Под капюшоном и блестящей от влаги тканью нельзя было различить ни фигуру, ни лицо. Глеб сдернул накидку с головы стоящего перед ним человека — Зинчук! От оторопи капитан не смог даже вымолвить и слова. Как успел Павел сюда добраться почти одновременно с ними и незаметно пробраться в ряды прибывающих бойцов?!
Сам же Зинчук не повел даже бровью, застыл, как оловянный солдатик, ожидая дальнейших приказов.
Сбоку запыхтел Тарасов, который с трудом спустился по мокрым от морской воды деревянным ступенькам к причалу. При виде вытянувшегося в струнку ефрейтора Зинчука он не удержался от удивленного оханья, а потом протянул:
— Так, понятно. Вольно, Зинчук, возвращайся в лагерь.
Тот козырнул:
— Есть! — И снова смешался с толпой бойцов. В общей массе поднялся наверх и повис на подножке грузовика, который, забитый до бортов людьми, покатился в сторону Дмитровки.
Майор сплюнул себе под ноги, в голосе его была смесь раздражения и восхищения одновременно:
— Ах ты ж, черт хитрый, еще доедет, а не своим ходом. Ну Зинчук, ну жук!
Еще пару часов они провели на берегу залива, ожидая остальных. Разведчики явились почти одновременно, измученные долгим ночным переходом. Маскировку все выбрали одинаковую: сорвали погоны, лычки и другие знаки различия германских войск с кителей; измазались в грязи так, чтобы вообще нельзя было понять, что надето на бойцах.
Майор Тарасов на правах командира провел перекличку:
— Подбелец!
— Здесь!
— Стукаленко?
— Здесь!
— Евсюков?!
Тот отозвался едва слышно, от усталости парень шатался во все стороны:
— Здесь.
— Ертаев?
— Сидесь. — Казах до сих пор по-русски говорил, коверкая слова. Немецкий он знал отлично, выучил еще в детстве. А вот с русским у него до сих пор были сложности.
— Грош!
— Здесь! — откликнулся последний из бойцов.
Тарасов обвел их взглядом:
— Ну что ж, бойцы, те, кто справился с заданием, продолжают занятия. Возвращайтесь в лагерь, но другой дорогой.
Евсюков тихо застонал при мысли, что снова придется кружить по пересеченной местности, обходить деревню по большой дуге, скрываясь в немецкой форме от караульных.
Тарасов обернулся на звук:
— Евсюков, не слышал, что ты сказал? «Прошу перевести меня в стрелковое подразделение?»
Парень с трудом выдавил:
— Никак нет, товарищ майор.
Офицер, довольный ответом, кивнул:
— Вперед, выполняйте приказ. И пошустрее, в восемь утра построение. Опоздавшие будут отчислены.
На лицах парней отразилось смятение, они замедлили шаг, не понимая, как выполнить невыполнимое. Глеб не выдержал, наклонился к Грошу, который замыкал строй:
— Добудьте ватник, прикройте немецкие кителя. Тогда сможете со всеми прибывающими добраться на машине до Дмитровки.
Тот в знак благодарности кивнул командиру. А капитан быстро развернулся к Тарасову:
— Ладно, товарищ майор. Давайте возвращаться назад, отдохнуть тоже надо успеть.
По дороге в деревню офицеры не разговаривали, ехать пришлось в битком набитом «зилке». Усталые, вымокшие до пояса в воде Сиваша, бойцы вполголоса переговаривались, пускали по кругу самокрутку. От мерного покачивания многие дремали, уронив голову на грудь. Даже майор не выдержал и крепко проспал весь путь, его голова подпрыгивала у Глеба на плече. А сам разведчик никак не мог заснуть, все думал, что сегодня приготовит им энкавэдэшник, какое новое испытание придумает для разведчиков. Еще он никак не мог понять, как ему научить бойцов мгновенно реагировать на изменения. Ведь идет разведка на неизведанной территории, невозможно все предусмотреть, спланировать каждый шаг. Всегда этот план будет нарушен, и надо найти выход, выкрутиться из сложной ситуации. И разведчику нужно не паниковать, не теряться, чтобы голова работала как часы.
Даже по прибытии в лагерь Глеб так и не смог придумать, как научить бойцов мгновенной реакции на непредвиденные сложности. От усталости он соображал с трудом. Встретил его в лагере сначала Снежок, а потом Павел, который успел уже соорудить костер. Остатки вчерашней буханки он нанизал на прутки и уложил над невысоким пламенем. Умопомрачительный аромат поджаренного хлеба разносился по всей полянке. Глеб с удовольствием перекусил, запил горячим чаем с куском рафинада вприкуску. От еды он разомлел, веки начали слипаться.
Шубин провел по лицу рукой — оно было влажным. Капитан с удивлением сел, снова провел ладонью по щеке — откуда влага? Оглянулся по сторонам, приходя в себя, и понял: он задремал у костра, а проснулся от того, что Снежок тыкается ему в лицо горячим влажным носом; дежурный, крепыш Стукаленко, тоже не выдержал усталости, уселся на землю и провалился в сон, не выпуская автомат-пистолет из рук.
Пес негромко гавкнул и повернул голову в сторону, где располагалась Дмитровка. «Сюда кто-то идет, а скорее всего не кто-то, а майор Тарасов», — догадался разведчик. Он с благодарностью потрепал сторожа по загривку, а потом громким криком поднял спящих в землянке разведчиков:
— Внимание! Общее построение!
Сонные молодые люди забегали, принялись натягивать форму, торопливо приводить себя в порядок. Построиться они не успели, на полянке показался майор, и не один. За ним плелась женщина лет сорока, с растрепанными волосами. Ее одежда и обувь были покрыты слоем грязи, и все же ничего не могло скрыть нашивку СС на рукаве — две серебристые молнии на черном фоне. При виде пленной у членов разведгруппы окаменели лица, бойцы настороженно уставились на женщину. А та сжалась в комок, жалобно повторяя:
— Nicht meine Schuld, es ist ein fehler [1].
Особист вытолкнул ее перед строем разведчиков:
— Была задержана при освобождении концентрационного лагеря, утверждает, что невиновна. Нужно провести допрос пленной. Добровольцы?
Бойцы в строю отводили глаза, никто не хотел выполнять приказ. Они уже понимали, что придется быть безжалостным, применить пытки, чтобы заставить пленную сказать правду.
Майор уже было остановился напротив Зинчука, как вдруг из строя шагнул Подбелец, среднего роста парень. Худощавая фигура, крепкие руки с широкими крестьянскими ладонями, ежик волос, лицо с широким подбородком. Только по отсутствию щетины на лице и слишком тонкой шее можно было понять, что боец совсем еще юный.
— Рядовой Подбелец. Разрешите мне, товарищ командир. Немецким владею.
Шубин кивнул в ответ, давая согласие.
Подбелец, не глядя в глаза женщине, спросил на немецком:
— Вы работали в концентрационном лагере?
Та отрицательно замотала головой:
— Нет, это ошибка! Меня оболгали!
— Тогда почему на вас форма СС?
— Я просто надела ее, мне было холодно. Я не служила в СС!
— Тогда что вы делали в концентрационном лагере?
Женщина торопливо ответила:
— Я просто работала. Я готовила на кухне еду заключенным. Я помогала им, спасала их от голода. Меня заставили работать, я не хотела. Я против Гитлера.
Парень попросил ее все так же спокойно:
— Покажите ваши руки, поверните их ладонями вверх.
Женщина вытянула грязные ладони вперед, мужские пальцы провели по подушечкам кожи:
— Если вы работали на кухне, то почему у вас нет мозолей?
Глаза у пленной забегали:
— Я… мне поручали легкую работу, я раздавала кашу.
Парень вдруг побледнел, он резко нагнулся и схватил палку, лежащую на земле. Сук взлете вверх и с размаху опустился на ладони женщины, от удара кожа лопнула, кровь брызнула красными каплями на форму разведчика. Пленница закричала и отклонилась назад. Но Подбелец перехватил ее руки и снова ударил по кистям:
— В лагере не кормят кашей заключенных! Ты лжешь! Что ты делала там, отвечай!
— Не надо, не надо.
От боли женщина извивалась, мотала головой. Кровь с рук текла по одежде. Подбелец снова с размаху ударил ее по ладоням, отчего новый фонтан крови брызнул ему на лицо.
— Отвечай! Ты не работала в гестапо? Ты не убивала детей? Ты не пытала заключенных? Ты работала на кухне? Ты готовила для заключенных?
— Да, да, я лишь прислуга! Отпустите, умоляю! — в голос выла женщина.
А разведчик ее словно не слышал, он наносил удар за ударом. Ошметки кожи и мяса летели во все стороны, кровь из ран на руках залила грудь и лицо парня. Он бил без остановки.
— Ты врешь! Заключенным не готовят на кухне! Они едят объедки! Куски засохшего хлеба! Ты лжешь! Ты убивала, ты мучила, ты издевалась над ними!
Наконец пленная завизжала, выгнулась от невыносимых мук и выкрикнула:
— Признаюсь, только не бейте. Признаюсь!
Она упала на окровавленную землю лицом вниз, Подбелец застыл рядом, не выпуская палку из рук. Майор шагнул к заключенной, рывком поднял ее за воротник:
— Говори!
Та тихо прошептала:
— Я служила в СС, была охранницей в концентрационном лагере. В нашем ведении был блок «Д» с русскими детьми.
Боец наклонился к ней и заглянул прямо в глаза:
— Ты убивала детей?
Она кивнула в ответ:
— Нам приказывали это делать.
— Они просили еды, а ты отказывала им?
Женщина не вынесла укора и опустила глаза:
— Нам не давали для них пищи. Они были слишком слабые для работы, поэтому никто не кормил их.
Подбелец сжал подбородок женщины окровавленной рукой, заставил эсэсовку посмотреть ему в глаза:
— Они умерли, эти дети в лагере?
Она затрясла головой, по ее лицу текли слезы:
— Да, но я не убивала их. Они сами умерли. Все.
Парень не выдержал и ударил женщину по лицу со всей силы, отчего она снова рухнула на землю:
— Ты врешь! Ты их убила. Ты виновна в их смерти! Ты издевалась, ты не кормила, ты замучила их до смерти! Ты — убийца!
Каждое слово парень сопровождал ударом. Он бил, не целясь — по голове, по плечам, по спине. Женщина стонала, кричала и пыталась увернуться от града ударов кулаками. Все вокруг замерли, потрясенные ее признанием и озверевшим от ярости рядовым Подбельцом. Первым не выдержал капитан Шубин, он шагнул к парню и перехватил его руку:
— Все, хватит, остановись. Она во всем призналась.
Тот повернул на него лицо, залитое потоками крови. Взгляд, остекленевший от гнева, постепенно начал проясняться.
— Идем, — Глеб потянул парня подальше от полянки. На пути подхватил ведро с водой и крикнул замершим с вытянутыми лицами бойцам: — Разойдись. Грош, в караул!
Возле тоненькой молодой березы он остановился и, поставив ведро на землю, приказал:
— Умойся. Руки обмой.
Подбелец не сопротивлялся, он окунул ладони в воду, затем ополоснул лицо. Глеб наблюдал за ним, обратил внимание на шрамы на его ладонях и спросил:
— Ты был в таком лагере?
Парень медленно кивнул:
— Да, полгода. И они там были. Надзирательницы. Они били нас дубинками по рукам, когда мы просили еду или одежду. У меня были язвы на руках, они не заживали. Я был самым сильным из детей, мне было четырнадцать. Поэтому меня заставляли стаскивать трупы тех, кто умер за ночь, к яме за оградой. Избивали, если отказывался. Иногда это были еще живые дети, слишком слабые, чтобы двигаться. Однажды я прыгнул в эту яму с мертвецами, сделал вид, что совсем ослабел от голода. Лежал там весь день и всю ночь, а утром сбежал в лес к партизанам.
Он застыл, глядя перед собой, потом перевел взгляд на свои руки с замытыми пятнами крови и шрамами. Вдруг схватил командира за руку: