Крымское зарево

— Я зверь, да? Я ведь бил ее, я хотел ее убить… Забить ее насмерть, чтобы она мучилась! Простите, товарищ командир, я подвел вас. Простите. Я не знаю, почему так вышло. Увидел ее руки и понял, что она лжет.

У парня хлынули слезы по лицу, он уткнулся в ладони и по-детски расплакался:

— Простите меня, я вас подвел.

Капитан положил руку на вздрагивающую от рыданий спину:

— Ты все правильно сделал. Врагу надо отвечать ударом на удар, тогда ты был слишком мал, чтобы ответить. Сейчас настало твое время. В разведку рановато еще тебе, парень. Все у тебя получится попозже, обязательно получится. Ты уже герой, спасся от смерти, обманул костлявую. И фашистов обманул. Так что все получится, главное, что ты живой, а сил и терпения наберешься.

Он оставил огорченного Подбельца одного и вернулся назад на поляну. Снова построил разведчиков.

— Где заключенная?

Стукаленко ответил первым:

— Ее товарищ майор увел с собой.

Глеб качнул головой: видимо, и сам энкавэдэшник растерялся от того, что вышло из его затеи, поэтому поскорее сбежал с поляны.

Командир оглядел своих ребят. Они стояли бледные, строгие после увиденного. Жутко вот так близко столкнуться со смертью, и не просто гибелью во время сражения, а невероятной жестокостью, когда вдруг человек превращается в зверя и готов убивать себе подобных.

Глеб тихо произнес:

— Товарищи, ребята, бойцы, помните: не давайте боли и страданиям вами овладеть. Позволите себе такое — и совершите ошибку. Подбелец получил признание, но не ценные сведения. У заключенной можно было узнать, кто выжил, куда переправили оставшихся детей, списки имен, чтобы сообщить родственникам. Помните, что вы воюете не ради мести, не ради чьей-то смерти, пускай даже вашего врага, а ради жизни! Жизни будущих поколений, ваших товарищей, ваших будущих детей, ваших родных. Для этого мы здесь, чтобы жить и подарить другим жизнь.

Сейчас отправляйтесь на обед, занятия продолжим после обеда.

Оставшийся день в лагере прошел как всегда — снова занятия, вездесущий Тарасов с едкими замечаниями. Только бойцы до самого вечера были притихшими, не перебрасывались шутками.

Ночью Шубин долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, думал о сегодняшнем дне. Сам себя спрашивал: «А ты-то, Глеб Шубин, для чего воюешь, для чего на фронт рвешься? Ради жизни или мести за тех, кто погиб? Где твое место?»

Потом прислушался к мерному дыханию своих подопечных, почувствовал, как теплеет в груди, и твердо решил: «Останусь! Научу их всему, что знаю сам, все сделаю, чтобы они стали первоклассными разведчиками. Чтобы воевали с умом, выходили из любой ситуации живыми. Здесь мое место, для спасения их жизней буду служить!»

Глава 3

Грузовичок ревел изо всех сил, фыркал, но не трогался с места. Его колеса снова завязли в жидкой грязи и беспомощно выбивали фонтаны мутной воды: несмотря на то что сегодня было 10 января, с неба на Крымский полуостров лился без перерыва снег с дождем. Снежная морось размыла лесную дорогу, превратив ее в жидкое болото, и теперь почти каждый километр трехтонка тонула в коварных поймах из скользкого грунта. Шофер досадливо выругался, но сидящий рядом майор НКВД дважды стукнул по металлу кабины, подавая условный знак. Уже в который раз из кузова мгновенно спустились шесть фигур в плащ-палатках и навалились на борт ЗИСа. Завыл двигатель, колеса вгрызлись в размытую землю, но дернулись и соскользнули обратно с твердого холмика.

Водитель снова потянулся к дверце.

— Глубоко засели, не могут вытянуть. Подмогну ребятам. Вы, товарищ майор, на педальки жмите и баранку вот так вот вбок крутите, чтобы увести на край машину.

В ответ энкавэдэшник сурово приказал:

— Сиди, разберутся.

Удивленный шофер притих на своем месте. Ему было очень неловко: столько раз проезжал эту дорогу и всегда вместе со своими пассажирами, солдатами и офицерами, прибывшими на передовую часть фронта, дружно вытаскивал машину из грязи. Мужчины хохотали, ругались крепкими словами, но делали общее дело, работали вместе, кучно, плечо к плечу, отчего возиться на холоде под ледяным дождем было не так тяжко. Потом по очереди пускали в прыгающем кузове дерущую горло самокрутку и крепкие сто граммов, чтобы согреться. Так и добирались из тыловой части до основных войск, к передовой линии боев с чувством настоящего фронтового товарищества, ощущая поддержку однополчан во всем.

А вот эти пассажиры оказались странными: крошечный отряд в шесть человек под командованием молчаливого офицера, да в сопровождении сурового особиста. Обычно в трехтонку набивали как можно больше личного состава, провианта, боеприпасов — все, что нужно доставить на передовую линию фронта. В этот раз шесть человек молча ехали в практически пустом грузовике рядом с ящиками, укрытыми брезентом. И вещей у них было удивительно мало, ничего, кроме оружия, тощих вещмешков на плечах. Остальные ребята прибывали в расположение части с чемоданами, тюками, туго набитыми вещами, чтобы в окопах и землянках хоть немного обустроить скромный быт. Эти бойцы вели себя совсем по-другому: молчали, не перекидывались шуточками, не хохмили, только по двойному стуку ладони мгновенно и слаженно выполняли приказ. Да что там, их движения, бесшумные и быстрые, вызывали у водителя холодок на затылке. Он сразу вспоминал ночные байки с фронтовиками у костра про привидения и призраков, до того бестелесными и в то же время сильными оказались странные бойцы, неразличимые в одинаковых черных плащ-палатках.

Грузовик внезапно осел назад, натужно закряхтел стареньким двигателем. Водителю стало понятно, что никто не помогает ему выкарабкаться из глубокой лужи. Он вопросительно взглянул на сопровождающего майора. Тот сидел с равнодушным выражением лица, ни единым движением не выказывая своего беспокойства. И шофер растерянно замер над баранкой, отпустил педали. Решив про себя, что с офицером НКВД лучше не ругаться, хотят стоять в темноте посреди дороги — да пускай. Час в запасе у него есть, главное — успеть до рассвета добраться до расположения части. Немцы под утро запускали «рамы» для воздушной разведки, когда хоть что-то можно было рассмотреть в скудном рассветом свете. Иногда бомбили дорогу, потому что окопная фортификация была тщательно замаскирована и люфтваффе ничего не оставалось, как атаковать с воздуха единственную дорогу, что вела к передовой. Поэтому и ездила теперь трехтонка по ночам, с выключенными фарами, практически наощупь по разбитой снарядами дороге.

Минуты тянулись медленно, водитель ерзал на своем сиденье, не понимая, что же происходит. Вдруг грузовик заходил ходуном, чья-то крепкая ладонь стукнула по борту, подавая сигнал к движению. Шофер едва выжал сцепление, как ЗИС подпрыгнул на тонких стволах деревьев, нарубленных разведчиками, и за секунду выбрался из канавки. Бойцы на ходу запрыгнули в открытый кузов, уселись в кружок и замерли, скрывая дрожь замерзших тел. Ни слова не проронили они, пока помогали грузовику выбираться из грязи, делали все слаженно по движению рук командира. Крепко вбил он им в головы правило разведки: «Меньше говори, больше наблюдай и делай».

Отряд разведчиков впервые ехал из учебного лесного лагеря на передовую, чтобы показать все, чему их обучил командир отряда, капитан фронтовой разведки Шубин. Молодые разведчики старались ничем не выдать своего волнения: что ждет по прибытии, какое задание им дадут и получится ли его выполнить? Каждый из них пребывал в своих мыслях, в том числе и сам командир. Их осталось всего пять из десяти человек, остальные не выдержали испытаний, которые они каждый день проходили в лагере разведчиков. Хотя опытный разведчик знал, что ежедневные упражнения и лишения — это лишь начало трудного пути: впереди их ждет соревнование со смертью, каждодневные стычки с фашистами, из которых надо выйти победителем, и не просто сохранить свою жизнь, а еще выполнить боевое задание командира разведывательного подразделения.

Грузовик раскачивался и стонал на больших воронках от бомбежек, хотя опытный водитель ловко управлялся с баранкой. Он знал фронтовую дорогу как свои пять пальцев. Ездил по ней несколько ночей в неделю, чтобы доставить в тыловую часть раненых, а обратно перевезти к территории военных действий вновь прибывший личный состав и все, что необходимо для окопной жизни.

В кузове трехтонки каждый пассажир думал о своем: бравый Стукаленко мысленно складывал строчки стиха для письма черноглазой санитарочке Соне, с которой удалось познакомиться во время обедов на полевой кухне; Саша Евсюков вспоминал о новогодних посиделках в квартире родителей в Ленинграде; Пашка Зинчук пытался представить себе, как выглядит сейчас его сестренка, которую он помнил пятилетней малышкой; Роман Грош то и дело ощупывал карман, борясь с желанием съесть выданный на перегон запас сухарей; Ертаев Абыз одними губами шептал русские глаголы, так как немецкий он выучил еще в детстве во время игр с соседскими детьми из высланных в Казахстан немецких семей, а вот русский давался тяжело.

Шубин же наблюдал за местностью, непривычной взгляду. Южная природа отличалась от того густого леса, зарослей деревьев, к которым он привык, воюя в средней полосе советской территории. Здесь же рос небольшой, реденький лесок, к небу тянулись невысокие деревья, среди которых трудно найти укрытие от фашистских пуль, под сапогами чавкал слой жидкой почвы, смоченный бесконечной моросью с серого неба. И открытие это давило на командира: тяжело проводить разведку в такой местности, как на открытом пространстве из грязи пройти под прицелами врага незаметно даже пару километров. От мрачных мыслей пальцы уже привычно с силой сжимали колючую сосновую шишку, острыми пластинами он массировал подушечки, разминал поврежденные сосуды, и эти движения за несколько месяцев стали привычными. Руки его больше не дрожали благодаря упорным ежедневным занятиям. И все же разведчик по привычке продолжал разминать и массировать ладони, избавляясь от уже несуществующей болезни.

Из кабины вдруг показалось квадратное лицо Тарасова:

— Зинчук, сколько до прибытия?

Майор НКВД обожал проводить вот такие неожиданные проверки, задавать каверзные вопросы, стараясь подловить юных разведчиков и поставить их в неудобную ситуацию. Иногда выглядело это очень жестоко или нелепо, но все же капитан Шубин не вмешивался, понимая, что спорить с особистом по поводу его методов обучения не стоит. По-своему, часто грубо, он все же заботится о молодых бойцах, мобилизуя их на решение сложных задач, которые придется также выполнять и на передовой.

Пашка глухо отозвался, не отрывая глаз от черного неба без единой звезды:

— Минут через сорок прибудем, осталось пятьдесят километров по лесополосе.

Тарасов скрылся в кабине, водитель удивленно протянул:

— Ишь ты, без компаса и карты сообразил. Верно угадал, по пролеску минут сорок, и аккурат на блокпост попадем.

Офицер НКВД бросил на болтуна мрачный взгляд:

— Не тебя спрашивали, за дорогой смотри.

Но Василий Тарасов и сам был доволен ответом — не зря прошли эти долгие недели занятий. Даже самый, на его взгляд, разгильдяй — ефрейтор Зинчук — оперился, набрался опыта и знаний от бывалого фронтового разведчика капитана Шубина. Теперь новобранцам предстояло пройти проверку в боевых условиях на передовой линии фронта, где сошлись границы немецкой и советской территорий. Здесь молодым людям была поставлена боевая задача: добыть «языка» — немецкого пленного, у которого есть ценные сведения.

В широком квадрате расположения стрелковой части, неподалеку от станции Добрянка, куда направили разведотряд для выполнения первого задания, планировали важное стратегическое наступление на немецкий узел обороны. Прорыв германской линии защиты именно в этом узком коридоре открыл бы доступ к запасной ветке железной дороги. В Сивашском заливе, на освобожденной от оккупантов земле полуострова, в это время шло полным ходом сооружение временного железнодорожного полотна, и советским строителям нужны были материалы — рельсы и шпалы, чтобы завершить строительство отрезка, соединяющего материк и полуостров. Еще захват железнодорожной станции лишил бы германские войска возможности быстрой передислокации тяжелой техники. Танки, артиллерия, бронетранспортеры вязли в грязи, застревали на размытых декабрьским снегом грунтовках, поэтому для их быстрой перевозки немцы использовали сетку из запасных железнодорожных путей и маленьких станций. Но как захватить этот кусочек пути, если нет сведений о расположении линии огня, количестве охраны, техники? Бдительные гитлеровцы понимали важность нахождения станции рядом с Добрянкой и не давали никому даже преодолеть нейтральную полосу, не то чтобы проникнуть на их территорию и захватить в плен офицера. Именно сюда решил отправить Василий Тарасов группу Шубина, чтобы проверить, насколько успешно прошла учеба. Ну а уже после проверки на пригодность можно будет продолжить вербовку опытного разведчика в отделение СМЕРШ, его учеников, молодых разведчиков, распределить по разведотделениям дивизий на Южном плацдарме. С этими мыслями ехал молчаливый майор НКВД в теплой кабине и раздражался каждый раз, когда говорливый шофер пытался завести с ним разговор.

Наконец старенький ЗИС, с ревом вгрызаясь колесами в жидкую грязь, взял последние препятствия и замедлил движение перед широким заграждением из тоненьких неотесанных бревен — блокпост перед расположением стрелкового батальона на передовой. Дежурный офицер в широком плаще пробежался фонариком по документам и сунул их обратно майору:

— Вас там уже ожидают, командир разведотделения встречает.

— Высаживаемся? — уточнил с борта кузова Шубин. В кромешной темноте он не мог ничего различить.

Небо было затянуто сплошной пеленой, отчего даже тусклый лунный свет не освещал землю. В какой стороне укрепления, можно было только догадываться, влажная чернота скрыла все — проходы, людей, окопы.

Водитель, который щепкой бережно очищал колеса и низ кабины от налипших кусков грязи, виновато пояснил:

— Дальше до окопов не проедем, застрянем. Не лужи, а целые моря. Своим ходом, ребятки.

— Спасибо, — коротко поблагодарил его капитан и одним прыжком оказался за бортом. Он скомандовал остальным: — Стройся!

Черные фигуры в мокрых плащах спустились из кузова, вытянулись в строе из пяти человек. Рядом шлепала чья-то обувь, в темноте звучали голоса:

— В цепочку становись! Разгружайте, из рук в руки, там боеприпасы.

— Куда ставить, товарищ командир? Везде вода, замочим.

— Да найди ты пятак посуше, в лужу прямо не тыкай. Доску под низ, брезент сверху накинь, потом на руках парами дотащите до склада.

Кто-то невидимый досадливо закряхтел, но все-таки начал раздавать команды. Над головами разведчиков в кузове машины загрохотали сапоги — началась тяжелая работа с укладками боеприпасов, которые привез грузовик.

Вдруг совсем рядом молодой напряженный голос уточнил:

— Товарищи разведчики, капитан Шубин? Это вы?

— Так точно, прибыли! — отозвался Глеб.

В темноте чей-то голос, звонкий и высокий, зачастил в волнении:

— Лейтенант Морозко, я — командир разведотделения, вернее, исполняющий обязанности командира. Командира нашего, капитана Васильева, в госпиталь вчера свезли после ранения. Все-таки зацепил его германский снайпер. Он уже почти до бруствера добрался, когда пулю ему прямо в плечо засадили. Сутки вытащить не могли, под обстрелом и санитарочки пытались, и мы сами восемь раз туда совались. А немец озверел просто, поливал свинцом без остановки. Потом уже сам он ползком до коридора дополз на одной руке, ночью вытащили его обратно и первой машиной в госпиталь отправили. Эх, снайперы проклятые, сколько народу у нас порешили. И ведь бьют прицельно, в голову, в грудь! А у нас госпиталя нет, трехтонка не каждый день ходит, до фельдшера полсотни километров. По грязи пешком не потащишь раненых.

Молодого лейтенанта прорвало: наконец прибыл долгожданный опытный разведчик, о котором ходили легенды в его разведотделении. От волнения, многодневной усталости офицер совсем потерял голову, не вспоминая об уставе, принялся вываливать все, что происходило на передовой.

— Товарищ лейтенант, по прибытии доложите обстановку. Тут блокпост, а не баня, — оборвал его резкий голос Тарасова.

Морозко мгновенно замолчал, не понимая из-за темноты, кто его осек. Он сдавленно выдавил:

— Извините, товарищ капитан. — И принялся указывать проход к расположению батальона, лишь иногда выдавливал из себя пару осторожных слов: — Тут аккуратно, скользко очень, по краю идите за мной… Здесь ямы с водой, ничего, шагайте прямо по ним, они не глубокие… Почти пришли.

Прибывшие скользили по размытому грунту, сапоги чавкали, пару раз даже кто-то бухнулся на колени, потеряв равновесие. Наконец прибывшие добрались до цели — небольшого пологого спуска в паутину из глубоких окопов. Следом за лейтенантом все бойцы спустились вниз. На глубине траншей от глиняных стен тянуло еще сильнее сыростью, сапоги мгновенно утонули по самую щиколотку в жиже, что стояла на дне рвов.

— Вот сюда, проходите, мы тут кипятка приготовили, чтобы согреться.

Молодой командир провел их по узкому коридору в закуток. Здесь почти двухметровая яма сверху была накрыта сооружением из веток и брезента, в ямке курился костерок, а в котелке булькал кипяток. Ребята, озябшие до костей от безграничной сырости и мороси, висевшей в воздухе, потянулись к спасительному теплу. Зинчук вытянул из вещмешка сухие портянки, а свои мокрые растянул на двух палочках, поближе к теплому дымку.

— Отставить! — Голос Тарасова был негромким, но таким злым, что бойцы замерли.

Кроме Пашки, который в полумраке сдвинул белесые брови, но продолжил прилаживать свои мокрые насквозь портянки на растопыренных веточках. Его невозмутимость, как обычно, подхлестнула майора Тарасова, он едва удержался от того, чтобы не сломать сапогом эту шаткую конструкцию. Голос энкавэдэшника стал еще выше, в нем зазвучали нотки ярости:

— Построиться, бойцы! Мы на территории боевых действий, враг в нескольких метрах от нас. Не сметь терять бдительность! — Мужчина развернулся к окончательно оробевшему лейтенанту Морозко: — Организуйте отдельное место для прибывших офицеров и доложите обстановку! Это секретные сведения! Вы что, не понимаете, кто прибыл к вам в часть? Развели тут чаепития, никакой дисциплины! Нарушение светомаскировки! На передовой, прямо под носом у немецкой артиллерии, люфтваффе! О чем вы вообще думали, лейтенант?!

— Я понимаю, извините, хотел, чтоб согрелись после дороги. У нас тут… сырость… туберкулез гуляет и простуда, от холода маемся сильно. Греемся кипятком, костер ведь охотничий, без огня… с дороги, думал, надо немного… — Исполняющий обязанности командира разведотделения совсем сник, растерял последние слова в ожидании нового сурового выговора.

В этот момент не выдержал уже капитан Шубин: они, конечно, на передовой, но все же не на вылазке на территории фашистов, не в атаку идут; его ребята прибыли в сырые окопы голодные, продрогшие и уставшие в кромешной темноте под нескончаемым холодным ливнем; немного горячего чая, тепла от костра продрогшим бойцам не помешают. Бесхитростная, от чистого сердца забота молодого лейтенанта была такой нужной сейчас, такой человечной, от нее оживало застывшее в холоде тело. Строгий без меры майор Тарасов, как обычно, принялся наводить порядки, требуя каждую минуту соблюдения дисциплины. Капитан за месяц в лесном лагере даже привык к его манерам, смирился с фанатизмом и упертостью куратора. Но сейчас Глеб понимал — не тот момент для строгости. Все устали, измучены холодом и голодом, а требовать выполнения всех разделов устава — лишь зарождать в бойцах недовольство.

Спорить при всех с особистом Глеб не стал, знал, что тот не любит вот таких открытых стычек, а еще он и сам ярится от неприятного ощущения промозглости. Шубин мирно предложил Морозко:

— Лейтенант, наплескай нам чаю. Мне и майору Тарасову. И подальше где-нибудь местечко найди, там доложишь обстановку. — Он обернулся к вытянувшимся по стойке смирно бойцам: — Вольно.

Морозко тоже стряхнул оцепенение, бросился к костерку, заварил чай, налил его в большую металлическую кружку, махнул куда-то в нескончаемую сеть из коридоров:

— Там приготовили для сна дополнительные места. Деревяшки, потом солому настелили, чтобы не в воде лежать. Идемте!

Его спина замелькала в сером проеме, Тарасов, чавкая сапогами по грязи, двинулся следом. Шубин почувствовал, как в темноте раздался вздох облегчения. Бойцы скинули вещмешки и ринулись к костерку, радуясь, что можно хоть чуть-чуть согреться после долгой поездки.

Пара поворотов привела троих офицеров в маленькое пространство, где по стенам текли ручьи из воды, собираясь в лужи под ногами. На расстоянии от сырых откосов были накиданы кучи упругих веток, а сверху — влажная гнилая солома. Шубин с облегчением опустился на эту подстилку: ноги предательски дрожали от слабости, болезнь, с которой он так отчаянно боролся в госпитале, решила напомнить о себе. Разведчик прильнул к краю кружки, сделал несколько глотков, горячая жидкость растеклась внутри груди, спустилась вниз, согревая промерзшее до костей тело. Он сунул кружку в руку недовольно скривившемуся Тарасову:

— Ваша очередь, товарищ майор. Согрейтесь. — И тут же кивнул лейтенанту: — Докладывай обстановку.

Тот неуверенно начал снова рассказывать, то и дело сбиваясь из-за страха, что особист примется отчитывать его за неуставное поведение:

— С начала декабря мы здесь. Штаб планировал стремительную атаку, наш батальон должен был еще в декабре пойти в наступление, но застряли из-за холмов. Соленые холмы их называют, через два километра от нейтральной полосы. Там гряда небольших возвышенностей, перепады от метра до пяти. Получается сейчас, что Соленые холмы окружают станцию, служат естественной защитой. На холмах там немцы обустроили огневые точки — пулеметные и снайперские. С возвышения держат нас под прицелом круглые сутки, даже ночью! Не знаю, как они ночью стреляют по цели в темноте! Глаза, как у кошек, что ли?! — В отчаяньи лейтенант снова забыл об уставе. Морозко всплеснул руками, кулаки указывали в темноту, где располагались вражеские позиции. —  Нас было девять человек в разведке, никого из ребят не осталось! Я последний, командир без отделения! Мы каждый день пытались ночью подобраться к холмам! А они нас, как курят, перестреляли. Шесть человек насмерть, остальные с ранениями в госпитале! Я один остался. И ничего у нас не получилось, я ведь не первый месяц в разведке. Я брал «языка», диверсии проводил, ходил под пулями! А тут… как заколдованные, не можем пройти до этих холмов, где они засели…

— Понес, — зло процедил Тарасов. — Колдунов нашел, ты советский офицер, а собираешь сказки, как старуха сумасшедшая. У немцев приборы ночного видения сейчас вводят, на танки, на винтовки снайперские. Инфракрасное оборудование, до четырехсот метров прицельная дальность, вот и все твое колдовство.

Лейтенант Морозко стоял с опущенной головой, пальцы ходили ходуном, то и дело сжимаясь в крепкие кулаки. Шубин в глубине души сочувствовал парню: каково ему потерять всех разведчиков и не выполнить боевую задачу. Немудрено, что офицер начинает от отчаяния искать причины неудач чуть ли не в колдовстве. Разведчик сделал еще несколько глотков горячей жидкости:

— Понял тебя относительно снайперов… Получается, сразу за холмами железнодорожная станция?

— Там перегон, была установлена стрелка. В начале месяца посылали самолет, у немцев строительство какое-то шло рядом с веткой. Фрицы быстро его приметили, открыли такой огонь, артиллерия палила до утра, аж тут от гари все было черным-черно. По левому флангу болото, оно не замерзает зимой, поэтому пройти его не получилось. Топь тянется двадцать километров, ширина от двух до трех километров. Из-за артобстрелов болото в завалах из сучьев. Мы несколько раз пытались расчистить проходы, только это работы на несколько суток, и сразу в небе «рама» кружить начинает, а значит, вскоре жди бомбардировщиков.

— По правому флангу что?

— Мины, — вздохнул лейтенант. — Троих наших в госпитале по кускам собирали, один там так и остался. Только… голову… нашли… и ноги… Поле минное до реки, даже в оврагах мины замаскированные. Грязью обмазывают, и не видно заряда, все серое.

Тарасов фыркнул в ответ:

— Карту поля составить, разминировать проход — и готово. За сутки задача будет выполнена. Нагородили тут, сами себе препятствия понавыдумывали.

Шубин не слушал ворчание особиста, он прекрасно понимал, что разведподразделение батальона весь месяц упорно пыталось со всех сторон пробраться на вражескую сторону, но терпело неудачу за неудачей. И дело не в опыте и подготовке, а в том, что немцы защищают свои позиции изо всех сил. С помощью артиллерии, мин, снайперов, огневого рубежа, и даже воздушный разведчик действует — точно, Соленые холмы скрывают что-то очень важное для гитлеровской армии. Лейтенант тем временем оправдывался перед майором:

— Ночью мин не видно, там грязью все прикрыто, а днем несколько огневых точек держат под обстрелом периметр.

— Ты как первый день служишь! — Майора уже было не остановить. — Маскировку применить — и по-пластунски всю нейтралку пройдешь через минное поле прямо под носом у снайперов.

— Пройти можно, обратно с «языком» ползком по-пластунски вернуться сложно. Как заставить немецкого офицера молча ползти? Один крик, и снайпер возьмет на прицел. Да и с холмов его видно как на ладони. Мы уже пытались. — У Морозко потемнело лицо при воспоминании о погибших товарищах на неприступном минном поле.

Тарасов отреагировал по-своему:

— И что будешь делать, лейтенант? Сядем и будем чай пить? Мы же для этого сюда прибыли, для этого капитан Шубин в лагере месяц целый в лесу жил с бойцами в землянках. — В темноте блеснул циферблат часов. Особист заговорил резким тоном: — Ты мне эти саботажные речи не двигай. Мыслишь ты, Морозко, как уклонист, хоть заградотряд выставляй, того и гляди, бежать кинешься бабе своей под юбку. Сейчас четыре часа ночи, самое время для вылазки, немцы спят, как младенцы в колыбели. У них все по режиму, уж я-то знаю. Ты хоть один выстрел слышал?

— Тишина, не простреливают, — вмешался в беседу капитан Шубин, он уже понимал, куда клонит их куратор.

— Вот именно! — Тарасов был доволен, что опытный разведчик с ним согласен. — Тишина, как на кладбище. Можно не то что ползком, а гопака на нейтралке сплясать, никто не заметит. — Он повернулся к Глебу, показывая Морозко, что его доклад закончен: — Бери, Шубин, бойцов и вперед, к рассвету должны вернуться с «языком». Местная разведка, как я вижу, расклеилась. Покажи им, как Родине надо служить, каким должен быть настоящий советский разведчик. Приказ ясен?

— Так точно. — Шубин отдал пустую кружку лейтенанту, развернулся и, шагнув в темный коридор, отправился за своими бойцами.

Морозко двинулся следом:

— Я с вами, покажу, где есть небольшой безогневой коридор. До середины поля можно добраться, по метрам не достают с двух точек.

— Ты там каждый метр выучил, лейтенант? — Глебу хотелось побеседовать с молодым мужчиной без вечно недовольного майора.