Византийские церкви и памятники Константинополя

Ц. И. Предтечи в Петрионе.

Полиевкта.

Текфур – Серай.

Ц. Влахернской Б. М.

Феклы.

Токлу – деде.

Николая Чуд.

Мустафа – паша – джами.

Ц. Анны.

Ц. Николая Нового.

Св. Пятницы.

Фетхие – джами.

Ц. Иоанна in Trullo.

Христа Евергета.

Панагия Мухолиотисса.

Ц. Илии Пророка.

Юлианы.

Феодосии.

Лаврентия.

Исаии.

М – рь Пантепопту.

Пантократора.

Ц. Анастасии.

Варвары.

Стефана.

Свв. Апостолов.

Всех Святых.

М – рь Кехаритомены.

– Панахранты.

– 10 мучеников.

– Космы и Дамиана.

– Маманта.

– Павла на Лугареве.

– Антония.

– Иоанна Кущника.

Глава III. Св. София. Церкви и памятники Константинополя по берегу Мраморного моря. Студион. Колонна Аркадия.

Местность, занятая Сералем и имеющая вид неправильной трапеции, уже в ранние времена Византии представляла нечто целое и обособленное: она совмещает в себе Акрополь и Августеон, располагавшиеся в ней (как и Сераль) с СВ. на ЮЗ.; на С. она замыкалась к берегу ровным пространством, носившим название Стратигиона, где прежде стояли войска и дворцовая гвардия, а теперь станция железной дороги: в этой стороне, но на Акрополе (см. ниже) находился м – рь вм. Димитрия Солунского, патрона войск, заместившего собою бога Аполлона и его капище[191]. С этой стороны побережье Золотого Рога имело гавань, а от нее тянулись кварталы Сарацин, Генуэзцев, Амальфитян, Пизанцев и особенно еврейские – Константинопольское ghetto, и крайние ворота имени св. Евгения (Яли – Киоск) назывались также «жидовскими». По сю сторону, к Востоку, на оконечности мыса ворота (н. Топ – Капу) назывались именем вм. Варвары по находившемуся на высоте Акрополя, против ворот, монастырю ее: опять св. Варвара явилась здесь на месте Афродиты, как и св. Минай с своею церковью на месте капища Посейдона[192]. Уподобив, для ясности, Акрополю афинскому, можно полагать, что все 3 церкви, бесследно исчезнувшие, были на холме Акрополя. Место кругом Сераля в последнее время крайне пустынно, и бедные кварталы, расположенные на СВ. от его стен, не имеют даже своих мечетей: разве одна во имя Ахмета паши, быть может, стоит на месте древней церкви. Тот же самый характер разорения и запустения имеют кварталы, расположенные между подножием Акрополя и приморскими стенами; на возобновление этих последних в разные времена пошли руины многих храмов; значительная часть мраморов и украшений – на постройку Сераля (множество колонн из verde antico, которые встречаешь в его залах и галереях киосков и пр.). Главный исторический интерес этой местности для нас был в том, что именно лишь здесь с Юга от Сераля можно ясно отличить очертания древнего Акрополя, на котором он частью построен. Если пройти здесь по огородам, то с удивлением видишь отвесные скалы, на которых подымаются стены, точь в точь, как в Акрополе Афинском, с его С. стороны. Громадное плоскогорье перед скалами некогда было разбито террасами, укрепленными на сводах, которые местами обнажены выемками для прошедшей здесь железной дороги.

Собирая отрывочные данные паломников, видим, однако же, что в древности, как и теперь, не было здесь одной широкой улицы или пути, и существовавшие здесь церкви были большею частью дворцовые, следовательно, и помешались, быть может, во дворах. Одною из ближайших к мысу была церковь св. Георгия «Мамганского», по зданию арсенала (Tèa Méaggana), построенная Константином Мономахом в средине XI стол. Далее, большая церковь Спаса милостивого («Филантропу»), построенная Алексеем Комненом, Лазаря, Андрея Юродивого, Киприана, и ц. Иоанна Богослова, у Двух – Коней, и Миллиария уже по направлению к Буколеону. Почти посреди этой местности из – под Инджили Киоска, построенного над стенами и развалинами византийскими, вытекает священный источник – агиасма (Христа Спасителя, как принимают Константий и Паспати). Против этого места, за стеною находился в древности циканистирион, о котором так часто говорят историки. Где – то, здесь же, видимо, в заду дворцов с ЮВ., находилась и знаменитая «Новая базилика», т. е. «Новая царская церковь», которой подробное, хотя разукрашенное риторством, описание оставлено нам Фотием, и, по – видимому, гораздо точнейшее, нашим арх. Антонием, под именем церкви св. Михаила. При этом, из собственных слов Антония[193].... «Се же все (нерукотворенный образ Спаса на убрусе и пр.) во единой церкви, в малой, во святой Богородицы. В велицей же церкви (св. Софии) и у святого Михаила и в тех же полатах» и пр. – из этих слов ясно, что нельзя смешивать две разные церкви (как то делается доселе): малой церкви Богородицы (близ Маяка – \en t%y Féary) и церкви, во имя Спаса, арх. Михаила и Илии, построенной Василием Македонянином. Эта последняя, по смыслу рассказа архиепископа, была дворцовая, и он осматривал и поклонялся святыне разом в этой церкви и в палатах, т. е. большом дворце. По общему смыслу описаний, она находилась между дворцом и морем (см. выше).

Уже в пределах так наз. Буколеона находилась первая церковь, малая святой Богородицы, она же по – видимому, Панагия Буколеона или церковь св. Богородицы Одигитрии, но отличная от Богородицы Фарской: первая была сначала часовня, молитвенный дом – o!ikov e\uktéhriov O’dhg%wn, из которого икона переносилась в самый дворец на Страстную неделю, почему Антоний легко мог обойти молчанием самую часовню, (ib., стр. 94), и сказать, что он целовал образ Одигитрии во златых палатах. Но впоследствии при ней разросся большой монастырь, по берегу Пропонтиды (близ Ахор – Капу), из которого выходили, между прочим, и рукописи, как видно из записей писцов монахов t%wn |odhg%wn. Вторая церковь Богородицы Фарской находилась, по – видимому, выше Одигитрии, в теснейшей связи с дворцом, стоявшим на холме, и как возвышенный пункт, была обведена (неизвестно, в какой части) террасами, откуда византийские императоры могли наслаждаться видами на Пропонтиду и самый город, что ясно можно заключить из рассказа о Константине Копрониме (по житию Стефана Нового), принимавшем своих приближенных на этих террасах. К церкви Фарской Божией Матери примыкало множество построек и келлий, в которых укрывались и были заключаемы члены павшей императорской фамилии.

Иной характер представляет местность, огибающая от моря, с Севера и Сераль и плоскую возвышенность, составляющую его продолжение на запад, на которой находятся св. Ирина, св. София и Ипподром с мечетью Ахмеда, стоящею на месте дворцов. Возможно, что широкая (сравнительно – по ней идет теперь конно – железная дорога) и прямая улица, начавшаяся от моста, и идущая частью вдоль стен Сераля и холма св. Софии, шла и в древности, как главный путь из торговых кварталов ко дворцу и присутственным учреждениям. Мы не в состоянии приурочить к этим местам ни одной из церквей, указываемых паломниками вблизи св. Софии. И между тем, не можем обойти молчанием одной мечети, построенной Синамом пашею и находящейся наискосок на СВ. от Софии через эту улицу, несколько выше известных ворот «Верховной Порты» или Мин. Ин. Дел. Мечеть эта не обратила на себя внимание ни одного исследователя Константинопольских древностей, хотя лежит на бойком месте. Между тем, в самой ее конструкции еще много смеси чисто мусульманского типа мечетей с поздневизантийскими церквами, хотя купол, покрывающий почти все здание, явно XVII – XVIII столетия. Минарет прислонен к ЮЗ. углу церкви. И если бы эта особенность и не указывала безусловно на перестройку мечети из древней церкви, то мраморный помост перед внешним западным портиком церкви, и большая галерея из колонн, с СЗ. угла ведшая, очевидно, к ходу в гинекей, принадлежат, по нашему мнению, древности. На это же указывает и сообщенное нам г. директором музея в Джиниле Киоске – Ахмеда беем сведение, что в дворе этой церкви среди разных мраморов найдена купель[194]. Так как церковь лежала некогда как раз против входа в св. Софию, то возможно, что мы имеем здесь остатки древнейшей церкви Богородицы, основанной еще Вериною, женою Льва Макелы или Великого († 483 г.), о чем упомянуто в Нов. Юстиниана III, гл. I с указанием, что церковь эта находилась возле Великой Церкви, т. е. Софии[195]. Здесь находились мощи св. пророка Симеона, унесенные в 1204 г. в Венецию. Рядом с этою церковью видны и доселе неопределенные византийские развалины и громадные кучи мусора, а правее, на отроге холма, уходящего на северо – восток, помещаются здания Высокой Порты, занявшие место общественных зданий Византии, и улица, ведущая уже к колонне Константина, с первого холма на второй.

Из этого обзора церквей, расположенных в древности по склонам первого холма, легко усматривается, что разрушение постигло наиболее эту центральную часть города: очевидно, все подступы с моря, все окрестности дворца и самые городские кварталы были некогда богато украшены монументальными памятниками. И хотя единственным остатком их служит теперь известная колонна Феодосия с надписью: Fortunae reduci ob devictos gothos, (тaб.7) высящаяся перед входом Иени – Сераля с Востока, однако именно здесь наиболее можно рассчитывать на открытия и находки. Склоны холма прикрыли здесь по обе его стороны не одну полуразвалившуюся церковь, а в обширных огородах, с Юга окаймляющих бывший султанский дворец, откроются со временем и памятники древней Византии, павшие к подножию Акрополя. Самая местность сохранила, по – видимому, наиболее свой древний характер, благодаря самым формам холма и его спусков к морю: точный план этой местности с ее террасами, обрывами, укреплениями и искусственными субструкциями мог бы дать нам весьма ясное понятие и о древнем Акрополе и о хозяйственных службах византийского двора. Ибо, после расследований Лабарта, не остается места для сомнений в том, что византийский дворец не шел далее св. Софии на Восток; стало быть, нынешний Сераль занимает место не самого дворца, но или его служб, или присутственных мест и вообще зданий Акрополя. Приводимые Лабартом[196] тексты говорят о том, что город облегал кругом весь первый холм до моря и в древности, до Константина, имел две гавани: неорий близ нынешнего Балык – базара и гавань Буколеона; но если те же самые тексты указывают, что и самый холм был занят городом, то в этом случае должно разуметь не поселение городское, а разные здания Акрополя[197], напр., четыре трибунала (gradus), в которых раздавался хлеб беднякам, дома вельмож и членов имп. фамилии, как напр. упоминаемый в «Описании регионов» дом Галлы Плацидии, дом Марины, дочери Аркадия и пр. Те раскопки, которые были сделаны для проведения железной дороги, обнаружили[198] под Акрополем, с северо – восточной стороны, различные капители, мраморные плиты и пр., но их место нахождения еще не доказывает, чтобы и памятники, к которым они принадлежали, стояли тут же, внизу, а напротив, не на холме. Поэтому, впредь до иных расследований, мы вправе полагать, что холм, ныне занятый Сералем, его садами и террасами, был также местом, где находились и церкви: св. Димитрия, Агафоника, Динамис и иные. Уже за Софией, по сторонам Ипподрома и в связи с западными частями дворца, находились церкви: Богородицы Патрикии, Стефана (в Дафне), Апостолов, Анны, Захария, Климента, Илии, – последние более часовни, нежели церкви.

На продолжении кряжа холмов древнего Акрополя, в том месте, где он, становясь ниже, расширяется и дает место для больших сооружений, между Акрополем и Августеоном, в узле расходящихся отсюда и теперь трех путей: на ЮЗ. по Гипподрому в Буколеон, на 3. по via triumphalis, и на С. в Торг, помещаются св. София, древнейшая и единственная соборная церковь Царьграда и столь же древняя церковь св. Ирины. Замечательно, что, не смотря на все перемены, совершившиеся в столице, ее значение как собора, благодаря уже этому положению, никогда не изменялось, и осталось тоже для мусульманского Стамбула. Константин Великий построил (между 325 – 328 гг.) церковь св. Софии в виде большой базилики уже в 20-й год своего царствования на месте неизвестного языческого храма[199]. Расширенная при Констанции (между 336 – 360 гг.) церковь св. Софии соединялась с церковью Ирины, и обе церкви были окружены одним периволом или оградою. Скудость известий древнейших историков Византии причиною того, что для нас остается совершенно скрытыми все внешние и внутренние обстоятельства постройки св. Софии: почему эта церковь поставлена во 2 – м регионе близ Акрополя, какой храм был прежде на ее месте и проч. Мимоходом заметим также, что, так как, в силу своего соборного значения, св. София и получила свое посвящение не какой-либо частной, местной святыне или святому, но высшей религиозной идее, то и самое появление множества святынь в храме совершилось гораздо позднее. Церковь, видимо, не была для того предназначена, как то будет видно из дальнейшего, даже Юстинианом, и ради того одного, понадобились впоследствии многие пристройки, приделы и проч.; точно также в церкви никогда не было крипт, как в церкви Апостолов и других больших церквах. Св. София, наконец, не была специально дворцовою церковью, но патриаршею и потому главенствующею церковью на всем христианском Востоке, и называлась «матерью Империи»: во всех торжественных службах посещалась императорами, о чем и передается каждый раз особо в церемониале. О происхождении самого имени церкви скажем только впоследствии опять по той же причине: мы знаем лишь, как объясняли себе имя это в эпоху после Юстиниана, когда аллегория имени послужила основанием легенды, но решительно никаких данных не имеем для мотивировки имени в эпоху Константина Великого, кроме того общего, что этой эпохе уже было свойственно известное у Византийцев пристрастие к символизации. В самом деде, если и церковь «древняя» св. Ирины была посвящена идее мира и, всего вероятнее, по определенному случаю или мотиву, то и посвящение церкви во имя «Святой Премудрости Божией» должно было вызываться также соображениями, от нас закрытыми историей, которая всякий раз в Византии отличается плохою памятью, коль скоро дело идет о чертах духовной истории в ее раннюю эпоху.

Все исследователи, как и сами позднейшие хроникеры Византии, очевидно, смотрят, как на факт маловажный – историю церквей до Юстиниана, т. е. до 530 г., когда София сгорела во время восстания. Аноним, изданный Бандури, делает даже прямые в этом отношении ошибки. Между тем, весьма важно, сколько времени и в каком виде существовало здание Константина: известие Сократа, Кедрина и др., что Констанций уже расширил его и сделал большою церковью, как бы указывает на то, что церковь Константина была, действительно, только превращенный языческий храм и, быть может, небольшого размера[200]. Об этой церкви затем Аноним[201], т. е. описатель времен Алексея Комнена говорит как о базилике, т. е. церкви продолговатой (dromikèhn), тогда как Феофан приписывает постройке Констанция куполообразную (sfairoeidèhv) или по крайней мере, круглую форму, а затем тот же Аноним приписывает церкви Софии, переделанной Руфином при Феодосии, форму базилики, крытой сводами (dièa kulindrik%wn kaméarwn).

Как разобраться в этой путанице известий? По нашему мнению, ни Дюканж, ни Бандури не правы, когда один принимает слишком на веру показания летописцев, а другой слишком решительно их отрицает, основываясь на неправильном счете лет. Археологическим сведениям Византийских историков можно доверять лишь тогда, когда они идут, так сказать, из первых рук, и всем известна привычка их пристраивать к памятникам имена Константина Великого, Юстиниана, Евсевия и пр. С другой стороны, ошибки в годах далеко не имеют того значения, чтобы по ним можно было бы отрицать известие о форме, виде церкви и т. п. Итак, все что мы из этой путаницы можем почерпнуть, является на первый взгляд в виде вопросов, но и вопросы важны, коль скоро они помешают укорениться голословным обобщениям. А именно: нет ничего невозможного в том, что ц. св. Софии и до Юстиниана была уже крыта сводом (хотя не куполом), и потому заключение Лабарта[202], что Константин усвоил церковным постройкам нового Рима базиличную форму «старого» Рима, не доказано, – а это заключение принято всеми. Появление архитектуры округлых и потом купольных церквей ранее Юстиниана принимается почему – то в Солуни, Эфесе и пр., но не в Константинополе[203].

В Юстиниановой постройке св. Софии любопытны обильные данные о покупке императором соседних бывшему храму домов и земель (по Анониму и Кодину, тексты которых почти тождественны). А именно: от вдовы Анны место для ризницы (и храмина или часовня св. Петра, по Кодину, которая была, как увидим на ЮВ. углу), т. е. на ЮВ. стороне церкви; от алтаря до средины храма от двух евнухов; место обоих хоров, одного от евнуха же, другого от сапожника, о котором и сообщается анекдот: самый же храм и четыре нартэкса с баптистерием и все, что вокруг – были местом, купленным от некоего патриция.

Спрашивается: где же на месте этого нового храма была часть древнего, когда совсем ничего для нее не остается? Но опять это затруднение является лишь в том случае, если принимать буквально все перечисленные известия и не проверять их другими, столь же положительными, но идущими в разрез с первыми по существу.

В порядке времен знаем, что при Аркадии, 20-го июня 404 г. церковь св. Софии сгорела вместе с зданием Сената, подожженная нечаянно или нарочно «Иоаннитами» или «Ксилокеркетами», т. е. приверженцами св. Иоанна Златоуста[204]. Полуразрушенную церковь (сгорел главным образом алтарь) возобновил Феодосий Младший около 415 г., и если не считать пожара, постигшего церковь еще раз при Гонории, базилика простояла в прежнем виде вплоть до окончательного ее разрушения в эпоху восстания Нике или Викториатов при Юстиниане в 582 г. Все эти исторические обстоятельства существования храма были бы, однако же, не полны, если бы мы из мимоходом брошенных заметок Марцеллина и др. не узнавали, и при том, по – видимому вполне точно, что базилика Константина помещалась как раз на том же месте, где и Юстинианов храм, что на южной стороне (у ЮВ. угла) базилики стояло здание Сената (см. план Лабарта), и новому строителю пришлось только расширить место, уже освященное древним преданием. Сомнения Жилля[205] по этому поводу однако же не совершенно устраняются, как увидим ниже.

Св. София (таб. 1) исследована в художественно – историческом отношении довольно полно[206], как, конечно, она того и заслуживает по своему гениальному исполнению; историка искусства и историка культуры равно интересует это чудо архитектуры, при постройке которого сами его зодчие были столько же первоклассными механиками, сколько совершенными рабочими, а каждый рабочий был образцовым техником своего ремесла: для современного архитектора эта задача была бы невыполнима в том же материале, за коренным изменением этих условий. Об архитектурном стиле св. Софии, о задаче, здесь впервые (?) разрешенной парусами куполов, и о самом впечатлении, производимом внутренностью, писано очень много, хотя, быть может, не всегда правдиво. И здесь, отвлекшись от грандиозного впечатления, производимого парящим или взлетающим куполом, необыкновенным расчленением и величием всех частей здания, можно различить, как во всяком, самом великом произведении, его исторические свойства, т. е. рассмотреть явление своего времени. Мы не имеем претензии исследовать критически архитектуру св. Софии в этих кратких заметках, что может быть выполнено только учеными архитекторами, но полагаем возможным указать здесь на критическую задачу для науки истории архитектуры.

Пусть св. София почти целиком (кроме различных приделов и т. д.) построена Юстинианом, притом в течении замечательно краткого срока, однако же и она не избегла перемен и перестроек: во – первых после падения части купола при Юстине, затем при Василии Македонянине, а также его преемниках, Михаиле Палеологе в 1261 г., наконец в 1848 г. при реставрации. При всем замечательном единстве плана, при всей своей чудной цельности, – особенно если сравнить ее напр. с храмом Петра, св. София, именно потому, что она есть колоссальное явление искусства, сама заключает в себе последовательную историю развития архитектуры, как с хорошей, так и слабой стороны. Во – первых, сопоставляя характер нижнего пояса со вторым, – св. София имеет их только три, включая сюда и купол, – легко подметить переход от грандиозно – широкой обработки к мелочной, от действия конструктивных масс в декорации деталей. Особенно это заметно, начиная с гинекея, его перил, украшенных крестами, мозаических ковров, покрывающих здесь разнообразными рисунками своды, и в самой орнаментике куполов и верхних арок, их кантов, перемычек и пр., идущей от IX – X столетий. В св. Софии сама история стиля определила и размещение всех декоративных частей: внизу, по первоначальному плану, не могло быть, и, стало быть, не должно было быть икон[207]. Те немногие, особо почитаемые, чудотворные иконы, которые и в древности были в св. Софии, стояли у стен, не были в них вделаны: для иконостасов какого бы то ни было рода, при облицовке очень дорогими мраморами, места не было. Все это разместилось впоследствии в приделах. Таким образом, мы должны себе представлять первоначальную св. Софию с немногочисленными иконами и изображениями, и ничего подобного 40 тысячам футов мозаической росписи св. Марка в ней не было. Этим легко объясняется и то важное обстоятельство, что большинство (за исключением Архангела в абсиде и др.) мозаик, открытых при Фоссати и Зальденберге и изданных этим последним, принадлежит, по нашему крайнему разумению, IX – X векам. Как далеко отошла затем роспись церквей в XI – XII стол., можно судить по этому! При всем теперешнем запустении, св. София в настоящем своем виде не чужда особого величия, благодаря именно этой пустынности. И, однако же, было бы очень полезно подробно обследовать храм (теперь случай к этому дается сам собою – потребна вновь реставрация и более солидная, чем та, какая была сделана при Абдул – Меджиде) и различить, где между тябел мрамора в облицовке есть свободные тябла, теперь закрашенные на подобие мрамора – там были, вероятно, иконы.

