Помоги проекту - поделись книгой:
За время пути Филипп трижды слышал призыв главы, который обращался к нему и ко всем старейшинам. Подъезжая, граф оглядел Молчаливый замок, гудевший и шумевший, будто живой. Впервые он был полон, как во времена своего расцвета. Однако солнце ярко лучит и в полдень, и на закате. К только что прибывшему гостю тут же заспешил семенящим шагом управитель Жедрусзек в своей алой мантии. Его левая рука покоилась под одеждой. Приблизившись, он замер в поклоне, правда не таком вежливом, как прежде.
– Вам позволили явиться сюда вновь? – неуверенно спросил он.
Филипп окинул управителя ледяным взглядом, пытаясь разобраться, насмешка это над изгнанным старейшиной или незнание? Но взгляд Жедрусзека был настолько испуганным, к тому же рука его, явно больная, покоилась под мантией, что граф понял: в том беспорядке, что сейчас творится, даже управитель не осиливает все свои задачи.
– Позволили… – спокойно сказал он. – Подготовь комнату мне и слугам. И сообщи господину Форанциссу, что я прибыл с важными известиями.
– Хорошо. Скоро намечается совет по делу графини Лилле Адан, – после небольшой заминки ответил Жедрусзек.
– Горрон де Донталь уже прибыл? – спросил граф и, увидев отрицательный взмах головы, продолжил: – Что-нибудь известно о его прибытии? Где он?
– Я не ведаю. Наш господин в последние дни… сильно занят. Поэтому мы не рискуем нарушать его покой…
– Кто будет на совете?
– Точно не знаю… – поджал губы управитель.
– Если не знаешь, слуга, так скажи хотя бы, кого еще нет, – граф старался говорить как можно сдержаннее.
– Нет Марко Горнея, Синистари, а также Федерика Гордого и Намора из Рудников.
Филипп фон де Тастемара не ответил, но подумал, что, значит, остались лишь те, кто жил на Дальнем Севере.
– Пойдемте со мной, – растерянно бросил Жедрусзек. – Нужно найти других слуг, чтобы подготовить вам покои. Давно замок не был так полон… Да, полон… так что и слуги, и конюхи сбились с ног…
Жедрусзек печально вздохнул, поправил больную руку, которую повредил в приступе ярости его же хозяин, и повел нежданного гостя по череде темных коридоров.
В замке было не протолкнуться. По пути Филиппу встречались те старейшины, с которыми он хорошо общался, и те, кто был едва знаком, а еще те, об имени которых приходилось лишь догадываться по внешнему виду. Сюда съехались старейшины совсем молодые, занятые пока лишь накоплением богатств. Они с любопытством глядели на осанистого графа Тастемара и тут же спешили дальше, будто каждая их минута стоила большого злата. Здесь были старейшины едва живые. Старики Винефред и Сигберт уже не имели ни носов, ни ушей, а на их черепах земляного цвета висели паклями остатки волос. Они и ходили, как звери, ковыляя и пригибаясь, не нагие только ради приличия. И не обратили они на графа Тастемара ни единого взора, но не от презрения, как вещала когда-то Амелотта, а скорее оттого, что мало что на этом свете их теперь интересовало. Наблюдая за их лицами, Филипп понимал, что, даже захоти они снова примкнуть к миру живых, мир живых их уже не примет.
Чуть позже его пригласили в прибранную комнату. Там, положив руку на грудь, где покоилась ценнейшая карта, граф принялся устало дожидаться встречи с Летэ. Он знал, что теперь его выслушают.
Спустя несколько дней
Старейшины собрались в пещере под замком: угрюмые, хранящие на лицах маску беспристрастности. В давние времена их было куда больше, и каменный стол, высеченный из гранита, еще хранил память о тех пятидесяти, что держали в руках власть над Севером. Но сейчас их насчитывалось едва лишь двадцать пять… Да и владения их с каждым веком неумолимо сокращались. За одно предательство Мариэльд де Лилле Адан они потеряли четыре «дара», крупнейший феод – Ноэльское графство, а также тот денежный банковский ресурс, что позволял им нанимать и передвигать по карте своих владений войска, создавая из клана грозную силу. Пусть и старую, но силу.
