась в своем четырехэтажном особняке-замке с башенками.

Клюв засобирался, неожиданно подозвал к себе командира охраны особняка, приказал сняться и с отрядом ехать с ним. У каждого лидера, конечно были свои люди в охране, но бойцы с бригады Хаса были разбросаны на чертовой куче территорий по его делам. Привыкнув за 30 лет в качестве Предводителя распоряжаться общаковым войском Змеинной долины, Хас, превративший свой дом в общий штаб, охранял его бойцами из армейской бригады охраны. Теперь, конечно, парни из этой бригады по закону не могли охранять дом Ветки Хаса, но было странно, что Клюв их снял с поста так срочно. Верховный сообщил всем, что до выборов нового Предводителя приказывает всем военным собраться в казармах и не выходить, чтоб не мешать свободным принимать решение, — сам едет сейчас в войска, посмотреть пока, в каком они состоянии и проследить за их нейтралитетом…

Остатки поминальной тусни, сонно дожевывая салаты и фрукты, провожали глазами грузившихся в джипы людей Верховного и прыгавших в грузовики солдат, отъезжавших по очереди шумными кавалькадами лидеров. Белый уходил в компании еще троих вожаков бригад, видимо уже принявших его сторону, громко и решительно хохотал, бросал короткие приказного тона фразы, резко махал руками и хлопал по плечам прощавшихся волков.

Радуга поднялся на крыльцо — двери не заперты, в холле никто не окликнул, не спросил цель визита. Поднялся по лестнице, прошел через пустой зал, постучался в дверь Ветки. Она сидела у раскрытого окна за столом, рядом с ней был Сокол, бывший правая рука Хаса в его личной бригаде.

— За чем он здесь? — глянул Ветке в лицо Сокол.

— Он тоже не с Белым. Ему тоже выжить надо. Может вместе выживем? — Ветка с надеждой смотрела на Радугу.

Он не мог в эти глаза ни соврать ни сказать правду, ломая сам себе все свои красивые планы спокойного ухода, неожиданно для себя вывалил:

— Клюв уехал, а вы же вообще без охраны. Пока ваши бойцы подтянутся, я вам могу своих поставить на посты. Со мной три десятка всего лишь, но лучшие. До своей базы как-нибудь без сопровождения доберусь.

Выставлять свою охрану в доме Хаса в ночь похорон — было слишком. Выглядело политическим жестом. Это даже не просто открытый вызов Белому, но почти заява на пост Предводителя. Типа Радуга — хранитель его дома, дочки и продолжатель его дел…

Но Клюв, запершись в гарнизоне, открыл дорогу беспределу, недвусмысленно предложив лидерам определиться с новым Предводителем побыстрей, то есть на ножах. Оставить Веточку тут сейчас одну в пустом доме нельзя. Хотя после таких жестов ломиться к себе на космодром без охраны тоже не пять баллов.

Ветка благодарно улыбалась, а Сокол оживился:

— Ништяк, выручил, давай заводи своих. У них как с железом? Дам еще пулемет и три автомата.

Радуга позвонил Гепе, старшему своей команды сопровождения, чтоб заводил парней в дом. Сокол ушел расставлять их по постам и раздавать оружие, а Радуга остался с Веткой вдвоем. Надо же — мечты наяву — никогда еще раньше он не был ночью вдвоем с самой Веточкой — желанной всем, но при жизни Хаса мало кому доступной красавицы. Хотя и не мечтал особо…

Мысли, подогретые водкой, бежали двумя параллельными быстрыми реками. Одна, полноводная, как Волка, шедшая с Волчьих гор к океану на востоке, обновляла с учетом новых вводных старый план побега на систему Ориона, а там по-настоящему крутые дела, дорогие отели и роскошные девочки. Все то, чего Радуга лишился десять лет назад. Другая речка, извилистая и узкая, как Змейка, спускавшаяся с Волчьих гор в Змеинную долину в этих краях, журчала по камням вместе голосом Ветки про то, как отбиться «нам» от Белого и его сторонников. Дочь Хаса, пустив в ход все свои женские чары, улыбалась ему и подмигивала, то и дело, поправляла волосы, да и сидела небось нарочно лицом к красному неяркому ночнику, чтоб было хорошо видно лицо — то самое, на пять баллов. По ходу, Радуга — ее единственный шанс выжить на этой неделе.

Расклад был такой — у Белого и его союзников под рукой сейчас пять сотен стволов — те, что свободны от всех дел и готовы участвовать в месилове. Штук двадцать броневиков, пяток скорострельных зениток, два десятка тяжелых пулеметов. У Ветки и Радуги на двоих свободны меньше двух сотен стволов, десяток бронеавтомобилей, пара зениток, меньше десятка пулеметов. Если удастся потянуть время (это сложно) можно за месяц собрать еще сотни три бойцов, но Белый за это же время соберет пятьсот. То есть время на нас не работает. При этом, все силы противника собраны компактно, бригады, поддержавшие Белого, приписаны к восточным округам Змеинодольска — главного мегаполиса Долины и к районам к востоку от него. То есть география тоже работает на него. База и район Хаса в пятистах километрах к югу от города, а Радуга сидит на северо-западном округе Змеинодольска и на всем, что вокруг расположенного там космодрома Кобра. Силы придется делить, чтоб удержать и то и другое.

Говоря все это, Ветка широко водила рукой по расстеленной на столе карте, а Радуга удивлялся, как хорошо она осведомлена о силах всех лидеров, в том числе и о его бригаде и прикидывал, как ему нравится вместо всего о чем он мечтал десять лет, сгинуть вместе с этой красавицей в этой отсталой глухомани. Так то шансов разделать Белого волчару на мясо было не много, а по местным правилам, это значило, что он тебя съест.

Книга Похорон. Глава 2. Скальпель Для Доктора

Лилит почувствовала мурашки по телу и тяжесть в шее — тяжкий внимательный взгляд сзади лег на нее, как мешок с камнями. Впитав каждой клеткой организма за десять лет весь гласный и негласный этикет высшего общества, она не обернулась резко и не показала тревоги, а продолжала мило общаться с Гилацем, сдержанно улыбаясь. Наконец ее собеседник, Председатель Межгалактической Судебной комиссии, сам повернулся в ту сторону и знаком руки поздоровался. Лилит могла теперь непринужденно взглянуть в тот угол, где на фоне черной портьеры у минибара с винами и коньяком с фужерами в руках стояли трое.

Дэниэль Фогг, вечный помощник, правая рука Пауэлла — главного героя этого вечера, мрачно смотрел на коньячную рюмку в руке, и был самым искренне горестным участником сегодняшней встречи. Бенджамин Саммерс — новый руководитель Межгалактического Медицинского центра Алам — цедил из фужера шампанское и с трудом сдерживал счастливую улыбку и гордость за долгожданный и великими трудами заслуженный шаг в карьере — в кресло директора суперимперии с красным крестом. Третий был не известен Лилит. Средних лет худощавый подтянутый мужчина — узкое лицо с четко прочерченными скулами, глазами, ртом и лбом, с седыми нитями на черных коротко стриженных висках и аккуратной щетине на бороде. Именно его карие, яркие и беспокоящие глаза были источником того пристального взгляда, что так напряг Лилит минуту назад. Не принято в этой тусовке спрашивать Гилаца, типа ' а это кто там, в коричневом замшевом потертом пиджаке, серых джинсах и коричневых же казаках с блестящими медными набойками?' Придется как-то выяснить потом…

Красная портьера у дверей приподнялась, Лилит почувствовала облегчение и даже искру радости — вошли бывший главком Межгалактических Миротворческих сил генерал Джонсон Уоллос, а с ним и Маат. Уоллос, почетный пенсионер, выглядел неплохо для своего возраста, обстановочка мероприятия требовала степенности и медлительности, но в коротких жестах, походке и даже просто в позе, в которой генерал стоял, хмуря в трауре брови, чувствовалось здоровье и бодрость, решительность и даже властность. Уоллос прошагал в центр комнаты и обнялся с Гилацем. Маат осталась в углу одна, склонив голову, исподлобья оглядывая присутствовавших. Лилит подошла к ней, сказав тихо «привет, подруга» и осторожно приобняв. Не виделись больше двух лет, подруги с детства, одноклассницы и однокурсницы, разлученные в последние десять лет по разным галактикам, никогда не забывали, что после гибели всех трех друзей-парней из их когда-то студенческой почти семьи, у них никого нет кроме друг друга, они как сестры. Что-то хлынуло, как будто из переполненной ванной, Лилит чувствовала, как лицо будто взялись скручивать, словно выжимали мокрую тряпку, под глазами намокло, и видела, как плачет Маат, мелко дрожа плечами — и тебе привет, подруга!

Стоять вот так рыдать, это слишком. Леди, поправив черные платья, распрямившись в модельной осанке, не смахивая, правда слезы из-под ярко накрашенных глаз, чинно, ловя походкой от бедра взгляды стоявших вокруг мужиков, подошли, держась за руки, к обтянутому алым бархатом паллету, на котором на бордовых подушках лежал в белом медицинском халате доктор Пауэлл. Руки были сцеплены замком на животе, голова на маленькой подушечке была чуть запрокинута и узкая седая длинная бородка торчала почти вертикально вверх. Глаза устремлены в потолок в суровом осуждающем взгляде, губы сжаты, щеки глубоко провалились, кожа посинела, на ней в свете красноватых ламп, играла черными нитями густая сеть мелких морщин.

Дамы стояли, положив правые руки на край паллета, тихо, едва шевеля губами, делясь последними новостями, радуясь, что новостей толком нет. Маат оставалась при Уоллосе. Когда генерал ушел в отставку по возрасту, для скромного приработка и чтоб не состариться от безделья, возглавил службу безопасности молодой перспективной компании, базировавшейся в Бахди. Маат стала в той же конторе PR-директором и жила там же на 5-й Z Аполлона. Фирма довольно быстро росла, освоив и монополизировав ранее пустую нишу рынка пассажирских межгалактических перевозок. Маат, исчезнув много лет назад вместе со своим генералом с политического Олимпа, росла вместе с фирмой, постепенно опять появляясь в новостях.

— Хорошо, выглядишь, Мать, честно рада за тебя, — шептала Лилит, оглядывая стройную фигуру и здоровый цвет кожи подруги.

Дамочка смотрелась даже моложе своих 33-х. Да, Маат слегка выпала из политической обоймы после всех передряг десятилетней давности — с переделом мира и вторым пришествием. Зато жила спокойно под крылом у своего лампасного альфа-самца, в Бахди, ставшем столицей его маленького тихого мирка. И жила просто шокирующе богато — так, как было не принято даже в Мановахе. Несколько шикарных дворцов, лучшие и самые новые автомобили, самые крутые стилисты, медики и массажисты…

— Генерал-то не ревнует?

— Норм. Я его не обламываю никогда, а он согласен, чтоб я не обламывала себя в его отсутствие. Только особист его напрягает — проверяет всех моих «фитнесс-тренеров» по всей родословной. По полгода проверяет, за это время уже может расхотеться все.

Маат, сдержанно заулыбалась, зарумянилась, показав на секунду подруге веселую легкомысленную блондиночку, какой ее помнила Лилит, опустила вуаль на лицо, спросила — Ты-то как, с кем?

— Да одна…

— Очень взросло выглядишь. Да не, не старуха… но взросло. Прям леди босс.

Лилит в эти десять лет выдался марафон по пересеченной политической местности — мир после апокалипсиса был хорошей полосой препятствий, выявлявшей молодые и перспективные кадры, убивая, правда, из них девяносто процентов, зато выводя каждого десятого на самый верх. Новые элитарии молодые по паспорту, с лицами среднего возраста и стариковскими глазами под чутким руководством папы-Гилаца, ставшего главным во Вселенной, рассаживались по руководящим креслам крупнейших держав и корпораций.

Лилит, после того, как десять лет назад невольно помогла Гилацу победить в схватке за высшую власть Пауэлла, какое-то время была его пресс-секретарем, потом стала главным редактором студии новостей Межгалактической Судебной комиссии — маленького осколка от когда-то полноценного межгалактического официального телеканала. Там обрастала связями и собственным авторитетом, набиралась, как говорят в таких случаях, политического и руководящего опыта… Несколько раз крепко пригодилась на своем месте Гилацу, пару раз вовремя тормознула неправильные затеи… Короче, когда настал момент, три года назад Гилац и другие уважаемые товарищи предпочли именно Лилит из числа всех возможных претендентов видеть в кресле Главного Редактора Inter Galactic Media (IGM).

После развала империи Galaxy из-за погибели Грога, Galaxy Media отделилась, став самостоятельной компанией, сохранив за собой и медиа, и телевидение и киностудии. Переименовалась в IGM, оставшись крупнейшей в галактиках медиакорпорацией, контролировавшей до 40% мирового траффика.

Вопреки скепсису многих, Лилит, справилась, узнав о себе, что может работать двадцать часов в сутки, без выходных и отпусков, без личной жизни или хотя бы одинокой лежки на кровати в обществе сериала.

Год назад Лейла Маринез (студенческое прозвище Лилит осталось в обиходе разве что у Маат и Гилаца, мир знал ее по ФИО, данным при рождении на Лебеди) безошибочно пройдя очередной этап молчаливых разборок и подстав, поднялась на лифте в небоскребе главного офиса IGM в Мановахе на самый верхний этаж, где потолки восемь метров, открытая мансарда с самым сказочным видом на закаты и небоскребы Сити. Стала самым влиятельным медиамагнатом в галактиках, «флагманом свободы слова, гарантом демократии и открытости» — президентом Inter Galactic Media.

Лилит видела в зеркале, как год за годом исчезает румяная студентка-панкушечка, как не помогают от морщин никакие дорогие средства, как меняются глаза, становясь глубже и жестче. Хорошо, хоть не поседела, сохранив фирменную пышную копну пепельно черных кудрей.

— Придумай что-нибудь и прилетай ко мне в Бахди. У меня дворцы укромные, стены высокие. Лучшие массажисты… Лил, тебе надо хоть чуть-чуть развеяться… Тут в Мановахе же труба совсем. Аквариум. Ты ж небось вообще без секса.

— Небось, почти вообще.

Две дамы в черном притихли, думая о своем, радуясь, что могут чувствовать друг друга за руки. Пауэлл лежал перед ними, словно слушал, обдумывая медленно и детально, каждое их слово. Старик, проиграв десять лет назад Гилацу власть, увидав гибель своего проекта мироустройства Вселенной, удалился из политики, с полгода пропадал где-то на захолустной планете с какими-то монахами… Потом вернулся в Алам, продолжив руководить своим детищем — огромным и самым передовым в мире медицинским центром. Старался не мелькать на экранах и трибунах. Общался только в рамках врачебного сообщества, написал еще несколько важных в своей сфере научных работ. Хотя, конечно, все кто его знал давно, — все говорили, что он эти годы жил как будто в полнакала. Словно его жизнь была цветным фильмом, который по странному решению режиссера последние пятнадцать минут был черно-белым и без звука.

По традиции высшей касты врачей, старик завещал свое тело после смерти на «демонтаж» на нужды медицины. Деды, конечно, не богаты на здоровые органы, но что-то из тканей и клеток удается выбрать для трансплантаций, в основном же тело отправляется на опыты и материалы для исследований в области геронтологии. Лучшие друзья, самые уважаемые хирурги из разных галактик, ждали сейчас со скальпелями в руках за стенкой в операционной, строгие и сосредоточенные, в белых халатах со значками ведущих медицинских центров, готовые к «разделке».

Гилац, слегка подсохший за десять лет и привыкший к строгим классическим костюмам, подошел к телу, жестом показав всем, что хочет сказать прощальные слова. Лицо Главного Судьи за годы «расквадратилось» — сузилось, размеры сохранили только рот и глаза, и теперь они стали из-за этого ярче и выразительней. Гилац, блиставший когда-то абсолютно нейтральной внешностью и какой-то особо утонченной усредненностью образа, обрел крепкий заряд вымученности, скепсиса, сарказма и даже горечи. Прежнюю ширину и размах сохранили только плечи, что придавало фигуре Судьи властности и передавало его огромный политический вес.

Гилац стоял у тела бок о бок с ветеранами конца света — генералами Джефферсоном и Уоллосом. Лесли Джефферсон, после разгрома суперимперии Грога, отхватил себе весь блок, занимавшийся развлечениями. Шоубиз, игрушки (законные и не очень), курорты, ивент, казино и все, что так или иначе было весело и прибыльно. До кучи он привел за собой в этот бизнес свою команду технарей, айтишников, агентов, оперов и бандитов, работавших с ним в бытность службы генералом в Galaxy Sec. Получился монстр, хотя, конечно, не годящийся и в подметки гроговской мегаимперии, но очень заметный и влиятельный в помельчавшем постапокалипсическом мире.

Лесли почти не состарился и выглядел моложе своих 55-ти. Энергичный, всегда загорелый, в белой рубахе с далеко расстегнутым воротом, демонстрирующим плейбойскую грудь. Обязательно с массивной золотой цепью на шее, золотыми же часами на руке.

Гилац, присел и подержал Пауэлла за холодную руку, склонил голову, помолчал, потом, похлопав давнего конкурента по плечу, встал, заговорив негромко, но четко и даже проникновенно:

— Мы здесь узким кругом, никого чужих нет. Поэтому не буду общие слова, про безмерную утрату. Все здесь стоящие ничего не потеряли со смертью старика. Потому что он сумел дать нам, как и многим другим, все, что мог, — при жизни. Он каждый свой день жил не зря. Ничего не оставлял на потом. Миллионы человек он спас от смерти и мучительных болезней, тысячи врачей он обучил и дал им путь в жизни, добрый путь.

Каждый из нас, кто сейчас оказался рядом с ним, в последние минуты, помнит, что Пауэлл ему помог. Кого-то наставил на правильные поступки, кого-то оградил от ошибок, он положил начало карьере или крепко и бескорыстно поддержал на старте…

Лилит видела, как ее, юную и наивную репортершу, Пауэлл за ручку привел на политический Олимп, как щедро одарял ее эксклюзивными командировками и собеседниками, сенсациями, инсайдом… Он сделал из диковатой девочки-панка и сатанистки ту леди, которая теперь стоит здесь в узком кругу самых влиятельных людей мира.

Лилит почувствовала слезу. Она предала старика, разрушила его мечту и проект, но он хотел от нее слишком дорогой цены. Она не смогла пожертвовать собой. Смотрела, как в пятне белого света на красной ткани лежит худой старик в белом докторском халате. Видела исстрадавшееся лицо, понимала, что это она принесла ему лютую боль поражения. Плакала, на автомате по привычке слыша, как на втором плане, за голосом Гилаца, тихо переговариваются между собой остальные.

Лесли говорил Маат «нас конкретно грабят, имеют по полной, и я не знаю, кто эти хитрованы». Чел в коричневом пиджаке и казаках сказал Фоггу «Вся их управляемость — миф. Соотношение порядка и хаоса неизменно. Меняется только видимость». Гилац продолжал:

— Светлый старик хотел ко всему прочему подарить человечеству новый мир — добрый и правильный порядок, счастливое общество. Но не смог заставить нас принять свой дар. Не понимал, что человечество не готово жить в его солнечном мире просвещения и гуманизма. Но я счастлив, что в нашей Вселенной был такой старик, который попробовал исправить вечные несправедливость и горе. Прощай, товарищ.

Все умолкли, глядя на паллет с телом. Невидимый оператор убавил весь свет в комнате кроме мощного красного прожектора, светившего на транспортер, дававшего алую светящуюся дорожку, по которой поехала черная кожа ленты в сторону рампы, скрытой черным покрывалом. Красный паллет медленно двигался на ленте, наконец, черная ткань покрывала колыхнулась, навалилась на край паллета, начала наезжать на доктора, постепенно скрывая сначала лоб, потом глаза, бороду. Черная тень съела плечи, сцепленные руки… Наконец, покрывало опустилось скрыв в черноте уехавшие на ту сторону подошвы ботинок. Там, за стеной, не видный собравшимся в комнате прощаний, в фиолетовом мерцании ламп дежурного освещении, старика встретит слепящий яркий белый свет, выхватывающий стол, перед которым почтительно и сосредоточенно молча ждали фигуры в белом с отточенной сталью в руках.

Лилит, отвела взгляд от черного покрывала, отделявшего живых от тех в белом, встряхнулась. Оставив Маат ворковать с Лесли, с фужером красного сухого в руке, наконец, решила приблизиться к троице у минибара. Кивнула Саммерсу:

— Как Вы держитесь, Бенджамин? Хлопот у Вас теперь… Пауэлла будет не хватать, но уверена, Вы справитесь. Всегда обращайтесь с любой проблемой, помогу, чем смогу, — Лилит аккуратно тронула доктора за плечо.

Фогг смотрел на нее ненавидящими глазами, у него трясся подбородок. С жуткой страдающей гримасой, он через сжатые зубы вывалил:

— Это ты его, сука, убила, — поняв, что перешагнул границы, затравленно озираясь, Дэниэль погнал дальше, махнул широко рукой на операционную за стеной, глядя на Саммерса и того третьего в коричневом пиджаке, — сегодня хороним, но он уже не жил эти годы. Зомби без души. Это ты его убила десять лет назад.

— Сопли прибери, лузер, — Лэйла Маринез ответила тихо, но жестко, тоном, которым умела вгонять в дрожь подчиненных, контрагентов и интриганов, — я защищалась.

— Ты бы стала Богиней! Он в тебя верил…

— А я осталась собой. Это Моё право. И за это я могу раздавить.

Коричневый пиджак тронул Фогга за плечо и тот сник, сгорбившись, часто задышав и выпучив глаза, отошел в сторону, присев в кожаное кресло у камина. Пиджак галантно тронул Маринез за локоть:

— Не дожимайте его, Лилит, ( Пиджак назвал ее «настоящим» именем) он слишком несчастлив.

Лилит почувствовала исходившую от Пиджака силу и тепло, а он подмигнув своим Саммерсу и Фоггу, бросил им «не возражаете, мы отойдем с Леди, пока она никого не превратила больше в зомби».

Саммерс заулыбался и подмигнул «Иди, приятно зреть, когда большой медведь…»