Впрочем, такую же важность представляет и исследование топографическое св. Софии, а оно доселе не сделано. Рассматривая те описания церкви, какие считали нужным делать все исследователи Константинополя, и Константий, и Паспати, и др., невольно приходишь к мысли, что наука археологии еще очень недалеко ушла от времен Скарлата Византия: так много несвязных, анекдотических данных в них сообщается, и так мало в них ясного исторического интереса, следовательно, смысла. Мы говорим не о схематическом описании, которое перечисляет, мерит колонны и пр., что было бы лишнее, при хороших рисунках, но о живом описании церкви, на основании древних свидетельств. Между тем, мало для какого памятника древности история оставила так много. Св. София представлялась греко – православному миру идеалом церкви, и легендарное воспоминание о ней после 1453 г. говорит, что в ней приделы были устроены «еже на всяк день святым». Клавихо уверяет, что церковь со всеми к ней пристройками имела в окружности некогда до десяти миль (!), но что уже в его время большая часть этих зданий, больших ворот и пр. или упали от разрушения, или были заперты. И, конечно, самое живое описание принадлежит, вообще, паломникам[208], и из них новгородскому архиепископу Антонию, видевшему Царьград и св. Софию прежде великого от Латин разорения, приблизительно около 1200-го года. Его описание не только обильно фактами, как новыми, так и известными, которые через него могут быть поверены, но представляет известную последовательность, т. е. приблизительно по порядку описывает сначала то, что в алтаре, потом по левую сторону (от алтаря), затем (т. е. посолонь) по правую (и по левую от входящего)[209]. Этот порядок или самим рассказчиком, или же переписчиками немного перепутан разными вставками, подробностями и воспоминаниями аналогичными, но все же в этом описании можно, так сказать, разобраться и приурочить многое к своему месту, чем мы и займемся, начав с внутренности и руководясь здесь нашим паломником. При этом мы должны оговориться, что главный интерес наш будет сосредоточиваться на монументальной топографии храма.

Сказав сначала о том, что находилось в великом т. е. главном алтаре, Антоний указывает от него влево алтарь малый, иначе диаконикон, построенный на месте дома Анны. Если мы не можем принять, что этот алтарь мог быть устроен где-либо внутри, в угловом квадрате слева, то должны предполагать, что он был вне главных стен и квадрата церкви[210]. Теперь сохранился от этого диаконикона только ход и коробовый свод и слева от него в толще неизвестных построек полутемное помещение. Но уже Зальценберг указал, что остатки колоссальных арок снаружи принадлежат особой пристройке. Однако же, из плана ясно, что эта часть, след. самый алтарь суть явление позднейшее. Внутри уже церкви[211], но на той же стороне находилась икона Богородицы с Младенцем на руках, чудотворная, из Иерусалима, «от нее же глас исшел Марии Египетской». Примем условно, что икона эта находилась в первом южном угловом квадрате, и увидим, что Антоний описывает по порядку: «Оттоле на этой же стране церкви есть святого Апостола Петра... Тут же висят Петровых вериг железо вковано в золотую икону». В самом деле помещение этой особой церкви св. Петра на ЮВ. углу св. Софии как раз приходится к положению капеллы, где хранятся вериги Петра в ц. San Pietro in Vincoli в Риме, а такое тождество, явно, явилось не без причины. Мы знаем также, что алтарные изображения Aпп. Петра и Павла требовали помещения первого налево от главного алтаря, так в Италии. Итак это была опять особая церковь а за нею стояла еще третья: «а оттоле же в другой церкви лежит предний амбон хрустален, его же избил верх святой Софии падся». Что это были особые пристройки, видно из того, что паломник затем, как бы вернувшись назад, говорит о гробе мал детища Анфиногена «во святей Софии» уже. «И оттоле же столп есть, идучи ко дверем, святого Григория чудотворца, обит досками медными»; у этого столпа, в память явления святого стоит его икона и положены его мощи. По всей вероятности, это был столп или пилястр, находившийся у дверей по правую руку от входа. В самом деле, если принять, что мы понимаем доселе правильно порядок описания, то далее паломник описывает образ мозаический над внутреннею главною дверью: «и толе же, утвердив и на степени, написан Спасов образ велик мусиею». Отсюда ведут свое происхождение иконы Спасовы в византийских церквах и средневековых Италии, помещаемые по преданию над входною дверью внутри, а то, что здесь эта икона является в силу посвящения самой церкви св. Софии – «иже есть присносущное слово», говорит Антоний же в начале, представляется важным для вопроса об иконографии св. Софии в древнейшем византийском искусстве и для нижеследующего факта.

А именно, сейчас за этою иконою, паломник упоминает другую: «На стране же дверий стоит икона велика, а на ней написан царь Корлей о Софос, у него камень драгий в челе и светит в нощи»... По нашему мнению, этими словами описывается всем известная мозаическая икона Спаса с павшим у ног его императором, написанная над царскою дверью нартэкса или над главным входом, в люнете: Спаситель на престоле правой благословляет, в левой же держит Евангелие раскрытое на словах: мир вам, я есмь свет миру; по правую сторону его в медальоне погрудное изображение женской фигуры в покрывале, молитвенно поднявшей руки; по левую такое же – Архангела с мерилом. Все историки искусства наиболее интересовались в этой иконе портретом императора: Зальценберг первый на том основании, что Богородица и Архангел были патронами Юстиниана, и потому что этот ученый во всем видел здесь этого императора, и, кажется, для утверждения этого мнения, придавал, особую широкость стиля своим рисункам, отнес мозаику к основателю храма. Но немногие согласились с этим, так как императоры византийские – они же римские – до Гераклия не носили бороды, а этот представлен в полной бороде. Было бы излишне здесь описывать подробно все признаки и черты типа и стиля, заставляющие видеть в мозаике работу именно IX или X столетия: один признак, указанный нами в миниатюрах этого времени, будет достаточен: мозаика эта представляет уже шраффировку мелких теней, но без оживок или бликов. Все побуждает нас верить, что это и есть изображение имп. Льва VI Философа (886 – 911), исполненное притом при жизни его. Боковые медальоны мы объясняем также иначе, чем Зальценберг: ни тип, ни место не оправдывают изображения Богородицы; напротив, слова Евангелия[212] указывают нам в лике Архангела – (Михаила) f%wv, в женской фигуре Ирину – мир. Притом эта мозаика, явно, не чужда воспоминаний о только что пережитой эпохе иконоборства и прославляет восстановительницу иконопочитания. За этим у Антония следует место о чудном медном засове (норове) царских дверей, имевшем свойство извлекать змеиный яд слюной, если кто возьмет его в рот, а потом дополнительные слова о той же южной стороне храма: «у олтаря же великого на левой стрнпе место, идеже глаголал Ангел Господень ко отрочищу: не иду от места сего, дóндеже стоит святая София». Для нашей задачи именно важно, что в абсиде, с Ю. стороны Фоссати открыл колоссальное изображение Архангела вверху, которое по стилю почти единственное эпохи Юстиниановой, если сравнить его с известным изображением Архангела на диптихе этого времени. Мы не имеем сведений о том, что скрывается под штукатуркой на противоположной С. стороне, но пока не раскрыты эти тайны для историка, позволяем себе предположить: что это изображение во – первых аналогично с теми образами «Ангела Божия», которые видим напр. в куполе абсиды Палатинской капеллы, и далее, что именно оно дало повод к легенде о чудном явлении Ангела, оставшегося сторожить св. Софию, сложившейся, как известно, в позднейшую эпоху. И еще мы узнаем, что в самом образе Архангела и представлена именно св. София – Премудрость Божия», еже есть присносущное слово, так как именно в образе крылатого ангела изображена была София по надписи (см. ниже) в исчезнувших ныне фресках александрийских катакомб. «Сказание о создании великая Б. ц. св. Софее» именно и говорит: царь Юстиниан радовашеся, «яко уведа церковное наречение, еже есть святей Софеи, Слово Божие»[213]. Тут позднее же у столпа поставили и икону Троицы – трех ангелов, о которой говорит далее Антоний.

Пересказав затем о чудных кадилах под главным куполом, венце Константина под киворием и других 30 венцах, золотом кресте за престолом и пр., Антоний переходит к описанию другой стороны, т. е. Северной, опять начав от алтаря. «Во святей же Софеи у олтаря на правой стране ту есть моромор багрян и ту поставляют престол злат и на престоле поставляют царя на царство», – стало быть, на левой стороне, по преданию. На той же стороне икона Бориса и Глеба, кадь мраморная (и до селе воспоминание о ней сохранено в виде круглой кади, близ так наз. потеющей колонны, обложенной медью)-якобы «кладязь самарийский, у него же глаголал Христос к Самаряныни». А оттоле святый Аверкий и Григорей Великия Армении и Селивестр лежат» и пр., которых изображения, вместе с Николаем, Василием Вел., Григорием Богословом и пр. расположены над срединными арками.

Дополняя это описание другими и близким к нему по точности, но далеко не столь полным рассказом Стефана Новгородца, узнаем, что на той же стороне придверный столп был посвящен Василию Великому и были два замечательные изображения Спаса, одно чудотворное, от которого струилась вода, и другое – икона Спаса Исповедника, по наименованию «Элеон-гора». К сожалению, мы не знаем ни одной мозаики под сводами бокового северного нефа (как и южного), но еще и теперь под штукатуркой легко различаешь контуры мозаик, почему и полагаем, что лишь недостаточность исследования Фоссати именно в этих частях храма была причиною установившейся гипотезы о небольшом числе фигурных изображений здесь, тогда как, наоборот, купола и верхние своды (за исключением опять сводов гинекея) были декорированы золотом и серебром с немногими лишь колоссальными изображениями.

На С. же стороне и теперь есть большие разделанные двери, которые должны были вести в большой баптистерий или крестильницу водную, «и написан в ней Христос в Иердане, крестится от Иоанна, со деянием написан: и как Иоанн учил народы, и как младыя дети металися в Иердан и людие; тоже все Павел хитрый писал при моем животе, и нету таково писмени.» Место этой крестильницы указывается как раз там, где и теперь стоит еще необследованное круглое здание, явно древней постройки, близ СВ. угла храма, о чем см. ниже. Мы затрудняемся понять, где, наконец, путешественник Реймерс[214] видел, смотря с галереи, на потолке корабля фигуры орлов и другие арабески, также много надписей (в одной была выставлена цена будто бы 50 талантов). Тот же Реймерс, очевидно, говорит об этой крестильнице, как о комнате, в которой на стенах, потолке и над дверью находились фрески, изображавшие апостолов и в натуральную величину.

К сожалению, тот же Антоний ничего не говорит о двух притворах храма с зап. стороны, упоминая, напротив, о притворе за алтарем, где напр. он указывает (мозаическое?) изображение Стефана, о палатах, на которых в это время помещалось уже хозяйство патриарха (не южная ли часть отделенная и теперь мраморною позднейшею стеною?). Между тем было бы весьма любопытно знать, что именно находилось в притворах[215] во время Антония. Патриарх Константий полагает, что первый внешний притвор или ексонартэкс служил для оглашенных и metanoo%untav[216], но не дает никакого назначения внутреннему. Первый имеет теперь лишь три двери, ведущие во второй и то – подобие широких ворот, а две остальные по бокам – одна заложена, другая ведет в неизвестное помещение, по – видимому, позднейшего происхождения. Стены его замазаны штукатуркой и лишены всякой орнаментации. Если бы этого притвора не было, то с З. стороны открывался бы чудной архитектуры фасад, подобный ц. св. Марка в Венеции, с открытыми наружу великолепными бронзовыми дверями. И так как атриум перед храмом крайне мал, сравнительно с ним самим (а предположить, что теперешний двор меньше первоначального, нельзя, так как за решеткой уже прямо через узкую улицу начинается сильный склон холма), то возможно думать, что этот второй притвор понадобился лишь впоследствии для целей строительных. Тогда бы св. София, действительно, имела фасад, и не было бы нужды устанавливать особую теорию византийской архитектуры, будто она чуждалась фасадов и вообще декорации здания во вне, чему противоречием служат все церкви Константинополя и Италии. Мне кажется, что отсутствие фасада в св. Софии с какой бы то ни было стороны произошло от пристроек, которыми хотели, со времен Юстина, обеспечить ее устойчивость. Наиболее ясно указано на неопределенное назначение этого внешнего портика или нартэкса в примечаниях Грело (Бандури т. II) к его рисункам. Он говорит: «из преддверия (внутреннего нартэкса) входишь в другой портик с зап. стороны, который и уже и короче, чем первый, и назывался нартэксом. Так как он служил для кающихся и оглашенных, в нем не было ни украшений, ни икон. Свод его устроен ребрами (en areste de poisson), и пол собран беспорядочно из плит мрамора. Это обстоятельство дает многим повод думать, что этот портик не одного времени с храмом, тем более, что именно он мешает видеть фасад. Но так как нет никаких признаков, чтобы такой фасад или входная сторона в св. Софии существовали[217], кроме того входа, который есть[218], и так как было бы невозможно поместить за 20 футов впереди храма одну колоссальную башню[219] и полдюжины контрфорсов, не связав все это вместе стеною, то и можно сказать, что этот нартэкс столь же древен, как и части храма».

Двери, ведущие из внешнего нартэкса во внутренний, бронзовые и украшены в верхних таблах большими рельефными крестами, подымающимися из ваз, подобно растению. Девять дверей, вводящих из нартэкса в храм, большею часть лишены всех украшений[220]. Но именно этот нартэкс отличается замечательною высотою, низ стен его облицован дорогими мраморами до сводов, а все своды покрыты мозаикою безусловно юстиниановской эпохи, величавого, хотя тяжелого стиля.

Напротив того, правый или южный, боковой рукав внутреннего нартэкса, несколько суженный против него, представляет позднейшую орнаментику. В самом деле, здесь сейчас за дверью налево в раскрашенной под мрамор стене, имеется в толще стены большой чулан; войдя в него, мы видели только обнаженный свод из крупных кирпичей: очевидно, эта часть сильно переменила свою конструкцию. Выше панелей или карниза, своды и стены украшены по аркадам разнообразными мозаическими рисунками любопытного типа, послужившего образцом, по нашему мнению, тем ковровым рисункам, которые отличают собою все изделия Запада после крестовых походов и составляют фон для фигур. Рисунок составлен собственно из клеток в виде ромбов, один в другом; внутренний золотой, следующий красновато – коричневый (коричневый пурпур), далее опять золотой, и коричневые коймы с кружками и крестами. Этот ковровый, притом бесконечный рисунок повторяется и в некоторых местах палат или хор гинекея с Ю. стороны (таб. 2); он покрывает там своды некоторых пазух между 2 рядами колонн и отчасти стены; в ромбах помещены там условные листья аканта или даже восточно – персидские цветы; общий темно – лиловый или светло – зеленый фон и весь стиль выделяет эти рисунки резко из остальной древней орнаментики. На одной из стен этой галереи, по показаниям Клавихо (стр. 13), находилась большая беломраморная плита, на которой натурально, без всякого участия скульптора или живописца, изобразилась чудесно Пресвятая Дева с Младенцем на руках и Иоанном Предтечей сбоку; естественные жилы мрамора образовали эти фигуры, как бы парящие на облаках; у подножия образа устроен алтарь и небольшая капелла. Возвращаясь к тому же нартэксу, мы должны заметить, что его выходная наружу дверь, с монограммою Михаила на главном табле, одна из самых замечательных, потому что собрана из нескольких бронзовых скульптурных кантов, – иные быть может, античной работы по необыкновенной красоте своей листвы, иные, – поздневизантийские.

Начав с выхода из этой двери, мы сделаем топографический обзор внешности св. Софии сперва южной, затем восточной и северной стороны. Главнейшим основанием для всех наших догадок будет служить то общее положение, что мы имеем здесь дело с Востоком и религиозным преданием, хотя бы это предание было чуждой веры. И, в самом деле, как в древности атриум был свободный двор, так и теперь на З. стороне Софии нет никаких построек, кроме лепящихся с ЮЗ. угла криниц. Отдельно стоящий против этого же угла фонтан занимает, вероятно, место древнего. Несколько поодаль стоящее от него небольшое медрессе помещается, видимо, в старинном строении, которое легко могло быть и школою, и странноприимным домом в византийской Софии. На рисунке Grelot, приложенном к соч. Бандури, на З. стороне Софии показана также башня, достигающая высоты гинекея, о которой затем в описании Бандури кратко сказано, что она служила прежде колокольнею, а потом не служила ни к чему: теперь она не существует, но мы легко можем решить[221], исполняла ли она действительно роль колокольни некогда для самого храма. Архиеп. Антоний, посетивший около 1200 года св. Софию, говорит: «А колокола не держат во святей Софеи; но билцо мало в руце держа, клеплют на заутрени: а на обедни и вечерни не клеплют; а по иным церквам клеплют и на обедни и на вечерни; било же держат по Ангелову учению; а в колокола латыни звонят». Пусть нам известно, что было время, когда клир св. Софии вдался отчасти в латинство, но уже в XV веке и еще позднее во времена Геннадия Схолария, но эта эпоха была слишком непродолжительною, для того, чтобы латинские обычаи могли повести к постройке. Весьма возможно, поэтому, что эта колокольня была набатною и построена уже турками.

Напротив, весь южный двор загроможден пристройками и отдельными зданиями. Их них по ряду и важнейшее представляет давно известный малый баптистерий (таб. 3): его конструкция настолько близко подходит к самым ранним ротондам или круглым зданиям христианства, что если он и не принадлежит непременно временам Константина, то легко может быть постройкой 415 г. при Феодосии. Это круглое здание имеет восемь сторон и 7 высоких ниш; круглый купол переходит к восьми граням при посредстве малых парусов; схема эта заслуживает более тщательного издания, чем то, которое дает атлас Зальценберга. В одной из арок с Ю. была дверь, ведшая в св. Софию, ныне заложенная: в ее ходе не было открыто ничего замечательного. Но главный ход был на З. стороне, и, хотя ни время, ни наши средства не позволили нам это констатировать, но мы полагаем, что этот ход был связан с главным нартэксом; для этого баптистерий имел и теперь сохраняет в З. части свой собственный нартэкс, подобие равеннских притворов, крытый крестообразными сводами. Теперь баптистерий представляет тюрбе (усыпальницу) двух принцев XVII века жалкого вида, но под его штукатуркой должны скрываться драгоценные, быть может, древнейшие мозаики.

Далее обширная пристройка заключает в себе библиотеку нам удалось только на минуту пройти изнутри св. Софии в это помещение и убедиться в одном, что св. София заключает в себе еще много неизвестного. То, что мы видели (войдя за решеткой, ограждающею какой – то тюрбе), был крестообразный ход в массивных сооружениях. Снаружи эта библиотека почти скрыта контрфорсами и мелкими домиками мулл, которыми облеплена вся стена, надо думать, также, как и в древности. Затем, как известно, несколько поодаль от Софии, отделяя ее от площади идут одна за другою, вплоть до ЮВ. угла три тюрбе – вряд ли можно сомневаться, что они занимают место именно тех церквей, о которых говорит Антоний.

Восточная сторона св. Софии выходит, как известно, частью на площадь сераля – Серай Мейдани, куда выходят пресловутые ворота Баби Гумаюн. Стоящий посреди площади фонтан Ахмеда заступил древний византийский и столь же изящный фонтан.

Почти у самого ЮВ. угла, но со стороны В. имеется тот любопытный ход, который некогда, как было сказано, вел в диаконикон; теперь он снаружи (таб.4) сильно изменен, но на верхней ступени лестницы[222], по которой надо в него сходить, и доселе лежат две древние капители, а в самом ходе видны две колонны. За этим входом лишь немногие остатки арок и перемычек указывают на исчезнувшие пристройки. Между тем, на другом, т. е. СВ. углу должен был находиться также царский ход в св. Софию, связанный переходами с дворцом; теперешнее султанское место находится там же, а самому ходу соответствуют новейшие ворота на углу двора уродливого стиля.

Войдя в этот двор, сперва видишь налево у храма то круглое здание, которое теперь носит название старого имарета, т. е. богадельни, а прежде могло быть крещальней[223]; проникнув справа от него, через калитку, в другой низший двор, поделенный на множество уголков, весь заросший, встречаешь, между колоссальными контрфорсами мелкие пристройки, одну древнего происхождения. Справа все это замыкается деревянными постройками и стеною, которая отделяет св. Софию от глухой улицы, где ряд домов лепится около стен Сераля. Двор этот, наконец, сообщается воротами с длинным ходом, ведущим от той улицы к С. концу нартэкса и башне, устроенной для хода на хоры гинекея. Где – то, в этой местности была маленькая церковь Богородицы Патрикии, стоявшая рядом с домом, в котором облачались императоры, идя на торжественное служение в св. Софии[224].

Уже Павел Силенциарий в своем лирическом вступлении к описанию св. Софии восклицает к императору Юстиниану: «найдется ли день более великий этого, в который и Господу и императору поклонение воздается. Христа признаем мы владыкою, утверждаем так во всем. Но (ибо) ты, великий властитель, своими делами открываешь это и варварам». Пусть это вступление о личных добродетелях Юстиниана, величии и обширности византийской империи, о подавлении страшного восстания, отзываются обычною лестью секретаря императора, все же в первых ямбах высказалась и правда: история утвердила, что Византия всею своею тысячелетнею жизнью обязана была своей исторической роли – примера и образца для варварских народов, а такие памятники ее, как храм Софии, являются главнейшими представителями этой роли. Послы русские о вере были приведены, конечно, в великую церковь, поставлены на торжественном служении и-говорит легенда, не знали, где они находятся, на земле, или на небе, и не могли забыть той красоты и не желали оставаться долее на бедной родине. Такого рода легенды о св. Софии слагались не по поводу одних только варваров; и самые греческие писатели, говоря о св. Софии, отыскивают в своем обильном запасе самые изысканные гиперболы[225], чтобы в слове сравняться с искусством. Однако, эти пышные фигуры куда беднее тех легенд, которых напрасно чуждается немецкая критика[226]: они и полнее передают впечатление, и под фантастическою оболочкою передают факты действительности.

Сравнительно с этими легендами, как беден оказывается материал, известный нам о художественных украшениях Софии! Пусть громадная масса икон, утвари, сосудов исчезла навсегда, разоренная латинским завоеванием, истребленная Турками, но, кроме них, церковь была украшена мозаиками, и, осматривая собор св. Марка, мы невольно приходим к убеждению, что его мозаиковая роспись должна была не только составиться по подобию византийского храма, но отчасти и из пограбленных византийцами мозаических икон.

И так, доселе без ответа остается интересный вопрос: соответствует ли мозаическая роспись ц. св. Софии тому понятию, которое все себе составили, и которое поверяется обыкновенно церквами Венеции и Равенны, Палермо и Чефалу, понятно, не в пользу последних.

В предисловии к своему сочинению Зальценберг объясняет, что его исследование основано на осмотре Софии в течении пяти месяцев, по случаю исправления храма в 1847 – 8 годах. Автор нашел церковь занятою лесами до самого верха купола, которые «преимущественно на то были рассчитаны, чтобы освободить в высшей степени интересные мозаические работы на сводах от покрывавшей их столетней штукатурки, при чем работами руководил архитектор техник Фоссати». Но к самому этому показанию немецкого архитектора, будто бы целью работ было освободить мозаики в главном нефе, мы не можем отнестись с полным доверием, так как известно, что это освобождение было вызвано большими обвалами небрежно наложенного стука, что сделало церковь пестрою внутри и кололо глаза мусульман открывшимися ликами. По свидетельству старожилов, особенно оказались пострадавшими купол, большие люнеты главного нефа, а также, по – видимому, северная часть нижнего хора; по очищении от штукатурки, все места были искусно покрыты полотном и по нему расписаны соответствующею орнаментикою по желтому фону. Но своды Софии далеко не везде покрыты полотном, и весьма возможно, что там, где и теперь еще сквозь штукатурку сквозят лики, мозаики скрылись даже от глаз Фоссати или, по крайней мере, Зальценберга[227]. Иначе, как объяснить себе, что путешественники, как напр. Реймерс, Муравьев видели на хорах гинекея гораздо больше, чем видел немецкий архитектор? Еще важнее то обстоятельство – в котором теперь уже никто не сомневается, – что рисунки Зальценберга передают весьма поверхностно даже композицию и, в большинстве случаев, вовсе не передают стиля: все эти рисунки сочинены, так сказать, по шаблону, выработанному художником (вроде известных рисунков Папети с афонских фресок). И, следовательно, мы принуждены – впредь до нового открытия этих мозаик – изучать этот шаблон и ограничиваться догадками о том, какие черты стиля под ним скрываются. Задача эта, как ни кажется она мало благодарною, оказывается важною, так как, не смотря на общее сомнение и недоумение самого Зальценберга, мозаики св. Софии продолжают играть роль основных типов византийского искусства Юстиниановской эпохи и ныне усердно копируются с рисунков для православных храмов.

Известно, что когда при Юстине младшем купол св. Софии обрушился, архитекторы оправдывались и довольно правдоподобно, что это произошло от поспешности, с которою удалили леса prèov tèo mousi%wsai[228], для исполнения мозаик. А так как переделки св. Софии все известны, так сказать, на перечет, то со временем было бы возможно согласиться и в том, что именно из мозаик, изданных Зальценбергом, должно быть отнесено к Юстиниану и что к позднейшему времени[229]. Г. Байэ верно указывает[230], что мы не можем также надеяться извлечь какие-либо данные из писателей: Прокопия, Агафия и Павла Силенциария. Между тем, даже их сведения, равно как и различные данные о мозаиках, сообщенные у Бандури, Муравьева и других, гораздо шире того, что стало известно через рисунки Зальденберга, и мы должны пока признать, что не знаем росписи Софии даже в общем и уже никак не имеем права утверждать, будто бы она не заключала в себе обширных циклов сцен евангельских и иных, а только отдельные монументальные фигуры.

Переходим к рассмотрению того, что представлено рисунками Зальценберга.

Изображение Спасителя над царскою дверью нартэкса[231] с павшим у ног Христа императором мы считаем, как было уже сказано, за изображение торжества православия и в то же время за древний иконописный тин «Софии» – Премудрости Божией, исполненный в начале X столетия: павший император есть Лев Философ. Стиль этой эпохи ясно может быть усмотрен во всех деталях: в шелковом гиматии императора, вышитом золотыми крестиками, голубой тунике с поручами, жемчужной диадеме, и в самом типе императора с бородою. Далее: трон Спасителя с широкою изогнутою спинкой, янтарною инкрустацией, наглавниками в форме тиары и пр. относится к тому же времени. Образ Архангела в медальоне имеет извивающуюся за ушами ленту – повязку, так наз. слухи (нет у Архангела в абсиде); крылья у Архангела золотые (белые у Архангела в абсиде). Самая кайма мозаики из серебряных городков по голубому полю также позднейшей эпохи. Фигура Спасителя отличается сухим схематизмом драпировки, перепутанными мелкими складками; по белому хитону от колена видны широкие клавы темного золота. Зальценберг (стр. 30) напрасно думает видеть в больших круглых глазах головы черты портретного типа, тогда как такой тип глаз знаком всем, в позднейших произведениях Византии и усвоен ими еще от античной живописи, и наоборот, ее искусство никогда не знало продолговатых контуров глаза, как уверяет тот же автор. И гиматий, и хитон Спасителя на изображении льняные, не шелковые, как думает опять Зальценберг. В сцене особенный интерес представляют медальоны Архангела и так наз. Богородицы по сторонам Христа: мы решаемся утверждать, что эти медальоны представляют наглядную иллюстрацию слова Спасителя, начертанных на раскрытом Евангелии в Его левой руке, а именно: † EIRHNH UMIN EGW EIMI TèO FWS T KOSM. Основанием этой догадке служит древнее изображение Софии в базилике катакомб в Александрии[232]: при входе в правое отделение поперечного нефа там сохранялись прежде на стенах по обеим сторонам входа изображения двух ангелов, в натуральную величину, в нимбах с золотым ореолом, с надписью на верху СОФIA IС ХС, и весьма вероятно, что посреди них было изображение самого Спасителя.

На Зап. перемычной арке, при входе в церковь, Зальценберг нашел уцелевшее изображение Богородицы с Младенцем в ключе свода арки в медальоне по грудь, а по сторонам ее полные фигуры Aпп. Петра и Павла (таб. указ. соч. XXXII): в руках Петра длинный жезл с крестом; на Павле верхняя одежда – фелонь; голова Богородицы, под покрывалом, одета чепцом. Стиль указывает на IX – X столетие[233].

На Восточной перемычной арке Зальценберг описывает (стр. 31), не давая, однако, снимков, остатки следующей мозаической росписи: в челе арки был изображен также медальон с серебряным фоном, и на этом фоне представлен престол, накрытый белым покровом, на котором лежали зеленые подушки и на них Евангелие и восьмиконечный крест. По сторонам (т. е. по тягам арки, ниже) изображены были: Иоанн Предтеча с крестом в руках, дурного, по словам Зальценберга, исполнения, одетый в милоть и верхнюю одежду: также Богородица молящаяся. Очевидно, позднейший перевод Деисуса. А еще ниже изображение императора Иоанна Палеолога, в жемчужном венце, золотой с жемчугом тунике и золотом с каменьями оплечье; император закончил реставрацию мозаик св. Софии.

На южной и северной стенах главного нефа, под большою аркой, поддерживающей купол, ниже окон монументальные изображения Святителей, обрамленные аркадами с орнаментированною каймою; фигура стоит как бы в нише, и сзади нее мозаикою выложены как бы канцеллы или алтарная преграда, и самая ниша представляет как раз тот же мотив для изображения Святителей, епископов, проповедников, как и в Менологии Ватиканском. В мозаиках, сравнительно с миниатюрами и даже мозаиками церкви Георгия в Фессалонике, и обстановка проще, скульптурного характера, а самые образы Святых отличаются в общем величавою простотой стиля, свойственною скорее VI столетию, нежели X веку, как обыкновенно полагают: лики отличаются тою общею моделировкой типа, которая совершенно чужда резких черт, морщин, суженных овалов искусства позднейшего. Одно из важных доказательств представляет исключительное господство белых одежд для Святителей. Из них наиболее сохранилось на южной стене: Анфим, еп. Никомидии († 311 г.), с окладистою бородою, одет в белый саккос и хитон с пурпурными клавами, с крестчатым[234] омофором, держит в левой руке Евангелие, а правою благословляет именословно. Василий Великий, еп. Кесарии († 379 г.), с продолговатою русою бородою, одет также, глаза подняты к небу, и правою рукою он указывает на книгу. Григорий Богослов († 391 г.), с характерным кротким выражением лица, с проседыо в волосах. Дионисий (Ареопагит, † 96 г.) старого типа, темно – каштановые волосы. Николай (Чудотвор., сконч. между 328 – 351 годами) почти в современном иконографическом типе[235]. Григорий, еп. Великой Армении († 325, мощи перенесены в Константинополь при Зеноне) позднейшего типа.

На северной стене сохранились (или были только открыты?) изображения Пророков, помещенные выше Святителей: шесть малых и две больших фигуры, по словам Зальценберга. Эти изображения и переданы у Зальценберга особенно поверхностно, без красок, как фрагменты, однако – по тому ли, что здесь был передан литографом прямо рисунок, или по чему-либо другому – в отдельных фигурах дано здесь гораздо больше чувства стиля, чем в расписанных красками и золотом рисунках других мозаик. На наш взгляд, некоторые из этих мозаик сами свидетельствуют о принадлежности их веку Юстиниана, и мы считаем особо убедительным рисунок головы Пророка Аввакума, сохранившей вполне тот, так наз. аттический овал лица[236], который известен нам в византийском искусстве раннего периода через равеннские мозаики. Прочие фигуры, как напр. Ионы, со свитком в левой руке и благословляющею правою, укрытою в гиматии; Иеремии с развернутым свитком (на нем читается: o%utov |o jeèov и пр.) напоминают наиболее типы в рукописях Космы Индоплова[237]. На южной стороне Зальценберг указывает существование фигуры пророка Исаии, со свитком в руках развернутым, на котором читается: idou h parjenov и пр.

Изображение Вседержителя в куполе осталось нам неизвестным[238]. Танцы же Херувимов с вьющимися вокруг лика волосами на парусах, по рисунку Зальценберга (XXXI, фиг. 10), прекрасны и, несомненно, древнехристианского происхождения, т. е. Юстинианова времени.

К Юстиниановской эпохе все ученые единогласно относят изображение Архангела на южной стороне коробового свода, перед алтарною конхой или полукупольной абсидою, и Унгер даже сравнивает эту фигуру с античными Викториями, хотя не особенно удачно, так как эта чудная фигура есть явное создание нового христианского искусства. Зальценберг сам (стр. 32) заявляет, что он не видел мозаик абсиды, но представляет тот маленький рисунок Архангела (л. 21) вместе с мраморною облицовкой абсиды, который считается ныне одним из важнейших памятников для суждения о древне – византийском стиле. В самом деле, по необыкновенному благородству своему, эта фигура равняется только с известным изображением Ангела на диптихе, держащего сферу и стоящего на ступенях храма, внутри арки[239]. Мозаический Архангел одет в белый гиматий и хитон, но последний вышит золотом и пурпурными орнаментами по низу, а на гиматии имеется большой пурпурный лорон в виде пурпурной четыреугольной нашивки; на ногах пурпурные калиги; в правой Архангел держит мерило, в левой голубую сферу. По нашему мнению (мы не знаем иных объяснений) это изображение принадлежит к общей композиция мозаик абсиды, и если Лабарт не основывается на каких-либо известиях, что в абсиде находится два изображения Архангела, то вряд ли он ошибается по существу дела. Весьма возможно, однако, что Архангел северной стороны давно исчез, и что легенда, нами упомянутая, о явлении Архангела Юстиниану (у Кодина, Анонима, в русских сказаниях о св. Софии и пр.) в образе вестника в белых одеждах, сложилась именно по поводу этой сохранившейся фигуры, а не обратно. Если же абсида представляла двух архангелов, то мы вновь указываем на приведенное нами изображение александрийской катакомбы и вообще полагаем, что изображения св. Софии в древней иконографии встречались очень часто, как и наименование церквей, но доселе не указаны нигде, кроме миниатюр. Отрывок надписи над южной оконной стороной, прочтенные не Зальценбергом, тоже, по – видимому, указывает на исчезнувшее изображение:

AIG TNС AQANATOU СОФIАС

HРА ТОY КЕАКНРАТWN.

В самой абсиде или нише алтарной конхи был помещен образ Богородицы, сидящей на престоле и держащей перед собою на коленах благословляющего Младенца – т. е. образ, священный для Византии и известный код именем Влахернской Божией Матери. По некоторым детальным признакам (белый хитон Богоматери, форма трона или престола), сообщенным у Зальценберга, можно думать, что изображение это, исполненное yа серебряном фоне, было древней эпохи. Если так, то, следовательно, уже в храме ев. Софии сложились бы изображения Премудрости Божией в виде двух основных типов: самого Спасителя и Богородицы, окруженных архангелами.

Не более того видел – или нашел – Зальценберг из мозаик, украшавших гинекей или верхние галереи катехуменов: по большей части лишь фрагменты фигур, но в небольшом куполе и целую композицию, хотя сильно разрушенную, Сошествия св. Духа (л. XXXI). Этот сюжет передан здесь замечательно по мысли, символизму и вместе исторической концепции и наглядно (между множеством других примеров) доказывает, как богата была древняя византийская иконография и как мало мы ее знаем. От помещенного в центре купола трона – Гетимасии – исходят двенадцать лучей на головы апостолов, стоящих в кругу: по углам четыреугольника, охватывающего круг, представлены группы народов (ср. мозаику церкви св. Марка в Венеции); судя по рисунку одной сохранившейся более группы и фигурам апостолов, мозаика относится также к юстиниановской эпохе.

Наш общий вывод из этого рассмотрения рисунков в издании Зальценберга тот, что они, действительно, дают слабое понятие о мозаической росписи храма, но не потому, что она не сохранилась более, и, как думает Унгер, была заменена слабыми реставрациями позднейшей эпохи, но потому, что многие мозаики остаются доселе неизвестны. Не доказывают ли нам этого примеры, столь многочисленные, церквей Италии, Киева и пр.?

Тот же соборный характер имела церковь св. Ирины, разделенная теперь стеною Сераля от Софии, а некогда с нею смазанная и стоявшая, так сказать, в ряд с нею, фасадом к городу и улице, алтарем же ко дворцам и морю, и бывшая специально патриаршескою церковью.

К сожалению, об этой последней церкви, построенной Юстинианом в неизвестный срок, мы знаем крайне мало: Зальценберг[240] издал ее план, но только приблизительно начерченный; Паспати – рисунок наружности, мало удовлетворительный. Наконец, со времен Зальценберга ни один археолог – специалист не был внутри этой церкви, благодаря помещению в ней арсенала и доселе Турки относятся крайне подозрительно к желанию видеть ее внутренность: прежде еще Дюмон мог видеть в ней древности; теперь они перенесены в Музей, устроенный в Дженили – Киоске, и потому осмотреть церковь нам вовсе не пришлось. Между тем, самая внешность церкви (таб. 5) поражает величавостью архитектурного стиля не менее, чем св. София; особенно импозантна центральная часть, охваченная снаружи колоссальною аркой; не менее замечателен внутренний нартэкс, высотою своею равняющийся центру (кроме купола): очевидно, в нем во втором этаже имеется гинекей. Зальценберг[241] в предисловии к своему сочинению правильно указывает на сочетание в этой церкви плана базиличного и купольного: к срединной купольной части здесь прибавлен еще прямоугольник на западной стороне, и срединная часть составлена не в виде квадрата, а продолговатого четыреугольника и потому покрыта овальным куполом. Но Зальценберг полагает, отсюда, что это отступление произошло от соединения Юстиниановской постройки с древнею Константиновскою, с чем трудно согласиться. План Ирины есть, скорее, дальнейшее развитие купольного здания, переход от квадратной его основы к продолговатой, и доказательство этого развития легко видеть в повышенном барабане купола Ирины и отчасти в общем сходстве ее верха с позднейшею византийскою архитектурою. Правда, многие части Ирины не Юстиниановской эпохи и происходят от реставрации при Льве Исаврянине. Данный нами снимок сделан от «платана янычаров» и представляет северную сторону церкви; у стены ее по средине поставлено два больших порфировых саркофага, один пьедестал и капитель белого мрамора (таб. 6). Церковь, построенная из камня с прослойкой кирпичей, хорошо сохранилась и, главное, благодаря тому, что она никогда не была обращена в мечеть, мало изменилась против первоначального. Ее архитектурные формы, – пусть эта церковь даже и позднее Софии, так как это обстоятельство не имеет еще важного значения, не менее примитивны как и св. Софии: в этом отношении любопытны напр. многосторонняя абсида снаружи и треугольные выемки в толще стен по ее сторонам. Южная сторона вновь представляет две арки – нартэкса и центра; окна идут теперь в 3 этажа. Далее любопытен переход от круглоты купола к четыреугольному плану, сделанный в виде особых выемок в венечных арках тамбура. Окна теперь 4 – угольные, но на В. стороне ясно видны древние арочные.

Пройдя от св. Софии по Ипподрому, (таб. 8) мимо Обелиска Феодосия, Змеиной колонны и Пирамиды Константина Багрянородного, и оставив на левой руке чудную мечеть Ахмеда, стоящую на месте Августеона, приходишь к длинным и уродливым баракам Темир – хана (доселе без назначения, в одной части музей янычаров), замыкающим с ЮЗ. площадь Ипподрома. Обогнув справа это длинное здание по опустелым улицам, в которых одно пожарище сменяется другим, выходишь незаметно на край холма: прямо перед тобой по низу рассыпаны глухие кварталы, за ними всюду стены и поверх их Мраморное море; направо – на З. уходящая вдаль улица по склонам холмов и над низиною берега открывает далекие перспективы до кварталов Псаматии. По красоте видов местность не редкая в Царьграде, но она же местность исторически важная: в ней находился прежде дворец Гормизда, он же дом Юстиниана, дворец Буколеона и теперь между прочим прячется внизу замечательная церковь Кучук Ая София.

Вся эта местность – З-й регион называлась в древности Буколеон от латинского прозвища Bucca Leonis, которое уже сами византийцы истолковывали от bo%uv kaì Déewn[242], и по имени этой местности назывался на скалистых вершинах ее построенный императорский дворец. При нем была гавань, и многие исследователи полагали, что низина Кадрига Лимани и есть эта самая гавань. Но Лабарт и за ним Паспати, основываясь на том, что эта гавань была внутренняя, скорее укрытый дворцовый бассейн, сообщавшийся с морем, полагают, что и место дворца было иное, не при Кадрига Лимани. И, действительно, гавань, бывшая на месте Кадрига Лимани, и по своей обширности, и по отсутствию ограждающих стен, и по тому, что соседнее здание – Кучук Ая София лежит внизу, и нигде нет места для дворца, не могла быть этим дворцовым бассейном. И он, и самый дворец должны были находиться далее на В., и над стенами. Место это повыше церкви может быть со временем отыскано: оно должно представлять большие остатки, и исследователь будет, конечно, вознагражден крупными находками. Дворец был построен Феодосием и Юстинианом, имел характер укрепленного замка и содержал в себе тюрьму для важнейших лиц; в нем жил и погиб Никифор Фока; сюда укрылся в 1204 г. Мурзуфл и бежал по морю (вероятно, через малые железные ворота).

