В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века

Мы уже говорили о том, что система арканов Таро стала использоваться для оккультных интерпретаций каббалы примерно с середины XIX века: Элифас Леви связывает Старшие Арканы с 22 буквами еврейского алфавита, а чуть позже Папюс, используя «Книгу Творения», говорит о соответствии арканов не только буквам, но и трем стихиям, семи планетам и двенадцати знакам зодиака. Эта версия интерпретации Таро с некоторыми вариациями вскоре была принята оккультистами Германии, России и других стран. Как мы видели, в начале ХX века русский оккультист и мартинист Г. О. Мёбес значительно расширил использование идей каббалы для истолкования Таро, обратившись к текстам Зоѓара, лурианской каббале, учению о божественных именах, каббалистическим представлениям об Адаме Кадмоне, а также каббалистическому учению о разных уровнях и аспектах души. Книгу Мёбеса, наряду с известными сочинениями о Таро, написанными Леви, Успенским, Папюсом, Виртом, вполне мог изучать и Борис Поплавский. Кроме того, карты Таро и традиция их объяснения привлекала его не только как исследователя эзотерики, но и как художника.

Занятиями Таро он увлекался на протяжении всей своей жизни. Уже в 1921 году в Константинополе он не только гадал на этих картах, но и сам их изготавливал:

16.3.21. Рисовал карты Таро. <…> Потом читал Якоба Бёме… <…> Думаю о первых 7 арканах529.

Впрочем, он и его друзья не были чужды и обычному использованию этих карт. А. Штейгер рассказывает об одном из вечеров дома у Поплавского:

– Как это все странно, – удивляется Д.530, – мы даже веселиться не умеем. Она приносит таро и раскладывает карты531.

А. Н. Богословский вспоминает о том, как в начале 1980‐х годов он получил от Натальи Столяровой «тетрадь „О свободе“, испещренную рисунками поэта по мотивам символов Таро», к сожалению впоследствии пропавшую после обыска532. Связанные с картами Таро сюжеты и образы неоднократно встречаются и в романах Поплавского. Приведем здесь наиболее известное место из романа «Аполлон Безобразов», в котором главный герой встречается с таинственным оккультистом-цветоводом:

…за ним (Аполлоном. – К. Б.) были многие годы неотлучного размышления над учением о аэонах-ступенях самораскрытия духа533, которому его поразительная способность к сосредоточению мысли при полной телесной неподвижности придавала большую внутреннюю убежденность. Однако он не записывал своих размышлений, а изображал их в курьезных символических фигурах, наподобие средневековых карт Таро, и сразу цветовод поразился ими. Их было также двадцать две. Три основы, семь миров и двенадцать этапов отпадения и возвращения солнца. Все вместе называлось «Таро Адама» или «Сон Адама», не помню.

Долгими часами они раскладывали двадцать два пасьянса Таро, бесконечно обдумывая каждую карту, в которых я ничего не понимал. Но одна очень нравилась мне, она называлась «Астральный мир»534, и на ней между черной и белой башнями у берега какой-то лужи с крокодилом медленно поднимались к ущербной луне блуждающие слабые огоньки. Безобразов больше всего любил карту «Сила»535, где красивая женщина закрывает пасть льву, и другую, где молния разбивает Вавилонскую башню. Он говорил также, что карты Терезы – это «Изида»536 и «Повешенный»537, а карты Зевса – «Император» и «Солнце538»539.

В рукописях Поплавского встречаются отдельные небольшие сочинения, специально посвященные интерпретации Таро: «Таро Адама», «О Таро» и др. Среди его творческих планов была и подготовка отдельной книги о Таро. «Нужно наконец реализовать что-нибудь, – писал он в дневниках в 1932 году, – напишу маленькую книгу. 22 карты и краткое объяснение к ним. Десять метафизических и 12 – История Адама»540. В дневниках имеются как рассуждения об отдельных арканах, так и общие замечания о системе Таро. Так, он пишет в одном из них летом 1933 года:

Десять карт – это «откуда» и «где» – остальные 12 развертываются внутри десяти, которые в результате искупления и становятся 21 картой или колесом мира. 22-ая же карта есть Тайна абсолютной жизни «после» или плером541 – подчинение конечное сына отцу – конец мира. 21‐я уже хилиазм, или 100-летнее542 царство святых.

Резюмируя, можем сказать, что Поплавский был хорошо знаком с известными вариантами понимания Таро, однако его собственные идеи о значении арканов отличаются исключительной самобытностью543.

5.2. Борис Поплавский – читатель

Можем предположить, что чтение книг о каббале и вообще интерес к еврейскому эзотеризму относятся примерно к тому времени, когда Поплавский начинает посещать лекции в Сорбонне и заниматься в библиотеке.

«В библиотеках я читал научные книги, в дешевых изданиях, с идиотическими подчеркиваниями и замечаниями на полях», – узнаём мы в самом начале романа «Аполлон Безобразов»544, а во втором романе, «Домой с небес», главный герой, Олег (двойник Поплавского), вспоминает, что

не получив никакого образования, он вырвал его, отсиживая зад на неудобных скамейках, из замусоленных, унизительно плохо освещенных библиотечных книг545…

В дневниках Поплавского «библиотека» упоминается неоднократно, но без каких-либо уточнений относительно того – какая именно. Возможно, он посещал Национальную библиотеку Франции, но основным местом его занятий все же стала библиотека Сорбонны, тем более что в романе содержится прямая отсылка к этому богатейшему университетскому книгохранилищу с обширными фондами старинных книг:

…в библиотеке St-Geneviève нашел средневековые лечебники и трактаты о растительных ядах, полные легенд и заговоров546.

По воспоминаниям отца,

Б. П. усердно посещал Художественную Академию «Гранд Шомьер», потом поступил в Сорбонну на историко-филологический факультет, погрузился в философию и теологию и сидел в библиотеке Святой Женевьевы в отделе редких изданий и рукописей547.

Эту библиотеку упоминает и Андрей Седых (Я. М. Цвибак), автор первой статьи в газете «Последние новости», появившейся после гибели поэта. Он писал:

Борис Поплавский, поэт, художник и начинавший романист, вел странный образ жизни. Целыми днями просиживал он в библиотеке св. Женевьевы за книгами религиозно-философского содержания548.

Отметим, что Поплавский был не только читателем, но и (что случается достаточно часто) – собирателем книг. Судьба его личной библиотеки, которая, судя по воспоминаниям его отца, была весьма значительной, остается загадкой:

В Париже Б. П. любовно собирал книги, которых осталось после его смерти свыше 2000 экземпляров549.

Поразительно, как совершенно нищий человек, которому часто было просто не на что пообедать, смог собрать столько книг, и надо думать – книг не случайных…

В 1932 году в статье «Среди сомнений и очевидностей» Поплавский рассказывает подробнее о часах, проведенных в читальном зале, где он не только брал книги, что-то узнавал, размышлял, но и отдыхал, фактически прячась от людей:

Часто от всех огорчений я ухожу в библиотеку. Ибо уже давно у меня сложилась идея глубокой обязанности относительно умерших писателей всех времен – прочесть их. Ибо, думаю я, они жили не для себя и не для современников, а именно для меня. Они как бы молят меня с полок, дай им исполнить их назначение, спаси их жизни, столь тщетные иначе. И мне казалось когда-то, что, если бы все горело и рушилось или тонуло, – я набрал бы полную охапку все равно каких книг и так и шел бы с ними, пока не упал бы и не умер. И вместе с тем «благословенный ученик Иисуса, св. Франциск, не любил книг», – думаю я вдруг, – и что узнал бы большего, прочтя, например, сперва «Физиолога» XII века и затем «О животных» Аристотеля, Гиппократа или Плиния Старшего. В «Физиологе» все это как-то даже интереснее. <…> Сколько времени я потерял даром, и на что мне были Полибий, и Диодор Сицилийский, и все ахейские союзы; если есть «Подражание Христу», «Цветочки» св. Франциска и «Трактат о темной ночи» Иоанна Испанского, да и их можно было бы сократить до одного «Изборника», подобного «Пчелам». И все же боюсь, что я, подобно св. Франциску, окажусь плохим защитником книг, ибо книги сильны против низменной жизни, но добро и гибель братьев сильнее всех книг, и Европа, увы, кажется, погибнет от того, чего, казалось, в ней меньше всего. Европа погибнет от морали550.

Обычно задача узнать, что именно читал тот или иной человек, живший 100 лет назад, остается практически неразрешимой. Нам известны лишь те названия книг и имена авторов, которые он сам упоминает в своих произведениях, письмах, дневниках. Все мы, работая в библиотеках и архивах, составляем списки требуемого, что-то выписываем, заполняем всевозможные бланки. Подобные бумажки никто не хранит, особенно после смерти человека, если только это не знаменитость, которая удостоилась отдельного фонда в хорошем архиве. Но все же иногда случаются чудеса.

В частном собрании Мишеля Карски (Париж), племянника Дины Шрайбман, сохранились листочки, на которые Поплавский выписал имена тех авторов и названия тех книг, которые он хотел прочитать, читал – и прочел551. Эти списки первой половины 1930‐х годов можно разделить на три части. Первую сам Поплавский озаглавил так: «То, что Ты должен срочно прочесть». Вторая – список книг (в основном на русском языке) с выписанными библиотечными шифрами. И третья, два листа, озаглавленные: «Что я прочел по ист[ории] рел[игии]» и «Что я прочел по оккультизму». Таким образом, мы имеем уникальную возможность узнать у самого Поплавского о «круге» его религиозно-философского чтения, его интересах и занятиях в библиотеке. (Мы приводим изображения фрагментов этих документов – см. ил. 22–24.)

Его библиотечные планы были чрезвычайно амбициозны, если учесть, что все это он собирался прочитать «в срочном порядке». «Платон – всё», Аристотель, Гераклит, Филон, Апулей, Сенека и другие философы и писатели Античности, отцы церкви, Дунс Скот, Уильям Оккам, Аверроэс552, Дж. Бруно («о Бруно – Карсавин и Грот»), Николай Кузанский, Лейбниц, Декарт, Кант («Пролегомены»), Гегель («Логика»), Фихте («или Куно Фишер о нем»), Гартман («или о нем Гурвича»), М. Шелер, В. Вундт («Психология»), Г. Коген, Х. фон Зигварт («перечитать»)… Значительная часть списка представлена христианскими мистиками: Якоб Бёме, Э. Сведенборг, Тереза Авильская, Парацельс, Г. К. Агриппа, Иоанн Креста, И. Экхарт, И. Таулер, У. Блейк, Екатерина Сиенская, «Подражание Христу», Мадам Гюйон, Л.‐К. де Сен-Мартен, Ф. К. фон Баадер…

Таковы были планы. Более конкретную информацию дает нам список с библиотечными шифрами. Он содержит в большинстве своем названия русских книг, что несколько странно, поскольку известно, что Поплавский в основном читал по-французски, хотя знал и немецкий. Так или иначе, в этом списке перечислены, помимо Платона, Плотина, Канта, Вундта, Зигварта, Зиммеля, Маха, Фихте, Шеллинга и пр., – Коран, «Материализм» Ильина553, «Агриппа» Орсье554, «Проблемы идеализма»555, неназванные сочинения А. С. Хомякова, Г. И. Чулкова, Льва Шестова556, Г. И. Челпанова, «Основание логики и метафизики» Б. Чичерина557, «Психологические типы» К. Г. Юнга. Из этого списка мы узнаём, насколько хорошо был знаком Поплавский с философской литературой на русском языке, в том числе переводной, и, что особенно важно, о его интересе к русской философии.

Наконец, наибольший интерес для нашей темы представляют списки прочитанных книг по истории религии и оккультизму. Благодаря этим документам снимаются многие вопросы о возможных влияниях и заимствованиях у Поплавского. Список книг по истории религии (а фактически – и по истории философии) охватывает около 50 названий сочинений (некоторые – в нескольких томах) в основном французских историков, многотомники по истории церкви, несколько книг Я. Бёме и о нем558, 4 т. Вольтера, 4 т. Э. Ренана, 2 книги С. Рейнака и др. Упомянуты также 4 т. Д. С. Мережковского, 2 т. Ф. Ф. Зелинского, книга Н. А. Морозова… Особенно впечатляет список прочитанного по оккультным наукам. Это 8 т. Е. П. Блаватской, 5 т. А. Безант, 4 т. Элифаса Леви, 2 т. Папюса, книги Р. Штайнера559, Дж. Кришнамурти, Г. С. Олкотта, А. П. Синнетта, классический труд по хиромантии А. Дебарроля, известные гримуары «Большой Альберт» и «Малый Альберт», книга Агриппы Неттесгеймского, «Разоблаченная магия» барона Дюпоте, сочинения алхимика Василия Валентина… Из списка известно, что Поплавский был знаком и с журналом «Покрывало Изиды» («Le Voile d’Isis»), главным французским периодическим изданием по эзотеризму, издававшимся в 1890–1935 годах. Публикации о каббале достаточно часто появлялись на его страницах, а в 1933 году два его выпуска (№ 161 и 164–165) были целиком посвящены еврейскому эзотеризму. Среди вошедших в эти выпуски материалов заслуживают упоминания сочинение бывшего раввина Давида (Поля Луи Бернара) Драха «Каббала евреев» (1864) и перевод латинского трактата раввина-саббатианца и каббалиста Моше бен Аарона ѓа-Коѓена из Кракова, после крещения известного как Иоганн Кемпер, «Phosphorus orthodoxae fidei veterum cabbalistarum seu testimonia de sacro sancta Trinitate et Messia Deo et homine ex pervetusto libro Sohar deprompta» (1720)560. Их авторы, хорошо знавшие каббалу Зоѓара, пытались обнаружить в еврейском эзотеризме доказательства тринитарной догматики и, в частности, уделяли большое внимание описаниям ликов-парцуфим, которые, очевидно, были известны Поплавскому.

В списке Поплавского упомянуты и два важных труда по традиции Таро. Во-первых, он прочитал три книги Освальда Вирта (Joseph Paul Oswald Wirth; 1860–1943), художника, масона и оккультиста, создателя одного из вариантов карт 22 Старших Арканов, получившего название «Les 22 Arcanes du Tarot Kabbalistique», или «Таро Вирта». Скорее всего, он был знаком с его книгами «Le Livre de Thot comprenant les 22 arcanes du Tarot» (1889), «Le Tarot des imagiers du Moyen Âge» (1927), а также (упомянутым в списке) оккультным толкованием сказки Гёте «О зеленой змее и прекрасной лилии» («Le Serpent vert», 1922)561. Наконец, Поплавский изучал труд (уже известного нам благодаря Андрею Белому) Жан-Батиста Питуа (Jean-Baptiste Pitois; 1811–1877), французского философа и оккультиста, писавшего под псевдонимом Поль Кристиан, «Красный человек из Тюильри» («L’homme rouge des Tuileries», 1863), в котором в литературной форме также объясняется значение символизма 22 Старших Арканов.

Книг, имеющих непосредственное отношение к каббале, в списке не так и много. Во-первых, это «Kabbala Denudata» Кнорра фон Розенрота (поскольку указано только имя «Rosenrot, 1 т.», трудно сказать, имеется в виду один из томов латинского издания или его частичный французский перевод). Книга, отмеченная как «Le Zohar 1 т.», может означать либо один из томов перевода Ж. де Поли, либо, что вероятнее, сокращенное его издание, вышедшее в Париже в 1925 году. Поплавский называет также две книги с названиями «Cabbala C[h]ristiana» (1 т.) и «Cabbale astrologi[que]» (2 т.), но их идентифицировать пока не удалось. Читал он и книгу с названием «Le Thalmud» (1 т.).

Мы видим, сколь разнообразными были интересы Бориса Поплавского в области религии, философии, мистики и «тайных наук». Впрочем, очевидно, что круг доступных ему источников был намного шире, ведь в списках нет целого ряда книг, с которыми он был точно знаком и конспекты и выписки из которых имеются в его рукописях562. Стоит учитывать случайность, благодаря которой эти списки до нас дошли: из них мы можем узнать, что читал или собирался прочитать Поплавский, но на их основании мы не можем сделать заключение о том, что с какой-то книгой он не был знаком. Более достоверную информацию может дать анализ выписок и цитат из книг, рассеянных по еще не разобранным дневникам и тетрадям Поплавского (мы их время от времени будем использовать в нашей книге).

5.3. Поплавский и Cabbala christiana

Большинство записей с упоминаниями каббалы в дневниках Поплавского относятся к 1930–1935 годам. Так, в статье «Об осуждении и антисоциальности», написанной, по‐видимому, в 1930 году, Поплавский, рассуждая о судьбе и о самой возможности существования русской литературы в изгнании, отмечает:

Литература возможна для нас сейчас лишь как род аскезы и духовиденья, исповеди и суда, хотя на этом пути ей, может быть, придется превратиться из печатной в рукописную, подобно средневековой Каббале563.

Мысль Поплавского здесь вполне понятна, однако отсылка к литературе «средневековой Каббалы» остается загадочной: каббалистические сочинения, разумеется в рукописном виде, появляются в Европе (Испания, юг Франции) в начале XIII века, однако ни о каком «превращении» здесь речь не идет (к тому же книгопечатание было изобретено лишь в середине XV века). Вероятно, Поплавский просто имеет в виду, что эмигрантская литература может (должна?) уйти от публичности, печатности, распространяться, подобно каббалистической, в виде рукописных списков в узком кругу причастных к ее жизни.

Прогрузившись в изучение эзотерической литературы в университетской библиотеке, Аполлон Безобразов вскоре встречает достойного собеседника в лице уже упомянутого «цветочника» – хозяина магазина и убежденного оккультиста:

…оба <…> находили одинаковое, свойственное хорошо рожденным душам удовольствие в простом утверждении оккультных и сказочных реальностей, как бы простое изъявление силы, не принимающей во внимание возражений, легко игнорирующей, презирающей. Скоро от разговоров о колдовстве, алхимии и астрологии они перешли к более трудным предметам, к иллюминатизму и мистике, наконец, к труднейшему из трудных, к еврео-христианской каббале, все время ожидая, что собеседник окажется не в состоянии следовать далее, и все время удивляясь тому, что он справляется с трудностями564.

Итак, речь в романе Поплавского идет вовсе не об иудаизме как таковом в его эзотерическом изводе, то есть не о собственно каббале, но о «еврео-христианской каббале». Мы уже говорили, что в современной науке эта традиция в европейской христианской мысли, восходящая к позднему Средневековью, именуется «христианской каббалой»565. Первые тексты христианских каббалистов, в основном апологетов, стремившихся убедить бывших единоверцев, евреев, в христианской истине, используя еврейские же эзотерические идеи и сочинения, появляются уже в XIII веке. В последующие века к каббалистическим сочинениям обращались многие христианские богословы и философы, гебраисты и миссионеры. Особый всплеск интереса к каббале пришелся на эпоху Возрождения, когда ее изучали известные мыслители-гуманисты и авторитетные деятели церкви (Дж. Пико делла Мирандола, Иоганн Рейхлин, Гийом Постель, кардинал Эгидио да Витербо и др.), а подлинного расцвета христианская кабала достигает в конце XVII века в Германии. В XVIII–XX веках ее идеи привлекают внимание известных философов и богословов, среди которых можно упомянуть Лейбница и Ньютона, Баадера и Шеллинга, В. С. Соловьева и П. А. Флоренского… Именно книги христианской каббалы стали основным источником знаний о каббале, а также цитат из еврейских текстов, которые можно встретить в литературе оккультного толка.

Неудивительно, что и Аполлона/Поплавского интересует прежде всего именно это явление в интеллектуальной жизни Европы последних веков, обозначаемое им как «еврео-христианская каббала». Чуть ниже в той же части романа он пишет:

Однако необыкновенный цветовод знал много, и даже больше Безобразова, ибо уже несколько лет он почти не выходил на улицу, весь окруженный редчайшими книгами, полными еврейских и греческих цитат. Он изучал то самое глубокое соответствие каббалы и Шеллинга–Гегеля, которое так интересовало Аполлона Безобразова, хотя он знал гораздо меньше566.

Книги, полные «еврейских и греческих цитат», могли быть сочинениями Пико, Рейхлина, Афанасия Кирхера, Генри Мора – христианских каббалистов, писавших о единой традиции «предвечной философии» и пытавшихся отыскать ее следы в памятниках культуры разных народов, прежде всего у древних греков и евреев567. Именно они когда-то послужили источником вдохновения для Шеллинга, с энтузиазмом воспринявшего некоторые идеи каббалы568, они же вызвали критику и отторжение у Гегеля. В данном случае излишне вторгаться в эту сложную даже не тему, а целую область в истории философии. Нам важно, что она волновала Поплавского так же, как и – чуть раньше – некоторых русских философов Серебряного века.

«Каббалистику» Поплавский упоминает и в трудночитаемом, содержащем нерасшифрованные лакуны небольшом тексте «Макс Шелер», относящемся к январю 1933 года569; в феврале того же года он записывает в дневнике:

Счастье смерти, похожей на легкое пробуждение. Полнокровная, радостно теплая новая жизнь, потом запутался в мыслях о Числах570, но сейчас выплыл из них и счастлив от каббалистической книги с жирным письмом571.

Остается неизвестным, что это была за книга, от которой он почувствовал себя счастливым. В том же месяце в дневнике появляются целые «каббалистические» разделы – «Ressemblances cabbalistiques» (04.02.1933)572, «Aphorismes cabbalistiques» (23.02.1933)573, – названия которых напоминают знаменитые «Каббалистические тезисы» («Conslusiones cabalisticae») Пико делла Мирандолы. У нас еще будет возможность удостовериться в том, что Поплавского, хорошо знавшего оккультные трактовки каббалы (в том числе связанные с Таро), изучавшего каббалу по курсам истории религии и философии, по переводам еврейских сочинений, больше всего интересовала именно христианская традиция интерпретации каббалы. Более того, сами его попытки истолковать отдельные концепции еврейского эзотеризма в рамках собственных взглядов, для решения волновавших его вопросов, подразумевали их «христианизацию»… Анализ рукописного наследия Поплавского свидетельствует о том, что он был знаком с сочинениями и идеями по крайней мере главных представителей христианской каббалы – Пико, Рейхлина, Кнорра фон Розенрота. Можем даже предположить, что и в самом себе он мог видеть своеобразного христианского каббалиста, подобного Пико или Рейхлину.

5.4. Мистика пола

Я вижу, ты медлишь, смущаешься, что же?Пусть двое погибнут, чтоб ожил один,Чтоб странный и светлый с безумного ложа,Как феникс из пламени, встал андрогин.Николай Гумилев. Андрогин

По словам М. Аптекман, исследователя, специально обсуждающего возможное влияние каббалы на представление об андрогинности у русских авторов начала ХX века,

симбиоз оккультного символизма и сексуальной символики – одна из центральных аллегорий в поэзии русского Серебряного века. Одним из основных образов, раскрывающих эту символику, можно назвать, на наш взгляд, образ андрогина574.

То же самое можно сказать, вне всякого сомнения, и про многих поэтов первой волны русского изгнания. Вероятно, единственная небольшая работа, посвященная теме метафизического эротизма и проблеме пола у авторов-эмигрантов «парижской ноты», – раздел «О „женственности“ и „мужественности“ литературы русской эмиграции» в статье Владимира Хазана «„Могучая директива природы“. Три этюда об эротических текстах и подтекстах»575. Обсуждая важность этой темы для таких авторов-эмигрантов, как Б. Поплавский, С. Шаршун, В. Парнах, Д. Кнут, В. Варшавский, А. Ладинский и др., исследователь, к сожалению, не берется за анализ философских и эзотерических источников их представлений и образов, в частности источников каббалистических.

Так или иначе, не кажется удивительным, что для Поплавского важнейшим учением и одной из наиболее привлекательных сторон в каббале была мистика пола, и на самом деле занимающая особое место в этой традиции (мы уже касались ее, когда говорили об андрогинном Адаме Кадмоне у Андрея Белого и Волошина). По словам Гершома Шолема,

тайна пола, как она рисуется каббалисту, имеет невероятно глубокое значение. Эта тайна человеческого существования в его глазах есть лишь символ любви между Божественным «Я» и Божественным «Ты», Святым, да будет Он благословен, и Его Шхиной. Иерос гамос, священный брак Царя и Царицы576, Небесного Жениха и Небесной Невесты, если ограничиться лишь несколькими символами, служит центральным событием в единой цепи Божественных проявлений в сокрытом мире. В Боге воссоединяются активное и пассивное, порождающее и воспринимающее, и из этого союза восстает вся земная жизнь и блаженство. Сексуальная символика используется вновь и вновь в самых различных вариациях. Один из образов, введенных для описания развертывания сфирот, изображает их, как отмечалось ранее, как плод мистического зачатия, в котором первый луч Божественного света есть также семя творения577.

Вопросы о самом наличии двух полов, их возникновении, принципиальной разнице между земной (сексуальной) и мистической (асексуальной) любовью в романах и дневниках Поплавского подробно анализирует Д. В. Токарев в 4‐й главе («Яд мистики») своей монографии, прежде всего в контексте взглядов алхимии и психоанализа. Идеи мистической андрогинности, динамики взаимодействия между разделенными полами и их единства, достижения мистического слияния посредством подавления влечения («умерщвления желания плоти») в момент совокупления вполне оправданно рассматриваются им в рамках представлений об «алхимическом браке»578.

«Каббала есть тайна о полах и рождении», – утверждает Борис Поплавский в одной неопубликованной рукописи начала 1930‐х годов. Известно, что в то время он работал над трактатом о «мистике пола» – «Cabbala sexualis». «Какой все-таки сегодня счастливый день, – записывает он 1 декабря 1932 года. – 1. Я написал 10 страниц Каббалы Сексуалис. 2. Я молился в двух церквах почти час. 3. Я видел Тебя, родная, обиженн<ая>, ласковая девочка. Какое все-таки счастье жить…»579

Фрагменты этого сочинения под разными названиями580 разбросаны по архивам. Можно предположить, что Поплавский собирался написать на эту тему отдельную книгу, а также то, что значительная часть этого текста нам сегодня недоступна.

Что же это было за сочинение? О чем говорится хотя бы в известных нам фрагментах (см. ил. 25–26)? Просто перечислим основные вопросы, которые в них затрагиваются. Творение мира как результат жажды и зачатия, процессов взаимодействия между мужскими (субъективными) и женскими (объективными) силами, описываемых в сексуальных терминах. Проблемы определения природы и взаимоотношений разума и воображения, субъекта и объекта, личности и индивидуальности581, телесного, душевного и духовного, мистической телесности; проблема разделения единства, распада изначальной андрогинности на два пола; и т. д.

Обсуждая все эти вопросы, Поплавский использует доступный ему арсенал эзотерических, религиозных, философских взглядов, цитаты из Зоѓара соседствуют с отсылками к диалектике Гегеля, Блаватская – с Фихте, идеи «западного оккультизма» – с таковыми «восточного». Вот лишь один из характерных примеров из этого сочинения:

В[опрос]: Но если первое творение означалось Тобою как совокупление неизвестного отца с матерью-пространством, астр[альный] св[ет] как семя тоже должен участвовать в аналогии.

О[твет]: Да. Творение как раз и началось с истечения семени-логоса неизвестного Творца, и первое его лицо есть не-сущая жена Девапракрити582, Сефира Кетер. Затем сын ее, совокупляясь духовно с нею, порождает семь сыновей второго семейства. Но в том-то и весь вопрос о мотиве творения, что истекло ли семя мира от отца к матери произвольно и жертвенно, то есть непорочно, или же непроизвольно и сладострастно, то есть как то предполагал Платон, говоря, что Эрос – сын Пороса, Богатства, и Пении, Бедности583. Причем Порос, напившись амброзии, то есть находясь в переизбытке бытия и выйдя из дома Богов в сад, то есть начав уже опускаться в низшую сферу, заснул, и во сне Пения приблизилась к нему и исторгла у него Астральный Свет – семя творения.

Очевидно, что Поплавский работал над этим трудом на протяжении нескольких лет, поскольку еще в декабре 1930 года в его дневнике встречается такая запись:

Близость Рождества, тоска о Танечке… <…> 50 страниц Каббалы, скитанья в тумане, угрызения совести584.

Полутора годами позже, в августе 1932 года, он пишет в дневнике по-французски:

Matériaux et remarques sans suite pour la Cabbala sexualis.

Pour toi pour que tu comprennes ce que tu sus sans comprendre et ce que je n’aurais jamais appris sans toi, mourant de tristesse quoique nous sommes les enfants du même ange de la peur, peur de la mort pour moi, pour toi peur du sacrilège, pour que tu t’arrêtes de descendre et moi je m’arrêterais de monter vers la grande Lumière qui aveugle tout souvenir – un jour de pluie de grandes conversations perdues dans la tristesse des capes (21. VIII. 1932)585.

Смысл этой записи может быть понят в контексте рассуждений на сходные темы, которыми изобилуют дневники Поплавского того времени. Тогда же, в декабре 1932-го, он пишет о человеческом теле как «каббалистическом чуде»586. Тема «божественной телесности» неоднократно упоминается в дневниках, составляет предмет важнейших разговоров в романах, обнаруживает себя и в стихах. «Жизни же нет вне плоти, – рассуждает Поплавский 1 декабря 1932 года. – Ни в духе, ни в теле. Даже в духе ее больше, чем в теле, страшном обнаженном (оскверненном) теле выпавших из жизни. Что же есть плоть? Плоть есть величайшее живое чудо, для которого ни духовной, ни телесной жизни недостаточно. <…> Чистая духовность еще скорее губит чудо плотской жизни, чем чистая телесность, которая все-таки, любя мгновеньями, поднимается до нее»587.

«Мужчина без женщины не бывает в Боге» (Каббала), —

записывает Поплавский 1 января 1933 года очень важную для него мысль, почему-то относя к каббале известное место из 1‐го Послания к Коринфянам588. Отметим, что ведущие литературные критики русской эмиграции, В. Ф. Ходасевич и Г. В. Адамович, единодушно характеризовали поэзию Поплавского как «женственную». Ходасевич отмечал «женственный, неврастенический стыд Поплавского»589, Адамович же, после кончины поэта, писал, что

все неслось, все стремительно летело куда-то в этом измученном и духовно-женственном сознании, неспособном дать ровный блеск, но сиявшем несравненными вспышками…590

5.4.1. Источники

Чтобы попытаться понять причины интереса поэта к тому, что он называет «каббалой», или «каббалистикой», в связи с «мистикой пола», важно прояснить вопрос о возможных источниках, которыми он мог при этом воспользоваться. Анализ доступных нам его текстов позволяет нам сделать на сей счет нижеследующие предположения.

Одним из наиболее очевидных источников информации о каббале, и, в частности, о «каббалистической» мистике пола, были сочинения уже знакомого нам Элифаса Леви Захеда (1810–1875), католического диакона, отказавшегося принять священство и посвятившего себя теории и практике церемониальной магии, оккультизма, каббалы и системы Таро. Поплавский читал его наиболее известный труд «Догма и ритуал высшей магии» («Dogme et rituel de la haute magie». 1854. 2 т.), а также, возможно, «Histoire de la magie» (1859), «La Clef des grands mystères suivant Hénoch, Abraham, Hermès Trismégiste et Salomon» (1859) и «Les Mystères de la Kabbale ou l’Harmonie occulte des deux testaments» (1861). Став родоначальником «оккультной каббалы» XIX века, Элифас Леви, кажется, впервые затрагивает в своих книгах проблематику пола в каббале, правда понимаемой столь фантастически, что правильнее было бы поставить здесь это слово в жирные кавычки591. Для Леви каббала вовсе не была эзотерической стороной иудаизма, он рассматривал ее как универсальное знание, являющее собой непосредственное откровение Слова (Логоса) в мире. Это некий всеобщий герменевтический ключ, связанный с символизмом чисел и букв, который позволяет объяснять явления, относящиеся к иерархически и онтологически более низким уровням реальности, с помощью логики соответствий и всеобщей аналогии592. К реальной еврейской каббале все это имело малое отношение. Гершом Шолем называл представления Элифаса Леви о каббале «блистательной неразберихой и недоразумением»593, подчеркивая, что и в целом деятельность французских и английских оккультистов не дала ничего ценного для понимания каббалы и только способствовала возникновению путаницы, смешивающей каббалу с учениями, никак с ней не связанными,

такими как предполагаемое каббалистическое происхождение карт Таро. К этой категории исключительного шарлатанства относятся многочисленные и читаемые повсюду книги Элифаса Леви, Папюса и Брата Пердурабо (Алистера Кроули), каждый из которых обладал ничтожными познаниями в каббале, что не мешало им восполнять этот недостаток при помощи воображения594.

Говоря о проблеме разделения на два пола, Элифас Леви предвещает возникновение последнего, всеобщего синтеза, когда падший и наказанный Люцифер будет оправдан и появится универсальный Андрогин, которого он называет Бафометом (мы еще увидим буквальное повторение этой идеи Поплавским). В этом синтезе, или состоянии, не только человечество соединится с Богом, возникнет своего рода богочеловечество, но и сольются воедино мужское и женское.

Два пола будут одно, по слову Христа; будет создан великий Андрогин, человечество будет женщиной и мужчиной595, —

пророчествует Леви. В своих книгах он также изображает «новую Землю» – своеобразную «вселенскую Церковь»:

Это дворец мужа и жены; здесь живет чистая и небесная любовь; здесь уже нет различия между чинами и полами: один Бог есть всё во всем596.

Принцип андрогинности вообще обладает для Элифаса Леви особенным значением: его воплощением служит Бафомет, космическое существо, возникшее как результат слияния полов (фактически это восстановленный Адам Кадмон каббалы). Согласно Леви, человечество достигает искупления и спасения благодаря «христоподобным» страданиям Девы Марии, в результате которых искупление даруется и Люциферу597. Сразу же отметим, что и Бафомет, и фигура Люцифера были исключительно важны и для Поплавского. Так, в дневнике Терезы в романе «Аполлон Безобразов» мы читаем:

Прижать к своему сердцу Иисуса – великое счастье, но прижать к сердцу Люцифера – еще прекраснее, ибо Люцифер глубже страдает и обречен огню. Не святого, а изгнанного и падшего любишь. Искупить Люцифера – вот что хотела бы я, если бы была Марией598.

Вероятно, именно идеи Элифаса Леви послужили источником, скажем, таких записей в дневниках Бориса Поплавского:

Иисус. Всё для другого, без жажды – естественно, радость дарования и подарка.

Адам – всё для себя, или для себя – личности, а когда Адам раскроет призрачность личности, всё для себя – мирового субъекта, которому и личность приносится в жертву, своя и чужая, буддийский аскетизм.

Нахожу третье, среднее между ними. Бафомет – сексуальность, в которой отчасти для себя, отчасти для любимого. Ибо жажда в своем перекипании и переплеске становится жертвой за жаждуемого, отменяет самого себя.

Ибо в Адаме личность борется со всеми другими или уничтожается, в Иисусе сохраняется, но обращается в Бафомете же, этой школе Иисуса. Личность учится побеждать себя тем, что она сперва удваивается [я и моя жена одна личность], а потом и уничтожается [мои дети – моя плоть]599.

Впрочем, сходные представления Поплавский мог обнаружить и в мартинистской каббале Г. О. Мёбеса, в частности писавшего:

…традиционный Бафомет глобусом своих реализаций <…> разъединил полярности Человеческого Андрогината. <…> Но как им освободиться от этого рабства? Как им воссоединиться в первичный, мощный Андрогинат? <…> Надо, утончив материю глобуса, проникнуть сквозь него навстречу друг другу, завладеть Бафометом, притянуть его к себе, влезть в него, смело проникая в его органическую жизнь, добраться до его рогов, дематериализовать их и самим устремиться вверх, сжигая свою личность в пламени восходящей унитарности, увенчивающем астрального божка. Вот путь Реинтеграции тех, <…> кому не страшно принять на самого себя образ крылатого андрогинного чудовища. Это путь тамплиерский600.

Еще подробнее, опираясь на десятки источников, рассматривает эту тему В. А. Шмаков в «Книге Тота» (1916)601.

Немного отступая в сторону (или даже обращаясь вспять), хотелось бы отметить значимость фигуры Люцифера (образ которого традиционно связывается с Луной) для Максимилиана Волошина. Этот персонаж появляется не только в поздних его стихах, скажем, в тех же «Путях Каина» («В начале был мятеж, / Мятеж был против Бога, / И Бог был мятежом. / И всё, что есть, началось чрез мятеж…»), но и в венке сонетов «Lunaria» (1913):

Зане из сонма ангельского клираНа Бога Сил, Творца бездушных сфер,Восстал в веках Денница-Люцифер,Мятежный князь Зенита и Надира.Ваяя смертью глыбы бытия,Из статуй плоти огненное «Я»В нас высек он: дал крылья мысли пленной… 602

С Волошиным у Поплавского вообще много общих – даже не тем, а образов, интуиций, аллюзий. Поплавский посвятил Волошину одно из своих ранних стихотворений, «Мои стихи о водосвятии», написанное еще до эмиграции и своими апокалиптическими настроениями и образностью, вероятно обязанное волошинскому сборнику «Демоны глухонемые» (Харьков, 1919)603. Могли ли они быть знакомы лично? Это кажется вполне вероятным, во всяком случае, Поплавский вполне мог – видеть и слышать Волошина. Осенью 1918 – весной 1919 года Поплавские жили в Ялте, в этом городе состоялся литературный дебют Бориса: в январе 1919‐го он выступил с чтением стихов в Литературном обществе им. А. П. Чехова604. Волошин же в конце октября 1918 года отправляется в турне по городам Юга России и весь ноябрь (с 29 октября / 11 ноября по 30 ноября / 12 декабря) проводит как раз в Ялте. Он выступает с несколькими лекциями, причем дважды это происходит на заседаниях того самого Литературного (или Литературно-художественного) общества в здании ялтинской женской гимназии: 3/16 ноября состоялась его лекция «Судьба Верхарна» (с чтением собственных стихов), 8/21 ноября – лекция «Бунтарская стихия русской истории и ее провидец. (Жизнь и творчество живописца В. И. Сурикова)». Еще две лекции, «Скрытый смысл войны» (2/15 ноября) и «Жестокость в жизни и в искусстве» (10/23 ноября), были прочитаны им в других помещениях605. На наш взгляд, факт посещения Поплавским (да и его отцом) этих выступлений Волошина выглядит не просто возможным, но практически неизбежным: это были культурные события, о которых говорил весь город.

Близость двух поэтов можно объяснить и их общим интересом к одним и тем же идеям и источникам. Вообще же (хотя здесь и не место углубляться в этот вопрос), на наш взгляд, из русских символистов, увлеченных эзотерическими вопросами, Волошин был наиболее близок Поплавскому. Вот лишь один пример, указывающий на это. Обратим внимание на лунно-люциферианский606образ Mare Tenebrarum, «Моря мрака», в том же «венке сонетов» Волошина:

Здесь рухнул смерч вселенских «Нет» и «Да».От Моря Бурь до Озера Видений,От призрачных полярных взгромождений,Не видевших заката никогда,До темных цирков Mare TenebrarumТы вся порыв, застывший в гневе яром,И страшный шрам на кряже Лунных Альп 607.

И вспомним одно из наиболее известных стихотворений Поплавского:

Тэнэбрум марэ – море темноты.Пройдя пролив чернила, мы в тебе…Летят утопленники в море пустоты.В тэнэбрум марэ – море темноты 608.

Есть основания также полагать, что на восприятие Поплавским образа Люцифера могла оказать влияние и известная статья В. И. Иванова «Пролегомены о демонах» (1916), вошедшая в его сборник «Родное и Вселенское» (1917). В этом тексте Люцифер, «дух возмущения», богоборчества, эгоизма, выступает как вдохновитель человека на творческий подвиг и, фактически, «отец культуры». Иванов пишет:

…вся человеческая культура созидается при могущественном и всепроницающем соучастии и содействии Люцифера, <…> наши творческие, как и наши разрушительные энергии – в значительной части его энергии, <…> через него мы бываем так красивы смелостью почина, дерзостью самоутверждения, отвагою борьбы – и пусть даже несчастны, но и самим красивым страданием нашим так горделиво упоены;

…воздействие это заключает в себе, на первых порах, и необычайную духовную возбудительность: могущественно повышает и обостряет оно все бытийственные и творческие энергии человека. <…> действие в человеке люциферических энергий <…> составляет естественную в этом мире подоснову всей исторической культуры609.

Сходные рассуждения мы обнаруживаем у Поплавского. «Я теперь скромнее и честнее, – признается он, – я понял свою люциферическую природу, и я ищу другого Люцифера, который бы растаял в моем присутствии, тогда и я обращусь, но не раньше. <…> Я же тоскую от богатства. Но это – если Бог хотел меня Люцифером в общей гармонии мира…»610 И далее, в другом месте:

Но Люцифер пал раньше. Ему Бог дал абсолют воли и чистоты. Но отделил ее от себя, дал ему, может быть, слишком много, и Люцифер соблазнился о своем богатстве611.

Отметим также, что Иванов в своей статье возводит само происхождение представления о Люцифере к каббале:

…образом Люцифера обязаны мистики каббалистическому преданию612.

На отношение Поплавского к каббале не могли не повлиять и теософские книги. О том образе каббалы, какой мог сложиться у читателя сочинений Е. П. Блаватской и ее последователей, мы уже подробно говорили выше. Достаточно констатировать, что Поплавский мог узнать из сочинений Блаватской о таких концепциях каббалы, как бесконечный Абсолют Эйн-соф, первочеловек Адам Кадмон, эманация сфирот613; вместе с тем основательницу Теософского общества едва ли всерьез занимал вопрос о каббалистическом понимании метафизики пола.

Намного больше информации на эту тему могли дать Поплавскому уже хорошо нам знакомые сочинения Папюса, врача и оккультиста, подобно Поплавскому несколько лет изучавшего в парижской Национальной библиотеке книги по магии, каббале, Таро, алхимии и подобным материям. Автор около 20 книг, член Теософского общества, Каббалистического ордена Розы-Креста и еще нескольких оккультных и парамасонских организаций, Папюс известен, в частности, благодаря своему многократно переизданному и переведенному на разные языки труду о каббале «La Cabbale. Tradition secrète de l’Occident» (1892). Хотя Г. Шолем относился к познаниям этого автора в каббале крайне пренебрежительно, стоит отметить, что Папюс был любознателен и пунктуален: в своей книге он использовал сочинения многих христианских каббалистов (в том числе Кнорра фон Розенрота и Ф. Й. Молитора), ученых-гебраистов, востоковедов, а также переводы каббалистических текстов, включая Зоѓар и сочинения лурианской каббалы. Мужской и женский принципы мироздания, их роль в космогонических процессах обсуждаются в разных местах этой книги, с которой, вне всякого сомнения, Поплавский должен был познакомиться.

Наконец, Поплавский, судя по уже известным нам спискам прочитанного и выпискам в дневниках, был знаком с 6-томным французским переводом главного текста каббалистической традиции – книги Зоѓар, изданным в начале ХX века614, – или же, по крайней мере, с его 1-томным сокращенным вариантом, увидевшим свет в 1925 году615. Мы уже упоминали выше этот перевод. Он был выполнен неким якобы «албанским аристократом» Жаном де Поли (Jean de Pauly; 1860–1903), под именем которого (предположительно) скрывался крещеный еврей из Галиции Пауль Мейер, и оказал огромное влияние на восприятие каббалы в Европе начала ХX века. Благодаря его появлению образованная публика впервые получила возможность познакомиться с главной книгой каббалы во всей ее полноте; этой возможностью воспользовались и такие философы русского Серебряного века, как С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, А. Ф. Лосев и др.616

Поскольку этот перевод имел определяющее значение для понимания каббалы в России начала ХX века, имеет смысл сказать пару слов о том, как его оценивал Гершом Шолем. Этот крупнейший исследователь еврейского эзотеризма столкнулся с ним еще в юности, в 1919 году, о чем подробно и красноречиво рассказал в ивритской версии своих воспоминаний (в немецком варианте автобиографии Шолема этот эпизод передан очень кратко):

Переводчик, сначала называвший себя по-немецки Johannes von Pavly, затем по-французски Jean de Pauly, и выдававший себя за албанского дворянина, вне всякого сомнения, был крещеным евреем из Восточной Галиции, <…> и эта удивительная, если не сказать патологическая фигура не может не вызвать интереса. <…> Перевод этот получил награды, хвалебные и восторженные отзывы. Им пользовались как надежным источником, его часто цитировали в исследованиях по истории религии… <…> Этот человек, еврей, неплохо знакомый с этой книгой (то есть с Зоѓаром. – К. Б.), оказался благочестивым католиком. Мало того, он приложил все усилия, чтобы привнести в текст Зоѓара христианские догматы о Троице, Воплощении и рождении Мессии при помощи святого духа и путем непорочного зачатия. Вдобавок он еще «пошутил», присовокупив к своему переводу около 500 страниц примечаний, состоящих сплошь из выдуманных цитат. <…> Фальсификация тысяч цитат из книг, в которых ничего подобного не говорилось, из источников, которых не существовало вовсе, поразила меня. Переводчик был гений изобретательности и выдумки. <…> [Редактор книги раввин Ш. Бек] не подозревал, что имеет дело с авантюристом и мошенником617.