Все глядели на главу.
Летэ молчал и лишь перебирал пальцами, которые оканчивались длинными желтыми ногтями, свой рубиновый браслет. Наконец он поднялся с каменной скамьи и обвел совет тяжелым взором, остановившись на миг на Филиппе, рука которого еще была обмотана из-за передачи воспоминаний. Затем он сказал протяжно-надтреснутым голосом:
– Мы все знаем, зачем собрались здесь. Веками наш клан Сир’Ес твердо стоял, упираясь ногами в край Северного горного хребта, а головой в Южный залив. Мы покорили эти земли еще в те времена, когда посреди ковыльных степей за ночь вырастали горы. Нам сопротивлялись другие старейшины… Однако они пали под нашей карающей дланью. Нам сопротивлялись королевства… Но и их мы побороли, заставив признать нашу силу. Сейчас наша власть неоспорима. Мы правим Севером. Но все ли враги побеждены нами?
Обратив к графу свои словно обросшие льдом серые глаза, он продолжил:
– Филипп, твой род Тастемара столетиями правил Перепутными землями и служил на благо клану. Однако глаза мои закрыл враг. Больше твое присутствие здесь оспорено не будет, и даже более.
Филипп поднялся, спокойно кивнул, принимая извинения. Его честь была восстановлена. Затем он взглянул на всех ясным, холодным взором и начал говорить. Рассказ его был очень долгим, потому что он старательно вкладывал в свою речь даже мельчайшие детали, которые могли оказаться важными для совета.
Сначала он поведал о встреченном им маге Зостре ра’Шасе и его задании доставить мешок шинозы, затем о существах, способных творить магию в человеческих телах, – велисиалах. Весь этот сложный клубок истории, который он так долго распутывал, сейчас раскатывался на глазах старейшин. Это уже не казалось им безумием, да и сам граф Тастемара теперь в их глазах стал тем, кем и должен был стать изначально. Пророком грядущих бедствий. А когда речь зашла об истинной личине императора Кристиана, то лица у половины совета вытянулись. Все стали в уме высчитывать, когда впервые услышали об этом Ямесе, и с удивлением осознали, что все единые северные божества действительно следовали строго друг за другом. Затем Филипп поведал о своей догадке насчет того, что заключенный в Мариэльд велисиал не способен связываться со своими братьями и сестрами из-за личины старейшины. В конце его утомительного рассказа, который был страшен открывшейся правдой, последовали результаты изнуряющей погони, когда он все-таки настиг графиню Лилле Адан, которая окольными путями направлялась к порту, чтобы на корабле попасть в Детхай, а оттуда в Ноэль, поскольку опасалась перехода через Гаиврарский переход.
–
– Она не могла… – шепнула Амелотта де Моренн.
– Однако смогла, – гулко отозвался ярл Барден.
– Это обман! – воспротивилась Амелотта. – Я знаю ее с тех давних лет, когда еще не родилась половина совета! Мари всегда была предана клану. Она любила его всем сердцем, она любила нас всем сердцем, потому что мы были ее единственной семьей! О, я помню ее плачущий взор, когда она убаюкивала на руках мертвых Морулеона и Юлиана в дриадском зале… Ее нынешний сын получил свое новое имя в память о тех временах… Она не могла! Так что все это обман, попытки этих мерзавцев запутать нас! Они подменили ее недавно! – И она испуганно поджала губы.
Никто ей не ответил. Все погрузились в черные, мрачные размышления. Филипп оглядел старейшин: может, они и выглядят внешне молодо, но в душе согбенные жизнью старики. Боятся того, что произойдет, если Мариэльд действительно оказалась подменена с самого начала. Ведь в этом случае их мир изначально был выстроен на лжи. Тогда не будет веры даже тем, с кем они прошли войны. Они цепляются за свою светлую память о молодости. А те, кто не цепляется, уже живут больше по привычке, чем из необходимости, превращаясь в зверье.
Наконец тишину нарушил барон Теорат Черный, который прикрыл свои черные хищные глаза в размышлениях.
– Как они смогли убить Ярвена? – спросил он.
– Его нашли изрубленным, – ответил Летэ. – Изрубили на столь мелкие части, что дар его отказался жить.
– Чем изрубили? – снова дотошно спросил Теорат.
– В его комнате в пенале лежали ножи для очинки перьев. Ими и убили.
– Хорошо, – кивнул Теорат. – Теперь на опыте двух старейшин мы убедились, что велисиалы точно не способны влиять на нас непосредственно, а лишь через окружение. – Затем он посмотрел на Филиппа. – Знаем теперь и то, что они не способны вселяться в зверя или птицу. Иначе им бы ничего не стоило отыскать узилище Мариэльд по воспоминаниям какой-нибудь парящей в небе гарпии, которая видела идущих по снегу смертных. Следовательно, они зависимы от присутствия человека.
– Да, – согласился Филипп. – Если у меня и были сомнения насчет звериных тел, отчего пришлось идти на риск, то они рассеялись с приходом Гаара, который перебрался в пастуха. А вот люди… Похоже, им нужен не человек как таковой, а его человеческая форма или форма, обладающая человеческим сознанием. Ведь они смогли занять тело учителя Юлиана, некоего Вицеллия. А он был вампиром!
– Но почему именно человеческая форма, а не звериная, например? – задумался Теорат. – Ведь зверей в разы больше, чем людей.
– Тогда почему сразу не те бессмертные твари, о которых рассказывают легенды? – развил мысль басовитый Ольстер. – Если они подтвердили, что сами изгнали всех бессмертных устрашающих тварей, заставив забиться их по углам, то почему бы им не занять их могучие тела?
– Из-за магии, – заметил Филипп. – Возможно, звериная личина, будь то сова или мышь, слишком тесна для них в качестве… кувшина, что ли. Демоническая же личина вроде вампиров им подходит, но, как я могу предположить, ограничивает возможности маготворства, потому что вампиры, со слов того же колдуна Зостры, устойчивы к магии, а значит, ее также поглощают. Ну а полностью бессмертные формы… кхм… в них велисиалы беспомощны и могут полагаться лишь на силу рук. Таким образом, никто не подходит в качестве сосуда лучше, чем человек. Тем более людей сотни и сотни тысяч, и они постоянно растут числом, в то время как демонов много меньше, а бессмертных – и вовсе единицы.
– Остается понять, для чего они все это затеяли, – сухо подытожил Теорат Черный. – Если бы они могли предвидеть все, то правили бы временем и ситуациями более разумно. Тогда им бы не понадобилось искать тебя, чтобы выяснить, где захоронена Мариэльд. Да и не стоял бы ты здесь, Филипп, прижимая к сердцу карту. Значит, провидение доступно им не в полной мере… Но зачем это все? Не исправляют ли они сейчас свои прошлые ошибки? Или к чему-то готовятся? – закончил задумчиво он.
– Хватит об этом!
Летэ едва хлопнул по каменному столу ладонью, пресекая разговоры. От этого Теорат Черный презрительно усмехнулся, но усмешка его осталась неувиденной, ибо он сидел с краю стола. Глава совета снова грузно поднялся со скамьи, подобрав мантию, и нахмурился. Затем он обратился к старейшинам, разглядывая их почти в абсолютной темноте:
– Сейчас перед нами стоят куда более важные вопросы. Вопросы не грядущего, а нынешнего, которые нужно решить первоочередно. Ко дню весенних празднеств смертных явится их посланник, чтобы получить карту с месторасположением… с ее месторасположением… Но перед переговорами мне должно узнать, не продолжает ли враг сидеть здесь и слушать мои речи?
В пещерном зале все тут же напряглись. Многие из присутствующих подняли свой взор – и взор этот был преисполнен затаенного, а у кого-то и явного негодования. Все поняли, о чем пойдет речь. О Гейонеше, а точнее, о передаче с помощью него воспоминаний каждого члена совета его главе!
– Это позорный обряд! – зло заметила Амелотта.
– Повторю… – глухо отозвался Летэ. – Я не потерплю врага в своем окружении.
– Но это противоречит всем нашим традициям и законам! – почти прокричала Амелотта. – Даже взывание к священной клятве на крови, которая течет в наших жилах, не обязует распахивать память Гейонешем! Это добровольное дело. А когда мы выступали против нашего врага, то Гейонеш и вовсе заменялся обыкновенной клятвой!
– Клятвы не работают против них, – отрезал Летэ.
– Даже испей мы все Гейонеша, – осторожно заметил Теорат, – они могут проникнуть в замок с прислугой. Хорошо, мы проверим прислугу, проверим, предположим, сегодня и убедимся, что она не подменена. Но что мешает подменить ее завтра, пусть даже в личине вампира они будут ограничены в магии? Что помешает им подменить кого-нибудь сразу после проверки Гейонешем? Что помешает подменить вас, сир’ес?
– Теорат прав! – выпалила, будто каркнула, Амелотта. – Гейонешем ты лишь внесешь смуту в наши ряды. Мы и так пострадали, лишившись Мари… – Она вздохнула, и сквозь ледяную маску проступило горе, сделавшее ее сморщенное лицо живым. – Они захватили ее… Зачем, зачем им нужен кто-то еще, Летэ, если у них была она? Теперь здесь остались лишь мы одни…
Из-за стола донеслось полузвериное ворчание.
– Знают о нас все… Все… хр-р-р… знают… Об-ыгр-али… – проворчал Винефред.
Он обозрел совет своими блеклыми глазами, лишенными цвета, – почти белыми. Лицо Винефреда походило на лицо выкопанного из могилы мертвеца. Он жил как зверь уже много лет. Его волосы висели на голове редкими пучками, потому что он начал терять их, как теряет всякий старейшина, забывающий о том, что такое кровать и теплый очаг. Винефред жил вместе с Сигбертом в далеких снежных горах Филонеллона, соседствуя с ярлом Барденом. Но питались эти двое часто не людьми, а зверьми, потому что уходили слишком далеко от поселений. Его иссушенное сердце с трудом билось в чахлой груди, однако ни один из старейшин не рискнул бы бороться против Винефреда – вампира старого, опасного и нелюдимого.
В совете начались горячие споры.
Гейонеш считался унизительным напитком. Никто не желал выворачивать свою душу. Никто не хотел, чтобы ему заглянули в сердце, потому что зачастую там обитали страхи и сомнения, которые каждый тщательно скрывал. Почти все те, кто был весьма молод, может, и не противились бы показать свои воспоминания Летэ, но они глядели на тех, кто был древнее. И все древние, те, кто был старше тысячи лет, упрямо отказывались под разными предлогами.
Летэ сидел, и лицо его перекосила холодная усмешка: он понимал, что его готовились предать снова. Ведь он помнил, что большая часть старейшин в 1213 году, в тот переломный момент, когда клан Сир’Ес готовился обратиться в прах, думала о переходе в противоборствующий клан Теух. Такие воспоминания могут не просто пошатнуть, а вовсе разрушить репутацию любого старейшины. Летэ был известен своей мстительностью. Разве не он приказал иссушить всех Теух до единого, даже тех, кто клятвенно обещал служить ему на крови?
– Горрон? Где Горрон? – поинтересовалась Амелотта. – У нас остался один-единственный мнемоник, способный разрешить этот вопрос, но почему его нет?
– И правда, где эта шельма? – гулко откликнулся ярл Барден.
– Горрон прибудет летом… – со сдержанным гневом ответил Летэ. – Я столько ждать не собираюсь… Мне нужны доказательства преданности клану, подтверждение того, что все находящиеся здесь сидят за этим столом не зря. Я не смею требовать от вас исполнения обряда, ибо это не входит в священную клятву. Но каждый из вас должен решить, хочет ли он и дальше касаться этого каменного стола, высеченного на моих глазах из цельной скалы. Таково мое решение! – Помолчав, он продолжил уже ледяным голосом: – Что касается других дел, то наш крупнейший Ноэльский феод остался без наследника. Мне потребуется старейшина, способный провести войско через Гаиврарский перевал, чтобы успеть захватить власть и в графстве, и в Цветочном банке, а также успокоить все волнения.
– Сир’ес… – прокашлялся молодой старейшина Инсо Кимский. – Кхм, боюсь, что в банке захватить власть не выйдет-с…
– Почему?
Инсо заволновался, чувствуя на себе тяжелый взгляд. Однако не мог промолчать, понимая, что, будучи банкиром, обязан сообщить, что не все в этом меняющемся мире теперь захватывается силой.
– Цветочный банк является, по сути, казной Ноэльского графства, да. Но по бумагам он независим-с! – торопливо сказал он. – На данный момент эта казна должна быть почти опустошена, потому что те слухи, что передал графу Тастемара управляющий Ярвена, – правда! Из казны Ноэльского графства была оплачена как глеофская война в Стоохсе, так и готовящаяся война на Юге. Так что можно считать, что почти вся ноэльская казна сейчас покоится в других королевствах в качестве займов, кхм… Дабы вернуть эти займы, нам нужны представители графского рода Лилле Аданов. Или Юлиан, или Мариэльд. И никто более! Только они властны над ноэльскими управляющими первого и второго порядка. Вместо них можно было бы использовать их гербовый перстень, который широко известен в узких банковских кругах как заверительная печать… – И банкир бросил испуганный взгляд на графа Тастемара. – Но, похоже, «Голубой олеандр» для нас безнадежно утерян-с.
– Мы получим Юлиана де Лилле Адана в ходе обмена, – заметил Летэ, пресекая любые возражения.
Банкиру оставалось лишь покорно склонить голову, будто признавая свою неправоту и соглашаясь с приведенными доводами. На деле же он побоялся добавить, что для бессмертного полгода-год ожидания обмена пленниками – это миг, но для банковских дел – долгий срок. Не стал высказываться и Теорат Черный, хотя его обсидиановые глаза блеснули в скрытом несогласии.
– Ноэльское графство – самое богатое из всех наших феодов, – подытожил Летэ. – Я готов одарить частью его доходов того, кто продемонстрирует истинную преданность клану! Кто, показав воспоминания, двинется к Ноэлю во главе моего смертного войска. – И он обозрел совет, задержав взор на филонеллонском ярле. – Барден, ты один из самых умелых военачальников клана!
– Там уже не в ходу северный язык, – вместо ярла ответил Теорат Черный.
– Как такое возможно? – не поверил Летэ.
– Возможно. Ноэльцы давно уже не северяне: ни умом, ни бытом, ни речью. Они говорят на аельском языке, а на нем не говорит наш исключительно северный Барден.
Ярл Барден кивнул.
– Мне на этом дрянном Юге делать нечего, Летэ! – подтвердил он. – После Гейонеша мне пристало отправиться в Брасо-Дэнто. Раз уж это дерьмо все-таки случилось, то надо подхватить дела Филиппа, пока он будет здесь. Нельзя позволить этому ямесовскому выродку взять Брасо-Дэнто. Нельзя! Лучше было бы сразу зайти в Глеофию да поздороваться, – и Барден свирепо усмехнулся, сверкнув клыками. – Да нет у нас ни осадных орудий, ни большого войска. Так что мы встретимся с этим куском бога там, в Солраге. И я из него всю кровь выпью!
– Хорошо, хорошо, – согласился Летэ. – Да, в Солраге ты нужнее… Тогда будет лучше, если туда отправится тот, кто владеет аельским языком и знает местные нравы.
Летэ взглянул на нескольких старейшин, живущих или некогда живших рядом с Югом. Это был рыжебородый Ольстер Орхейс, поверхностно знающий язык по общению с приезжими купцами. Еще Теорат Черный и Шауни де Бекк, живущие подле порога Юга всю жизнь, а потому прекрасно владеющие всеми южными и околоюжными языками и наречиями. А также два помещика: Джазелон Дарру и его нареченный сын Тирготт. Они вдвоем занимались торговлей с морским побережьем, поэтому ведали, как там говорят. Помимо них, имелся еще и затворник Гордий Яхт, живущий в горах Альбаоса севернее Ноэля. Изредка он спускался в человеческие поселения, слушал речь и сносно говорил по-аельски, ибо в давние времена, бывало, навещал саму Мариэльд де Лилле Адан, пока не обрек себя на одиночество.
Их было шестеро – тех, кто мог возглавить поход в Ноэль.
Однако взоры всех были прикованы прежде всего к Теорату Черному. Всем казалось, что именно он должен вызваться первым, чтобы захватить эту золотоносную жилу – Ноэль. Но барон молчал, прикрыв черные глаза. Молчали и прочие. Никто не рвался выразить свою верность.
Так и тянулось время.
– Почему никто не желает доказать клану преданность? – спросил грозно Летэ. – Ольстер! Ты века провел у берегов залива и во времена Кровавой войны водил армии.
Ольстер Рыжебородый молчал и хмурился, положив лапища на стол. Всей душой он рвался к солнечным берегам Юга, мечтал когда-нибудь увидеть воочию ласковое море. Но его обуревала смутная тревога грядущей беды. Он не успел ни согласиться, ни отказаться, когда в дело вмешался ярл Барден Тихий. Ярлу не хотелось отпускать от себя своего единственного родственника, поэтому он мотнул седо-рыжей головой и пробасил:
– Со мной пусть едет! Помощником будет. Дерьмо будем разгребать вместе, потому что я не буду разрываться и на Солраг, и на Йефасу, и на Филонеллон! Пусть в Ноэль поедет кто-нибудь другой!
– Я бы не торопился туда ехать на самом деле, – сухо заметил Теорат. – Как я понял из рассказа графа, тот маг Пацель неспроста служил верховным магом Детхая. Думается мне, что он занимал это политическое место намеренно, а целью его было прежде всего уберечь Ноэль от посягательств детхайских южан. Кто знает, сколько веков он заботился о нем? Сейчас же южан ничего, кроме страха, сдерживать не будет. Но когда все узнают, что на графиню Лилле Адан напали… А они уже должны были узнать…
– Вот мы и покажем свою силу, Теорат, – сказал Летэ.
– Как бы Юг не показал ее нам… – осторожничал барон.
– Ты тоже отказываешься ехать? – спросил Летэ.
– Боюсь, мне это не по силам, – ответил Теорат. – Я не содержал и не содержу войск и не умею их водить, как водили все наши прославленные северные воеводы, – и его тонкие губы растянулись в легкой насмешке. – А не содержу потому, что у залива надо выживать иначе, нежели на Севере. Войско у нас куда неповоротливее, чем навьюченный золотом мул. Да и, как говорят смертные, Ноэль способен стать «тем ломтем, которым можно подавиться».
Многие из старейшин при этих словах задумались.
Летэ это не смущало. Он продолжал настойчиво искать глазами претендента, пока наконец свою преданность не пожелали выказать двое старейшин: Джазелон и Тирготт. Они были небогатыми, поэтому, пусть поход и обещал быть нелегким, они уже грезили о том баснословном состоянии, что получат с ноэльских проездных пошлин.
Ольстер Рыжебородый лишь отмолчался, сочтя вмешательство своего старшего родича решающим. Когда Филипп посмотрел на него, то он и вовсе покачал своей рыжей головой, как бы жалуясь, что чертова судьба снова насильно тащит его на Север.
Другие сидящие в пещере будто и вовсе не интересовались происходящим. Они находились здесь лишь потому, что обязаны были прибыть из-за столь громкого предательства. Прежде многие из них появлялись столь редко, что и вовсе перестали вникать в дела клана. А некоторым уже попросту не хотелось лишний раз озадачивать себя, ибо они скорее не жили, а существовали по привычке. И Филипп разглядывал их из-под хмурых бровей. Разглядывал полуживую отрешенную Пайтрис, странно молчаливую Амелотту, дремлющих Винефреда и Сигберта, и ненадолго его мысли перескочили от приближающихся переговоров к той ночи, когда Мариэльд говорила о бессмертии и старости.
«Стоило ситуации измениться с отсиживания в замках на войну, как заскрипели кости и разломались ржавые мечи… Как же мы стары…» – устало подумал Филипп.
Поздно ночью из Молчаливого замка отбыла герцогиня Амелотта де Моренн. Она сослалась на необходимость успокоить восстания в своих землях, которые учинил ее военачальник. Но все понимали: ей требовалось в уединении почтить память своей подруги, которая была ей как сестра. За все эти дни никто не услышал от нее ни одного вредного слова; она ходила гримом по высоким залам, больше не хватаясь привычно за рукав подруги. Голова ее поникла, морщинистые губы поджались, и старая герцогиня теперь чаще глядела себе под ноги, на холодный гранит и свои кружева, словно была мыслями в прошлом. Искала ли она ответ на вопрос, с какого момента началось предательство Мариэльд, или просто погрузилась в какие-то другие размышления – неизвестно. Ее душа была более непроницаема, чем самые темные пучины.
Амелотта пообещала вернуться, чтобы показать свою память Горрону и доказать преданность клану. Но после ее отъезда в воздухе витало ощущение, будто ее здесь больше не увидят. Ее не интересовали ни походы на Ноэль, ни грядущие переговоры, ни перемены совета. Стоило графине Мариэльд исчезнуть из ее жизни, как сама жизнь, кажется, потеряла для нее всякий смысл.
– Мари не предавала… – растерянно утверждала она. – Не предавали и мы. Мари – жертва велисиала…
Порой всего один вытащенный из основания крепости камень может разрушить эту крепость. Совет после предательства старейшины тоже стал погружаться в тягостную апатию. Следом за Амелоттой исчезли из замка те, кто не мог по каким-то причинам участвовать в походе в Ноэль. Исчезли и некоторые старики, чувствующие себя неуютно в стенах этого похожего на человеческие жилища замка. Они вернулись в леса и уже более не являлись сюда, понимая, что этот мир не для них. Легла спать в свои ледяные пещерные покои под замком Пайтрис. Причем сделала это вопреки тому, что ее супругу как никогда нужна была поддержка. Ее молчаливый протест против этой жизни был очевиден для каждого. Притаилась в комнате и прекрасная Асска, но уже от другого чувства – чувства тягостного понимания, что в совете происходит нечто дурное, болезненное.
И хотя Летэ продолжал гневно настаивать на испитии Гейонеша, события последних месяцев показали: это уже не тот Летэ фон де Форанцисс, каким он был тысячу лет назад. Доверие и уважение к нему подорваны, поэтому после отбытия герцогини многие последовали ее примеру и удалились из замка под благовидными предлогами.
Филипп встретился с бароном поутру, когда цветущий сад был окутан туманом. Вместе со своим вечным другом Шауни де Бекком Теорат собирался обратно домой. Кобыла под ним была резвая, жилистая и все норовила укусить кого-нибудь, но барон успокаивал ее короткими хлопками по шее.
Поделиться книгой: