Семицветье

Случилось это давным-давно. Я была еще совсем девчонкой, хранительницей тоненькой вишни. В нашем лесу жили феи, духи и дриады, хотя и тогда их было немного. Деревни здесь не было, а ближайший город сам был как деревня. Проживал тут один лишь травник с семьей, но люди приходили к нему отовсюду, кто за снадобьем, а кто и за советом — мудрый был человек.

Но нашла и на него напасть. Бродила в нашем лесу осенняя печальница. Маялась, неприкаянная, и однажды, встретив травника в лесу, навела на него морок. Слег, бедняга, жить расхотел и угасал понемногу.

Младший его сын, паренек лет двенадцати, с волосами белыми, как цветы моей вишни, и глазами темными, как ее ягоды, горевал больше всех.

Однажды пришел он в лес, сел у ручья, как раз под моим деревом и горько заплакал. Я стояла рядом, невидимая, и хотела его утешить, но не знала как.

Соткалась тут из дыма осенняя печальница, белесая, зыбкая, с трудом собирала себя в видимый образ. Но глаза у нее были похожи на болотистые водоемы, готовые затянуть в свою глубину. Взглянула она на меня — она-то меня видела! — и я испугалась. Молодая еще была.

Иркас тоже испугался, но не убежал, а сидел и смотрел на нее как завороженный.

— Не пугайся меня, дитя, — ласково зашелестела печальница. — Я помогу твоему горю. Обещаю, что отпущу твоего отца, если ты отдашь мне взамен силу своей молодости.

«Не верь ей!» — хотела я крикнуть, но Иркас тут же вскочил на ноги.

— Так это ты всему виной! Перестань отца мучить! Сделаю все что скажешь, — он прижал руки к груди. — Хочешь, хоть убей меня потом.

Печальница нагнулась к мальчику и поцеловала его.

— Вот и все, — сказала она. — Никого убивать не надо. Договор наш скреплен.

Прошли годы, семья травника разрослась, его старший сын взял себе жену из ближней деревни, дочку тоже сосватал один охотник — но не увел за собой, а сам тут у нас поселился. Новые дети народились. А Иркас всегда был один. Никогда не смеялся. Даже не улыбался. Родные считали его порченым и были правы. Поцеловала его печальница — и забрала себе молодые силы, сама получила что хотела — обрела постоянный облик…

Иркас же от этого поцелуя разучился радоваться и потерял жажду жизни. Только музыка могла его взволновать. Он научился играть на флейте и часто приходил под мою вишню у ручья — это было любимое его место. Иногда мелодии, что он играл, были тихими и спокойными, но чаще — пронзительно печальными. Я была рядом, в пору цветения осыпала его лепестками или же просто молча слушала. Мне-то ничего, а вот на людей от такой музыки навалилась бы тоска. Жаль мне было парня. И однажды я решила ему показаться — просто вышла к ручью. Он не испугался. Долго мы смотрели друг на друга. Иркас попытался улыбнуться, но у него не получилось, и он отвернулся.

Мы, дриады, многое знаем о том, что творится на свете. От листа к листу, от дерева к дереву передаются вести, а тут и ветер, играющий в кроне, их подхватит и несет в другой лес… Так я узнала, что ходит по лесам ангел — неслыханное дело! Я и попросила свою вишню — скажи, мол, ветру, пусть донесет он до ангела мое приглашение, чтобы и в наш лес пришел.

И вот лежала я как-то в траве под вишней и пыталась дыханием оживить засохшую яблоневую ветку, как делали порой старшие дриады. И тут увидела ее — прекрасную и сияющую, с полупрозрачной кожей и белыми волосами, с огромными крыльями, сложенными за спиной. Кажется, я застыла с раскрытым ртом, как какая-нибудь человеческая девчушка.

А девушка-ангел приблизилась и посмотрела на меня. Она ничего не сказала, но я мысленно услышала ее нежный голос:

«Мне сказали, что дриада Сельна позвала меня в этот лес. Скажи, это ты — Сельна? Я Мирикки»

Я вскочила на ноги, растерянно вертя в руках яблоневую ветвь, заглянула ангелу в лицо. Мирикки показалась мне слишком печальной для такого светящегося существа. Откуда она вообще здесь? Мне рассказывали старшие духи, что ангелы — одни из немногих созданий, которые могут перемещаться между мирами и давать эту способность другим, но они редко пользуются ею. И все-таки передо мной была обитательница Воздушного мира.

— Я Сельна… Я подумала, что ангел сможет помочь тому, кому никто уже не поможет.

В это время к ручью как раз шел Иркас со своей флейтой, и я просто указала на него. И увидела ее улыбку — улыбку ангела. Мирикки вежливо поклонилась мне и пошла Иркасу навстречу. Он остановился… они просто стояли и смотрели друг на друга. А я, отведя взгляд, увидела, как сама собой расцветает у меня в руках сухая яблоневая ветвь…

С тех пор Иркас и Мирикки каждый день встречались у ручья. Они просто сидели там и все так же молча друг на друга смотрели, а я, становясь невидимой, смотрела на них. Конечно, они мысленно разговаривали, а мне очень хотелось узнать, о чем… Люди бы сказали, что это не мое дело, но сами-то они в лесу не слишком стесняются его обитателей, доходит ли до секретных разговоров, поцелуев или еще чего-то… что ж с того, что и мы — духи, феи, дриады — привыкли все видеть и слышать и считаем это в порядке вещей? Но сейчас я могла слышать только мелодии, ведь Иркас часто играл ангелу на флейте. И хотя музыка была по-прежнему щемяще-печальна, что-то в ней изменилось… она стала как будто мягче, светлее… А однажды я увидела, как во время игры слезы медленно потекли у юноши из глаз.

Был вечер, Мирикки бродила по лесу по своему обыкновению, а я молча ходила за ней — куда она, туда и я. Наконец она обернулась и отрицательно покачала головой.

«Я ничем не могу ему помочь, — услышала я ее мысленный голос. — Он боится. Боится радости, боится того, что давно утратил. Не открывает сердце из-за этого страха, не дает себя исцелить».

— Но так ведь быть не должно! — воскликнула я вслух.

Я разозлилась. Как можно быть таким глупым, чтобы бояться радости? Говорят, что у людей чувства сложней, чем у нас, — чепуха! Все понимают, что такое веселье, свет, улыбка… а он, видите ли, не хочет.

Но девушка-ангел пристально посмотрела на меня своими похожими на звезды глазами, и я почувствовала, как в сердце рождается что-то новое… Мирикки не внушала мне никаких мыслей, я как будто сама училась думать по-другому. Иркас когда-то отдал часть себя, чтобы спасти отца, а почему бы и мне не отдать ему то, что я так хорошо понимаю и чувствую? Я всего лишь дриада или, по-другому, фея вишни, но ведь и у меня есть душа…

Этой ночью я пришла к Иркасу под окно и запела. Не так, как пою сейчас, я была взволнованной и шумной, словно дерево под порывистым ветром. Но все равно то была песня весны и цветения, и я вкладывала в нее все, что мог бы понять человек. Все, что есть общего у людей, дриад, ангелов, у всех, кто умеет любить и понимать весну…

И когда я закончила, сердце продолжало петь и ликовать.

— Вот так, Иркас, — прошептала я вслух на языке людей. — Вот так должен ты ей играть, вот так…

И убежала, чувствуя, как внутри у меня звенят невидимые колокольчики, а в волосах сами собой распускаются вишневые цветы…

Как же я удивилась, услышав на следующий день в мелодии, которую Иркас играл для Мирикки, отголосок собственной песни! Непривычно, робко, волнуясь, он пытался играть радость, и во взгляде его были свет и тепло… И я уже не замечала того, что стою совсем рядом, забыв про невидимость. Я просто тихо-тихо подпевала. А потом, приняв всю эту нежность в себя, я слилась духом с собственным деревом, проживая в тот миг всю полноту его цветения. Приняла — и вернула, вскинув руки, рассыпая с пальцев розовато-белые лепестки, которые падали и падали на человека и ангела… Я увидела, как Мирикки, просиявшая ярче обычного, собирает их в ладони, создавая маленькие пенистые вихри, бросает в Иркаса, и лепестки у него за спиной превращаются в белые, чуть тронутые розовым, крылья. И вот тогда-то он улыбнулся…

Дальше все было просто. «Иди, — сказала Мирикки так, что услышала и я, — теперь ты исцелен. И ты нужен людям, нужен своей семье. Может быть, мы еще встретимся».

И он расстался с ней с большим сожалением, а я, ощутив, как сильно устала, уснула под моей вишней и сладко-сладко проспала несколько лет. Когда же проснулась, чудесно отдохнув, мое дерево стало вполне взрослым, как и я сама. Я встретила Иркаса в разросшейся уже деревне, которую стали называть просто Травники, он жил там счастливо, играл на флейте — людям на радость. Вот только девушки по сердцу себе так и не нашел. И еще — оказалось, что никто, кроме меня, не мог видеть его крыльев.

Так-то, думалось мне, и закончилась эта история, да не тут-то было. Однажды осенним утром у ручья, под моим деревом, я вновь увидела Мирикки. Я сразу узнала ее и очень обрадовалась, хотя что-то в ней явно изменилось.

«Теперь я стала другой, — сказала мне она. — Меня называют Семиликой птицей. Ведь я сотворила собственный мир…»

Присев на берегу, крылатая дева опустила руку в ручей, и легкое сияние от ее пальцев передалось воде. Я не дыша смотрела, как яркие искры рождались и тонули, и вспыхивали снова. Я чувствовала, как вода меняется, как совершается что-то удивительное… А потом в ручей упало перо ангела.

«Вот и все, — Мирикки светло улыбнулась мне. — Теперь не для одной меня открыт путь из вашего мира в Семицветье и обратно. Этот ручей — отныне дверь, он связан с ручьем в моем мире. Тот придет ко мне, кому это действительно нужно. Приходи и ты, Сельна, если захочешь. Но только, когда устанешь от своего леса, ведь назад уже вряд ли вернешься…»

Вот тогда-то она, уходя, и подарила мне розовые колокольчики, умеющие играть чудесные мелодии. Как видите, я до сих пор не рассталась с ними.

Может быть, когда-нибудь я воспользуюсь приглашением Мирикки. Но пока, как бы ни было скучно, мне не хочется оставлять родной лес. Я знаю, что были те, кто прошел через ручей в другой мир. Ушел через него и Иркас. На прощанье он, обернувшись, улыбнулся мне и помахал рукой. И я увидела розовый отблеск на его крыльях перед тем, как он исчез в заискрившейся светлой воде…

История пятая. Семь парящих островов

Говорят, осенняя печальница зародилась из слез девушки Аины, которая уходила плакать в лес в одиночестве, тоскуя по нарушившему обещание другу. Что потом с ней стало, никто уже не помнит, но другая Аина, живущая в деревне Травники, что рядом с тем лесом, в последнее время часто вспоминала эту историю. Порой ей даже казалось, что дух тезки вселился в нее. Точно так же она доверяла, и не раз, — но напрасно, и боль обжигала душу, слезы были горячие, а холод осеннего ветра их не остужал.

Однажды Аина услышала легенду о том, что что когда-то давным-давно сын основателя их поселения был одержим осенней печальницей, из-за чего она превратилась из бестелесного духа в живую женщину. «Если она из плоти и крови, — подумала Аина, — то ее можно убить». И она отправилась к ручью, где, по преданию, тот мальчик встретил печальницу, и шла вдоль течения, пока не устала и не присела отдохнуть на поваленное дерево. Живые деревья переговаривались, указывая на нее ветвями, и бросали ей на плечи яркие разноцветные листья, но она ничего не замечала, вновь погрузившись в свою тоску. Слезы стекали по худому бледному лицу, и Аина не могла разглядеть красоту осеннего леса, она видела лишь серое небо да унылую пожухлую траву.

— Не меня ли ты ищешь? — услышала девушка тихий голос, такой же тусклый, как мир, каким воспринимала его Аина. Подняв голову, она увидела женщину с усталым выцветшим лицом. С головы до ног закутанная в серое покрывало, та смотрела в лицо Аины огромными глазами болотного цвета. А потом спросила:

— Ты, кажется, собиралась меня убить?

— Откуда ты знаешь? — девушка вовсе и не удивилась.

— Я знаю все, что знаешь ты, потому что ты — это я, — невесело усмехнулась женщина. — Ты не человек, Аина. Двадцать лет назад я родила тебя от озерного духа и подкинула в дом молодой вдовы. Я долго ждала, пока моя суть проявится в тебе. Ведь твое рождение отняло у меня столько сил, что теперь я с трудом удерживаю это тело. Что будет со мной, если ты убьешь меня? Может быть, ты станешь мной или я — тобой? Попробуй.

Но Аина просто молча смотрела на мать и ничего не говорила. Откуда-то она знала, что та не солгала.

— Если я стану духом, — вновь заговорила печальница, — то найду способ вновь воплотиться. Если бы мой дух перешел в тебя — это было бы самое легкое.

— Уходи, — сказала Аина бесцветным голосом, вставая с бревна и отстраняясь. — Я давно уже поняла, что для меня нет счастья в этом мире. Но я не стану убивать свою мать, кем бы она ни была.

— Я хотела попытаться, — вздохнула печальница. — Быть может, так было бы лучше для нас обеих. Ты ведь все-таки мое дитя. Но теперь я тебя не отпущу.

Она приблизилась к дочери и поцеловала ее. Аина, вздрогнув, отшатнулась, но было уже поздно. Все цвета стали уходить из ее тела, словно кто-то вытягивал их, выпивал. Обесцветились серые глаза и пепельные волосы… губы, щеки, ресницы, и без того неяркие, вовсе поблекли. Она поняла, что… нет, не умирает, но превращается в существо без сути, без света, без сил, без желаний. А все краски, вся ее жизнь, словно нити в клубок, скатывались в переливающийся радужный шар, причудливым облаком зависающий над головой.

И ни Аина, ни мать ее, осенняя печальница, жадно протянувшая руку к этому шару, не заметили ярко-рыжую, до красноты, лисичку, появившуюся словно ниоткуда. Лисичка бросилась Аине под ноги и толкнула в сторону ручья. И девушка, упав в воду, исчезла, а радужный шар рассыпался, опадая на землю пестрыми цветами. С воем печальница обернулась бесплотным духом и облачком улетела прочь…

Аина очнулась в осеннем лесу. Только был он совсем другой — пышный, сверкающий, как драгоценный камень. Нити золотистого света пробивались с неба сквозь уютные желтоватые облака. Рядом с ней сидела прямо на траве (на удивление свежей для осени) рыжеволосая девчонка с милым остреньким личиком, улыбчивая и веснушчатая. Одета она была и просто, и ярко — в размашистую белоснежную рубашку и длинную красную юбку, и все бы ничего, если бы не лисьи ушки и роскошный рыжий хвост.

— Привет, — сказала девушка-лисичка, — я Риккита… или Рикки. Не удивляйся, ты в Семицветье, в царстве Осени. Ты здесь потому что…

Из пещеры неподалеку вышли черноволосый юноша-красавец и стройная девушка с очень светлой кожей кожей и распущенными белыми волосами. Яркие глаза юноши так и впились в Аину, его спутница тоже задержала на ней прохладный синий взгляд.

— Э-э-э… — чуть даже растерялась Рикки. — Это мои брат и сестра, Раэль, Черный лис, и Юнэ, Снежная лисица. Проходите, проходите поскорее, нечего таращиться и смущать гостей.

Парочка послушалась и скрылась за деревьями.

Аина не смутилась. Она наблюдала за всем отстраненно, словно была во сне, и только спросила, почему у этих двоих, если они лисы, нет ушей и хвоста, как у Риккиты.

— А, — оживилась лисичка. — Вообще-то наша мать — королева царства Осени, Огненная лисица. Она однажды отправилась в Сумрачный мир и встретила там оборотня. Раэль — оборотень, как и его отец, ему ближе человеческая форма, чем лисья. А потом мама влюбилась в сына Зимнего короля и превратила его в лиса. Шума-то было! Мне рассказывали… Хотя парня благополучно расколдовали, мать до сих пор враждует со снежным семейством. Как бы то ни было, а Юнэ она все-таки родила от принца. Сестра тоже вроде как оборотень, белая лиса, а вторая форма — ледяная дева. Истинная принцесса! Ну а мой отец — настоящий лисий дух, он живет в царстве Весны, я с ним часто встречаюсь. И я — такая же, как он. А кто ты?

— Я не знаю, — ровным голосом ответила Аина. — Меня считали человеком, но среди людей я была несчастна. А теперь…

— Теперь ты похожа на призрак, — задумчиво сказала Рикки. — Кажется, я понимаю, почему Семиликая поручила мне провести тебя по семи парящим островам.

— Семиликая?

— Наша богиня. У нее особая связь с вашим миром. Иногда она чувствует, что кто-то из вас нуждается в помощи. Вот и к тебе она меня отправила. И хотя обычно из одного мира в другой переходишь насовсем, но мы, дети Огненной лисицы, умеем свободно между ними путешествовать… Так что давай, подруга, вставай с травки, и пойдем выбирать крылья.

— Крылья?

— Увидишь, — хитро улыбнулась лисичка.

Огненно-желтый, багряно-оранжевый лес был тих и уютен, светел и спокоен, так что даже Аина поддалась этой теплой мерцающей красоте. Принцесса-лисичка рассказывала, что лес покрывает большую часть Осеннего царства, жители которого живут в скальных пещерах и в норах и предпочитают одиночество и созерцание. За разговорами вышли на большую поляну…

— А вот и оно — дерево крыльев! — провозгласила Риккита.

Стройный ствол уходил ввысь, а на толстых ветвях вместо листьев росли крылья — большие и малые, белые, пестрые, яркие, прозрачные, гладкие, пушистые, перьевые, перепончатые… Все они росли парами, и Рикки указала на одну — вычурные крылья золотисто-коричневой бабочки (наконец-то удивившись, Аина тут же себе представила эту гигантскую бабочку).

— Эти! — и дерево сбросило крылья к ногам лисички. Рикки наклонилась, погладила — они оказались у нее за спиной.

— А теперь… — она придирчиво оглядела Аину. — Вот эти!

И Аина точно так же оказалась крылата — Риккита выбрала для нее прозрачные, хрупкие на вид стрекозиные крылышки, как раз по ее росту.

— Это не насовсем, мы их потом вернем, — сказала лисичка. — А теперь полетели. Они сами подскажут, как это правильно делать.

И девушки поднялись выше леса, проплыли сквозь теплые желтые облака и оказались в сияющем без солнца белом небе. Осмотревшись, Рикки полетела к яркому фиолетовому пятну на горизонте, и Аина все еще без волнения, но уже с любопытством последовала за ней. Легкие льдистые крылышки уверенно держали ее в воздухе.

Летели быстро, пятно довольно скоро превратилось в парящий в небе остров, прикрытый сверху сизыми облаками. С его земли стекали вниз ручьи и свисали длинные фиолетовые корни.

— Остров пурпурных бабочек! — провозгласила Риккита. Девушки пролетели сквозь облака и спустились в покрытый приятным сумраком сад. Здесь бабочки, огромные, с ладонь, красовались на цветах, на деревьях роскошными гроздьями, то и дело вспархивали легкими облачками. Принцесса-лисичка, понаблюдав за мельтешащей у нее перед глазами веселой стайкой, прошептала что-то… Бабочки подлетели к Аине, чуть коснулись пурпурными крылышками ее лица, и девушка почувствовала, как пробуждается в ней любопытство, перетекающее в жажду как можно больше узнать, проникнуть в сокровенные тайны этого мира. Безразличие исчезло из ее ожившего взгляда.

Рыжая принцесса Осеннего царства довольно улыбнулась и сказала:

— Летим дальше.

Следующий остров был совсем рядом, открытый свету, весь в лугах, весь в огромных, как причудливые вазы, синих колокольчиках. И когда Аина ласково коснулась их прохладных, покрытой росой лепестков, то ощутила, как изъязвленное долгим плачем сердце исцеляется, наполняясь глубоким спокойствием, и в душу входит умиротворение. И еще она поняла, что стало так потому, что она сама этого хотела.

— Дальше, — остров голубых птиц, — провозгласила лисичка.

И правда, когда они нагнали на своих крыльях быстро перемещавшийся по небу остров, их встретили трели, переливы, щебет самых разных птиц — в кустах, на деревьях, даже в траве. Трава, листва, птичье оперенье, во всем — множество голубых оттенков, от почти синего до нежно-бирюзового. Маленький попугайчик присел на плечо Аины, она погладила его — и вернулось забытое чувство нежности и гармонии. Во всей полноте девушка ощутила, что сейчас она крылата… И взлетела с упоением, и с только что обретенной внутренней легкостью наслаждалась полетом… А летели они к зеленому острову.

— О! — удивилась Аина. — Никогда не видела столько папоротников…

Их и в самом деле было очень много, сочно-зеленых, с завитушками и строгими узорами. Как приятно было провести по кружеву листьев ладонью, наклониться и почувствовать на лице щекочущее прикосновение… Остров папоротников дарил чувство обновления, и Аина ощутила, как мало ей на самом деле лет. А сколько всего еще впереди…

— Ты выглядишь иначе, — довольно хмыкнула Риккита, придирчиво оглядывая новую подругу. Аина и сама уже заметила, что в ее тело возвращается цвет, кожа стала чуть голубоватой, а волосы, некогда пепельные, приобрели зеленый оттенок. Что-то менялось в ней самой. А может — просто открывалось заново?

Очередной остров сиял желтыми цветами, но взгляд сразу же притягивали солнечные груши, которых было на деревьях больше чем листвы.

— Так и называется — Грушевый, — пояснила лисичка, срывая увесистый фрукт и протягивая Аине. Он радовал глаз и согревал ладони. Яркий цвет пролился в душу, распахивая ее, как окно поутру, рождая смелость открываться другим. От одиночества захотелось избавиться, стряхнуть его как сор…

— Знаешь, у тебя глаза стали золотистыми, — удивилась Риккита. — Очень красиво, между прочим. Как солнечные блики на воде в вашем мире… Потерпи еще немного, скоро мы узнаем, кто ты на самом деле. Хотя я уже догадываюсь…

И снова полет, и игра в догонялки с островом. Он назывался красиво — остров янтарных россыпей. Здесь рыжий янтарь красовался вместо обычных камней. Удивлял, радовал взор мелкими горошинами и невиданными глыбами, небесный свет проходил их насквозь. И Аине оказалось достаточно вглядеться в игру этого света, в прозрачную медовую теплоту, чтобы утраченная когда-то радость наконец озарила душу…

За красным островом — островом роз — подруги (прошло так мало времени, но они уже были подругами) летели долго. Вот он, так близко, — рукой подать, глядишь — и снова отдалился. Но как будто сжалился наконец, и девушки спустились в царство волшебных цветов. Алые розы были повсюду, их молчание было прекрасней многих песен. Аина просто смотрела, слушала тишину, вдыхала аромат — и все, что она испытала на островах, слилось воедино, в ней зародилась глубокая жажда жизни, и подобной она не знала никогда.

Сладкая усталость навалилась на тело, Аина не смогла ей противиться. А когда проснулась, оказалось, что она лежит на свежей траве на берегу озерца под цветущими вишнями, и теплый ветерок разносит повсюду белые лепестки. Крыльев уже не было, но казалось, они присутствовали, незримые, с ощущением новой жизни.