_____<Приписка: >
8-го января 1937 г. (нынче иду к ней вторично)
Когда я и Вы — плохо, тогда уж лучше — я (одна).
Нужно, чтобы — мы. С А<натолием> Ш<тейгером> у меня всегда было: Вы и я (Вы — и Вы), с нею — сразу мы: то есть — вся я и вся она и вся любовь.
МЦ.
8-го января 1937 г., пятница
Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 27, л. 107 об. — 109).
6-37. В.В. Рудневу
<21 января 1937 г.>[21]
Дорогой Вадим Викторович,
Стихи к Пушкину (около 200 строк) полу́чите завтра в пятницу[22] — завезу их сама в Земгор (Daviel) около 3 ч<асов> — хорошо бы, если бы Вы там были, но если не можете — оставлю.
Я сейчас вся в Пушкине[23]: французские переводы и русская проза (буду читать в феврале[24]) — Мой Пушкин, а еще три печи, — потому и не писала.
Всего доброго! Итак, завтра в пятницу стихи у Вас.
МЦ.
Четверг
Впервые — Надеюсь — сговоримся легко. С. 107. Печ. по тексту первой публикации (с уточнением датировки).
7-37. А.С. Штейгеру
Vanves (Seine) 65, Rue J<ean->B<aptiste> Potin
22-го января 1937 г., пятница.
Милый Анатолий Сергеевич,
Если Вы ту зеленую куртку, что я Вам летом послала, не но́сите (у меня впечатление, что она не Вашего цвета) — то передайте ее, пожалуйста, для меня Елене Константиновне[25], с просьбой захватить ее, когда поедет, к Лебедевым.
Она мне очень нужна для уезжающего.
Если же но́сите — продолжайте носить на здоровье.
Всего лучшего!
МЦ.
<Приписка снизу:>
Пальто, о котором Елена Константиновна знает, лежит у Лебедевых и ждет ее.
Мой самый сердечный привет обоим Бальмонтам.
На Вашу долю выпало великое счастье: жить рядом с большим поэтом[26].
Впервые — «Хотите ко мне в сыновья?» С. 77–78. СС-7. С. 624–625. Печ. по СС-7.
8-37. Ю.П. Иваску
Vanves (Seine)
65. Rue J<ean->B<aptiste> Potin
25-го января 1937 г., понедельник
Милый Юрий Иваск,
Наконец-то получила Вашу статью и, сразу скажу разочарована[27].
Нужно было дать либо Единство, либо путь (лучше оба, ибо есть — оба, и вопиюще — есть!) Вы же всё, т. е. двойную работу 20-ти лет, свалили в одну кучу, по мере надобности данного утверждения выхватывая то или другое, разделенное двадцатью годами жизни — не подтверждая строкой 1936 г. строку 1916 г. или, наоборот, одну другой не противуставляя — а смешивая. Та́к нельзя.
Общее впечатление, что Вы думали, что в писании выяснится, и не выяснилось ничего.
О таком живом, как я и мое, нужно писать живому, Вы же все свое (в этой статье безысходное) умствование, весь свой мертвый груз приписали мне. Всё это ведь любящему мои стихи в голову не придет (и не приходило), вообще мои стихи не от головы и не для головы, здесь глас народа — голос Божий, и я скорее согласна с первым встречным, стихи любящим и сразу взволнованным — чем с Вами.
Чтобы Ваша статья вышла удачной, Вам нужно было бы взять из меня то, что Вы любите и знаете — и можете: то́, что Вы называете архаикой, и в этом оставаться и работать, ибо тут и для головы — пища: и замысел, и действие, и ошибка характеров и Ваш любимый язык.
Но называть декадентскими стихами такой детской простоты высказывания, такую живую жизнь:
Не думай,…{4} У вас на живую жизнь — дара нет. Вы и здесь ищете «la petite bête»{5}, а есть вещи — сплошные grandes bêtes{6}, вне литературных теорий и названий, явления природы. На это Вас не хватило. На всякого мудреца довольно простоты.
_____О моей русской стихии — смеюсь. Но, помимо смеха, цитировать нужно правильно, иначе — недобросовестно[28].
Речка — зыбь, Речка — рябь, Руки рыбоньки Не лапь. Что́ это? ВЗДОР. И автор его — Вы́.
Речка — зыбь, Речка — рябь. Рукой рыбоньки Не лапь. (Ты — своей рукой — меня, рыбоньки. А не то:)
Не то на кривь Не то на́ бок Раю-радужный Кораблик — т. е. тронешь — всё кончится.
Ясно?
Нужно уметь читать. Прежде чем писать, нужно уметь читать.
В Переулочках Вы просто ничего не поняли — Keine Ahnung{7}. Раскройте былины и найдете былину о Маринке, живущей в Игнатьевских переулочках и за пологом колдующей — обращающей добрых мо́лодцев в туров. Задуря́ющей. У меня — словами, болтовней, под шумок которой всё и делается: уж полог не полог — а парус, а вот и речка, а вот и рыбка, и т. д. И лейтмотив один: соблазн, сначала «яблочками», потом речною радугою, потом — огненной бездной, потом — седьмыми небесами… Она — МОРО́КА и играет самым страшным.
А КОНЬ (голос коня) — его богатырство, зовущее и ржущее, пытающееся разрушить чары, и — как всегда — тщетно, ибо одолела — она:
Турий след у ворот[29] — т. е. еще один тур — и дур.
_____Эту вещь из всех моих (Мо́лодца тогда еще не было) больше всего любили в России, ее понимали, т. е. от нее обмирали — все, каждый полуграмотный курсант.
Но этого Вам — не дано.
_____Но — я должна бы это знать раньше.
Ваше увлечение Поплавским, сплошным плагиатом и подделкой. Ваше всерьез принимание Адамовича, которого просто нет (есть только в Последних Новостях)[30].
Вы настоящего от подделки не отличаете, верней — подделки от настоящего, оттого и настоящего от подделки. У Вас нет чутья на жизнь, живое, рожденное. Нет чутья на самое простое Вы всё ищете — как это сделано. А ларчик просто открывался — рождением.
_____И еще — какое мелкое, почти комическое деление на «Москву» и «Петербург». Если это было топографически-естественно в 1916 г.[31], — то до чего смешно — теперь! когда и Москвы-то нет, и Петербурга-то нет и вода — не вода, и земля — не земля.
Та́к еще делят Адамовичи, у к<отор>ых за душой, кроме Петербурга, никогда ничего и не было: салонного Петербурга, без Петра!
Да, я в 1916 г. первая та́к сказала Москву. (И пока что последняя, кажется.) И этим счастлива и горда, ибо это была Москва — последнего часа и раза. На прощанье. «Там Иверское сердце — Червонное, горит»[32]. И будет гореть — вечно. Эти стихи были — пророческие. Перечтите их и не забудьте даты.
Но писала это не «москвичка», а бессмертный дух, который дышит где хочет, рождаясь в Москве или Петербурге — дышит где хочет[33].
Поэт есть бессмертный дух.
А «Москва», как темперамент — тоже мелко, не та мера. И, главное, сейчас, плачевно-провинциально: новинка с опозданием на́ 20 лет: на целое поколение.
Этой статьей, в доброй ее половине, Вы попадаете в «сердце» Монпарнаса[34] — и соседство России не уберегло!
Жаль!
_____Со Штейгером я не общаюсь, всё, что в нем есть человеческого, уходит в его короткие стихи, на остальное не хватает: сразу — донышко блестит[35]. Хватит, м<ожет> б<ыть>, на чисто-литературную переписку — о москвичах и петербуржцах. Но на это я своего рабочего времени не отдаю. Всё, если нужна — вся, ничего, если нужны буквы: мне мои буквы — самой нужны: я ведь так трудно живу.
И, сразу вспомнила: зола, и Ваше: из-под этой, из этой золы…
Насколько Вы одарённее (и душевно, и словесно) в письмах. (Я это же, этим летом, писала Штейгеру.) Так в чем же дело? Бумага — та, рука — та, Вы — тот…
М<ожет> б<ыть>, оттого, что — «литература»? (Точно это — есть!)
_____Ну, не сердитесь. Выбора не было, и Вы́ правды — заслуживаете. А если мне суждено этим письмом Вас потерять то предпочитаю потерять Вас та́к, чем сохранить — иначе[36]. Ну́, еще один — не вынес!
Всего доброго — от всей души.
МЦ.
Когда говоришь о громкости, нужно говорить и о тихости: у меня есть стихи тишайшие, каких нет ни у кого.
_____Меня вести можно только на контрасте, т. е. на все́присутствии: наличности всего. Либо брать — часть. Но не говорить, что эта часть — всё. Я — много поэтов, а ка́к это во мне спелось — это уже моя тайна.
Впервые — Русский литературный архив. С. 230–231 (с купюрами). СС-7. С. 406–408 (полностью). Печ. по СС-7.
9-37. Андре Жиду
<Январь 1937 г.>
Господин Андре Жид,