Корабль Его Величества «Улисс»

Ралстон равнодушно посмотрел за борт.

— Ну и что же. — Ралстон насупился и, похлопав рукой по лебедке, вызывающим тоном бросил Карслейку: — Не забудьте и лебедку. Ее тоже больше нет, а она гораздо дороже паравана.

— Еще дерзишь! — закричал Карслейк. — Ты заслуживаешь наказания.

Ралстон покраснел. Решительно шагнул вперед. Руки его сжались в кулаки. Замахнувшуюся для удара руку Ралстона остановил Хартли. И все же проступок был совершен, и теперь все зависело от командира корабля.

Вэллери терпеливо выслушал взволнованный доклад Карслейка. Но спокойствие это было лишь внешним.

«Черт возьми, — думал он, — забот и без того хватает, а тут еще…» Только железная выдержка позволила Вэллери скрыть свои чувства.

— Это правда, Ралстон? — спросил Вэллери, когда Карслейк закончил свой доклад. — Вы не подчинились приказу и оскорбили лейтенанта?

— Нет, сэр, — ответил Ралстон едва слышно. — Это неправда. — Он с безразличием посмотрел на Карслейка, потом снова повернулся к командиру. — Я не мог не подчиниться приказу, потому что никаких приказов не было. Это подтвердит главный старшина Хартли. — Ралстон кивком головы показал на главного старшину, вызванного на мостик. — Я не оскорблял лейтенанта. Я не собираюсь оправдываться, но многие могут подтвердить, что лейтенант Карслейк оскорбил меня. И если я что-то сказал ему, — Ралстон слабо улыбнулся, — то только в порядке самозащиты.

— Здесь не место шуткам, — заметил Вэллери. Он был озадачен поведением этого парня. Вэллери еще мог бы понять охватившую Ралстона злость, но он никак не ожидал, что тот еще будет шутить. — Я все видел сам. Вы действовали энергично и смело, спасли матроса от травмы, а может быть, и от гибели. По сравнению с этим потеря паравана и повреждение лебедки ничего не значат. (Карслейк побледнел при этих словах.) За это благодарю вас, Ралстон. В остальном завтра утром разберется старший помощник. Идите, Ралстон.

Ралстон бросил долгий взгляд на Вэллери, резко взял под козырек и, четко повернувшись, ушел.

Карслейк умоляюще поглядел на Вэллери.

— Сэр… — начал было он, но сразу же замолчал, увидев поднятую руку Вэллери.

— Не сейчас, Карслейк. Обсудим это позднее. — В голосе Вэллери звучала нескрываемая неприязнь. — Идите и выполняйте свои обязанности, лейтенант. А вы, Хартли, останьтесь на минуту.

Сорокачетырехлетний главный старшина Хартли был образцом английских военных моряков. Этот мужественный, обходительный и знающий свое дело человек пользовался на корабле уважением всего экипажа — от рядового матроса до командира. Вэллери и Хартли служили на «Улиссе» с самого начала войны.

— Ну, старшина, выкладывай. Все останется между нами.

— Да ничего не случилось, сэр, — ответил Хартли, пожимая плечами. — Ралстон действовал отлично. Младший лейтенант Карслейк просто вышел из себя. Может быть, Ралстон и был немного резковат, но виноват в этом Карслейк. Ралстон молод, но он настоящий моряк и не хочет, чтобы им понукали те, кто ни в чем не разбирается.

Вэллери с трудом сдержал улыбку.

— Можно ли поступок Ралстона расценивать как критику действий старшего начальника?

— Вероятно, да, сэр, — ответил Хартли. — Немного пощекотали друг другу нервы, сэр. Матросам такие поступки старших по званию не нравятся. Нужно ли…

— Спасибо, старшина. Постарайтесь все сгладить.

Как только Хартли ушел, Вэллери обратился к Тиндэлу.

— Ну, сэр, вы слышали? Еще один неприятный симптом.

— Симптом? — с раздражением повторил Тиндэл. — Тут целые сотни симптомов! Кто подходил к моему салону вчера вечером? Не узнали?

Во время ночной вахты Тиндэл услышал странный за дверью, ведущей в приемную его салона. Он решил посмотреть, в чем дело, но в спешке загремел креслом, а мгновение спустя услышал топот убегающего по коридору человека. Когда Тиндэл вышел в коридор, там никого не было. На палубе валялась небольшая пилка в том самом месте, где на цепочке висела кобура с кольтом. Цепочка оказалась перепиленной почти до конца.

Вэллери покачал головой и проговорил:

— Не имею ни малейшего представления. Дела плохи, очень плохи.

Тиндэл поежился от холода, потом хитро улыбнулся.

— Как у капитана Тича, а? Пистолеты и тесаки, черные маски, матросы, осаждающие мостик…

— Нет, нет, — поспешил возразить Вэллери. — Только не это, сэр. Возможно, это протест, и не больше. Но ведь коридор охраняется морским пехотинцем, который должен был увидеть бегущего. А он ведь отрицает…

— Да? Зараза распространилась так далеко? — спросил Тиндэл. — Это плохо, командир. А что говорит начальник корабельной полиции?

— Фостер? Он в ужасе и с досады чуть было не оторвал свои усики. Очень обеспокоен, как и Эванс, темнокожий сержант.

— Я и сам обеспокоен не меньше их, — с чувством проговорил Тиндэл, глядя куда-то вдаль. — Интересно, что об этом думает наш старый Сократ? Он хотя, может быть, и простой докторишка, но умнейший человек. А вот и он, легок на помине.

Через распахнувшуюся дверцу на мостик вошел Брукс. Он был явно чем-то расстроен.

— Снова неприятности, командир. Я не мог доложить об этом по телефону. Не знаю, как это расценить.

— Неприятности? — Вэллери закашлялся. — Извините. Какие еще неприятности? Все уже улажено, старина.

— Вы имеете в виду этого идиота Карслейка? О нем мне уже рассказали, моя агентура работает… Нет, я о другом. Послушайте, что я вам расскажу. Вчера вечером Николас задержался в лазарете. Просидел часа два-три. Свет уже не горел, и больные, видимо, забыли, что Николас еще там. Он слышал, как кочегар Райли и другие говорили о том, что устроят сидячую забастовку в котельном отделении, как только вернутся в строй. Чудеса, не правда ли? Николас сделал вид, что ничего не слышал.

— Что? — резко перебил его Вэллери. — И Николас не доложил об этом мне? Вы говорите, что это случилось вчера вечером? Почему же я до сих пор ничего не знаю? Немедленно вызовите сюда Николаса! Нет, я сам, — Вэллери протянул руку к телефону.

Брукс остановил его.

— Я бы не стал делать этого, сэр. Николас умный парень, очень умный. Он понимал, что если бы заговорщики узнали о том, что их планы раскрыты им, то они были бы уверены, что он доложит вам. Тогда пришлось бы принять меры, а это могло бы привести к беспорядкам… Такого развития событий вы ведь не хотите? На вчерашнем совещании вы прямо сказали об этом.

Вэллери заколебался.

— Конечно, вы правы, Брукс. Но сейчас дело приняло другой оборот. Подобный заговор может послужить сигналом…

— Я же сказал вам, сэр, — прервал его Брукс, — Николас умный парень. На двери в лазарет он повесил объявление, написанное большими буквами: «Вход воспрещен. Предполагается заболевание скарлатиной». Это здорово действует. Все бегут от лазарета, как от больного оспой. Райли и его компания не имеют никакой связи с другими кочегарами.

Тиндэл довольно кашлянул, а Вэллери даже улыбнулся.

— Ну что ж, доктор, это неплохо придумано. И все же нужно было поставить меня в известность еще вчера.

— Зачем же было будить вас среди ночи из-за пустяка? Правильно, адмирал?

Тиндэл в знак согласия кивнул.

Брукс улыбнулся.

— Ну вот и все, господа. Встретимся теперь на суде, я полагаю…

— А ну-ка убирайтесь отсюда подобру-поздорову, — прогремел Тиндэл. — Убирайтесь, Брукс, иначе я…

— Ухожу, ухожу, — бросил Брукс, прикрывая за собой дверь на мостик.

Вэллери повернулся к Тиндэлу и с грустью произнес:

— Пожалуй, вы правы насчет сотни симптомов…

— Может быть. К сожалению, сейчас у людей нет работы и им ничего не остается, как ворчать и проявлять недовольство. Потом, вероятно, все изменится.

— Когда? Когда мы будем больше заняты?

— Когда приходится бороться за жизнь, за свой корабль, раздумывать о заговоре и превратностях судьбы некогда… Инстинкт самосохранения — сильное чувство. Вы хотите сегодня обратиться к экипажу по радио?

— Да, как обычно во время подсмены вахты на ужин, после сумерек. — Вэллери улыбнулся. — В это время наверняка никто не будет спать.

— Хорошо. Сгустите краски о противнике. Заставьте их поразмыслить над трудностями похода, тогда у них не будет времени изобретать сидячие забастовки.

Вэллери усмехнулся, ему стало по-настоящему весело от мелькнувшей новой мысли. Лицо Тиндэла выразило удивление.

Глава третья

ПОНЕДЕЛЬНИК. ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

Весь день дул норд-норд-вест. Порывистый холодный ветер, ударяющий в лицо сотнями ледяных иголок, несущий снежные заряды и странный запах смерти, который родился в заброшенных ледовых просторах за Полярным кругом.

Ртутный столбик термометра неуклонно полз вниз. Снег густыми шапками ложился на орудийные башни и палубные надстройки. Он словно выискивал каждый незащищенный кусочек металла и дерева. Проникал под одежду людей.

Снегопад не прекращался ни на минуту. «Улисс» настойчиво шел вперед, разрезая форштевнем пенившиеся волны. Корабль походил на привидение. Но он был не одинок в этом мире. Вместе с ним шли корабли четырнадцатой группы конвойных авианосцев — закаленного в боях эскортного соединения, столь же легендарного, как и восьмая группа, которая недавно отправилась на юг для несения службы еще на одном опасном морском пути, связывающем метрополию с островом Мальта.

Как и «Улисс», группа весь день шла курсом норд-норд-вест, практически не прибегая ни к какому противолодочному маневрированию. Тиндэл не любил идти зигзагами и пользовался этим маневром только в охранении конвоев, да и то, если приходилось проходить через районы, где действовали немецкие подводные лодки. Тиндэл, как и многие другие командиры на флоте, считал, что движение зигзагом таит больше опасностей, чем может причинить противник. Он был свидетелем того, как крейсер «Кьюрасоа» водоизмещением четыре тысячи двести тонн, выполняя маневр «зигзаг», столкнулся с «Куин Мэри» и пошел ко дну в водах Атлантики. Тиндэл никогда не рассказывал об этом случае, но всегда помнил о нем.

«Улисс» занимал в строю эскортного соединения свое обычное положение флагманского корабля — в центре по отношению к другим тринадцати кораблям.

Прямо по носу шел крейсер «Стирлинг». Это был старый крейсер типа «Кардиф» — надежный корабль, обладавший значительно меньшей скоростью хода, чем «Улисс», вооруженный пятью шестидюймовыми орудиями, но его корпус был мало приспособлен для плавания в штормовых условиях Арктики. Основная задача «Стирлинга» — оборона кораблей соединения. Кроме того, в случае выхода «Улисса» из строя этот корабль должен был стать флагманским.

Конвойные авианосцы «Дифендер», «Инвейдер», «Рестлер» и «Блю Рейнджер» шли справа и слева от «Улисса». «Дифендер» и «Рестлер» чуть впереди траверза, а «Инвейдер» и «Блю Рейнджер» чуть позади. Эти вспомогательные авианосцы по пятнадцать — двадцать тысяч тонн водоизмещением совсем не походили на крупные авианосцы регулярных сил флота, такие, как «Индифэтигэбл» и «Илластриес». В авианосцы они были переоборудованы из американских судов торгового флота.

Эти корабли были способны развивать ход до восемнадцати узлов. С их прямоугольных взлетных палуб длиной четыреста пятьдесят футов могли подняться в воздух около тридцати истребителей или двадцать легких бомбардировщиков. Эти старые, неуклюжие посудины, совсем непохожие на военные корабли, во время войны прекрасно справлялись со сложными задачами обеспечения воздушного прикрытия, обнаружения и уничтожения надводных кораблей и подводных лодок противника. На их счету было так много побед на воде, под водой и в воздухе, что в адмиралтействе часто не верили их донесениям.

Не внушали особого доверия стратегам из Уайтхолла и другие корабли охранения, хотя они и назывались эсминцами. Это название было, конечно, чисто символическим, потому что в действительности это была «сборная солянка» из кораблей самого различного назначения. Один из них — «Нэрн» — был фактически фрегатом речного флота водоизмещением полторы тысячи тонн, другой — «Игер» — минным тральщиком, а третий — «Гэннет» — старым корветом, предназначенным для каботажного плавания.

«Вектра» и «Викинг» представляли собой эсминцы устаревшего образца, тихоходные и слабо вооруженные, правда, достаточно прочные и надежные. Эсминец «Бэллиол» также являлся кораблем устаревшей конструкции и совершенно не годился для действий в северных морях. «Портпатрик» был одним из пятидесяти четырехтрубных эсминцев периода первой мировой войны, переданных Англии Соединенными Штатами по ленд-лизу. Никто даже не пытался угадать, сколько этому кораблю лет. Он постоянно привлекал к себе внимание всего флота, и как только погода портилась, все с интересом следили за ним. По слухам, два корабля такого же типа затонули в Атлантике во время шторма, перевернувшись вверх килем. Такова уж, видно, природа человека — каждый хотел поскорее насладиться грандиозным зрелищем и ждал ухудшения погоды, чтобы лично убедиться в обоснованности этих слухов. Как к этому относился экипаж «Портпатрика», сказать было трудно.

Семь кораблей охранения несли свою службу весь день: фрегат и тральщик шли впереди, эсминцы — по бортам, а корвет — позади. Восьмой эскортный корабль — «Сиррус» — современный быстроходный эсминец типа «S» под командованием капитана 3 ранга Орра без устали носился вдоль и поперек всего строя эскортного соединения. Командиры кораблей завидовали Орру, получившему такое задание от Тиндэла. Но зависть командиров не была злобной, и никто не обижался, что именно «Сиррусу» оно досталось. Этот корабль, как ни один другой, был хорошо подготовлен и оснащен для обнаружения и уничтожения притаившихся в засаде подводных лодок противника.

Джонни Николас посматривал из иллюминатора кают-компании на покрытое серыми тучами небо. Даже добрый снег, укрывавший тысячи грехов, не мог сделать эти угловатые, неуклюжие и устаревшие корабли более привлекательными.

Николас подумал, что ему следовало бы, наверное, чувствовать себя горько обиженным милордами из адмиралтейства, разъезжавшими сейчас в своих шикарных «лимузинах» или сидевшими в удобных креслах за столиками, где разложены огромные карты с флажками. Эти джентльмены отправили потрепанные корабли флота в суровые воды северных морей для борьбы с новейшими подводными лодками противника. Но эти мысли быстро развеялись. Николас знал, что адмиралтейство с удовольствием дало бы соединению дюжину новых эсминцев, если бы они у него были. Николас понимал, что обстановка крайне тяжелая, что в первую очередь следовало удовлетворить потребность в кораблях на Атлантике и на Средиземном море.

Николас подумал, что ему надлежало бы с чувством горькой иронии относиться к старым, потрепанным кораблям своего соединения. Но и такого чувства у него не было. Он знал, на что способны эти корабли и как они уже себя показали. Если Николас и испытывал какие-то чувства по отношению к ним, то это было чувство восхищения, может быть, даже гордости. Николас неловко поежился и отошел от иллюминатора. Его взгляд упал на Карпентера. Тот, откинувшись в кресле, положил ноги, обутые в высокие, отороченные мехом сапоги, на крышку электрокамина.

Штурман «Улисса» лейтенант Карпентер был лучшим другом Николаса, одним из тех моряков, которыми, по мнению Николаса, можно гордиться. Карпентер везде чувствовал себя как дома: на танцплощадке, на быстрокрылой яхте, на пикнике, на теннисном корте и за рулем своего автомобиля, но служба на флоте была для него смыслом всей жизни. За безудержной удалью и острым умом скрывался глубокий романтизм, беспредельная любовь к морю, которую он всячески скрывал.

Николас сам удивлялся, почему он дружит с Карпентером. Ведь они так не похожи друг на друга. Для разудалого Карпентера сдержанность и молчаливость Николаса были отрицательными качествами. Николас же всей душой отвергал те строгие устои морской службы, которыми так восхищался Карпентер. Возможно, из-за чрезмерно развитого в нем индивидуализма и любви к независимости, столь характерных для шотландцев, Николас был ярким противником жесткой корабельной дисциплины, всякого проявления власти и бюрократизма.

Даже три года назад, когда начавшаяся война заставила Николаса покинуть госпиталь в Глазго, он уже подозревал, что его личные взгляды вступят в острые противоречия с требованиями старших по службе. Так оно и случилось. И тем не менее Николас стал первоклассным офицером.

В динамике, висевшем в углу кают-компании, что-то щелкнуло. По горькому опыту Николас знал, что когда включают корабельную радиотрансляционную сеть, хорошего не жди.

«Вниманию всех! Вниманию всех! — прозвучал металлический голос радиста. Карпентер даже не пошевельнулся. — В семнадцать тридцать с обращением к экипажу выступит командир корабля. Повторяю: командир корабля выступит с обращением к экипажу в семнадцать тридцать».

Николас толкнул Карпентера ногой.

— Проснись. Уже пора, если хочешь выпить чашку кофе перед заступлением на вахту.

Штурман открыл глаза, тяжело вздохнул и лениво потянулся.

— Кроме того, — продолжал Николас, — там, на палубе, просто прекрасно: море серчает, температура понижается, ветер усиливается. Как раз то, что ты любишь, Энди.

Карпентер снова потянулся, снял ноги с крышки камина и сел, низко наклонив голову. Длинные прямые волосы закрыли его лицо и руки.

— В чем дело? — хрипло спросил он, все еще не очнувшись от сна. Потом улыбнулся. — Знаешь, Джонни, где я сейчас был? У нас на Темзе. Там сейчас лето. Лето в самом разгаре. Тепло и тихо. Она была одета во все зеленое…

— У тебя, наверное, несварение желудка, — резко оборвал его Николас. — Все у тебя в розовых тонах… Сейчас половина пятого. Через час по радио выступит командир. В любой момент могут объявить тревогу. Давай-ка лучше поедим.

Карпентер встал, потянулся, подошел к иллюминатору, посмотрел через него на море и поежился от холода. Потом сказал:

— Интересно, что сегодня скажет старик.

— Не знаю. Посмотрим, каким тоном он будет говорить. Положение, как говорят, не из блестящих. — Николас попытался улыбнуться, но улыбка исчезла, едва успев появиться.

— Ведь матросы не знают, что мы снова идем в Мурманск, хотя догадаться, конечно, нетрудно.

— Да… — протянул Карпентер. — Не думаю, что старик будет пытаться как-то затушевать опасности, ожидающие нас в пути, или извиняться перед людьми, говорить, что это не его вина.

— Ты прав, — согласился Николас. — Наш командир так не поступит. Это не в его характере. Он никогда не снимает с себя вины. — Николас посмотрел на камин. Потом перевел взгляд на друга. — Командир — больной человек, Энди, очень больной.

— Что? — удивился Карпентер. — Болен? Ты шутишь?

— Нет, не шучу, — прервал его Николас и неожиданно перешел на шепот: в кают-компании появился капеллан Уинтроп. Он нравился Николасу, но был болтлив, и Николас не хотел, чтобы тот услышал разговор. — Старый Сократ говорит, что болезнь зашла далеко, а ему можно верить. Вчера вечером старик вызвал его к себе в каюту. Палуба была в пятнах крови. Старика душил кашель. Его буквально выворачивало наизнанку. Острый приступ астмы. Брукс давно подозревал, что старик болен, но тот не позволял ему осмотреть его. Брукс говорит, что еще один-два таких приступа и конец. Только это пусть останется между нами, хорошо?

— Конечно. Значит, Джонни, ты считаешь, что командир умирает?

— Да. Ну давай теперь выпьем кофе, Энди.

Через двадцать минут Николас был уже в лазарете. Темнело. Качка стала сильней. Брукс чем-то занимался в операционной.

— Добрый вечер, сэр. Сейчас будет боевая тревога. Разрешите мне остаться в лазарете сегодня вечером.