Помоги проекту - поделись книгой:
Как видим, медвежий праздник у амуро-сахалинских народов своеобразен. Он отличается не только обычаем выращивать медведя для празднества, но и приурочиванием торжества к поминкам родственников, более тесной, чем у других народов, связью с верой в духов-хозяев промыслового культа. Согласно медвежьему мифу, от связи женщины и медведя, фигурирующего в мифе в образе Горного человека (духа-хозяина), рождается медвежонок. Горный человек похищает женщину и в лесу вступает с ней в связь. Женщина превращается в медведицу и рождает медвежонка, которого ловят для медвежьего праздника. Молитвы и славословия были обращены не только к самому медведю, но и к лесному духу, который посылал человеку добычу, в том числе и медведей. Нивхи, например, верили, что через несколько дней по окончании медвежьего праздника, когда мясо медведя съедено, а кости положены в могилу или в священный амбар, медведь, живой и невредимый, в сопровождении нескольких собак, которых убивают для него на его могиле, с подарками и украшениями побежит к хозяину самой высокой горы. Убивая медведя, нивхи говорили: «Через год приди, перемени свою шерсть, чтобы тебя снова посмотреть». С промысловым культом медвежий праздник этого типа связывают также и другие, общие с другими народами обычаи: табуирование имени и подставные имена, извинительные речи, обряды сборов на охоту, танцы-пантомимы, обряды снятия шкуры, особое отношение к некоторым частям тела медведя, похороны его черепа и костей.
Вместе с тем в комплексе обрядов медвежьего культа у амуро-сахалинских народов прослеживаются древние, возможно тотемического характера, традиции, одна из которых — родовой характер празднества. Расстреливали медведя из луков, ели его мясо, получали его шкуру не «сородичи» медведя, а представители другого рода, приглашенные на праздник, связанные с устроителями торжества браками (из рода жены устроителя празднества). «Сородичи» медведя не могли есть его мясо, дотрагиваться до его шкуры, убивать его — это уже тотемический запрет. По обычаю, в медведя стрелял зять членов рода, устраивавших праздник, и если он не убивал медведя тремя стрелами, то платил хозяину празднества штраф за мучения «родственника» хозяина. Родовой, тотемический характер медвежьего культа проявляется и в том, что к медведю относились как к сородичу, обращались к нему как к сыну, брату; в этом же ряду явлений стоят, очевидно, и обычай вскармливания медвежонка грудью, и обряд разведения очага для приготовления медвежьего мяса родовым священным огнивом. В то же время на культ медведя у амуро-сахалинских народов наложил свой отпечаток и культ предков, связанный с верой в превращение души умершего в медведя.
В прошлом культ медведя был распространен еще шире. Везде от Каспийского моря до Тянь-Шаня существовали поверья, что медведь раньше был человеком.
Жители северного Кавказа, осетины, тоже считали медведя своим родственником и не только не убивали его, но и не употребляли его шкуры. Русский обычай вождения медведя (русская медвежья комедия) и обрядовое ряжение в медведя восходят, по всей видимости, также к древнему культу этого животного. В русских неродных сказках сохранилось уважительное отношение к медведю. Его называли «царь-медведь». Считалось, что раньше медведь был человеком, а теперь покровительствует людям, помогает им в борьбе с чертями. Для защиты от козней нечистой силы крестьянин вешал в конюшне медвежью голову, окуривал дом и надворные постройки медвежьей шерстью, зазывал вожака с медведем и просил его обвести медведя вокруг двора.
У западных славян, древних греков и других народов сохранились некоторые следы бытовавшего в прошлом особого отношения к медведю. Западные чехи, например, наряжали медведем парня, окутывая его гороховой соломой. В каждом доме он плясал с девушками и женщинами, появление его будто бы содействовало плодородию. В Польше на святках на тележке возили парня, ряженного в козий мех и изображающего медведя. Перед каждым домом ряженый рычал; девушка, услышавшая его первой, в скором времени должна была выйти замуж.
Древнегреческая богиня Артемида имела прямое отношение к культу медведя. В ее честь устраивались празднества, на которых в жертву приносили медведей. Прирученный медведь постоянно содержался при храме Артемиды. На празднике в честь Артемиды девочки в возрасте 5–10 лет исполняли ритуальные пляски с медведями. Их исполнительниц, в одежде шафранового цвета и подражавших движениям медведя, называли медвежатами. Обычай участвовать в этих плясках был настолько обязательным, что ни один человек не женился бы на девушке, которая в свое время не прошла этот ритуал. Таков же, очевидно, характер другой богини — Артио, покровительницы жителей Берна в Швейцарии. В этом городе на центральной площади в клетке содержались медведи. Возможно, и само название города — Берн происходит из слова «bar» (медведь).
В медвежьем культе, в обряде ритуального пиршества мы видим сочетание представлений и церемоний тотемического и промыслового культов: с одной стороны, тотемическое по существу причащение мясом убитого животного, с другой — угощение (умилостивление) его, чтобы он не рассердился на людей, убивших его, и снова пришел к ним. Это лишний раз говорит о том, что промысловый культ — явление более позднее, чем тотемизм. В самом деле: непременный признак тотемизма — запрет убивать животное-тотем, а промысловый культ, напротив, призван оправдать это убийство. Если первоначально тотем нельзя было убивать, то со временем этот запрет стал соблюдаться менее строго: стали допускать, что тотем можно убивать и даже употребить в пищу в особых, исключительных случаях (угрозы голодной смерти или гибели от тотема-хищника). Но после этого надо было совершить все обряды очищения и умилостивления. В этой связи следует отметить, что в культе медведя амуро-сахалинского типа сочетаются поздние элементы верований (влияние культа предков) с пережитками очень древних представлении и обрядов, не сохранившихся в таком чистом виде у других народов: запрет убивать и есть мясо медведя членам вырастившего его рода («родственникам» медведя).
В общем сущность медвежьего праздника состоит в коллективном поедании мяса этого животного, а также в целом ряде ритуальных церемоний, которые, с одной стороны, должны были снять вину с охотника за убиение запретного в прошлом тотема-медведя, а с другой — способствовать возрождению зверя. Кроме того, в культе медведя, особенно амуро-сахалинского типа, прослеживается и основная черта промыслового культа — вера в духа-хозяина, к которому возвращается медведь.
Обряды, связанные с почтительным отношением к медведю, у ряда народов далеко ушли в своем развитии от медвежьего праздника сибирских народов, но корни у них, очевидно, одни и те же. Наблюдаемое у всех народов на огромной территории сходство представлений и обрядов, иногда до мельчайших деталей, говорит о большой древности церемоний, связанных с почитанием медведя, восходящих, возможно, к периоду верхнего палеолита.
Глава вторая
Почитание животных-покровителей
Животные — духи-покровители
…Глухо и сумрачно в лесу. В шалаше, скрытом в кустах, на охапке ветвей спит юноша. У него изможденное лицо, сон его неспокоен, он бормочет что-то бессвязное… Вдруг, вскрикнув, он пробуждается, смотрит вокруг тупым взглядом, не понимая, что с ним. Но вот его взор проясняется, и в нем светится радость. Наконец пришел и его час! Только что во сне он увидел оленя, ласково потрогавшего его копытом. Это его дух-покровитель явился к нему в образе животного. А сколько пришлось вытерпеть! Уже несколько дней он один в лесу, давно ничего не ел. Порой становилось жутко. Но теперь ему ничего не страшно, ему обеспечен успех в любом деле — его дух-покровитель поможет ему…
Вера в духов-покровителей в образах животных была широко распространена у многих народов, но лучше всего она прослеживается на примерах прошлого века из этнографии североамериканских индейцев. Эту форму религии называют нагуализмом, или культом личных духов-покровителей. Названия духов-покровителей у разных народов различны, термин, «нагуализм» происходит от «нагуа», что на языке индейцев Южной Америки (вероятно, майя) означает животное-двойник человека. Нагуаль в образе животного покровительствует человеку, более того, с его смертью умирает и человек. Дух-покровитель помогает человек, а тот, в свою очередь, относится к нему всю свою жизнь с глубоким почтением. У каждого человека должен быть свой нагуаль.
У североамериканских индейцев известны два варианта получения личных духов-покровителей. Перед инициацией в возрасте 14–15 лет индеец должен был уединиться и поститься; некоторые парились в бане, принимали наркотики, чтобы вызвать видение. Благодаря самовнушению или галлюцинации посвящаемому являлось, чаще всего во сне, какое-нибудь животное или птица, они давали ему советы и велели совершать определенные обряды, называли вещи, которые могли служить ему амулетами, знакомили его с песнями и заклинаниями. Проснувшись, юноша выслеживал и убивал приснившееся ему животное или птицу, а их шкуру, какую-либо часть ее, сшитую из нее сумку либо перо носил на себе в качестве охранительного амулета. Символ духа-покровителя изображали также на теле, одежде его почитателя. Бизон был одним из наиболее распространенных личных духов-покровителей у индейцев степей Северной Америки. Бизоны помогали им, охраняя и давая указания во время сна. Этих животных нельзя было убивать. С представлениями о духах-покровителях у индейцев был связан обычай давать личные имена по именам животных. У них существовала вера в то, что человек, носящий имя животного, носит в своем теле его самого или части его тела (зубы, хвост, когти). Например, индеец кроу по имени Много Медведей верил, что в его теле находятся медвежьи зубы[52].
Другой способ получения личного духа-покровителя состоял в обязательном тяжелом физическом испытании.
…Из большого мужского дома, стоящего в центре селения, доносится шум. Люди в масках и головных уборах из перьев снуют взад и вперед. Где-то вдали прокричала птица. Легкий ветерок пробежал по листве. Дверь в дом приоткрыта… Под потолочными балками висят два юноши на веревках, привязанных за палочки, проткнутые в кожу и мускулы спины. К их рукам привязаны щиты, к ногам — бычьи черепа. Кровь течет по их спинам, головы низко склонились… Но не слышно ни звука, ни стона… Третий из истязуемых лежит на полу без сознания. Вокруг толпятся полуголые индейцы. У них смуглые сильные тела. Все напряженно следят за происходящим. Двое в масках начинают стремительно вращать подвешенных, пока те не теряют сознания. Несчастных снимают, вынимают из их тел палочки и отрубают сустав на мизинце правой руки…
Третий юноша, лежавший на полу, пошевелился, медленно открыл глаза. Ему помогают подняться, дают напиться. Одно слово вылетает из его уст: «Орел». В изнеможении падает он снова на пол. Окружающие довольны: дух-покровитель в образе орла явился ему!
Подобные обряды для получения духа-покровителя существовали, например, у манданов, которые верили, что дух-покровитель может прийти только после многодневного поста, изоляции и физических испытаний, граничащих с истязанием. Индейцы считали, что для получения помощи от духа-покровителя нужно разжалобить его своими мучениями. Только получив личного духа-покровителя, индеец становился полноправным воином и считался совершеннолетним. Поиски видения должны были быть индивидуальными, иногда помощь в этом оказывали шаманы. Они обучали юношей молитвам и применяли гипнотические приемы, для того чтобы сосредоточить внимание посвящаемого на предмете своего будущего видения. Юноша, находившийся в состоянии повышенной нервной возбудимости, был способен к галлюцинациям. Обычно такое состояние появлялось у посвящаемого на четвертый день. Если же он не добивался видения, обычай разрешал ему купить видение у кого-нибудь другого.
Индейцы Центральной Америки считали, что нагуалем может быть животное, жизнь которого таинственным образом связана с жизнью данного человека. Для того чтобы получить такого духа-покровителя, человек отправлялся в лес или к реке, приносил жертву (собаку или петуха) и призывал к себе покровителя. Затем он засыпал и видел во сне животное или птицу, которые становились его нагуалем. Потом он встречал своего нагуаля наяву, и между ними устанавливалась таинственная связь до конца жизни. Со смертью нагуаля умирал и связанный с ним человек.
У индейцев Америки нагуалями были, как правило, быки, медведи, волки, лебеди и другие животные и птицы. «Один человек пошел однажды в горы, чтобы охотиться на диких коз, — рассказывает легенда. — Тут он встретил черного медведя, который взял его в свой дом. Он учил его искусству ловить лососей и строить лодки. Через два года он вернулся на свою родину… Отныне, когда он испытывал нужду, он всегда уходил к своему другу, медведю, и тот всегда ему помогал. Зимой ловил ему свежих лососей, когда никто другой ловить не мог. Человек этот построил дом и нарисовал на нем красками медведя. Его сестра выткала медведя в покрывале, с которым пляшут»[53]. Эта североамериканская легенда о покровителе-медведе имеет тотемический характер. Но и сам нагуализм тесно связан с тотемизмом, особенно с одной из его форм — индивидуальным тотемизмом.
Как мы видели, индивидуальный тотемизм является свидетельством разложения тотемизма с его коллективными взаимоотношениями с тотемом. Связь с тотемизмом подтверждается также и сходством обряда посвящения или получения видения с обрядами инициации. Чтобы вызвать своих духов-покровителей, индейцы наряжались в их шкуры, надевали маски-головы, что также сближает нагуализм с тотемическими обрядами.
У некоторых племен личный дух-покровитель наследовался от отца. Способы приобретения личных патронов, содержание видений (набор нагуалей) и формы почитания духов-покровителей были различными у разных родов и племен.
Культ личных духов-покровителей был развит и у других народов. Не всегда в роли патронов выступали животные, встречались и неодушевленные предметы. Например, у народов Западной Африки был известен культ сухманов (или суманов) — личных покровителей в виде камня или вырезанной из дерева фигурки, которые человек получал в лесу от покровителя колдунов, особого духа-чудовища.
Но у некоторых были и иные покровители — в образах животных. Это так называемые лесные души, которых могли видеть только колдуны. Связанные с ними люди (их двойники) приносили им жертвы. Со смертью лесной души якобы умирал и человек.
Сходные явления отмечены у народов Океании, Азии и Европы. На островах Самоа при рождении ребенок получал покровителя-божество в образе животного, которое он не должен был употреблять в пищу. У древних исландцев личными покровителями были тоже животные — лебедь, ворона, собака.
Близки африканским фетишам амулеты некоторых сибирских народов, например чукчей, которые верили, что их охранители или «защитники» в виде частей животных могут превратиться в животных и птиц. В этом случае культ личных покровителей сближается с промысловым культом.
Своеобразны представления обских угров о душе-двойнике человека — урте. Она представляется в облике птицы (душа-птица) — глухарки, кукушки, куличка. Заслышав крик урта, люди ждали чьей-либо смерти. Узнать, кто должен умереть, мог лишь шаман. Он кричал урту: «Если кто из близких моих должен погибнуть, ко мне приблизься». Если урт не приближался, значит, умереть должен был посторонний. Сходные представления существовали у финно-угорских народов Поволжья: коми-зырян, марийцев, удмуртов.
Русские волшебные сказки отразили представления о волшебных помощниках героев — животных, птицах, рыбах, коне (сказки «Сивко-Бурко», «Конек-Горбунок», «Иван-царевич и Серый волк», «По щучьему велению» и др.).
Нагуализм, или культ личных духов-покровителей, возникает с распадом первобытно-общинных отношений выделением малой семьи, развитием индивидуальных форм труда, индивидуализацией мировоззрения. Нагуализм отражает начало распадения коллективизма, кровнородственных отношений, когда человек чувствует себя более беспомощным. Ему необходима особая, сверхъестественная защита.
Нагуализм — форма религии, тесно связанная с другими религиозными верованиями. Мы уже говорили о его генетической связи с тотемизмом, промысловым культом. Как увидим в дальнейшем, он связан также с шаманизмом, культом тайных союзов.
…Небольшое стойбище эвенков — три чума, стоящие поодаль друг от друга, около них нарты с увязанным имуществом. В лесу и на стойбище бродят олени.
Старая эвенкийка с трубкой во рту доит оленя. Две девочки и мальчик играют около игрушечного чума. Тишина, только где-то далеко слышен дробный стук дятла. Вечереет. Оленеводы, их жены, дети собираются в одном из чумов, садятся, тесно прижавшись друг к другу, по одну сторону очага-кострища. На другой стороне у чуть тлеющего огня сидит шаман, склонив голову и задумавшись. На нем костюм с длинной бахромой на рукавах и хвостом сзади, на голове — корона с рогами. Сегодня предстоит камлание, шаман будет просить духов защитить оленей. В последнее время какая-то болезнь напала на них и уносит одного за другим. А без оленя эвенку трудно: ведь это и транспорт, и одежда, и пища для него…
Огонь в костре совсем потух. Вот шаман встрепенулся, взял бубен, который для него чуть разогрел его помощник. Еле слышна дробь барабана. Все затихают… Бубен звучит все громче и громче. Шаман сзывает своих духов-помощников — сокола, гагару, кукушку, разговаривает с ними. Гремит бубен, в дикой стремительной пляске прыгает шаман. Звенят подвески на его костюме, а сам он, как птица, распластав руки-крылья, взлетает и клекочет, как сокол. Усевшись на гагару, он отправляется в верхний мир, где пасутся души оленей, еще не рожденных на земле. Украв несколько душ, он быстро возвращается на землю — и это уже олень, в исступлении он крутит рогами. Вот он коснулся ногами земли, вот мужчины приоткрыли покрышку чума — и олень скачет по тайге. Оленеводы ловят его арканами, ведут в чум и ставят на коврик. Шаман-олень прыгает, мотает головой, из его одежды высыпаются шерстинки — души украденных оленей. Все бросаются подбирать их. Шаман постепенно «превращается» в человека и падает без сил. Шерстинки зашивают в мешок и убирают, чтобы сохранить. Теперь олени будут здоровы…
Духи-покровители и помощники шаманов были особенно сильными и могущественными. Шаманизм — особая форма религии, для нее характерна вера в возможность общения с духами особых лиц — шаманов. Чтобы вызвать духов и разговаривать с ними, шаман приводит себя в экстатическое состояние при помощи пляски под звуки бубна или даже наркотических средств.
Шаманизм был распространен на всем земном шаре — в Азии, Америке, Африке, Австралии, Полинезии. Наиболее яркие его примеры до недавних пор сохранялись у сибирских народов. Это своеобразная и интересная форма религии. По определению русского этнографа Н. Харузина, шаманизм является «первобытным проявлением стремления человека войти в общение с сверхъестественными силами»[54]. Он развивался на том уровне мировоззрения народа, когда формировалась вера в возможность человека стать сверхъестественным. Таким, в частности, представлялся шаман, поскольку он общался с духами. У каждого шамана был свой дух-покровитель, который являлся ему во сне и этим давал понять, что он избрал его.
…Вот уже второй день болезнь не покидает сына бедной киргизской женщины. Ему еще пятнадцать лет, а лицо уже избороздили морщины забот. Он лежит в юрте на кошме и бьется в припадке. Не первый раз это с ним. С губ слетают отрывистые слова: «Вот он! Идет… Это он. А с ним кошка… собака… заяц». Мать в страхе жмется в угол. Она догадывается: это дух снизошел на ее ребенка и требует, чтобы он стал шаманом. Мальчик затихает…
Деятельность шамана заключалась во врачевании, гадании по разным поводам, предсказании погоды, результатов промысла, в отыскании пропавших вещей и воров. Во всем этом ему помогал дух-покровитель. Кроме того, у шамана были духи-помощники, чаще всего в образах животных, птиц. Общение шамана или шаманки со сверхъестественными силами могло происходить по-разному: либо его душа во время камлания покидала тело и посещала духов, либо в тело шамана вселялся его дух-покровитель, либо духи являлись и пребывали рядом с шаманом. Во время своих странствий душа могла принимать облик животного и совершать разные действия.
В шаманских представлениях индейцев северо-запада Америки большую роль играла выдра. Посвящаемый шаман должен был убить выдру, вырвать ее язык и хранить его в дальнейшем как святыню.
Шаманскими духами-покровителями и помощниками были волки, собаки, койоты, лоси, орлы, гагары, чайки и другие животные и птицы. Шаман, изображая их, подражал их голосу, повадкам. Долганские шаманы «превращались» в гусей (шаманы-гуси). Главным духом-помощником шамана-бурята был волк. Чукотские шаманы умели рычать, как моржи и медведи, фыркать по-оленьи, выть по-волчьи, лаять по-лисьи, каркать по-вороньи. Шаман у бурят, считавших своим предком быка, изображая его, ходил на четвереньках, мычал, бодал присутствующих и т. п. Шаманами были обычно люди необыкновенно одаренные, искусные в подражании животным, поэтому образы зверей и птиц, в которых они «перевоплощались» во время камлания, получались чрезвычайно яркие и убедительные.
Помощниками и покровителями узбекского шамана были птицы: орел, беркут, ворона. У казахов духами шаманов были филин, медведь и орел-беркут; у киргизов главный дух-покровитель — белый верблюжонок; у алтайцев главным духом-помощником считался олень, большую роль играл также марал. У чукчей шаманские духи — чаще всего волк и ворон, мышь и сова, горностай, морж, белый медведь, у нивхов — волк, филин, сивуч, олень, заяц. У нивхов слова «орел» и «шаман» однозначны. Бурятская легенда рассказывает, что орел-шаман был послан в помощь людям небесными божествами. Но люди не понимали его языка, и орел решил передать свой шаманский дар первому встречному. Им оказалась женщина, с которой орел вступил в связь; родившийся у нее ребенок и стал первым шаманом.
Чаще всего шаманский дар передавался по наследству, иногда через несколько поколений. Шаманы получали в наследство духов умерших шаманов. По рассказам эвенкийских шаманов, духи «входили в уши и мозг» и нашептывали посвящаемому слова песни, которая не покидала его, сидел ли он, задумавшись, в чуме или уходил в тайгу. Во сне духи предлагали ему убить шаманскую птицу — гагару или кукушку — и съесть ее в течение нескольких дней. Это означало, что дух-помощник в облике птицы «вошел» в начинающего шамана. Иногда начинающий шаман воображал себя росомахой, волком, оленем, подражал им. Этот процесс вхождения духа в шамана длился долго, два-три года, в это время посвящаемый лишь готовился стать шаманом. По истечении этого срока он делал себе колотушку для бубна. Воткнув колотушку в землю, посвящаемый в шаманы пел шаманские песни. Во сне ему «являлся» олень, из шкуры которого нужно было сделать бубен. По определенным признакам сородичи находили этого оленя (иногда его искали в течение целого года), убивали, привозили в стойбище и свежевали. Шаман накидывал на себя оленью шкуру, ложился и трижды кричал по-лосиному. Охотники стреляли в него из маленьких луков. Только после этого делали бубен. Для «обновления» бубна еще ни разу не камлавшего шамана убивали домашнего оленя, мазали бубен его кровью, а шкуру убитого оленя вместе с головой и рогами вешали на дерево в жертву тому духу, который избрал нового шамана. Лишь после этого новый шаман имел право шаманить.
Во время камлания шаман призывал духов-помощников в облике животных, птиц, на них он «ездил» в верхний мир к духу-покровителю. Киргизский шаман призывал своих духов: «На серого зайца сядем верхом, белого зайца поведем в паре… Белому тигру весть подай, пусть и он явится ко мне! Милая белая оленуха, ты тоже да приходи ко мне!.. Шестьдесят саженей дракон, белым змеем сделавшись, да ползи же!»[55]
Шаманское камлание по поводу изгнания духа болезни у якутов описал В. Л. Серошевский: «Шаман… медленно расплетает свои косички, что-то бормоча и отдавая… кой-какие приказания; он по временам нервно и искусственно икает, отчего все его тело странно содрогается, глаза его не глядят по сторонам: они или опущены долу, или уставлены неподвижно в одну точку, обыкновенно в огонь… на середину избы уже успели положить белую кобылью кожу, служащую за постель шаману; шаман приказывает подать себе ковш холодной воды, он пьет ее большими глотками и медленным сонным движением отыскивает на скамье приготовленный заранее кнут, ветку или колотушку барабана; затем он выходит на середину избы и, приседая четыре раза на правое колено, делает торжественный поклон на все четыре стороны света и одновременно брыжжет кругом себя водой изо рта. Тогда все затихает; на огонь бросают горсть белых конских волос и окончательно его тушат, загребая золой; при слабом мерцании угольев виднеется еще некоторое время в темноте черная неподвижная фигура шамана, сидящего понуря голову и держащего перед грудью громадный, как щит, барабан; лицом он обращен на юг, куда направлена и голова кожи, на которой он сидит. Наконец тьма делается непроглядной, сидящие на скамьях притаили дыхание, слышно только невнятное бормотание и икание шамана, но и оно все более и более затихает; вот на мгновение водворяется мертвая тишина, а затем, немного спустя, раздается одинокий резкий, как лязг железа, зевок, и вслед за ним где-то в глубине покрытой тьмою юрты громко, четко и пронзительно прокричит сокол или жалобно расплачется чайка — и опять тишина, и только легкая, как комариное жужжание, дробь барабана дает знать, что шаман начал свою музыку. Эта музыка, вначале нежная, мягкая, неуловимая, потом неровная и произвольная, как шум приближающейся бури, все растет и крепнет; по ней зигзагами, точно молнии, поминутно пробегают дикие окрики: каркают вороны, смеются гагары, жалуются чайки, посвистывают кулики, соколы да орлы. Все те, кто летает высоко над землей, ближе к нему, видимо, обеспокоены ожидаемым появлением и носятся по воздуху, наполняя юрту своим жалобным криком. Музыка все растет и достигает апогея, удары по барабану, частые и сильные, сливаются в один непрерывный, всё возрастающий гул; колокольчики, погремушки, бубенчики гремят и звенят не уставая; это уже не буря, а целый водопад звуков, готовый потопить сознание присутствующих… наконец, когда музыка, изменивши темп, приобретает некоторую правильность, к ней присоединяются отрывочные, мрачно пропетые фразы песни: „Мощный бык земли… Конь степной!.. Я, мощный бык… реву! Я заржал… конь степной!.. Я человек, созданный господином мощным из мощных! Степной конь, явись!.. Научи меня!.. Волшебный бык земли, явись!.. Заговори!.. Мощный господин, приказывай!..“»[56]
Шаманы, их души, наделявшиеся сверхъестественными способностями, якобы могли превращаться в животных. У якутов, например, качества, сила шамана зависели от того, в какое животное обратилась его душа. Самыми могущественными считались шаманы, душа которых обратилась в быка, жеребца, орла, лося или медведя, самыми слабыми, несчастными — те, душа которых обратилась в собаку, волка, от которых шаману нет покоя. Предание о шамане-змее у нанайцев Уссурийского края записал путешественник В. К. Арсеньев. Когда в окрестностях селения появилась рыжая змея, жители объяснили ему, что это рыжая девушка-шаманка, приносившая много неприятностей людям, живя среди них. Однажды — это было давно — рассерженные люди привязали ее к дереву в лесу и оставили, чтобы она умерла с голоду. Но, вернувшись через несколько дней, они увидели только веревку, на которой все узлы были целы, а на месте девушки лежала шкура змеи. После этого все селение вымерло, спаслись только те, кто успел убежать в другое место. С тех пор шаманка будто бы появлялась в облике то рыжей змеи, то красного волка, то какой-нибудь невиданной птицы, и ее появление приносило несчастье людям.
Двойной (человеческий и животнообразный) облик души или духа-покровителя шамана отразился на костюме и атрибутах шамана. Бубен воспринимался как конь, бык или олень шамана, на котором он ездит к духам. На бубне изображались покровительствующие шаману животные, птицы, рыбы. К бубну привешивались и подвески, тоже изображавшие животных и птиц. Количество подвесок свидетельствовало о силе шамана, его сила заключалась также и в рисунках. В бубне собирались духи шамана. У некоторых шаманов, например эвенкийских, были еще посохи, символизировавшие коня или оленя. На «олене» шаман ездил в верхний мир к духам, «на коне» — в мир мертвых, провожая души умерших. Костюм шамана (его раскрой, оформление) изображал птицу. Особенно способствовали этому впечатлению подвески, бахрома, аппликации, символизировавшие крылья и перья, выкройной хвост. В звенящем подвесками кафтане шаман сам становился птицей. Известны костюмы, символизирующие оленя. Внушительно выглядел в своем костюме нанайский шаман: на его одежде, состоящей из жилета, короткой юбки и рукавиц из замши, нарисованы тигр, дракон, змея, их изображения в виде подвесок звенели у него на груди. Шапка его сшита из шкур волка, медведя, енота или лисицы и украшена металлическими рогами. Сзади к поясу шамана привязан шестиметровый ремень от шеи козули, который во время камлания кажется гигантским хвостом фантастического животного. В костюме алтайского шамана обязательны нагрудник из звериной кожи и шапка, украшенная перьями из хвоста филина, беркута, тетерева. Американские и африканские шаманы украшали себя когтями, перьями и крыльями птиц, рогами животных.
Некоторые шаманы превращались всегда в определенных животных, были с ними связаны и во время камлания надевали на себя их шкуры. Шаманы Африки надевали на себя шкуры львов. Медвежьи шаманы были известны у кетов, селькупов, некоторых групп хантов, эвенков, североамериканских индейцев.
У кетского медвежьего шамана главным духом был медведь, хозяин подземного мира. Шаман надевал на себя кафтан, сшитый из неочищенной от меха шкуры медведя; на обувь и рукавицы шли шкуры с его лап. На одежде, обуви и рукавицах были прикреплены железные подвески, изображавшие кости медведя. Часто вместо колотушки использовалась медвежья лапа. Шаман во время камлания надевал на лицо маску, изготовленную из кожи с носа и губ медведя. Подражая медведю, шаман топал ногами, фыркал, рычал. Медвежий шаман никогда не ел мясо медведя и не охотился на него.
Шаманы будто бы не только сами могли обращаться в животных, но умели превратить в животное любого человека. Этим же умением у многих народов наделялись колдуны и знахари. Вера в особую силу знахарей и колдунов, в их умение лечить болезни, вызванные злыми духами, наслать порчу, предсказывать и гадать была свойственна всем народам и племенам. Шаманизм — особая категория колдовства и знахарства и в то же время своеобразная форма религии.
Культ предков в облике животных
У многих народов земного шара предки почитались в образах различных животных. В большинстве случаев это предки-родоначальники, бывшие тотемы. Но черты животных можно найти и в культе предков у народов, утративших многие пережитки тотемизма. В этом случае на развитие почитания животных в лице предков оказали влияние различные факторы, наиболее существенные среди них — вера в оборотничество и в переселение душ умерших в животных, птиц, змей и т. п.
Веру в оборотничество породила распространенная в прошлом у всех народов вера в родство человека с животными, в близость животных к людям (понимают человеческую речь, все слышат и пр.).
У индейцев тлинкитов предками фратрий были человек-ворон и человек-волк. В мифах рассказывается, что люди и животные раньше были едины, животные отличались от людей одеждой — шкурой и мехом. В берлогах и норах они снимали их и становились людьми. У индейцев квакиютль (северо-западное побережье) предками рода были люди-птицы, способные превращаться из человека в птицу и обратно с помощью костюма. Обрядовый костюм североамериканских индейцев состоял из шкуры и головы (в виде маски) почитаемого животного (в прошлом тотема). В таких костюмах исполняли охотничьи пляски. Костюм должен был способствовать превращению человека в тотемное животное.
В одном из эскимосских сказаний говорится, что в древности между животными и людьми разницы не было, в любое время они могли превращаться друг в друга. Для этого необходимо было лишь отбросить назад или надвинуть на лицо морду или клюв. Интересно, что именно так поступали и эскимосские танцоры во время отдыха в перерыве между танцами: они сдвигали звериную маску на макушку, показывая свое лицо.
В меланезийской сказке «О юноше, менявшем свою кожу» юноша превращается в птицу, выдергивая перья из цапли. «Вскоре появилась птица. Юноша пустил стрелу и прострелил птице обе ноги. Затем он схватил цаплю и стал выдергивать из нее перья. Часть из них он прикрепил к своей спине — и у него получился хвост, другие повесил на руки — и у него получились крылья. Потом он потер свое тело — и оно все покрылось перьями. Юноша заменил свои глаза птичьими и прицепил к носу клюв цапли. Теперь юноша уже не был человеком. Он стал птицей»[57].
Представления и поверья о людях-оборотнях были распространены повсеместно. «Идея оборотничества, — считает С. А. Токарев, — вообще приурочивается обычно к тому животному, которое в данной стране служит главным предметом почитания, представляя особую опасность для человека»[58]. У народов Северной Америки и Северной Азии это медведь, в Южной и Восточной Азии — тигр, в Африке — леопард, в Южной Америке — ягуар, у народов Европы — волк.
У африканского народа какури был специальный глагол «обращаться в гиену». Бушмены верили в возможность превращения людей в леопардов, львов, змей, антилоп, павианов. По их рассказам, одна бушменка превратилась в льва, чтобы ловить антилоп для своего голодного мужа.
В мифах способностью к оборотничеству обладают и обыкновенные люди: в чукотских мифах фигурируют образы женщины-лисицы, женщины-гуся: горностай и сова превращаются в вооруженных воинов. У айнов есть сказки о лисице, которая может украсть душу у женщины; о женщине, которая может обернуться лисицей. Поверья о лисицах-оборотнях характерны для древних китайцев.
Но чаще всего оборотнями бывают особые люди: например, у мексиканских индейцев было поверье о том, что если не совершить по обычаю торжественного жертвоприношения, то беременная женщина переродится в животное, а спящий ребенок — в мышь. В сказках, легендах этой особенностью обладают близнецы, богатыри, легендарные герои, принцы и царевны, в мифах — боги и богини.
Верховное божество обских угров Нуми-Торем (ставший таким, вероятно, под влиянием христианства: первоначально «нуми-торем» означало «верхний мир», «небо») окружен сыновьями, которые могут превращаться в различных зверей и птиц; их почитали в образах лебедя, гуся, ястреба, щуки и т. п. Каждый из этих сыновей имел определенное место жительства в селениях обских угров и изображался в виде птицы или зверя (таким, вероятно, был «медный идол» с Оби, почитавшийся в образе гуся, сидевшего в гнезде, устроенном из сукна, холста и пр.). Родоначальники отдельных групп хантов и манси, происходившие от тотемических предков-животных, птиц и рыб, нередко в фольклоре фигурируют в образах богатырей. В преданиях рассказывается о превращениях богатырей-родоначальников в зверей-покровителей. В мансийской сказке росомаха, сбросив шкуру, становится человеком. Герои превращаются в гусей, чаек, ястребов, трясогузок, гагар, соболей, медведей, белок, ящериц, щук, окуней: «Богатырь домой прибежал. Дома жена сидит, девочку грудью кормит. Богатырь ворвался, меч схватил, на женщину замахнулся. Та над мечом сорокой взвилась и в окно вылетела. Богатырь из дому выскочил, на коня вскочил, за ней погнался. Женщина соболем обернулась, дальше бежит. То зайцем обернется, то лисицей, то соболя вид примет»[59]. У марийцев известен оборотень, превращающийся в черную кошку, серого зайца, — это богиня очага Юртава. Особенно широко этот сюжет — превращение человека в животное и животного в человека, связанный с существовавшей в прошлом верой в оборотничество, был распространен в народных сказках. Сказочные герои превращаются в животных, птиц: «Отойдя, обернулся в оленя быстроногого и пустился, словно стрела, из лука пущенная; бежал-бежал, устал и обернулся из оленя в зайца: припустил во всю заячью прыть; бежал-бежал, все ноги прибил и обратился из зайца в маленькую птичку — золотая головка»[60]. В русских былинах Вольга охотится на лебедей и уток в образе сокола, обращается в муравья, когда ему надо пролезть через подворотню из рыбьего зуба. У саамов много сказок о превращении человека в оленя и оленя в человека: «Жила там Мяндаш-дева, женщина-олень. У нее родилось теля — сынок. Жил он, жил и у Мяндаш-девы скоро превратился в молодого оленя — Мяндаш-парнь… Перевернулся — человеческий облик принял. Перевернулась Мяндаш-дева — и в человеческом облике предстала сыну»[61].
«Метаморфозы» древнеримского поэта Овидия — поэтическое изложение сюжетов о превращениях людей в летучих мышей, дельфинов, соловья и т. п.
Широкое бытование имели у разных народов сказочные сюжеты о невесте (или женихе) в облике лебедя, лягушки, лисицы, медведицы, змеи и т. п. В русских и немецких сказках вещие девы, надев голубиные, утиные или лебединые крылья или рубашки, превращались в голубок, уток, лебедей, а сняв их, снова становились девами. Русская сказка широко использует мотив превращения прекрасной девушки-невесты в лебедя, утку, лягушку: «Царевна обернулась белой лебедью и полетела с корабля»; «Упала, ударилась о корабль, превратилась в уточку и улетела…»; «А лягушка ночью выпрыгнула на крыльцо, оземь грянулась и стала царевной-красавицей». В превращении девушки в зверя или птицу основную роль играет шкурка (птичья, звериная или лягушачья).
Особой способностью к оборотничеству обладали, по мнению многих народов, колдуны, шаманы, знахари. По поверьям русского населения, колдуны и ведьмы могли обращаться в волков, собак, лошадей, кошек, свиней, жеребят. Украинско-белорусские поверья о ведьмах приписывают им способность превращать человека в свинью, собаку, кошку, сороку, жабу. Они якобы могут также, превратившись в жабу, птицу или насекомое, высасывать молоко из чужой коровы. Бушменские колдуны будто бы могли обращаться в шакалов; колдуны Гондураса — в разных диких животных; парагвайские колдуны — в тигров; гавайские — в собак; колдуны у коми — в медведей, волков, коней, черных собак, поросят, кур, голубей, лягушек. У южноамериканских индейцев бороро было поверье о том, что колдуны в образах животных убивают людей. Смерть и болезнь, по их представлениям, — это месть убитых людьми животных, в которых превратились колдуны. Колдуны майя Центральной Америки будто бы могли принимать вид собак, поросят и других животных, а их взгляд якобы обладал способностью причинять людям смерть.
В русских и западноевропейских поверьях об оборотнях ведьма или колдунья, превратившаяся ночью в животное и получившая рану от человека, утром, обратившись снова в женщину, сохраняет следы раны. Такие же поверья были известны и у других народов. У индейцев Северной Америки есть рассказ о том, как старая колдунья и ее сын обратились в птиц: шаман выстрелил в них волшебными стрелами, наконечники которых на следующее утро были обнаружены в телах обратившихся вновь в людей колдуньи и ее сына.
Малайские колдуны семангов будто бы обладали способностью превращаться по своему желанию в тигра и в этом зверином облике поедали людей, живых и мертвых.
…Плач и стенания несчастной женщины слышатся из хижины, покрытой пальмовыми листьями. В семье большое горе: тигр похитил и съел старшего сына. Деревня семангов со всех сторон окружена лесом. К дому подходят соседи и, сокрушенно качая головами, сочувственно переговариваются с хозяином хижины, отцом погибшего.
Его лицо осунулось от горя, но как настоящий мужчина он ничем не выдает своего смятенного состояния. Уже в который раз рассказывает он, как сын отправился рано поутру на ближнее поле и не вернулся. Только что прошел сильный дождь. Зеленеет обновленная влагой земля, прозрачные капли медленно стекают с листьев.
Торопливо перепрыгивая через лужи, к группе беседующих бежит парень лет двадцати. Он отчаянно жестикулирует и что-то кричит. Лишь когда он приблизился к толпе, люди поняли, чем он возбужден. Оказывается, тигр сделал набег и на его загон со скотом. Один из буйволов стал его жертвой. Последнее время набеги тигра-людоеда на людей и скот заметно участились.
Еще один житель селения подходит к группе мужчин. Это старый, всеми уважаемый охотник. Выслушав страшные новости, он задумчиво качает головой и бросает несколько отрывистых фраз: «Это он… Старый колдун… Никак не успокоится…» Все замолкают, понимая, что речь идет о деревенском колдуне, о котором давно ходят мрачные слухи и дом которого обходят стороной.
«Это было давно, — начинает рассказ старик, и все напряженно вслушиваются в его повествование. — Как-то раз я отправился на дальнюю поляну в лес за прутьями для новой корзины. Дорогой я задумался и свернул не на ту тропинку. Опомнился я, когда забрел в дремучий лес. Пришлось возвращаться обратно. Только я повернул назад, как почувствовал посторонний запах. Он был довольно приятным и напоминал запах ладана, возжигаемого нашим колдуном. Я пошел по направлению запаха. Шел я тихо, еле ступая. Из-за чащи до меня донеслось глухое бормотание. Притаившись, я осторожно выглянул, и что же, вы думаете, я увидел? Наш деревенский колдун, сидя на корточках у костра, возжигал фимиам и, держа то правую, то левую руку над огнем в виде воронки, раздувал благовонный дым. При этом он просил духов гор, чтобы они помогли ему стать тигром. Несколько раз он проделал это, повторяя свою просьбу. Потом он присел на четвереньки и стал превращаться в тигра: у него начала меняться кожа, выросла шерсть, появился хвост. Объятый страхом, я замер и как будто окаменел. Огромными прыжками тигр унесся в чащу.
После этого больше десяти дней в окрестностях нашей деревни то появлялся, то исчезал тигр. Он унес много скота и убил нескольких человек. А колдуна в деревне не было видно. Его жена сказала, что он ушел в дальнюю деревню. Она все время сидела у костра и жгла ладан. Наверняка она знала, где сейчас находится ее муж, и помогала ему. Потом тигр исчез, скот перестал пропадать. Однажды утром мне пришлось пройти мимо хижины колдуна, и вдруг я вижу: он выползает из дома совсем больной. Отполз за дом, и тут у него началась рвота. И что же выходило из него? Кости…»
Греки и скифы рассказывали Геродоту, что невры (народ, живший на территории теперешней Белоруссии) были чародеями, что «ежегодно каждый невр становится на несколько дней волком, а потом опять принимает свой прежний вид». К волку многие народы относились с суеверным страхом, с ним связаны народные поверья у славян (русских, белорусов, украинцев), народов Кавказа (грузин, армян, аварцев, абхазцев и др.), германских, тюркских и монгольских народов. У них были поверья и о волках-оборотнях.
Очень характерны в этом отношении поверья белорусов о колдунах-оборотнях: «Есть такие особые чаровники, которые могут обращаться в волка и производить опустошения. Такого волка нельзя ни убить, ни поймать»[62]. Перед обращением в волка колдун в каком-нибудь уединенном месте вбивает в землю пять осиновых кольев, но так, что два колышка служат подобием передних ног, два других изображают задние ноги, а пятый — хвост. Прыгая вперед через все колышки, начиная от заднего, он становится волком. Когда же он желает вновь принять свой человеческий образ, он опять прыгает через те же пять колышков, но в обратном порядке, задом наперед. «Стоит только предупредить эти прыжки, вынув все колышки, и перевертень (оборотень) навсегда останется волком. Если же только не успеют вынуть все, а останется один и более колышков, то перевертень останется навсегда с волчьими членами»[63]. Вера в волков-оборотней была характерна в прошлом для народов Западной Европы. Людей, заподозренных в оборотничестве, сжигали на кострах как колдунов.
В саамских сказках в животных обращаются колдуньи-нойды: «Очень давно жила старуха нойда, колдунья. Ей наскучило быть в человеческом виде. Она обернулась важенкой — самкой дикого оленя»[64].
В сказках о колдунах сама способность колдовать означает умение понимать язык птиц и животных и обращаться в них. Герои сказок, попадая в учение к лесному или просто мудрому человеку, постигают науку превращения в животных, понимания птичьего языка: «За Волгой, в городе такой был мастеровой человек, учил разным языкам и разным изделиям, и по-всячески может он оборотиться»; «Отдали его учиться на разные языки к одному мудрецу иль тоже знающему человеку, ибо он всячески знал — птица ли запоет, овца ли заблеет…» В русской сказке «Хитрая наука» колдун превращается в волка, щуку, петуха, а его ученик — в коня, ерша, ястреба.
Чтобы обратиться в животного или птицу, колдуны, ведьмы и обычные люди используют разные средства. Очевидно, древнейшим способом для этого являлось надевание шкуры зверя, крыльев птицы и т. п. В североамериканских и корякских мифах такие превращения часты. Так, мифологический герой Эмемкут превратился в Великого Ворона при помощи вороньего костюма. Его внук Кил превратился в медведя, надев медвежью шкуру. Эмемкут дал собачью шкуру своей сестре, и она превратилась в собаку. Позднее в фольклоре появляются другие способы превращения животных — удариться оземь, перекувырнуться. У коми был записан рассказ об оборотнях: «Одна невестка проследила, куда ее свекор часто подозрительно отлучался. Однажды она заметила следующее: свекор ее пошел однажды в лесок, перекувырнулся через склонившийся к земле ствол березы и оказался медведем. Сноха сделала то же самое и последовала за ним, но при этом она по неловкости задела одной ногой березовый ствол. Из-за этого у нее одна нога осталась человеческой, тогда как вся она превратилась в медведицу. Эта ошибка сделалась для них обоих роковой: у них потерялась возможность превратиться снова в людей…»[65]. По мнению печорских коми, чтобы обратиться в медведя, колдун сначала раздевается, потом три раза перекувыркивается через голову «против шерсти солнца» (движения солнца). Для обратного превращения он перекувыркивается «по шерсти солнца».
Колдуны, ведьмы не только могут сами обращаться в животных, но и превращают в них людей — это тоже распространенное поверье. Раньше этой способностью обладали звери: у айнов лисица может заколдовать человека, у индейцев тлинкитов выдра может украсть человека и превратить его в человека-выдру. Саамские нойды будто бы могли обращать людей в кошек, а парагвайские колдуны — в тигров. В русской сказке непослушных детей, ушедших к пруду, околдовывает ведьма, и они становятся белыми уточками. Вера в людей-волков, которых называли волколаками, особенно широко бытовала у русских, украинцев и белорусов. Крестьяне верили в реальность превращения колдуном в волков новобрачных, не пригласивших его на свадьбу, или всех участников свадьбы. Считалось, что колдун превращает человека в волка на определенный срок; когда он истекает, тот снова превращается в человека; его отличительная черта — сросшиеся брови и красные глаза. Волколаки находятся в подчинении у настоящих волков и выполняют их указания.
По поверьям белорусов и коми, колдуны могут обращать в волков целые свадебные поезда, если они чем-нибудь прогневали колдуна и не приняли против него мер предосторожности. В преданиях рассказывается, что перед смертью такие волки кричат человеческим голосом, а охотники, снимая шкуру с убитого волка-оборотня, под ней обнаруживают остатки красного кушака — следы одежды человека из свадебного поезда, превращенного в стаю волков.
У североамериканского племени омаха члены рода, почитавшие бизона в качестве тотема, завертывали умирающего в шкуру бизона, рисовали на его лице знак тотема и обращались к нему со словами: «Ты идешь к бизонам! Ты идешь к своим предкам! Будь крепок!»
В одном из сказаний индейцев Северной Америки герой попадает к волкам. Вместе с медведями и выдрами, которые, как и волки, были тотемами у индейцев, они устраивают праздник в его честь: «Тогда волки вдруг внесли труп. Они завернули его в волчью шкуру, положили его у огня и начали плясать вокруг него и отбивать такт. Тогда мертвец встал и, качаясь, стал ходить. Но чем дольше они пели, тем увереннее он стал двигаться и наконец забегал совсем как волк. Тогда главарь волков сказал: „Теперь ты видишь, что делается с мертвецами — мы превращаем их в волков“»[66].
С одной стороны, вера в оборотничество, с другой — вера в превращение человека после смерти в тотемное животное повлияли на развитие представлений о превращении покойников в животных и о покойниках-оборотнях.
Очевидно, из представлений о превращении умершего в тотемное животное возник обычай зашивания покойника в шкуру животного, известный, впрочем, и у народов, утративших тотемические представления. Здесь этот обряд способствовал попаданию умершего в загробный мир. В Древнем Египте умершего завертывали в шкуру быка или коровы. Лишь позднее, с развитием мумификации трупов, этот обряд изменился. Считалось, что умерший, пребывая в шкуре быка, получал дар нового рождения, кроме того, это обеспечивало ему попадание в царство мертвых.
Покойники, по поверьям многих народов, могли превращаться в животных и в их образах жить после смерти как сверхъестественные существа. Египтяне, например, верили, что умерший может превратиться в любое животное: цаплю, крокодила, змею и т. п. Чтобы помочь этому превращению, египтяне делали саркофаги в виде животных; в Книге мертвых изображены саркофаги, имеющие ноги, голову и хвост животного. Сходные представления были у меланезийцев, на их саркофагах укреплялись деревянные изображения акул. В меланезийской сказке женщина после смерти превращается в журавля.
Поделиться книгой: