Помоги проекту - поделись книгой:
Пришлось побежать на берег и убедиться, что вот оно море и солнце в него сейчас сядет, а вовсе не снега кругом в деревне Иванисовка. Ну и заодно хацилим[27] какой купить и песто к этому всему.
Потом вернулась, испекла, и тоже, знаете, довольно гадко получилось.
Ну и напоследок погуглила деревню Иванисовку, чтобы понять, откуда она взялась у меня в голове. Заодно и картинки посмотреть, когда пишешь про еду, без вдохновляющей картинки нельзя, а со своими проблемы – я с едой не дружу, не разговариваю и не фотографирую. Так что поглядела на фото Иванисовки.
Три хозяйства, четыре жителя и автолавка, снега до окон и такие знакомые серые избы, что один из четверых наверняка я.
Недавно объясняла другу, что в моём нынешнем состоянии «не в себе» нет ничего личного: я всегда, вне зависимости от места, менее всего присутствую там, где нахожусь физически. Живя в Подмосковье, в нём почти не существовала, а стремилась, как все три сестры, в Москву. Оказавшись в ней, хотела в Тель-Авив. Отсюда никуда пока не собираюсь, но и здесь меня застать практически невозможно: то у меня текст, то переживание собственной бренности, то опять текст, то ватрушка, Иванисовка, опара, Флоренция стучит в сердце, и Парижа я ещё не видела.
Бывают, знаете, народы-переселенцы и народы-кочевники. Когда они встречаются в пути, то и не отличишь, и те едут, и эти. Но разница в том, что у переселенцев дом есть – пусть он покинут или они к нему возвращаются, или собираются строить новый. Они в пути временно, даже если это время растянулось на пару тысяч лет.
У кочевников есть только идея дома, а его самого не будет, даже если они где-то отстроятся и осядут. Посмотрите на фото цыганских хором, это же в чистом виде идея дома, и живой человек туда неловко вписан. Сидит себе и не совсем понимает, как этим пользоваться, пусть и всё у него, как у людей. Вещей ошеломительно много, ни одна из них ему не нужна, просто положена для достоверности. Уют устроить не умеет, хотя всё вроде собрал для него. Удивляется каждый раз, когда по адресу его находит письмо или посылка – я что, серьёзно тут есть? По-настоящему живёт, пока в путешествии, а если зачем-то застрял на одном месте, ведёт себя странно: готовит всякую дрянь, много врёт на непонятном языке, открывает дверь наружу, помолившись на всякий случай – никогда точно не зная, Африка там, Иванисовка в снегах или другая неведомая земля, горящая под ногами. Одет тоже кое-как, потому что ни в чём не уверен, господин он или нищий, приехал или всё ещё в пути, молод или остепенился, жив или сам себе снится, задремав по дороге из одного мира в другой.
У меня осталось месяца полтора, чтобы похудеть, поскольку Тарантино купил домик в Тель-Авиве и скоро должен переехать. Весьма кстати, потому что мне нужен стимул, а он хоть и старенький, но богатый. Пока он женат на какой-то другой израильтянке, с большими зубами, но к Рождеству как раз охладеет, и тут я. Не девочка, конечно, ну так пожил уже с молоденькой, хватит. Единственное кажущееся препятствие, это размер ноги, у Турман, как мы помним, сорок первый. Ну так я же и не предлагаю ему женщину с обычными ступнями, у меня-то тридцать четвёртый, это почти то же самое, только наоборот.
Ради дела я купила две гантели мятного цвета и начала диету.
P.S. План по захвату тарантины отложился – баба его оказалась брюхата, а я зверь что ли, пусть родит спокойно. Но похудения это не отменяет, и я по-прежнему на стороне всяких белковых диет, пока почки позволяют. Они эффективные, только один пустячок смущает.
Летом в Москве надо было срочно подсушиться к фотосессии, и я дней пять питалась очень просто. С утра съедала творожок, в обед котлетку, а вечером спускалась в гостиничный ресторан и заказывала цыплёночка с собой. Мне жарили жирного корнишона граммов на шестьсот, я утаскивала его в номер и там сжирала, как лисица, обгладывая малые косточки, а потом ложилась спать. К фотосессии у меня прорезались скулы, только взгляд стал сложный. Карточки получились хорошие, но по глазам видно, что я смотрю на фотографа и думаю: «Ты еда. Быстрая и пока живая, но я догоню и сожру».
Фотограф ладно, а вот для семьи это нехорошо. Человек, конечно, всегда должен помнить о смерти, но плохо, если она глядит на него из глаз любимой женщины.
Прогулка за сексом
В ужасе осознала, что у меня напрочь отсутствуют тексты в почтеннейшем блогерском жанре, таком же важном, как разговоры с таксистами и маникюршами – «как меня домогались на улице». Ну, вы знаете: я иду, они падают к моим ногам, я отшвыриваю их мысками туфель и пришпиливаю к асфальту остротами; итого, десять знаков внимания за один вечер. Поджанр, который обожают почтенные домохозяйки, – «как меня приняли за проститутку». Я шла по проспекту, рядом затормозила машина, мужик спросил «сколько?», я ответила «тысячу баксов», а он взял и согласился, но я сказала, что он не в моём вкусе, презрительно захохотала и ускакала на одной ножке. Гордиться тем, что похожа на шлюху, может только наивное дитя перестройки, выращенное на «Интердевочке» и анекдоте «просто повезло». Девушки посвежей нынче подчёркивают свою сексуальность и неприступность чуть иначе.
К счастью, сегодняшняя прогулка по Ротшильду подкинула мне жирный материал для самоутверждения. Присела я на скамеечку, чтобы проверить почту, и почти сразу же кто-то тяжело плюхнулся рядом. Я бы поглядела, но мне как раз написали что-то про деньги, и оторваться не было никакой возможности. Кто-то посопел и повозился пару минут, а потом встал и ушёл, возмущённо сказав на прощание: «Милая, но видишь только свой компьютер!»
Не знаю, что потрясло меня больше – что я поняла эту фразу на иврите, или что её произнесла женщина. Но я удивилась так, что не сообразила сложить из пальцев решётку и заорать: «Meetoo[28], засунь в жопу свои оценочные суждения, самодовольная самка, и не думай, что я дала бы тебе шанс только потому, что у тебя есть сиськи!»
Нет, ничего такого, просто похлопала глазами и в российской традиции задумалась, что это было: я вызывающе одета или сижу на охотничьей тропе? Как на променаде возле моря, например, – это законная территория пляжных пикаперов, прилипающих ко всему, что напоминает женщину.
Но потом приказала себе прекратить аутовиктимблейминг – как известно, для насилия основание не требуется, это ещё Крылов сказал (не Константин, а Иван Андреевич).
Потом на Алленби нашла книгу «Импотент» и кучку эзотерической литературы, но решила не принимать на свой счёт, подобрала только Пелевинскую, про лисичку.
Я снова это сделала. Два года держали дистанцию с мужчиной, и вот за один вечер всё рухнуло.
А нефиг было некоторым уезжать на месяц с лишним в Москву и оставлять во дворе кучу хлама. Потому что однажды к нам заявились из мэрии и потребовали убрать всё быстро-срочно. Хлам, допустим, вывезли его друзья, но осталась гора листьев в центре двора и бомжацкая нычка в дальнем углу. Муж её, видите ли, не трогал из благих соображений, а теперь его милосердие стало моей проблемой.
И я, честно, собиралась вытаскивать это дерьмо сама, но тут явился бесценный друг и сделал предложение, от которого невозможно отказаться. И целый час мы, все в поту, качественно трахались в опавших листьях. Потом, снимая перчатки и обмывая руки антисептиком поняли, что всё как всегда, вплоть до резинки и мирамистина.
А вот не надо оставлять женщину наедине с вашими проблемами, она может порешать их так, что вам не понравится.
Оргазм, кстати, тоже был, по окончании этого всего.
Давно хотела написать про израильский секс, но я же почти всё время замужем. Нет, сейчас-то муж уехал, но я себе сделала напоминалку.
В общем, если коротко, то я тут ужасно боюсь дать бомжу. Шла недавно по Алленби и как раз осознала проблему. Вот он стоит возле лавочки и треплется с продавцом, длинный, тощий, в растянутой майке и линялых джинсах, грубо остриженное полуседое каре и трёхдневная щетина – и что я в связи с этим должна думать? Я всегда с такими спала, когда они были не седые. Но кто это: хипстер пожилого возраста, популярный телеведущий, левый профессор или местный бомжара? Нету у меня инструмента, чтобы распознать, помог бы нос, но осенние бомжи не воняют, если не хотят – рядом море, пляжный душ, соцслужбы их обстирывают, да просто можно спереть чистой одежды из прачечной самообслуживания, пока хозяин запустил сушилку и ушёл пить кофе. Последний понравившийся мне французишка из кафе на Буграшов выглядел совершенно так же, и он там вроде был владелец. А кроме того, если я подойду и принюхаюсь, это ужасный риск. Если воняет, то шок и тошнота на много дней, а вдруг нет? Что, если он, как все мои мужчины, запахнет
Проблему я осознала однажды в Москве – поразилась, как много на меня смотрят на улице и присылают сигналы. Не думаю, что моя скромная северная красота в Тель-Авиве никого не прельщает, просто я не считываю здешнего внимания совершенно. Во-первых, я и визуального контакта не допускаю, стоит зацепиться, как эти люди начинают говорить со мной на посторонних языках, от которых я леденею. По первости, когда я пыталась их использовать для улучшение своего иврита, всё заканчивалось гадко – однажды меня поцеловал менеджер. Меня для того мама рожала, а жизнь била бесполезно красивым телом о ледяные камни, чтобы целоваться с менеджерами, а? А?
А во-вторых, когда, не дай бог, считываю, всё кончается ещё хуже. Буквально этой весной случилось, на Пурим. Пошли мы с девушкой в клуб на Ротшильд, выпить сока, на людей посмотреть, ну и корсет выгулять. Сели в самый тихий зал, щебечем по-стариковски, разглядываем всю эту вызывающую юность. И говорю я:
– Какая всё-таки величайшая тель-авивская несправедливость, что как остановится на ком глаз, так сразу он гей. Вот эти мальчики, например.
И не успеваю я развить мысль, как эти два напримера идут к нам за стол знакомиться. И едва моя близорукость позволяет, я понимаю, что вот этот блондинчик точно такой, как надо. Правильного возраста (двадцать восемь только с большого похмелья), длинный, весь в мышцах, челюсть тяжёлая, взгляд коровий, притом программист и белый парик ему ужасно идёт. И я по рассеянности таки фокусирую на нём взгляд и тут же думаю сразу три вещи:
– домой нельзя тащить, четвёртый день Пурима, бардак и всюду костюмы горой;
– но туалет здесь довольно чистый и саундтрек там приятный;
– БЕЖАТЬ!!!
Ну и дальше я каменею лицом, глухо молчу, смотрю строго между ними, и как только они отходят за выпивкой, удираю с воплями. Спутница моя была потрясена, потому что, кажется, ни разу не видела столь яркого и самобытного проявления моего женского интереса. Да что там, вообще ничей женский интерес так парадоксально обычно не выглядит.
Потом я, заикаясь и подёргиваясь, рассказывала об этом своей другой подруге и спрашивала, чего это.
– Не поверишь, – ответила она, – так выглядит совесть.
– Да ладно? Отродясь у меня этой фигни не было.
– Отросла! Вот помнишь, ты говорила, что у тебя сейчас удивительно нежные и глубокие отношения с мужем?
– Ну да, люблю его. Но кому это мешает?
– А вот! Ты боишься разрушить ваши отношения!
– А какая связь, причём тут… А-а. Ну, то есть я теперь ещё и идиотка, а не просто социофоб. Но спасибо за версию, конечно.
Друг мой, друг, я очень и очень болен, короче. Не понимаю их, не понимаю себя, не пью пятый год, в зеркалах чужая женщина. Помнится, когда умер Караченцов, мне не то было горько, что полупарализованным стариком меньше, а что пел он когда-то «глупый ангел шестнадцатилетний», и это было обо мне, а теперь больше нет. Жизнь просыпалась сквозь пальцы, я забыла, зачем мужчины, рефлексы помнят, а так нет; и всё, что я о ней понимаю – о жизни, – даётся мне только наощупь. Ставишь ногу и чувствуешь тёплые песок, и морской ветер трогает щёки, и рука трогает что-нибудь – и только это я понимаю. Кота понимаю, запах «Мияке», огни, проскакивающие за оком машины, музыку попсовую из колонок, вот тех же французов – а жизнь нет, не понимаю, не знаю, и не хочу знать.
Прогулка с алкоголем
Одиннадцатого мая было ровно пять лет, как я совершенно ни капельки совсем не пью. Отличная цифра, подумала я и развязалась. Закончила я тогда с идеальным мескалем, а моим первым сейчас оказался простенький вискарь, и я тут же почувствовала себя задубевшей тридцатипятилетней девственницей, которая ушла от дедушки, от бабушки, не дала ни медведю, ни волку, ни даже зайчику, а потом случайно оскоромилась с новобранцем в проссатом тамбуре ночного поезда «Москва – Орша», где-то уже за Смоленском. Вроде и жаль, и так глупо, что впору рыдать на грохочущем чёрном полу, но хорошо-то как.
И обидно за бесцельно прожитые, потому что я уже забыла, как расслабляются мышцы, о которых я и не знала, что они напряжены.
Но, конечно, даже от микродозы с утра тошнило, и мне было бы приятней дышать перегаром двадцатитрёхлетнего рома, а не наивного трёхлетнего купажа.
Но что сделано, то сделано, и передо мной снова новый прекрасный мир пьянства, беспорядочных связей, похмелья и беспамятства. Господи, счастье-то какое.
Недавно исполнилось три года с тех пор, как я нестерпимо одинока. Смотрела на хорошего мужчину с шотом водки и понимала, как люто соскучилась. Не сказать, что сил нет умираю, но если бы сейчас добрый бог спросил, хочешь, верну тебе трёх твоих бывших, самых дорогих и любимых, и ничего тебе за это не будет, то я бы сказала да, я хочу, да. Двадцатитрёхлетний
Сегодня воссоединилась со своей нежной любовью, с которой была разлучена более пяти лет.
Шла по Алленби на концерт Фёдорова и думала примерно так: «Закончится, сядем, и спрошу у бармена стакан большой – как бишь его? А-а, “хайбол”. И льда в него на треть, лёд у нас “керах”. Ну или “айс”, как пойдёт. А к этому, значит, соломинку, я хрен её знает как на английском, а на иврите сейчас погляжу в словаре – а-а, “каш”. Хайбол, стало быть, керах и каш. Ну и водки шотик, один буквально дринк – интересно, у них сорок пять или пятьдесят? Это важно! А стакан такой холоооодный, а водка такая хоба, и сразу в мозг, потому что без закуски и через соломинку…»
Иду, мечтаю вся, и тут прихожу, а мне прямо с порога добрые люди бородатой наружности – тёплого коньяка. И весь концерт после каждой песни по глоточку.
А уж потом закончилось, сели, и приносят мне всё, как надо – хайбол, лёд, соломинку и шотик.
Делаю я первый глоток и чувствую всё сразу: холод, горечь, запах больницы, тепло в горле и солнышки в голове. И понимаю – я дома, я вернулась, любовь моя.
В следующий раз планирую возвратиться к чёрному рому, а потом к абсенту. Пять лет воздержания – это не шутка, вспоминать нужно медленно и с уважением.
Похмелье творческого человека – штука затейливая. Пока шла на рынок, всё время беспокоилась из-за того, что за мной бежит маленькая собачка. Слышу цокот её коготков за спиной, притормаживаю, чтобы смогла обогнать, но и она тогда тормозит. Ускоряюсь – и она, сука, тоже. Полчаса так идём, и я постепенно понимаю, что нет никакой собачки, но оборачиваюсь не сразу и медленно, чтобы не спугнуть галлюцинацию, ну и шея со вчера не очень. В конце концов оказывается, что это два замка молнии на рюкзаке встретились и цокают. А ведь ещё немножко, и я бы её домой притащила, не бросать же на улице, раз прибилась. Зажили бы.
Я говорила, что у нас кровать-антресоли? Вчера угобздилась ромом, несильно, но радостно. Перед сном свешиваюсь сверху и говорю мужу: вон видишь, где твой рюкзак лежит? Чуть ближе к центру от него поставь тазик, пожалуйста, мало ли как жизнь повернётся.
Утром просыпаюсь, а тазик правда стоит. То есть он реально предположил, что я собираюсь прицельно блевать с высоты двух метров.
Хихикаю до сих пор. Святой человек.
Зато накануне осознала, что всестороннее постижение всякой вещи должно содержать не только погружение, но и полный отказ, отказ от неё на долгие годы, и возвращение.
Таким образом мне удалось открыть ужасный секрет: алкоголь действительно помогает коммуникации, делая человека приятным расслабленным собеседником, эмоциональным и остроумным. Но! Но, заметила я, наблюдая за ближними, только в собственных глазах. Общаться действительно легче, но искромётен ты исключительно изнутри, а снаружи – косноязычный, скучный, нудный, иногда агрессивный или ноющий, социально некомфортный и утомительный тип. Все, вот прям совсем все, кого я знаю, трезвыми в диалоге гораздо удобнее. Большинство из нас, включая меня саму, думают о себе иначе. «Я расслабляюсь, поэтому легче общаться» – ага, да. Тебе. Но не с тобой. Нет. Тебе показалось, что ты прекрасен, но окружающие иллюзий не разделяют. Помни об этом, новобранец, когда пойдёшь обольщать. Подпои собеседника, но сам не пей, дурашка.
С интересом смотрю в будущее: отцы наши замачивали батон в портвешке, дети – мишек харибо в коньяке, а мы разводили сгущёнку спиртом
Мне сейчас, в принципе, и абсент мил, но как же утром с него – будто ты Моцарт, зачем-то переживший ужин с Сальери. Вообще жить нельзя и незачем.
С винчиком у меня не ладится, нехорошо от него, сразу хочется спать, приняв заранее анальгину, без иллюзий.
Или вот коктейль, это по-европейски, но если такой, как я люблю, то будет очень быстро,
30 мл белого рома;
30 мл коричневого рома;
20 мл крепкого рома (73 %);
20 мл абрикосового бренди;
60 мл ананасового сока;
20 мл апельсинового сока;
20 мл сиропа зеленого лимона – лайм – смерть.
А хочется, знаете, как-то беспощадно нажраться, бестрепетно и безоговорочно, как мы это делали с редкими людьми. Чтобы начать ещё ранним вечером, опустив шторы, и закончить не помню когда, на крутящейся кровати, которая медленно поднимается над полом, над домом, над городом, над звёздным небом и нравственным законом, потом опять не помню, а потом, конечно, утро.
Но в промежутке, в промежутке-то хорошо бывает.
Интересно, а кто-нибудь пил
Случайно всосала бокал
Вдохнула его и всею нетрезвой собой и поняла: не стоит отказываться от того, что делает тебя живым. Даже если это что-то не очень полезное, вроде алкоголя или спать с кем нельзя. Что-нибудь совсем опасное лучше аккуратно заменить на более мягкое, но в целом-то, в целом это чувство жизни отпускать глупо. Просто повезло, что сейчас меня делают живой простые вещи: идти в густые октябрьские сумерки по линии прибоя, загребая ногами тёмную тёплую воду. Смотреть на город, которые я так и не смогла присвоить, но который присвоил меня. Складывать в голове глупые красивые фразы. Быть худой. И ещё я люблю цветы и деньги.
Прогулка с проститутками
Когда наша кошечка Моника пытается выскочить за дверь и удрать на лестничную клетку, я что делаю? Правильно, рявкаю: «Домой, проститутка!» и метким поджопником загоняю её в квартиру.
А давеча увидела, как это делает муж. Он, понимаете ли, мягко поймал её на ручки и вынес на лестницу, показал ей коридор и соседские двери, дал немного походить на площадке и только потом вернул домой. Ей же, говорит, интересно, но пусть она поймёт, что там ничего хорошего.
Меня аж подбросило – он же и со мною так поступал: «Понравился? Ну иди и убедись, что там ничего хорошего».
– И что, – спрашиваю, – не пыталась снова сбежать кошечка?
– Пыталась конечно, – ответил он, тоже, видимо, что-то вспоминая.
Вот я и говорю, проститутка и есть.
Идём по ночному Яркону, навстречу толпа юношей, окутанная понятным дымом. «Наркоманы», – констатирую я. В стеклянной витрине отеля видна девица совершенно картиночного силуэта: шпильки-шпильки, ноги-ноги, талия, сиськи-сиськи, грива. «Приститутка!» – думаю, но тут же охватывают сомнения.
Поделиться книгой: