Красное сафари на Желтого Льва

Он дернулся из темноты во вселенную, где все зеленое, и обратный дождь по утрам, и можно чем-то стирать, и вообще, по-видимому, хорошо, но не ему.

— Ой… Заглядывают прямо в окно, представляешь? Теперь уже не громадные, а просто пушистые. И без бородавок. Довольно миленькие! Рычат… Тебе слышно?

— Ты меня разве не бросила? — спросил он, остро сожалея, что спрашивает.

Там опять обиделись:

— Я твои рубашки перегладила… Так ты скоро? — Голос оборвался внезапным восклицанием. — Чшш… По-моему, тут кто-то есть.

Он, холодея спиной, и темнотой вокруг спины, и всем коридором, выслушал недлинную тишину до конца. Хотелось отчаянно заорать, напоминая о себе.

В трубку вторглось живое волнение:

— Слушай, они такие талантливые! Разрисовали обои… Ты не мог бы побыстрее?

И следом — пропадающий гул, будто соседи сдвигали допотопный шкаф на Северный Полюс, и приглушенно засквозил дальний голос, которым женщины обычно сгоняют со стола любимых кошек.

Он, предчувствуя, что, согнав, голос канет бесследно, был морально согласен на все.

— Ты где?!

Трубка, пробормотав сдавленные недоразумения, потребовала нервно и немедленно:

— Они строят АЭС, прямо на одеяле, возьми такси!

Щелчок. Мерный гул пустоты. Напряженное дыхание кого-то подслушивающего.

В коридоре слышно, как за горизонтом длится все тот же потусторонний сигнал.

— Ты где?.. — слепо повторяет он, надеясь, что сигнал возвратит ему голос вспять. Чудес не бывает, еще думает он. И еще думает: тогда не бывает и самого страшного. — Ты где?..

— 24-64-51? — взвизгнул прямо в ухо бюрократический фальцет.

— Да!! — заорал он. — Нас разъединили!!!

— Ваше время истекло, — объяснили подчеркнуто равнодушно. Этот подслушивал, понял человек в коридоре. Фальцет, хихикнув, проявился снова, на этот раз в нем угадывалось довольство: — Четыре миллиарда лет две минуты. Оплата за счет абонента.

4

Строить Человечеству понравилось. Когда одеяло оказалось усвоено до дыр и перекопано в прах, Человечество перебралось на стены, потолок и дальше. И последовательно все переработало. Осталась только горячая плита, охранявшая борщ. От борща разгонялся теплый спиральный ветер.

Ощутив творческий подъем, Человечество произнесло хором:

— Да здравствует цивилизация!

И засеяло горизонты железобетоном.

Климат остался мягким.

Взломав землю, взросли Города, от них отпочковались Заводы. Планета съежилась и потянула почву от Городов прочь. Вместе с мягким одеялом уползли травы и деревья.

Поколения производств окольцовывали небо дымами, круги порождали круги, и из Космоса стало похоже, что Планета заросла пнями.

Что утвердилась последняя эра Углов, становилось понятно только вблизи.

5

— Кажется, вижу! — обманулась однажды большая Семейная Птица. И, выбрав самый щербатый, высокий и острый пень, спикировала внутрь атмосферы.

Кольцо дыма захлестнуло горло петлей и кувыркнуло на крыши Города. Птица, ударившись о Город, упустила из цепких пальцев Яйцо.

Яйцо укатилось, чуть помедлило на краю и мягко съехало вниз, запищав из-под карниза:

— Маа! Я правильно лечу?

Но тут же оказалось поймано и положено в спокойное место.

— Я те полечу! — пообещала Птица. Осмотрелась и горько пожаловалась: — Везде одно и то же!

— Маа, а дальше мы полетим? — Яйцо подпрыгнуло на месте и затрещало изнутри: — Маа, тесно!

— Терпи! — сурово сказала Птица. Правым глазом она посмотрела в небо, а левым — вниз. Наверху собирались в грозу рекламные сполохи и носились стаи телепрограмм. В пропасти под крышей ровно цвели фонари. — Не думала, что когда-нибудь не отличу цивилизации от пня.

— Я ногу натер, мне тут малó! — захныкало Яйцо. — Давай лучше я здесь рожусь?

И оно затрещало скорлупой, пытаясь раздвинуться из пределов в пернатую жизнь, где летают не только в, но и над.

— Нет! — решительно пресекла Птица, прижимая Яйцо трехпалой лапой. — Ты родишься, как положено.

— А где положено?

Птица посмотрела грустно и бездомно.

— Ты было положено в дупле.

— Я тут. А где дупло?

— Нас выселили без предоставления жилплощади.

— А почему ты согласилась?

Птица покосилась в сторону. На крышах напряженно дрожал мир антенн. Антенны напоминали лес.

Ища приюта Яйцу, Семейная Птица придвинула его к своему телу.

— Маа, душно! — пожаловалось оно и вывернулось из конверта крыльев.

Весна фонарей на дне Города тоже напоминала ностальгическое. Птица, обреченно вздохнув, решила попробовать.

— Не скачи, — попросила она и пару раз тюкнула звездным клювом в опору акселеративной антенны, пытаясь согнуть ее сучья в удобную развилку.

Антенна тряхнулась разрядом, включив под крышей здания ближайший телевизор. Ящик торопливо затранслировал итоги шоу-конкурса "Межгалактическая красавица". Человек перед ящиком ничего в межгалактическом не понял, обозлился, что аппарат снова вышел из строя, огрел в сердцах кулаком по полированной лысине и выдернул из сети.

На крыше, не надеясь уже ни на что, потыкали в железное еще. Антенна, оплавившись слегка прогнулась, поглотила пришлую энергию в глубину нижних этажей и погасила непробиваемым стволом клюв космической Птицы. Металл, отозвавшись в вечном птичьем теле тугим звоном, застыл вновь, сверхпроводяще и холодно.

Выключенный экран в жилье под крышей затосковал позывными далекого одиночества.

— Где ты… Где ты… — тосковал неизвестный Разум. — Где?

Сигнал засквозил по Городу. Макушки антенн качнулись внезапным ветром.

На крышах Города, нахохлившись, сидела Мать-Одиночка.

— Маа, у меня чешется! — Яйцо вращалось макушкой вдоль битумных потеков.

Птица остановила вращение лапой и почистила крылом макушечную точку скорлупы. На скорлупе проступили наливающиеся неоново-рекламным цветом слова:

ЛУЧШАЯ ГАРАНТИЯ ОТ СПИД — ПРЕЗЕРВАТИВ!

Семейная Птица сдавленно охнула, подхватила чешущееся Яйцо в охапку и нырнула с планеты прочь.

6

Женщина под крышей прокричала через квартиру:

— Сейчас! Я не могу отойти от кофе!

Двадцать минут назад она пыталась убедить мужа Алика, что за семь лет супружества вполне логично было бы приобрести хотя бы одного ребенка. Два часа муж Алик умело, как на защите диссертации, доказывал, что за семь лет полезно существовал и вообще жил только во внесемейное время, когда изобретал Человечеству вместо морально устаревшего Кирпича — Шлакоблок, и признан везде, но только не дома, и очень хотел бы и впредь не отвлекать свой творческий потенциал.

Сейчас женщина смаргивала на плиту слезы, а из комнаты нетерпеливо, но не слишком громко звали. Может, чтобы сказать то, от чего станет возможно прожить вместе еще хотя бы семь лет?

Она решительно высохла, разгребла для независимого шума кастрюли, убедительно что-то разбив, и вернулась в комнату.

— Ты звал?

В комнате было пусто, настойчиво и печально. Молчал даже телевизор.

— Алик? — встревожилась женщина. — Что случилось, Алик?

Она распахнула спальню.

Муж Алик спал, закрывшись от мира, как носовым платком, ватманом. Чертеж на ватмане бесцветно обозначил лицо.

— Не звал… — удивленно опустила женщина слова в тяжелый мужской сон.

Чертеж шевельнулся выдохом.

Лицо под бумагой спало навзничь, мучаясь во сне тупым напряжением.

— Алик! — испугалась будущего женщина и заглянула внутрь чертежа.

Победный Шлакоблок узнался без труда. "Странно, а я думала, что совсем дура", — удивилась женщина и поискала в чертеже мировое открытие.

Шлакоблок, перечеркнутый решеткой, остался позади взгляда, постепенно развиваясь в Домоблок, изначально заполненный мебелью, ее людьми и их плоской жизнью. Из множества Домоблоков незатруднительно выросла вертикаль Города, переполненного Человечеством. Иногда вертикаль переламывалась на прямые углы, чтобы прихватить соседне-горизонтальное, и снова взрастала отвесно вверх и отвесно вниз. Наверное, это и было Творческим Потенциалом, не желавшим отвлекаться на бесполезные семейные мелочи.

Ребенок в женщине повернулся прочь от чертежа.

Тогда она позвала негромко, робко и в последний раз:

— Алик…

Хотелось заплакать, но мгновения для этого не нашлось. Она шагнула в небо, где сквозь сполохи и смог политических фраз смутно просвечивало одно неубитое созвездие.

Из слепого экрана сочилось без голоса прежнее. Борщ приварился к кастрюле навсегда.

Где ты?..

7

Падение было так бесконечно, что стало казаться полетом вверх. Время не приближало конца.

Минуты лениво стекали вдоль здания. Окна, мелькая цветным пунктиром, стремительно съезжались вверху в незримую точку.

Женщина отвернула от них падающее лицо и направила тело вниз. Волосы отстали назад опоздавшим взмахом. К городу подступила осень, скользнув по щеке памятью о горьком листе, летевшем к асфальту и вторник, и среду, и четверг. Недели кончались, лист падал и падал, пока снег не прижал его к земле.

"Это покой, и сейчас рассыплется холод и снег, и полет сожмется в последнюю точку. — Все понималось легко. — И точка окажется больше, чем вся жизнь до нее".

Но сосущая бездна под телом не кончалась ничем.

Что-то снова становились неисправимо. Женщина поискала на дне планеты свою точку. Точка стремилась прочь с той же скоростью, с какой женщина опускалась к небытию. Пунктир окон не иссякал.

"Что-то успело переродиться, — осознала женщина новую неизбежность. — Я не достигну ни неба, ни земли, а пролечу все насквозь, и изнанка Планеты продолжится этим же домом".

И сразу стало понятно, что Здание, торопясь окнами вверх, стремительно достраивается Домоблоками к центру Земли.