Любовь и дружба в 6 "Ю"

Стакан компота

Я шел в столовую и жалел себя. Что я буду делать, когда настанет день нашего с Митькой похода? Может, стоило простить Митьке слабость и проявить великодушие? Я не знал.

В столовой все чинно ели сосиски и картофельное пюре. Моя тарелка сиротливо стояла рядом с тарелкой Бочкина. Сам Бочкин сидел над тарелкой и жевал, как корова, откусывая сосиску, наколотую на вилку. Видок у него был тот еще.

– Грустный? – с надеждой спросила девочка. – Он плакал?

– Вряд ли, – сказала женщина с собакой, – я еще не видала мальчика, который плачет, когда ест сосиски, а я давно живу на свете.

– Именно! – вскричал я, подскакивая на лавке. – Он вовсе не плакал! Он улыбался! Самой глупой на свете улыбкой, какую только можно представить! Напротив него сидела Ленка Долгорукая и пила компот, заедая его булочкой! Она тоже улыбалась. И их не трогала моя тарелка, и что меня нет. Подумаешь! Нет какого-то Пустелькова! Ерунда какая.

– Жаль, – сказала девочка, – я надеялась, что все повернется иначе.

– Все и повернулось, – ответил я.

Повернулось, да еще как. Пока я пробирался к своему месту, Митька переложил одну сосиску на мою тарелку, допил компот и протянул руку за моим. У нас с ним был взаимовыгодный дружеский обмен – он мне сосиску, я ему компот. Всем хорошо, но в этот раз меня словно ударило. Потому что он не стал пить мой компот, а подвинул его Ленке!

– А ну не трожь! – закричал я и схватил стакан. Я так резко его дернул, что компот выплеснулся и залил стол. Ленка отшатнулась, а Бочкин покраснел, как рак, и полез драться.

И мы бы подрались, но тут, словно из ниокуда, появилась дежурная учительница и схватила нас за шкирки, как котят.

– Это еще что?! – завопила она. – Драка?!

Пришлось нам прекратить размахивать кулаками. И хорошо, что дежурная вмешалась – кулаки у Митьки оказались внушительные, я и не замечал раньше.

– А что делала эта девочка с маленьким носом? – перебил мужчина с коляской. – Понимаете, у меня девочка, дочка. Меня теперь очень интересуют девочки. Я целыми днями читаю научную педагогическую литературу о воспитании девочек и совершенно запутался. Так как вела себя девочка?

– Да разве я смотрел?! – возмутился я. – Наверное, пила мой компот! Что еще она могла делать!

– Да, печально, – сказал мужчина, – могла бы что-то сказать. Вмешаться. Прекратить это безобразие.

– Вечно в ваши мужские дела должны вмешиваться женщины! – воскликнула женщина с собакой.

Ребята, не ссорьтесь!

После уроков я решил серьезно поговорить с Митькой. Внутри меня бушевал пожар, но я вспомнил мамины слова – Сдерживайте ваши порывы! – и решил сдерживаться. И решить все мирно. К тому же я все еще надеялся, что мы пойдем в поход, как и собирались. Да и что греха таить? Мне было ужасно одиноко. Я привык, что рядом Бочкин. С ним было весело. Но стоило мне подумать о примирении, как перед глазами вставало Ленкино лицо, и я снова злился. Очень тяжело все время злиться. Да вы и сами, наверное, знаете. Однажды я так обидел бабушку, что она целый день со мной не разговаривала, а вечером, когда мы помирились и я попросил прощения, она призналась, что весь день плохо себя чувствовала.

«Ладно, – подумал я, – пусть иногда – иногда! – держит Ленку за руку, если уж ему так приспичит. Потерплю. Пусть здоровается с ней – это я как-нибудь выдержу. Но и только!»

И мне сразу стало легко-легко! Я уже чувствовал, что если Бочкин сделает так, как я хочу, если он будет думать о моих чувствах, все будет по-прежнему. Я даже подпрыгнул от радости, что нашел такое простое, такое чудесное решение.

