Крымское зарево

Тот глянул назад, не слышит ли строгий майор, и пробормотал:

— У меня за месяц больше двадцати ранений. И все легкие. Царапины, на каждой вылазке или пуля оцарапала, или осколок неглубоко пошел. Везло, смерть мимо проходила. Все смертельные пули ребятам достались. Я каждый день тут на брюхе квадрат наш проползаю, все ищу, как пробраться на ту сторону.

— Счастливчик ты, Морозко, любит тебя удача. С нами пойдешь, — решил Шубин, он понимал, что лейтенант уже изучил местность и сейчас его опыт пригодится.

«Языка» брать разведчик не собирался, даже несмотря на угрозы майора НКВД, потому что без подготовки действовать он не привык. А первый шаг при подготовке операции — рекогносцировка местности, чтобы понять, как можно пробраться на вражескую землю и потом вернуться в расположение батальона уже с пленным. В этом деле помощь лейтенанта Морозко была бы неоценима, он весь месяц изучает проходы и сможет подсказать расположение огневых германских точек, направление стрельбы и другую информацию, которую удалось собрать. Несмотря на убеждение Тарасова, что боевая задача легкая, капитан понимал, что не просто так уже целое подразделение разведчиков оказалось в госпитале или в могиле. Потому к вылазке для изучения вражеской обороны надо подготовиться основательно, начать с разведки местности.

В закутке у костра его ждали молодые разведчики: Евсюков, как обычно, дремал, пристроившись на скатке; Пашка Зинчук помешивал палочкой угольки, чтобы тлеющие лепестки угасающего пламени отдали тепло до самого конца; высокий Стукаленко приподнялся на цыпочках и пытался высмотреть, что находится за стенами из земли и бревен; Ертаев и Грош обсуждали что-то вполголоса, видимо, как обычно, Роман помогал товарищу с упражнениями в русском языке.

При виде командира бойцы подобрались, поднялись и вытянулись в ожидании команды. Шубин принял решение:

— Стукаленко, Евсюков, Грош идут со мной. Ертаев и Зинчук в карауле посменно, зеленая ракета — сигнал о помощи. Наша группа выдвигается на рекогносцировку поля обстрела на нейтральной территории между линиями фронта. С нами идет лейтенант Морозко, командир разведподразделения батальона.

Глеб подробно объяснил все особенности расположения немецких огневых точек на Соленых холмах, что узнал у лейтенанта, обозначил порядок прохода по полю. Бойцы кивали, затем послушно принялись убирать в сторону личные вещи и оружие, что не пригодится во время вылазки — вещмешки, мелкие предметы из карманов, которые могли помешать при марш-броске. Ничего, что могло бы звуком выдать их присутствие, взяли только ножи. Даже свое вооружение, ППД‑40, разведчики оставили в окопе, чтобы тяжелые пистолеты-пулеметы не мешали продвигаться в сторону территории врага. Стукаленко, который прислушивался к звукам снаружи, отметил:

— Тихо так, как будто не на передовой.

Морозко прошептал:

— Сейчас начнется, только выдвинемся.

Его лица не было видно в темноте, негромко звучал только тихий голос, но от него продирал озноб из-за острого страха, скрытого в глубине груди.

Шубин поставил лейтенанта первым в цепочке, чтобы тот указывал дорогу. Снаружи их встретила морось, с неба без конца сыпалось ледяное крошево. Маленькие снежинки падали с неба, успевали в конце своего полета растаять, превратившись в холодные капельки. Командир отряда негромким голосом успокоил бойцов:

— Хорошо, что непогода. Чем хуже видимость, тем лучше для разведки. Ну, давай, Морозко, направляй.

Цепочка, пригнувшись, пробралась до укрепленного края, где заканчивались окопы и начиналась широкая, почти в километр, полоса между двумя территориями. Шубин поторопил своих напарников:

— Быстрее, надо успеть вернуться до рассвета. Небо уже серое, холмы видны. — Он ткнул в черные очертания невысоких возвышенностей напротив. — А значит, и мы так же видны противнику.

Морозко первым опустился в холодную жижу из воды и земли, пополз, отталкиваясь с силой ногами, подтягивая все тело на руках. Следом за ним в грязь улегся Шубин, потом по цепочке еще два человека из группы, замыкающим двигался Стукаленко. Разведчики не просто ползли, ориентируясь на сапоги товарища впереди, каждый следил за своим квадратом, отмечая метки и расстояние до холмов. Метр за метром они двигались по открытому пространству, каждый из них сжимался все сильнее, но не от ледяной грязи, что налипла на тело снизу, а от непривычного затишья. Слишком пугающей была эта тишина — ни выстрела, ни криков, совсем не похоже на гул орудий и постоянные команды на обеих сторонах поля передовой линии. Морозко неожиданно замер, Шубин с размаху ткнулся головой в грязную подошву сапога, по-пластунски подобрался поближе, отчего цепочка позади него замерла.

— Ты чего остановился? Вперед, у нас мало времени! Скоро рассвет!

Морозко повернул голову и зашептал, на его заляпанном грязью лице выделялись только блестевшие глаза:

— Вот здесь заканчивается коридор, тут безопасно, не достают пули с двух точек. Еще метр вперед, и все… Там перекрестный огонь.

У разведчика мелькнула мысль, что прав, наверное, был майор Тарасов в своей суровости, требуя выполнения приказа, а не осторожных действий. Немцы не заметили их появления и не открыли огонь, наверное, ошибается Морозко, что впереди их ждет смерть, слишком бережется после череды неудач.

Командир группы подбородком указал на угрюмые черные силуэты впереди:

— Там полная тишина. Если бы дозорные нас заметили, то уже поднялась бы стрельба. Надо торопиться и не бояться. Двигай вперед! Час остался на вылазку.

Несколько секунд парень не сводил глаз с Глеба. Капитану показалось, что Морозко что-то хочет сказать ему, но молодой мужчина тяжело вздохнул, медленно опустил голову вниз и покорно двинулся вперед. Толчок сапогами, нога у лейтенанта пошла юзом, потом снова по мягкому влажному грунту, худое тело шевельнулось и заскользило вперед по грязевой жиже.

Внезапно тишину разорвал сухой треск пулеметов, вместе с ними загрохотали автоматные очереди. Черная грязь вдруг поднялась фонтанами, полетела кусками вверх, как будто огромное поле вздыбилось, ощерилось черными пиками. Тишина будто треснула, засвистели осколки, раскаленные пули — зверь на той стороне полосы, затаившийся в холмах, ожил. Тысячи пуль впились в землю, они зарывались в грязь, взбивая столбики из грязевой каши. Сразу несколько десятков выстрелов попали в цель — пули прошили замершего в полуметре от капитана Шубина Морозко. Его тело дернулось, выгнулось в судороге, выдавая тем самым себя еще больше. Движущуюся цель заметили снайперы и стрелки. Тотчас же немцы стали вести прицельный огонь в эту точку, очереди принялись рвать на куски тело несчастного парня. Он извивался в предсмертных муках, пули терзали его, дырявили плоть, форму, смешивали кровь и грязь в ранах.

— Не двигаться! Замрите! Не шевелиться! — уже не скрываясь, закричал командир в полный голос своим разведчикам. От грохота стрельбы его едва было слышно. Глеб вытянул руку вперед и дернулся от боли: несколько пуль сразу разодрали рукав ватника, рассекли кожу. Он поймал ступню уже мертвого лейтенанта, который все еще содрогался без остановки от врезающихся в него пуль, потянул на себя изо всех сил легкое тело, так что оно прокатилось на метр назад по жидкой грязи поля. Окровавленное лицо в ошметках кожи, с раздробленными костями, белеющими между комками грязи, оказалось прямо перед глазами Глеба. Несчастный парень в последние мгновения своей агонии прошептал разорванными на куски губами:

— Я… го… во… рил…даль…ше не…

Единственный глаз вдруг широко распахнулся, ресницы разлепили пленку из кровяных сгустков и почвы. Лейтенант Морозко навсегда уставился удивленным взглядом в свинцово-серое небо. Выстрелы с удвоенной силой загрохотали над полем, волна вспаханной пулями земли накрыла Шубина, который лежал у самого края безопасного участка. Он уткнулся лицом в черную влагу грунта, так что ноздри мгновенно забились слякотью, но рот искривился в беззвучном крике. Глебу не было страшно, хотя за секунды он понял: прав был Морозко, сто раз прав и погиб из-за того, что никто ему не поверил. Сейчас капитану было безумно стыдно и больно от того, что рядом, бок о бок с ним лежал мертвый парень. И он, Глеб Шубин, отправил его на верную смерть, поддался тарасовской самоуверенности, решив, что разведотделение здесь слабое и никчемное. И вот теперь прибывшие разведчики оказались посередине смертельного урагана из огня, на крошечном пятачке, куда не достали костлявые пальцы смерти. Они лежали в грязи, не смея шелохнуться или хотя бы поднять голову, чтобы сделать вдох. А привел их сюда под пули он сам, командир разведгруппы, приказом заставил ползти по опасному открытому участку навстречу вражескому огню. И сейчас, словно растерянный ребенок, он беззвучно кричал от отчаяния, потому что не знал, как все исправить. Как оживить изуродованного, разорванного на куски Морозко, как вернуться им на свою территорию под нескончаемым ливнем раскаленного, несущего смерть свинца.

Глава 4

Несколько минут Глеб лежал, зарывшись в холодную землю, в голове крутились последние слова погибшего лейтенанта, перед глазами кривилось от гнева лицо Тарасова. Разведчик вцепился руками в почву, рыхлая ледяная каша прошла сквозь пальцы. Ладонь наткнулась на что-то теплое — это было лицо Морозко, еще не успевшее остыть.

Глеб прошептал одними губами:

— Прости, прости меня. — Он повернулся в сторону темных силуэтов, которые почти слились с землей, выкрикнул, выплевывая комки грязи: — Отступаем! Назад! Стукаленко направляющий! Ни сантиметра вбок, ровно по маршруту. Там коридор, куда не достают выстрелы с ближайших точек. Остальные за ним!

Он снова повернулся к мертвому лейтенанту, мысленно попросил у него прощения, а затем ногами со всех сил толкнул труп вперед от себя. Движущаяся мишень мгновенно привлекла внимание немецких стрелков — пули автоматов, пулеметов черным роем ринулись на распластавшегося на земле Морозко. Он, уже мертвый, все еще служил своим товарищам, отвлекая внимание противника.

— Вперед, быстрее! Быстрее! — хрипел Шубин, подгоняя бойцов. Хотя они и сами понимали, что у них появилось несколько минут для выхода из смертельной ловушки. Как ящерицы, утонув в земляном месиве с головой, они скользили изо всех сил вперед. Егор Стукаленко почти ничего не видел из-за черной грязи, которая облепила все лицо холодной маской. Поэтому ощупью, пальцами он находил бороздки в земле от своих же сапог, они остались, когда отряд полз в сторону Соленых холмов. По этим меткам он двигался как можно быстрее, как можно ниже, вдавливая все тело в ледяной кисель из грунта и талой воды. Страх и желание спастись, сохранить жизнь гнали разведчиков вперед. Немецкие пули визжали совсем рядом, врезались в землю, не долетев нескольких сантиметров, жалили через одежду, но им не хватало силы, чтобы глубоко вонзиться в тело и разодрать его на части.

Цепочка из разведчиков за несколько минут юрко проползла по колее назад, оказалась на краю нейтралки. Потом так же, не поднимаясь, добралась до окопа. Здесь дежурный, который пытался высмотреть в огненной круговерти разведчиков, что ушли на вылазку, взмахнул рукой у края спасительного рва:

— Сюда, спускайтесь сюда! Тут не достанут.

Бойцы без сил обрушились по глиняному отвесу вниз, на дно окопа. В темноте узкой щели дозорный кинулся ощупывать вернувшихся бойцов:

— Ранены? Ну что? Кому помощь нужна? Есть тряпка перетянуть? Зацепило кого?

— Есть ранения? Стукаленко, Евсюков, Грош? — провел перекличку капитан Шубин, ребята тихо откликнулись:

— Здесь!

— Здесь!

— Евсюков на месте, не ранен.

Говорили разведчики тихо, потрясенные тем, что только что вырвались из объятий смерти. Прямо под шквальным вражеским огнем они чудом выскочили обратно, а на их глазах погиб боец из отряда. Говорить еще мешала влажная земля: грязь забилась тугими комками в нос и рот до самого горла, залепила глаза, уши, ноздри, склеила волосы и складки одежды.

Егор Стукаленко крупно дрожал от холода и пережитого потрясения. Он попытался снять намокшую верхнюю одежду, но правая рука почему-то совсем не слушалась. Дозорный суетился где-то рядом, поднося к губам горлышко фляжки:

— Вот, вот вода. Чистая, глотни, промочи рот.

Шубин закашлялся от грязи, которая забила горло:

— Много воды надо, обмыться.

Солдат сокрушенно объяснил:

— Нет ее, собираем в ведра, когда морось или снег. До реки все проходы в минах, а колодец на территории немцев. Ни ручья, ни ключа тут рядом. Не хватает воды. Вот оно как, мокроты полно, а глотнуть нечего. — Он торопливо вытянул из-за пазухи запасные портянки. — Оботритесь, не побрезгуйте, они стираные.

Мужчина вытянул руку и макнул кончик тряпки в небольшую канавку на дне окопа:

— Вот тут у меня специально вырыто, водичка отстаивается. Дождь, снег тут, туман. Намочим сейчас и обтряхнете трошки грязюку. Пить ее нельзя, мутная больно, а обтереться пойдет.

Солдат крутился возле измученных, молчащих разведчиков. Мочил тряпку, помогал счищать толстый слой грязи палочкой, частил словами от волнения. Его слова, забота, такая простая и понятная, словно лед растопили. Бойцы наконец свободно выдохнули, начали говорить.

Младший сержант Стукаленко пожаловался:

— Не могу снять ватник, чего-то рукав застрял.

Солдат охотно бросился на помощь:

— Давай, давай, парниша, помогу. Потяну, может, намокла одежка. Ничего, сейчас сотрешь грязину, до центральной части ходами, а там костерок, чай у ребят горячий водится. Полегчает, согреетесь… — Он вдруг оборвал речь, в темноте нащупав что-то горячее и влажное. Осторожно уточнил у парня: — Рука, говоришь, не ворочается? Так у тебя кровь. Ранило, кажись, тебя, паря, с перепугу не почуял.

— Что? — Егор снова попытался поднять правую руку, которая висела тяжелой плетью в пропитанном влагой рукаве ватника.

— Свет надо, не видно ничего.

Дозорный ощупывал рукав, понимая, что тот набух и стал липким от еще теплой крови. Он почувствовал под пальцами несколько прорех, утопил в них пальцы, и Егор вскрикнул от боли.

Мужчина повернулся в сторону командира:

— Ранение пулевое. Несколько. Кровь хлещет, надо остановить, чтобы не истек.

Шубин торопливо прополоскал грязную портянку в лужице, ощупью добрался до Стукаленко и принялся перетягивать руку тугим узлом у плеча, чтобы пережать сосуды и остановить кровотечение.

— Егор, на ногах держишься?

Тот стучал зубами от озноба, который стал опутывать ледяными нитями его дрожащее тело. Перед глазами плыли пятна, ноги и руки у молодого разведчика стали чужими, будто ватными. Все же Стукаленко прохрипел:

— Держусь, мне не больно. Только холодно.

Мысленно Шубин выругался, парень на глазах теряет силы, еще несколько минут, и упадет в обморок от кровопотери.

— Врач где? Где медпункт? — тряхнул он застывшего постового.

Тот пояснил:

— Прямо вот, по окопчику, прямо, прямо, а там влево закуток. Медпункта нет, фельдшера миной убило. Политрук перевяжет, он умеет.

— Грош, сопроводи! Он сам не дойдет! — выкрикнул Шубин, от бессилия внутри него полыхала ярость.

Ромка бросился к товарищу, подхватил под руку едва стоящего на ногах младшего сержанта и повлек его по черным загибам окопов искать, кто окажет медпомощь.

Капитан Шубин взял фляжку, медленно сделал глоток, стараясь поменьше пить дефицитной воды. Позволил драгоценной влаге медленно прокатиться по горлу, освободить его немного от грязи и копоти выстрелов. Потом прислонился к сырой стене, с тоской прислушался к звукам над головой: немцы продолжали обстрел, не прерывался ни на секунду стрекот пулеметов, к сухому грохоту легких орудий присоединился вой минометов, отчего землю вокруг потряхивало волнами тяжелых взрывов.

Дежурный тяжело вздохнул:

— Каждый день поливают огнем, без передышки стреляют. На четверть часа смолкнут разочек и снова открывают огонь. Сидишь, каждую минуту смерть свою ждешь. Даже ночью голову не высунуть, эти черти не спят, сразу стреляют! Чтоб их пополам разорвало! — Он погрозил своему противнику, который без остановки пробивал их скромную оборону дождем из раскаленного свинца. Показал усеянное пулевыми отверстиями ведро: — Вот поставил наверх, когда дождь был, хотел водички собрать, две недели уже рожу не обмывал. А они даже ведро расстреляли из снайперских винтовок! И не жалко им снарядов, пуль не жалко! Ведро же, воды набрать хотел. Нелюди, звери, фрицы проклятые, чтобы у них все ведра полопались! — Рядовой ругался и ругался, выплескивая накопленную злость на врага, который не давал даже собрать воду для питья.

Молчавший до этого Саша Евсюков вдруг спросил:

— Товарищ командир, а что с Морозко? Он же лежит там. Вдруг… он живой, вдруг ему можно помочь?! У человека очень выносливый организм. Он мог выжить. Главное, вытащить его из-под обстрела. Врачи смогут помочь ему, достанут пули, раны затянутся. Он ведь ждет нас! — Парень говорил все громче и громче, а потом перешел на отчаянный крик: — Вдруг он ждет, он ждет! Он ждет! Мы можем его спасти, вытащить оттуда! Он живой, что, если он живой?! Ему нужна помощь!

Шубин молчал, не знал опытный разведчик, что ответить этому отчаявшемуся парнишке, как объяснить ему, что они не могут спасти Морозко. Даже если он ранен и надеется на помощь своих товарищей. Не подобраться к пятачку, нет прохода, и нет надежды на спасение.

Серое зимнее солнце разорвало тонкий слой туч, в окопе стали видны лица — черные, с засохшей на них грязью. Лицо караульного почти не отличалось от лиц разведчиков, оно было серым от многодневной наросшей грязи и густой щетины.

Захлюпала грязь под сапогами, в окопчик шагнул майор Тарасов:

— Капитан Шубин, доложите о выполнении задания!

На Глеба накатила волна злости, ведь из-за нетерпимости особиста он поторопился, погнал Морозко прямо под пули. Но перекладывать вину за свои поступки разведчик не привык, все-таки он отдал приказ, а не кто-то другой. Поэтому он опустил голову и уставился на свои сапоги:

— Рекогносцировку осуществить не удалось, попали под прицельный вражеский огонь. Немцы открыли стрельбу по группе на середине нейтральной полосы. Лейтенант Морозко погиб при исполнении, застрелен. Младший сержант Стукаленко ранен, направил его на перевязку в сопровождении рядового Гроша.

— Боевая задача не выполнена, рекогносцировка не проведена, «языка» нет, половина группы выбыла из строя. — Энкавэдэшник отчеканил это с раздражением. — А еще ты знаешь, что твой любимчик Зинчук сбежал? Пропал под утро прямо из караула. Никому ничего не сказал, исчез, и все. Объявляю его дезертиром. Разведчики из твоих бойцов никакие, да и ты сам задание выполнить не смог. Что скажешь в свое оправдание, капитан Шубин?

Глеб молчал, из-за пережитой неудачи внутри у него саднило от ярости. Ему сейчас даже разговаривать не хотелось, а уж тем более искать оправдание своей неудаче. Надо думать, как действовать дальше. Как добраться и вынести с поля тело несчастного Морозко и хотя бы похоронить его достойно. Как пробраться в немецкий узел обороны и все же получить информацию о расположении противника. Без нее дальнейшее наступление невозможно, так и будет батальон стрелков сидеть в окопах под дождем из пуль.

Молчание разведчика еще сильнее разозлило особиста. Он несколько часов с нетерпением ждал их возвращения, будучи уверенным, что вот-вот доложит в штаб об успешном проведении операции. А вместо этого полный разгром группы! Тем более под командованием такого опытного разведчика, которому он, майор Тарасов, доверил лично отобранных в разведку бойцов. Особист испытывал злость и разочарование. Уже не обращая внимания на то, что его слышат рядовые, он выкрикнул во весь голос:

— Молчишь, капитан? Сказать нечего? А я тебе говорил, твои сомнения и осторожность приведут к неудаче! Ты не достоин звания советского разведчика, тебя пора списать в инвалиды, а то и в предатели Родины! Ты, видать, Гитлеру решил служить?! Молодых разведчиков под пули бросил, а выкормыша своего отправил на ту сторону к фрицам с доносом! Решил на брюхе ползать перед гитлеровскими генералами?! Секретные сведения им доставлять?! Перебежчик, изменник!

Грязные ладони сжались в кулаки, Глеб все так же не поднимал голову, но все тело его напряглось, готовясь к удару. От ярости кровь ударила в голову, разведчик был потрясен обвинениями в измене. Единственное теперь, что он хотел, — это с размаху врезать Тарасову по лицу и ударом кулака заставить того замолчать. Ударить Глеб не успел: к энкавэдэшнику шагнул Саша Евсюков, на его бледном, перемазанном грязью лице по-детски дрожали от обиды губы:

— Вы что, вы что такое говорите. — От волнения парень совсем забыл и про воинский устав, и про субординацию. Он наивно хотел объяснить особисту, что они только что мужественно, под шквалом пуль пытались выполнить задание, что все его обвинения не имеют смысла. — Мы же там были, я сам там был. Мы почти дошли! И капитан Шубин, он нас вывел обратно, иначе мы все бы там погибли! Мы добудем «языка»! Я уверен, я знаю. Егора ранил немецкий снайпер, разве такое можно подстроить?! Что вы такое говорите, как вам в голову это пришло? — Выросший в интеллигентной семье, Саша был смятен ужасными подозрениями майора, и оттого в его голове был сплошной сумбур. — К холмам не подобраться, уже все нам говорят. Не надо по земле, там мины, там обстрел с холмов. Надо с воздуха, с самолета! Ведь забрасывают же разведчиков с воздуха с парашютами! Я готов прыгнуть с парашютом в тыл врага, я в ДОСААФ занимался, у меня десять прыжков! Я расскажу как, научу других. — От молчания Тарасова, который на несколько секунд оторопел из-за наглости новичка, Евсюков еще быстрее затараторил: — Вы зря не верите и думаете, что капитан Шубин предатель. Задачу боевую невозможно выполнить. Это вам же говорили, из-за этого Морозко погиб! Мы же так все погибнем! Надо по-другому действовать, если не получается с земли, надо с воздуха!

Рот у особиста открылся в беззвучном крике, из-за удивления он несколько секунд не мог выдавить из себя ни одного слова. Вдруг с размаху он залепил Саше оплеуху, от которой парень отлетел к противоположной стене окопа:

— Молчать! Щенок, ты что себе позволяешь! — Особист повернулся к Глебу: — Научил ублюдков своих! Таких же изменников воспитал! Всех под трибунал, сегодня же напишу донесение! Да вас после такого даже в штрафную роту не переведут, к немцу сбежите в первом же бою! Лично в каждого пулю выпущу по приговору!

Тарасов развернулся и зашлепал сапогами по грязи, а разведчики остались в залитом по щиколотку водой окопе. Дрожащий Саша стоял у стенки с горящей от удара щекой. Часовой молчал, потому что даже не понимал, за что так майор отругал разведчиков и почему записал их в предатели Родины. Он тихо под нос себе пробормотал:

— Во ругачка, ох! Из огня да в полымя.

Капитан Шубин опустился на корточки, в нем будто что-то сломалось. Он никак не мог поверить — неужели и правда он наделал столько ошибок. Морозко погиб, Стукаленко ранен, боевая задача не выполнена, а Пашка Зинчук, самый сообразительный и талантливый из его учеников, дезертировал при первой же возможности…

От горьких размышлений его отвлекло чье-то прикосновение. Серый с ног до головы из-за высыхающей постепенно грязи, Евсюков подошел поближе:

— Товарищ капитан, товарищ капитан, простите, что мы вас так подвели. В первую же разведку глупостей наделали.

— Не говори так, Саша, это я виноват. Я опытный разведчик и сунулся куда не следует, и вас потащил, — с горечью признался командир. — Разведка действует хитростью, умом, а не нахрапом.

Ему было вдвойне горько, что молодые разведчики вместо первого опыта получили такой удар — все их планы рухнули, вместо службы во фронтовой разведке им грозит штрафная рота, где никто не ценит жизни людей.

А Саша в волнении говорил и говорил:

— Что же делать, товарищ капитан? Вы скажите, скажите, как действовать дальше?! Я готов, не надо мне ни обеда, ни чая. Не нужен отдых, сил полно! Плевать на все, только давайте «языка» добудем, чтобы Тарасов не написал на вас донесение! Вы ведь опытный разведчик, герой, у вас столько заслуг и наград. Это несправедливо! Если приведем «языка», то все поймут, что товарищ майор неправ. Давайте другой путь найдем, ночью проберемся к фрицам.

Вместо Глеба ему ответил дозорный: