Путевые чудесные приключения барона Мюнхаузена

Думаю, что не все из моих читателей видели Москву или находились в ней в таком сановитом достоинстве, как я — Барон и посланник от Турецкой Империи; поэтому не считаю лишним рассказать о своем пребывании в коротких словах.

Начну с первого впечатления. Приехав в Москву, я тотчас же отправился, как обыкновенно делают любопытные путешественники, осмотреть город. Что вам сказать о нем? С наружной стороны, если взять все вместе и его колокольни, и каланчи, и бельведеры, и сады и грязные переулки, и тощие домики и громадные дворцы, и широкие площади и непроходимые захолустья, если взять все это вместе, Москва будет походить па огромное лукошко, в которое царский каприз сбрасывал несколько веков все, что ему приснилось во сне или привиделось наяву. Москва носит три главных облика — Византийский, Татарстан и Европейский, но Русского в ней, кроме пирогов и квасу, ничего не нашел. Москва живет, как улитка, крайне-сосредоточенной жизнью; она вся уходит в свои воспоминания, да и как не лежать сердцу к этим воспоминаниям? Здесь короновали Иванов Грозных, там били бояр по пяткам Татарской плетью, здесь казнили стрельцов, как быков на бойне, там кропили св. водой цареубийц и развратных женщин; здесь следы глубокого раболепия, там остатки грубого чванства; везде колокольня и питейный дом, везде униженный слуга и над ним заносчивый барин.

Общество в Москве самое обворожительное. По приезде сюда, я должен был сделать две непременные вежливости — во-первых, поцеловать неумытую руку у Митрополита и во-вторых, явиться с визитом к губернатору. Обязанность первого состоит в том, чтоб просить Бога за благоденствие древней столицы, а обязанность другого разорять ее взятками. И духовный Бог никак не может сладить с светским — воровство здесь с незапамятных времен продолжается. Кто хочет полюбить Москву и ужиться в ней, тот должен каждый день делать двадцать пять ненужных визитов, три часа просидеть за обеденным столом и столько же за ужином.

На другой день, я решился взойти на Ивана Великого, чтоб оглянуть одним взглядом весь громадный город. Без преувеличения, вид восхитительный! Желая продолжить свое удовольствие, я приказал подать себе бумажный змей (аэростаты еще не были известны в Москве) и, привязав себя к его мочальному хвосту, отправился, по направленно ветра, осматривать окрестности. Воздушное мое путешествие было бы совершенно счастливо, если б только я не прельстился одним золотым крестом, на высокой церкви. Пролетая мимо его, я хотел отчасти отдохнуть, а отчасти и насладиться очаровательным видом — и потому, оставив свой змей, уселся на этом кресте, очень удобно. Вследствие ли усталости или влияния горного воздуха, я крепко уснул здесь, и только на другой день звон колоколов разбудил меня от приятного сна. Захотев есть, я решился сойти на землю; со мной, впрочем, не было ни веревки, ни лестницы, и потому, подломив снизу креста, я преспокойно упал с ним па мостовую. Вот, подумал я, и новое чудо во имя креста.

Глава VIII

Опасное купанье в Средиземном море; Барон попадает в брюхо рыбы и остается там более четырех часов

Однажды я рисковал погибнуть самым странным образом в средиземном море. Купаясь в превосходном Марсельском заливе, в летний полдень, я отплыл довольно далеко от берега; вдруг перед мной остановилась огромная рыба, с широкими зебрами; ясно было, что она хотела проглотить меня. Надо было спасаться; не теряя ни одной секунды, я съежился в самый маленький размер, как спеленутый ребенок, и юркнул, между ее зебрами, прямо в желудок: здесь я пробыл несколько времени, среди совершенной темноты и довольно большого жару, как вы можете представить. Но наскучив, я начал беспокоить рыбу, чтоб она выбросила меня из своего брюха. С этой целью я начал кувыркаться, топать, кричать, но кажется ничто ее так не сердило, как моя пляска в присядку. Едва я начинал свой бешенный танец, как она из всех сил старалась выплюнуть меня; но я противился. Наконец рыба ужасно замычала, и от злости поднялась в воде почти перпендикулярно. Один итальянский рыбак, удивший в это время на берегу, заметив ее, немедленно зацепил крючком и вытащил на землю. Сбежался народ, и начал рассуждать, как распотрошить пойманную белугу, чтоб сохранить как можно больше ее жиру. Я понимал итальянский язык, и чрезвычайно испугался, чтоб они не рассекли и меня пополам своим оружием. Поэтому я стал на самой середине брюха, до того огромного, что еще дюжина людей могла поместиться в нем, — думая, что операция рыбаков начнется с оконечностей белуги. Но горько обманулся; они запустили нож в самый центр, недалеко от моего носа; увидев сияние света, я закричал истошным голосом, призывая на помощь. Трудно выразить, как изумились рыбаки, услышав человеческий крик, выходивший изнутри рыбы, и увидев человека, прямо ходившего по ее брюху. Потом я рассказал им свою печальную историю, и они смеялись от всего сердца.

Освежившись и выкупавшись снова в море, я поплыл за платьем, которое осталось на другом берегу. Говоря приблизительно, я оставался в рыбьем брюхе около четырех часов с половиной. Какой-то библейский пророк пробыл дольше моего, и не умер.

Глава IX

Барон сбивает воздушный шар на землю и спасает ученого француза. Путешествие его по Нилу и милость Султана

Когда я служил Турецкому Султану, мне часто случалось прогуливаться у берегов Геллеспонта, с которого открывается великолепный вид на море и Константинополь, с его роскошным сералем. Одним утром, наслаждаясь восходом чудной зари, свежей, как щека красавицы и чистой, как горная лилия, я заметил в воздухе шарообразное тело, величиной вершков двенадцать. Взяв охотничье ружье, без которого я никогда не прогуливался, и зарядив его пулей, выстрелил в шар, но пуля не достала его, потому что он носился под облаками. Тогда я положил двойную порцию пороху и пять или шесть пуль, и этот выстрел был совершенно удачен. Глобус, разорванный с боку, полетел вниз. Вообразите мое удивление, когда я увидел у своих ног золотую тележку, а в ней человека и кусок зажаренного барана!

Рассмотрев их и дав отдохнуть от сильного ушиба воздушному путешественнику, я поднял и обласкал его. Это был очень любезный француз, помешанный на какой-то ученой теории; он рассказал мне следующую историю.

«Сем или восемь дней, — говорил он, — пробыв в той стороне, где солнце никогда не западает, я решился посетить Исландский остров, понюхать дым его знаменитого вулкана и потом проехать в Англию. Осмотрев здесь туманы и отвратительную сырость Лондона, я вздумал устроить себе шар с золотыми возком и подняться в облака, чтоб произвести некоторые атмосферные опыты. К несчастью, направление ветра изменилось, едва я оставил землю, — как по воле бури был занесен вместо берегов Темзы к берегам Геллеспонтского пролива.

Пролетев около пяти тысяч миль, я так проголодался, что ученые наблюдения вовсе на ум не шли: я гораздо больше думал о хорошем супе чем, о влиянии атмосферы на дыхание. На третий день я решился заколоть своего ягненка и, поднявшись далеко выше луны, почти под самое солнце, воспользовался его необыкновенной теплотой. Содрав шкуру с барашка, я вывесил его за шар, с той стороны, откуда светило солнце. Не прошло и двух часов, как мое жаркое было готово; этой пищей я пробывался до настоящей минуты.»

Француз окончил рассказ и, кажется, был очень удивлен видом окружающих его предметов. Когда я сказал ему, что перед нами стоить роскошный сераль Турецкого султана, он очень умилился и засверкал мутными глазками. «Причина моего долгого воздушного плавания была та, что я нечаянно изломал пружинку, которой можно поворачивать шар направо и налево, вниз и вверх. Это секрет моего изобретения, еще неизвестный миру. И если б вы не выстрелили в меня, — чему я обязан своим спасением, — верно мне, как Магомету, пришлось бы висеть между небом и землей до второго пришествия.»

Вскоре затем великий визирь послал меня в Каир, с таким грязным поручением, что я думаю лучше умолчать о нем.

Приехав сюда с огромной свитой, я исполнил приказание и, отпустив своих спутников, стал жить простым человеком. Погода была восхитительная, и река Нил струилась в полной прелести своих вод. Пользуясь случаем, я нанял лодку и решился спуститься в ней до Александрии. На четвертый день моего плавания, знаменитая река начала прибывать, и так быстро, что на другое утро все окрестные города и села были затоплены водой. К вечеру, моя лодка загрузла, сначала я думал, среди кустарников, а на заре увидел, что это были миндальные дерева, совершенно зрелые и покрытые роскошнейшими плодами. Около семи или восьми часов поднялся порывистый ветер, и перевернул вверх дном нашу лодку. К счастью, я и моя прислуга спаслись, взобравшись на миндальные ветви, где мы прожили не менее шести недель, питаясь сладкими плодами. Конечно, они надоели нам, но в нужде не знают вкуса. Наконец поток Нила убыл, и мы подобно Колумбу, с восторгом ступили на твердую землю. Подняв лодку, которая лежала на дне, недалеко от нас, мы поправили ее, высушили свое платье и потом увидали, что мы плыли над стеной превосходного сада, обставленного лимонами и миндалями. В Александрии я пересел на корабль и поспешил явиться к Султану. Довольный моей расторопностью и рассказом о приключениях на водах Нила, он чихнул, в знак особенного удовольствия, так крепко, что восемь фарфоровых ваз, курившихся фимиaмом, повалились с пьедесталов; я не упал только потому, что прислонился к мраморной колонне. В награду за труд, он приказал отворить мне двери заповедного сераля, и показать пятьдесят прекраснейших акадий. Выше этой милости ничего нельзя требовать от Султана.

Глава X

Путешествие Барона по Сибири и пребывание его на ледовитом океане

Наконец мне так наскучила ленивая и полусонная жизнь турок, которыми, к сожаление, досталась, едва ли не самая лучшая часть земного шара, что я решился переселиться на север. Слыша много интересных рассказов о Сибири, я хотел проверить, правду ли говорить об этой дикой, пустынной стране, заселенной разными племенами, из которых самое умное и едва ли не самое честное — особенное племя ссыльных, пригоняемых Русским царем в наказание. Повесив ружье за плечо и взяв свою верную Палладу, я отправился пешком к ледовитому морю; но переступив за Алтайский хребет, я не мог идти дальше, потому что на всяком шагу встречались сугробы снега или топкие болота. Не помню, в какой-то татарской деревне, я купил себе сани и четверку тощих собак, чтоб продолжать путь в этом спокойнейшем экипаже. Набрав с собой хлеба, мяса и мехов, я поехал прямо к полюсу, чтоб поискать арктический путь в северном море. (Следовательно, Барон прежде Франклина задумал это великое предприятие.) Эта мысль, достойная головы другого Колумба, сильно занимала мое воображение; я мечтал, как со временем по этому пути будут бежать тысячи кораблей, нагруженных Американскими и Европейскими товарами, как процветет теперь варварский край Лапландии, и цивилизация пройдет от юга до севера. Увлеченный этой яркой мечтой, я совершенно забыл о предметах более простых и близких, и только на третий день вспомнил, что собаки мои, запряженные в сани, не сделали ни одного роздыха и ничего не ели. Но теперь уже было поздно; вероятно, разгневанные моим невниманием и одушевленные чувством мести, они так рьяно понесли меня по снежным холмам и топям, что я вылетел из саней и упал в какую-то яму. Проспав здесь около суток, я проснулся на заре и увидел кругом себя самую печальную картину. Представьте себе дикую степь, засланную сплошными льдами, без человеческого жилья, без леса и трав, где не слышно было ни птичьего голоса, ни чириканья насекомых. Все спало каким-то странным, могильным сном.

Положение мое — если вы помните историю бедного Крузо — было ни чем не лучше его. На его безлюдном острове, по крайней мере, было тепло, а вокруг меня царствовал такой холод, что я должен был ежеминутно потирать нос, чтоб не лишиться его кончика. Впрочем, я нисколько не струсил. Осмотревшись, увидел, что эта белая степь — ледовитый океан, который, как известно, упирается своими льдами прямо в небо. Надо было прежде всего позаботиться о шалаше или хижине, чтоб было где обогреться. Натаскав дюжины две огромных льдин, я сложил их вместе, как складывают бревна, вывел крышу, поставил камин и щели замазал снегом. Если б я прожил здесь дольше, вероятно, я устроил бы из этой ледяной лачуги великолепную кристальную палату, разукрасив ее колоннами, обставив картинами, статуями и люстрами. Но теперь было не до того; камин у меня был, а огня достать не было никакой возможности. Натесав, однако, ледяных поленьев, я разложил их в камине, и начал думать, как бы добыть искру. Пока я размышлял, вдруг надо мной заблестел такой удивительной свет, какого я не видел ни в одном царском дворце. Вы, конечно, догадаетесь, что это было северное сияние, которое я имел честь видеть в трех шагах от своего холодного шалаша. Взяв кусочек трута, как-то уцелевшего в кармане, я пошел к огненному столбу, зажег трут и развел у себя блистательный огонь. Первую ночь я проспал голодный. На другой день, проснувшись очень весело, пошел на поиск пищи. Бродя случайно, без цели, и без знания местности, я вдруг наткнулся на страшного белого медведя. Ну что было делать с этим кровопийцей? В руках у меня не только не было ружья, но даже палки.

Подумав крепко, я нашелся. Когда медведь заревел во всю глотку, приподнявшись па задние лапы, я также заревел медвежьим голосом, став па четвереньки. Вероятно, мой Мишка — по тупости или по невежеству — принял меня за животное своей породы. Поворотившись назад, я пополз к своему шалашу, пе переставая реветь на весь океан, — и медведь, как будто за медведицей, потащился за мной скорой поступью. Когда я привел его в свою берлогу, он немедленно растянулся у камина и заснул крепким сном. Между тем, я заострил льдину, подкрался к мишке и так больно треснул его по лбу, что он уж больше не просыпался. Наделав из его мяса ветчины, а шкуру обратив в шубу, я с этим запасом прожил на ледовитом море около трех недель.

Может быть, я навсегда остался бы здесь, если б только встретил хоть одного живого человека; без общества я решительно не могу жить, хоть бы поселился на самой луне. Прежде чем я собрался в обратный путь, мне хотелось оставить памятники в честь моего посещения безлюдному края; поставив ледяную колонну, у самых дверей шалаша, я вырезал на ней следующую надпись:

«Здесь был Барон Мюнхаузен, отважный охотник и знаменитый путешественник; память его, вместе с этим столбом, перейдет в потомство.»

Простившись с ледовитым морем и его единственными обитателями — белыми медведями, я пришел через пять дней в Камчатку.

Глава XI

Родословная Барона и его бегство из Африки в Голландию. Странная встреча его с отцом, в кулачном бою

Вы хотите (я вижу это по вашей физиономии) познакомиться с моей интересной родословной; предупреждаю вас, благородней ее нет ничего в мире. Мать моя была бабушкой царя Давида, а об отце я мало знаю. Однажды мои родители заспорили об очень важном вопросе: где был построен ковчег Ноя и куда он девался после потопа? Спор окончился ссорой, а затем полным разводом. Мать моя — старушка семидесяти лет — повесив меня, трехлетнего ребенка — за спину, оставила мужа ночью, и поплелась в Африку.

Говорят, что за ней была послана погоня, но она укрылась в горах Абиссинии, и благополучно прибыла к мысу Доброй Надежды. Поселившись среди дикого племени, но превосходной природы, она успела понравиться молодому князю, — вождю нескольких сотен кафров. Его величество предложил руку моей матери, и она охотно вышла за него замуж. Свадьба была истинно великолепная, и я доселе сохранил ее в самой свежей памяти. Как теперь вижу, на песчаной степи была поставлена разноцветная шелковая палатка, окруженная четырьмя верблюдами и сотней бравых мюридов; внутри палатки были разостланы ковры и тигровые шкуры; по стенам висели копья, луки, стрелы, ножи и бамбуковый дубинки; в одном углу лежали человеческие черепа — знак воинственного характера князя, а посредине стояли бурдюки с кумысом и десять зажаренных баранов. Верховая скачка, пляска с кастаньетами, кулачный бой, какая-то барабанная музыка и песни, похожие на вой голландских шакалов — украсили наш семейный праздник. Я сидел на самом почетном месте, как наследник престола, — на ворохе разных шкур, под кожаными балдахином и с дурацким колпаком на голове. Рабы, по первому знаку, подносили мне шербет, кумыс и огромные ломти говядины, так что я наелся и напился до беспамятства.

Когда я вырос и отец мой умер, мне следовало принять его корону или, лучше, меховую баранью шапку (корон в этом царстве не было) и управлять народом. Но здесь был закон, по которому избираемый царь должен быть непременно трехаршинного роста; мне не доставало четверти вершка до этой меры, и я потерял царство. На престол уселся самый дубинный господин, не умевший сосчитать трех баранов; но народ, как вы знаете, особенно дикий, уважает не столько ум, сколько рост и физическую силу.

Между тем, к берегам Африки пристал корабль с Ливонскими купцами. Познакомившись с одним из них, во время промена трех быков на две новых сабли, я изъявил желание отправиться с ними в Европу. Им нужен был толмач с Африканскими дикарями, и они охотно взяли меня, в качестве матроса. Потом оказалось, что хозяин этого корабля был мой дядя, брать покойной матери. Обласкав своего племянника, он высадил меня на берега Голландии, послав, как драгоценную редкость, в свое семейство. Здесь я начал воспитание, и из всех наук особенно полюбил кулачный бой, в чем и усовершенствовался до удивительной степени. Выйдя однажды на площадь, с тем, чтоб подраться с охотником, я вызван был старым и дюжим бургомистром. Засучив рукава и ставь в боевую позицию, мы ожидали сигнала, чтоб бросится друг на друга. Кулак на моего противника уж был занесен, но в ту самую минуту, как я должен был его треснуть по лицу, он ринулся в мои объятия, и начал целовать и плакать. Дело в том, что он, увидев на левой щеке маленькую бородавку, узнал во мне своего потерянного сына. В самом деле, из расспросов и рассказов было ясно видно, что я единственный сын его и наследник.

Потом я узнал, что отец мой, опечаленный и оскорбленный побегом жены, оставил Азию, великий сан, друзей и две тысячи верблюдов, и переехал в Голландию торговать луком и перцем. Теперь вы видите, что в моих жилах соединялась кровь трех народов, а в фамильном гербе девизы — трех частей света.

Глава XII

Барон, с помощью шелкового шара, переставляет здания с одного места на другое. Его потешные выходки с парламентом и лордами

Одна из моих шалостей.

Я позабыл сказать вам в своем месте, что единственная вещь, которую я получил в наследство, была та славная праща, которой Давид убил Голиафа.

Она служила мне во всех лучших предприятиях. Приехав в Лондон, я сделал такой большой шар, что принужден был скупить весь шелк на Английских Фабриках. Старые и молодые леди были очень недовольны моей шалостью, и три месяца не являлись на балы, за неимением модного туалета.

Между тем я обратил шар и пращу на очень забавное дело; с помощью их я перенес здание с одного места, а на место его поставил другое. Жители, вероятно, спали, и потому нисколько не догадывались о своем нечаянном переселении. Все это было сделано ночью. Поутру весь Лондон пришел в изумление, увидев Виндзорский замок на месте Св. Павла, а собор на месте Виндзорского замка.

По случаю такого необыкновенного явления собрался чрезвычайный парламент, повсюду открылись митинги; чтоб посмеяться над старыми глухими лордами, я взобрался на крышу парламента, укрепил его к шару и поднялся на такую высоту, что чуть-чуть было видно землю. Три месяца я держал лордов на воздухе, и Англия жила без парламента, как черепаха без хвоста, и жила ни чем не хуже прежнего.

В другой раз я выкинул с ними иную штуку. Пригласив всех пэров, герцогов, маркизов, одним словом, всех чиновников Лондона, обедать на корабль, угостил их старым вином Опорто; это вино шестьсот лет стояло в погребе одного Лиссабонского графа, и вы можете судить, как оно было крепко. Напившись его вдоволь, мои лорды совершенно ошалели; беседуя за столом, подшучивая друг над другом, смеясь и почекиваясь стаканами, они были, видимо, очень довольны. Заметив, что хмель разобрать их сильно, я велел отчалить корабль и увез их в Южную Америку. На другой день, народ узнав о переселении своих начальников и представителей, в которых он, верно, не очень нуждался, осветил город блистательной иллюминацией и задал общественный обед — «в честь освобождения от почтенных лордов.» Я вовсе не ожидал такой всеобщей радости, думая, в простоте сердца, что всякие лорды — люди полезные человечеству.

Глава XIII

Второе путешествие по Ледовитому океану. Знакомство с белыми медведями и избиение их

Еще путешествие на север.

Вы, конечно, помните последнее путешествие капитана Фипса по ледовитому морю; я провожал его, в качестве не матроса, а друга. Когда мы вышли на открытый океан, я взял свой чудесный телескоп, чтоб осмотреть окружающие предметы. На громадной глыбе льда я увидел двух белых медведей, с остервенением боровшихся. Взяв заветный карабин, я пошел прямо к ним. Дорога была невыносимо-гадкая; то я поскальзывался, то утопал в снегу, то перепрыгивал через ямы, то шел по зеркалу, то по грязи. Наконец поравнявшись с ними, я увидел, что медведи играли. Посмотрев на их прекрасные шкуры и оценив их, я стал думать, как бы овладеть ими, не попортив пулей. В ту самую минуту, левая нога поскользнулась, и я повалился на спину, удар пришелся в затылок и я долго оставался без чувств. Очнувшись, я страшно изумился, увидев, что одно из этих животных перевернуло меня вниз лицом, и, растянувшись шагах в десяти заснуло. Не теряя удобного случая, я прицелился ему в лоб и выстрелил. Но едва раздался удар; как на ледяном холме поднялся оглушительный рев, и целое стадо медведей бросилось на меня. Вспомнив старое подобное приключение, бывшее со мной у берегов Сибири, я наскоро стащил шкуру с убитого зверя и завернулся в нее с головой и ногами. Окружив и обнюхав меня со всех сторон, они, очевидно, сочли меня за своего брата и оставили в покое. Чтоб не портить дела, я стал подражать их мимике, — покачивать головой и подниматься на задние лапы; все это удалось, как нельзя лучше, и они начали обращаться со мной на дружеской ноге.

Теперь мне захотелось одурачить их доверчивость и поживиться насчет их простоты. Я слышал от одного армейского лекаря, что рана нанесенная в позвонковую кость мгновенно убивает. Что же? — подумал я, — не мешает попытать это средство. Оправив нож, я ударил им самого старого и большого, между плечами и затылком; минута была роковая; если б он не издох в то же мгновение, разумеется, он растерзал бы меня на части. К счастью, все обошлось хорошо; медведь упал, не успев даже испустить рева. После этого явилось желание уничтожить их всех поодиночке, что я и сделал без особенного затруднения. Хотя они и видели, что товарищи их валились, как мухи от мышьяка, но никто из них не догадался, где причина смерти. Когда я прикончил последнего, почувствовал себя вторым Самсоном, побившим свою тысячу.

Вернувшись на корабль, я взял три части экипажа, чтоб помочь мне содрать шкуры и перенести мясо на борт. Добыча была богатая; половина корабля была загружена махами и ветчиной.

Когда мы воротились домой, я послал нисколько окороков ветчины, от имени капитана, лордам адмиралтейства, министру финансов и лорду мэру в Сити, а остальное роздал друзьям своим, и от всех получил самую искреннюю благодарность, а Сити даже почтило меня приглашением каждый год обедать в Гильдголе, в день лорда мэра.

С мехами я распорядился еще лучше; я послал их Русской императрице, которая оделась сама и одела весь двор свой. Она написала мне, собственной рукой, очень лестное письмо, приглашая чрез посланника разделить честь ее постели и трона. Но я отклонил просьбу, потому что никогда не завидовал царскому достоинству. Получив отказ, ее величество занемогло от любви и вскоре скончалось. Князь Долгорукий потом рассказывал,что главной причиной ее смерти был паралич сердца, горевшего ко мне самой пламенной любовью. Впрочем, оно уже давно перегорело, когда мне представился случай быть преемником престола.

Думали и говорили, что капитан Фипс не хотел идти дальше, чем мог, в своем путешествии. Смею уверить вас честным словом, что это вина не его. Загрузив корабль медвежьими шкурами и ветчиной, я остановил ход его и было бы безрассудно пустить его среди льдов, которые громоздились высокими горами.

Капитан часто жаловался, что ему не удалось участвовать в этом славном дне, который он называл медвежьим днем. Из-за этого мы поссорились с ним. Желая подорвать мою репутацию, он даже пустил молву, что будто я надуваю медведей, как будто я обязан действовать с ними также честно, как с лордами. Теперь он сделан пэром, а я брожу по свету, ища славы и приключений.

Глава XIV

Прогулка по Кавказу. Плен Барона. Лечение его на берегу Каспийского моря

Прогулка по Каспийскому морю.

Узнав, что на берегах Каспийского моря очень удобно поселиться для излечения грудных болезней, я немедленно отправился на Кавказ, из города Портсмута.

Пробираясь горами Дагестана, я спустился на великолепную долину; передо мной текла чистая и быстрая река, светлая, как стальная сабля, вправо поднимались горы, коронуемые вечными снегами; влево сплошными массами хмурились гранитные скалы, а на них колыхались вершины громадных сосен и каштанов. Очарованный этой грандиозной сценой, я приостановил коня и задумался. Как будто из земли выскочил черкес и, не дав оглянуться, накинул мне на шею аркан и поволок в горы.

По дороге я очнулся и понял, что меня ожидал жестокий плен, среди сурового племени. Так и случилось. Восемь месяцев бедный Барон пас овец, доил коров и забавлял нагих ребятишек. Наконец эта жизнь оскорбляла меня, и я решился, во что бы то ни стало, избежать ее. Заспорив однажды со своим господином, что я не хуже его могу управлять дикой лошадью, он приказал подать двух лучших рысаков. На одного он сел сам, а на другого я, и мы условились скакать до известного места. Условие было страшное: если он перегонит меня, в первой праздник я должен был лишиться головы, ради потехи зрителей; если я перегоню его, он должен был отдать за меня свою младшую дочь — редкую красавицу. Но не о том я думал. Когда мы пустились по дороге, я дал своему деспоту проскакать вперед и видя, что он исчез из моего виду, поворотил в сторону, углубился в лес, и на другой день приехал на берег Каспийского моря.

Здесь я поселился в грязном и глухом городишке, Баку. Посоветовавшись с доктором, я начал лечение; он приказал мне, как можно больше купаться в соленой воде и греться на солнышке. В первой же раз, окунувшись в Каспийские воды, я был схвачен огромным тюленем за ногу. Это неуклюжее, но здоровое животное, вероятно, хотело поиграть со своей добычей; оно три дня водило меня на поверхности моря, причем я успел осмотреть все подробности берегов и исторические памятники древнего Самарканда. Когда у меня будет досужное время, я непременно составлю особенные записки, под названием:

«Путешествие и изучение Каспийского моря знаменитым Бароном, на тюлене.»

Глава XV

Прорытие Суэцкого канала. Праздник в Александрии и победа Барона над Типпо Саибом

Третье путешествие в Петербург.

Путешествуя во внутренних частях Африки, под самым экватором, фантазия моя так разгорячилась от полуденного солнца, что я день и ночь думал об одном — о соединении Средиземного моря с Индийским посредством Суэцкого канала. Зная, что русские давно уже губят попусту людей воюя с турками или черкесами, я придумал употребить этих головорезов в дело.

С этой целью я снова отправился в Петербург, извещенный наперед, что царь, прозванный потом Дон-Кихотом нашего века, очень расположен ко мне. Явившись во дворец, я был принять в кабинете императора и за чашкой кофе посоветовал ему обессмертить себя, вместо шутовских походов в Италию и Швейцарию, прорытием Суэцкого канала. На другой же день по всей империи был разослан указ такого содержания:

«…Повелеваем всем и каждому, на море и на суше, оказывать Барону Мюнхаузену всякую помощь и содействие в его великом предприятии…»

и т. д.

В силу этого приказания, я набрал себе множество русских инженеров, присоединил к ним две или три тысячи турок, и пошел с ними копать Суэцкие пески. Прибыв на место, я осмотрел работы, измерил пространство, собрал орудия и, на другой день, приступил к делу. Не далее, как через пять дней воды Индийского океана слились со средиземными, и я увидел необыкновенное множество кораблей, плывших новым путем. В память такого важного события, мне приготовили великолепный обед в Александрии. Вся площадь Птоломея была заставлена столами и палатками; две тысячи жареных быков и сорок фонтанов, струившихся чистейшим родосским вином, составили пир народа. Чтоб отличить меня от толпы, мне устроено было особенное место, на высокой башне, откуда я мог озирать всю верхнюю часть Египта. В числе моих блюд, было одно самое драгоценное — жаренный хвост крокодила, необычайно вкусный. Советую попробовать его моему читателю, если случится ему быть в Каире. В конце обеда, когда подняли тост за мое здоровье, я встал на башне и произнес следующую речь: «Народ! мы празднуем великий день победы над природой. Посмотрите на Китайцев; они загородили себя колоссальной стеной от других народов, а мы соединили все нации и моря каналом. Честь и слава вам, мои бравые работники! Выпьем же дружно за здоровье Суэцкого перешейка.» Едва я окончил, как раздались громкие рукоплескания и громовая песня — Гог и Магог.

На другой день явились ко мне с челобитной бедные Индийцы; они жаловались на жестокость тирана Типпо Саиба, известного всевозможными злодействами на полуострове. Не медля ни минуты, я поехал усмирить разбойника. Созвав тысячу сипаев и десятка два европейцев, я напал на Саиба врасплох и прогнал его армию до самых ворот Серингапатама; здесь я вызвал его на смертельный бой, в виду всего города и войска. Саиб выехал на слоне, вооруженном пушкой, а я на белом коне, и с копьем. Едва мы сошлись на довольно близком расстоянии, как коварный деспот пустил в меня градом пуль и бомб. Перехватив их руками, я бросился на слона и ухватившись за верхнюю часть хобота, нижним концом начал хлестать хитрого врага. Удары мои были так метки, что я сшиб Саиба на землю и, схватив за глотку, отнес в свой лагерь.

Долго я раздумывал, как бы покрепче наказать этого тирана. Собрав индейских мудрецов, мы положили общим советом — посадить Саиба на престол вверх ногами и держать его в этом положении до глубокой старости. Народ был в восторге от такого распоряжения, и в награду провозгласил меня великим и непобедимым Властителем всей Индии. Не желая ссориться с Англичанами, я отклонил эту честь и простым смертным уехал в Европу.

Глава XVI

Освобождение пленных англичан на французском корабле