Но был ли, действительно, этот дворец поблизости Инджиль Киоска, как доказывает Паспати, полагающий, что он нашел остатки этого дворца и предлагающий даже его реставрацию, остается вопросом, по крайней мере, для нас. В самом деле, только раскопки могут решить здесь дело и доказать, что стены, огибающие к морю от Баби Гумаюн, шли кругом всех дворцов, или же только одного большого дворца, тогда как значительная часть Августеона была на месте Ахмедие, а другие шли западнее Ахор Капу (б. «царские ворота»). Также любопытные и по колоссальности, и по некоторым украшениям своды стен приморских и колоссальные фундаменты, прорезанные железною дорогою на В. от Кучук Ая София[243], принадлежат ли дворцу Ормизда – частному жилищу Юстиниана, или же дворцу Буколеона? По одной особенности, замеченной нами в церкви, полагаем, что дворец Ормизда, с которым эта церковь была связана, был на Ю. от нее к морю, не на В., а равно предпочитаем следовать мнению Скарлата Византия, что гавань, бывшая около этого дворца и носившая название Юлиановой по строителю, одна и та же с гаванью Софианской – ныне Катерга Лимани.

Но и независимо от этих любопытных, хотя еще и загадочных остатков древности, Буколеон представляет много других и притом не только по побережью морскому, где их исследовал Паспати, но и на вершинах холмов, и их спусках. На самом краю холма, занимая широкую, искусственно из нескольких террас образованную платформу, на ЮЗ. от Ипподрома стоит большая мечеть Мехемед паша джами. Основываясь на свидетельстве турецкого списателя Стамбула Сейд Али («Хадикат» I), что эта мечеть переделана из древней церкви, Паспати предложил остроумное отождествление ее с знаменитою церковью монастыря св. Анастасии téh farmako Déutriav. Греческий исследователь пришел к этому открытию сближением различных древних текстов, удостоверяющих, что м – рь этот помещался близ эмволов или портиков Домнина, а эти эмволы он узнал в колоссальных руинах, находящихся почти сбоку мечети.

Странно, что ни один из прежних исследователей Константинополя не указывает руин (таб. 9) близ мечети, хотя их величественный вид, местами на З. в один этаж, с В. же в два этажа, с обнаженными сводами, сам по себе замечателен.

Еще любопытнее то, что на плане Константинополя конца XVII или начала XVIII века, изданном в Аугсбурге (о плане см. выше,) приблизительно в этом месте указано округлое здание, носящее название Colossus, след. сближено по своей форме с римским Колизеем. Паспати полагает, что эта часть служила преторием, потом и тюрьмой.

Церковь Анастасии основал, по историкам, или Анастасий Дикор имп. конца V в., или Маркиан, или даже Григорий Богослов во время своего патриаршества; здесь почивала часть его мощей, и сам он здесь учил Христиан, когда все остальные церкви были захвачены Арианами. Василий Македонянин перестроил ее, сделав в ней купол, и в его время церковь имела двойное название – Воскресение Христа и Анастасии. Из нее Латиняне взяли в 1204 г. мраморные колонны (ныне в Венеции) и крест Елены (в Генуе). Антоний же говорит следующее: «А у святого Воскресения Господня на Черном Великом уболе (|o makrèov !embolov to%u Mauriano%u), идеже свеща вожигаются на великий день; ту же и Маркел (Маркиан) святый, иже ту церковь поставил вельми чюдну: преже святой Софии та церкви поставлена»... Также важно дальнейшее указание: «На том же уболе святых Маккавей главы и мощи. А оттоле на уболе святого Георгия святой Леонтей поп Русин лежит в теле, велик человек: той бо Леонтий трижды в Иерусалим пеш ходил». Из этого места, коль скоро было бы доказано, что Антоний передает последовательно по местностям о церквах и их святынях (о чем выше), ясно, что убол или портик Мавриана (он же Домнина) шел от Ипподрома на ЮЗ., портик же св. Георгия[244] скорее на Запад: ибо за этим Антоний продолжает: «Стран же того церковь есть святого Платона» – а мы знаем, что эта большая церковь была где – то в стороне Ипподрома.

Возвращаясь к монастырю св. Анастасии, который, следовательно, представлял собою одни из самых видных, людных и богатых в Царьграде, в котором были и свои писцы, как видно из пометок на рукописях, мы пришли к убеждению, после осмотра местности, что Паспати верно угадал в мечети Мехмет паши его, так сказать, остатки. Но автор последнего сочинения, и вообще крайне скупой на сведения собственно археологические и на этот раз ограничивается общим замечанием, что, по его мнению, в мечети этой основное здание (он говорит о куполе, стало быть, и о стенах, его держащих) древнее византийское. Если бы это было так, то, в виду обширности этого здания, для византийской архитектуры приобретен был бы новый памятник. Наш осмотр всего здания мечети привел нас к иному взгляду. Мечеть эта, окруженная с нескольких сторон старинными турецкими кладбищами и молитвенными домами дервишей и вообще мусульманских монахов (тэккие), любопытна, прежде всего, по своему расположению. Ее план, мы уверены; мог бы, даже без всяких попыток реставрации, дать понятие о византийском монастыре, чего мы не можем получить ни от какого другого в Константинополе. Мечеть заключает в себе несколько дворов на различных уровнях, они соединены переходами и представляют вообще неправильные террасы; главный двор обнесен с трех сторон портиком и имеет несколько выходов на боковые улицы; иные из этих выходов идут по лестницам: отдельные здания легко могут иметь древнюю кладку, и на дворах лежит много монолитных колонн. Древняя церковь могла быть скопирована с церкви Гроба Господня в Иерусалиме. Но современная мечеть ничего не имеет древнего: подобно многим другим мечетям XVII – XVIII века, она имеет ясную квадратную форму, без всякого выступа для абсиды, и никаких признаков византийской архитектуры.

Напротив того, замечательная руина в квартале Капу Магалесси, т. е. близ ворот Чатладе (б. Железные), на ЮЗ. от мечети Магомет паши, очевидный остаток древности, быть может, даже дворца, переделанного некогда в мечеть, ныне разрушающуюся. Нижний этаж этого здания прекрасной кладки древний, верх, с большими оконными арками, – турецкий. Кругом здания шла некогда балюстрада мраморная из профилированных тонко плит, окружавшая такой же помост: все это образует теперь хаотические груды.

Спускаясь ниже, встречаешь турецкую баню, тоже, по – видимому, переделанную из византийского купольного здания (многие бани Стамбула должны иметь это происхождение), а далее у моря, отделенная от него лишь полотном железной дороги, прошедшей здесь между церковью и стеною, укрывается в глухих переулках знаменитая «Малая св. София» (таб. 12).

Известно, что эта церковь, построенная Юстинианом и украшенная Феодорой (kaì kréatov a\uxéhseie jeosteféeov Qeodéwrav-говорится в надписи карниза), была освящена во имя двух мучеников Сергия и Вакха, связана с древнею церковью Петра и Павла и обращена еще Юстинианом в мужеский монастырь. Антоний говорит: «За подгорием же есть церковь святых мученик Сергия и Вакха: и главы их ту лежат, и рука Сергиева и кровь его; и св. Епимаха кровь ту же в раце». Посвящение двум святым не имело, однако же, никакого значения для конструкции, хотя при этом упомянутая надпись называет прямо лишь имя Сергия. Никаких следов монастыря кругом, ни часовни во имя Богородицы (Паспати видит ее будто бы в небольшом тюрбе в саду налево) не сохранилось. Лишь малая калитка в приморской стене с надписью указывает на устройство монастыря, имевшего, вероятно, свою малую пристань в углу, образуемом соседнею башнею, и свои рыбные ловли. Монастырь был дворцовый, первоклассный, в нем жил псевдопатриарх Иоаннис и восстановитель иконопочитания п – х Мефодий был его игумном. Но мусульманское завоевание снесло и то, что оставалось еще от латинского разорения. Возможно лишь, что двор или атриум стоит еще на прежнем месте и имеет два выхода; один из них покрыт куполом; но облепившие двор убогие деревянные навесы и пустынные огороды вокруг не дают никакого понятия о прежнем. В нашу бытность эвкаф занялся реставрацией падающего минарета, и самая церковь оказал побеленною и почищенною, чего никак нельзя было ожидать после слов Паспати, жаловавшегося на разрушение памятника.

Напротив того, после жалкого мусульманского портика, за порогом церкви и войдя во внутренний нартэкс, зритель поражается редким изяществом архитектуры. В самом деле, на наш взгляд, это именно наиболее элегантный памятник Константинополя, не считая даже св. Софии, которая имеет характер выше и строже. С другой стороны, церковь эту гораздо более можно сравнить с ц. св. Виталия в Равенне и Лаврентия в Милане, чем с св. Софией: возможно, даже, что церковь Сергия построена раньше Софии, что именно в ее форме, при восьмистороннем плане, но с боковыми нишами на хорах, заключается образец овального плана последней. Не описывая этого плана, который вновь и с тщательностью выполнен нашим спутником г. Люиксом, заметим только вообще, что церковь производит гораздо более светлое впечатление, и не смотря на ее относительно небольшие размеры, широты и ясной простоты конструкции: так пропорционально парное число колонн в 7 нишах (8-я сторона – абсиды – шире других) и их мало разнящиеся размеры в обоих этажах. Особо следует отметить на южной стороне расширение нижних обходов или коридоров и верхних хоров, устроенное при посредстве второй пары колонн внутри: внизу эта пара колонн сохранила следы врат, в них устроенных, а вверху через это получается род балкона. То же расширение хоров, помещенных здесь над нижним коридором и вдобавок нартэксом, имеется в западной части: здесь, по – видимому, заделано большое полукруглое окно, подобное которому имеется в ц. св. Марка в Венеции. Осматривая эту церковь, невольно восхищаешься разными капителями, особенно в ее гинекее, рисунки которых заслуживали бы быть изданными вполне: здесь тяжелый римский стиль (отчасти еще видный в архитраве нижнего этажа) только что побеждается новым, более легким, хотя причудливым и столь же условным; орнамент обостряется, так сказать, становится резко вычурным, но он гармонически расчленяет всю поверхность кубов, покрывая ее ажурною сетью; так от известного рисунка двух голубей по сторонам чаши, стоящей на пьедестале, осталось лишь профилированный кубик и два крылышка, помещенные в лиственных разводах. И вообще этот переход от римского к византийскому отличается, как в готике, внесением растительных мотивов. И абсида, и боковые ниши (ср. подобные в ц. св. Лаврентия в Милане), и особенно гинекей должны скрывать под штукатуркой много мозаик. Стены в нижнем этаже должны быть также под штукатуркой, которая звучит здесь особенно громко, – облицованы мрамором, если только он не был ободран; это заставляет предполагать тонкая резьба карнизов, сохранившаяся местами и на гинекее.

От площади св. Софии, в СЗ. углу трапеции ипподрома имеет начало свое широкая улица – единственная правильно бьющаяся артерия того громадного тела – хаотического собрания городов и деревень, которое называется Стамбулом. По ней, этой улице, утром заметно еще движение в одну сторону, вечером в другую: на ней присутственные места, министерства, по ней Стамбул отправляется на базар Безестана; она же и единственный путь сообщения со всеми частями Стамбула, по – европейски вымощена, имеет тротуары и по ней проходит конно – железная дорога. Миновав мечеть султана Баязета с Эски Сералем позади ее, занимающим площадь Капитолия, путь этот пускает от себя две ветви: одна по древней улице, шедшей мимо водопровода Валента, идет к церкви свв. Апостолов – ныне мечеть султана Магомета и достигает Адрианопольских ворот; другая отделяется далее, в части Ак – Серай (форум Амастрийский) и идет по прямой линии к Романовым воротам – Топ – Капу. Главный же путь от того же пункта поворачивает на юг и, направляясь вдоль склона холмов к морю, достигает Семибашенного замка или бывших Золотых ворот. Несомненно, одна часть этого главного пути идет по полотну древней via triumphalis, но расследовать здесь вопрос об этом направлении было бы излишне: заметим только, что, по нашему мнению, via triumphalis только в этой второй половине (т. е. от низины Влангской баштаны или близ гавани Феодосии) совпадает с путем конно – железной дороги к замку; что, затем, эта дорога продолжала идти по тому же склону, над кварталами Иени и Кум – Капу и приводила к Гипподрому с ЮЗ. угла, там где мы ее уже описывали. Затем, древний Царьград мог иметь два отдельные пути – к воротам Романа и к Адрианопольским, так как второй не прерывался, быть может, ничем, как теперь Эски Сераем и базаром.

Ясно, что всякое описание Константинополя, с какою бы то ни было целью, и хотя бы самое поверхностное, должно следовать по тем же путям, чтобы быть натуральным и приблизиться к истории. Эти натуральные пути были и историческими. Кодин в соч. своем о «Началах Константинополя»[245] передает, что патриций Эвбул, доверенное у имп. Константина лицо, построил четыре портика (!emboloi) от дворца до сухопутных (Константиновых) стен. Один начинался от Манган и акрополя и продолжался до храма св. Антония: иными словами, от нынешнего Сераля (расположенного на месте Акрополя); следовательно, сначала приблизительно в том же направлении, что и первый путь, ведущий от Галатского моста к Софии, нами выше описанный[246], а далее по направлению приморских стен по берегу Золотого Рога к Балатским воротам или до Фанара. Второй портик шел от Дафны и дворца Софийского до храма Богоматери, именуемого «Жезл» (t%hv ’Réabdou), а прочие два от Халки и Милия, через форум до Тавра и Вола и Шестистолпия. Упомянутый храм Богоматери находился где – то на берегу Мраморного моря, не доходя до квартала Псаматии, так как тот же Кодин помещает поблизости этого храма и конец приморской стены Константина[247]. Стало быть, второй шел по берегу Мраморного моря и, конечно, по его верхней террасе. Что третий и четвертый портики шли в направлении ворот Романа и Адрианопольских, достаточно доказывается помещением форума Тавра и Шестистолпия. Весьма естественно, затем, что эти портики или, вернее, колоннады с самого начала шли по сторонам улиц, заключали в себе лавки, служили местом прогулок (по южному обычаю, под портиками и поверх их, где, по Кодину и Анониму, они имели помосты (peréipatoi plakwtoì léijinoi) и были украшены статуями. Так и поныне в средневековых городах Италии легко отыскать дорогу к главной площади, направляясь по улицам, имеющим крытые портики по сторонам. Как, затем, направлялись эти портики, мы, прежде того, чем обнаружатся хотя какие-либо их остатки, судить считаем бесполезным. Считаем, однако, нужным заметить, что, если текст Кодина сколько – нибудь точно воспроизводит действительность, то он заставляет сильно заподозрить реставрацию Большого дворца, представленную Лабартом. В самом деле, принимая его план, хотя бы в главных частях этого дворца, приходится решительно отказаться от понимания текста Кодина. А именно, поместив Милий или Миллиарий посреди площади Августэона, Лабарт располагает, затем[248], параллельно ей оба дворца – Халке (ближе) и Дафне – подальше, но, так сказать, за линией или позади Ипподрома. Известно, однако, что другие исследователи помещают Дафне еще далее, на месте нынешней мечети Ахмедие, следовательно, опять – таки позади Ипподрома. Все равно, однако, в обоих случаях направление портика от Дафне на север становится явно невозможным – через Ипподром. Известно, притом, что Унгер отнесся критически к этому приурочению Дафне и, наоборот, поместил эту часть дворца на Север от Ипподрома, руководясь неопределенным свидетельством Лиутпранда[249]. Нельзя согласиться и на то, что портик мог обойти позади Ипподрома и затем направиться по над склоном параллельно приморским стенам: Ипподром выходит южным концом над обрывом, и с низменности Гормизда не могло быть подъема на гору в виде портика. Предполагая же Дафне на СЗ. от Ипподрома, устанавливаем непосредственное направление перипатоса этого двора от форума Константина и галерей, ведших от дворца к Золотым воротам. Менее неудобств представляет полный параллелизм Халке и Августэона, так как оба портика, от них шедшие, направлялись в одну сторону – приблизительно там, где и теперь идет улица к обожженной Колонне, т. е. форуму Константина. Между тем текст Кодина и в этом случае (если исключить детали) вполне сходится с Анонимом, а именно этот последний указывает четыре портика Эвбула: один от Циканистерия, Манган и башни Евгения вел к св. Антонию; другой от Дафны и Софийской гавани (Кадрига Лимани?) до церкви Богородицы Жезла (в Псаматии) и два остальные от Халки и Лилия через форум до Тавра и Шестистолпия.

Местность на СЗ. от Ипподрома представляет множество интересных в археологическом отношении пунктов: не говоря уже о помещающейся здесь цистерне 1001 колонн, почва местности состоит из развалин древних и новых, часть которых в 1884 г. не была еще покрыта обычными деревянными бараками и позволяла рассмотреть различные искусственные террасы, фундаменты больших построек и груды древнего мусора. Площадь эта спускается на ЮЗ. крутым обрывом, с которого открываются превосходные виды на подгорие и море и уходящие по берегу его улицы. Если судить по местоположению, эта площадь вполне пригодна для дворца. В самом деле, мы имеем здесь случай наиболее близкой параллели с Римом. Холм Палатина представляет близкую аналогию с первым холмом Византии, на котором Константин избрал место своего дворца; известно, что древнейшие дворцы Палатина стояли лицом к via Sacra и римскому форуму; отступая с течением времени вглубь холма, дворцы позднейших императоров заполнили и ту часть, которая круто спускалась к большому цирку, и тем не менее обязательно устраивались Фасадами на via Sacra, по террасам же над цирком выходили библиотеки, перистили и прочие части дворца, удаленные от публики. Тоже самое расположение имел и дворец Византии: он стоял лицом к улице (méesh?), ведшей на Форум (Римский форум заменил здесь форум Константина) и к Капитолию, и как в Риме, так и здесь этот Фасад переходил в ряд портиков, направлявшихся в разные стороны; в заду у дворца находился также крутой обрыв, по которому располагались постройки, подобные римским и отчасти даже турецким; между ними напр. известный приемный Киоск с громадным балконом, откуда и теперь обязательно гости султана – европейские туристы любуются видами на Пропонтиду, вероятно, подражает византийскому перидрому – парапету или гульбищу, как говорили в старину в России. Большой дворец выходил как и дворцы Палатина, задним Фасадом над низменностью берега, и в этой низменности находился циканистэрий, как там circus maximus. Но аналогия была бы полнее, если бы известная часть дворца была расположена между ипподромом и форумом[250].

Известно, наконец, что в той же местности была расположена часть дворца наз. Октагон, а поблизости от нее стояли знаменитые в древности Византии церкви: Феодора Тирона, построенная патрицием Сфоракием до 450 г. и еще виденная будто бы Жилем на З – м холме, Богородицы Кира и Иоанна Крестителя. Мы не знаем, была ли церковь Кира одно и тоже с церковью Марии на Форуме Константина, построенною или перестроенною Василием Македонянином, равно и того, куда перенесена была почитавшаяся в древности икона Богородицы Кириотиссы, но несомненно, что эти церкви, в людной части города, были и богаче других и заключали в себе драгоценные святыни. Не их ли места занимают теперь мечети и тюрбе, стоящие по обе стороны улицы близ обожженной колонны (таб. 10). Что касается первой церкви Феодора Тирона, то мы предпочитаем (см. ниже) следовать доводам Дюканжа, поместившего ее близ Октагона и святой Софии, нежели Паспати, который и самый квартал Сфоракия и церковь переносит к Пантократору и мечети Магомета в местность Вефа мейдани. Не даром же близость церкви Феодора к Форуму и другим рынкам, напр. хлебному, придала святому эпитет fanerwtéhv – открывателя похищенного и пропавшего. Все эти церкви исчезли, но если мы войдем через соседний с колонной переулок в ближайшую мечеть Нури – Османие то в углу ее, в садике увидим великолепный саркофаг из порфира 18 футов в длину и 6 в вышину, а дальше во дворе большой мраморный помост, на котором поставлены недавно открытые поблизости капители и положены мраморные колонны. Мнение Византия (хотя брошенное им мимоходом)[251], что мечеть Нури – Османие стоит на месте церкви 40 мучеников нельзя принять уже потому, что эта церковь стояла возле медного тетрапила и близ площади Тавра, посреди города (см. Дюканжа), т. е. гораздо дальше, вероятно, на месте мечети Лалели.