Осталось объяснить это Бочкину. В принципе, мне всегда удавалось повернуть все таким образом, чтобы всем было хорошо. Я даже втайне гордился этим своим талантом. Я вообще всегда каким-то образом знаю, как правильно и хорошо, и даже Бочкин как-то сказал: «Ты, кажется, всегда прав. Даже тогда, когда не прав, но это же мелочи, верно?..»

В раздевалке никого не было. Кроме Долгорукой и Митьки. Я остановился. Не хотелось объясняться при ней.

И тут Бочкин взял Ленкин рюкзак – ярко-розовый, с единорогом в блестках! – и закинул его на плечо!

Рехнулся. Честное слово, рехнулся.

– Спасибо, Митя, – сказала Долгорукая и…

Я горестно всплеснул руками.

И еще раз. И еще дважды.

– Что?! – не выдержала старушка.

– Она его поцеловала, – ответил я, – в щеку.

– Ах! – прошептала девочка в толпе, – это так прекрасно! Я еще никогда никого не целовала, а ведь я тоже учусь в шестом классе. Эта Лена – удивительная девчонка.

– Поцеловала! – воскликнул мужчина с коляской. – Это никуда не годится. Я против. Да-да! Я против!

– Я тоже был против, – ответил я, – но разве меня спрашивали?

– А он?.. – прошептала девочка. – Он ее поцеловал?

Я посмотрел на нее, как на сумасшедшую. Еще не хватало, чтобы Митька полез целоваться!

– Еще не хватало! – воскликнул я.

«Эх ты, – подумал я. – Да и я-то хорош. Подсматриваю, как бывший лучший друг целуется… Нет! Нет, он не целуется, – поправил я себя. – Его всего лишь поцеловали. Это большая, просто огромная разница. Митька – кремень! Скала-человек. Никогда он не станет…» Но на всякий случай я громко кашлянул и вошел в раздевалку.

– Ты? – буркнул Митька. – Шпионишь?

– Нужны вы мне больно, – ответил я, уселся на лавку и сбросил кроссовки.

– Ребята, не ссорьтесь, – миролюбиво сказала Долгорукая, – если хочешь, Витя…

(Витя – это я, кстати. Совсем забыл.)

…если хочешь, Витя, мы можем пойти все вместе, втроем.

И Долгорукая улыбнулась. У меня даже ноги подкосились от ее улыбки, поверите?!

– Понимаем, – кивнул мужчина с коляской, – что тут непонятного…

– У нее улыбка, как у акулы! – воскликнул я, краснея. – Воооот такенная! От уха до уха! И зубов штук двести. Как в фильме ужасов.

– Прямо так улыбнулась? – спросила девочка, – мне кажется, ты преувеличиваешь. Не может быть у такой красивой девочки улыбка, как у акулы.

– Еще как может, – вздохнул мужчина в строгом костюме. Он подошел незаметно и теперь внимательно слушал. – Еще как может, – повторил он, – иногда люди совсем не таковы, какими кажутся. Бывает, человек красивый внешне, а внутри – сплошная гниль, а бывает наоборот – вроде и страшненькая, а внутри у нее будто солнышко светит и соловьи поют.

Мужчина с коляской поморщился.

– Страшненькая?.. А ведь это чья-то дочь, гражданин. И для него она самая красивая на свете!

Мужчина в костюме махнул рукой. «Наверное, – подумал я, – у него была своя история, но он, конечно, в отличие от меня, не стал бы рассказывать ее первым встречным.»

– Вас там не было, – сказал я, – вы не можете судить. А я был. И своими глазами видел, КАК она улыбнулась. Как будто хотела проглотить и Бочкина, и меня заодно.

– Вот ужас-то, – всплеснула руками старушка, – и откуда только такие берутся!

– Известно, откуда, – вставила женщина с собакой, – все теперь берется из интернета.

Они зашумели, каждому было, что сказать. Какой-то парень с телефоном (я и не заметил, как он появился) недовольно крякнул и сказал:

– Поспеши, а то у меня заряд кончается. Что там было дальше?

Кто тут Бочкин?

– Что там было дальше? Что было?

– Если хотите, – сказала Ленка, – можете проводить меня вдвоем. Митя будет провожать меня, а ты будешь провожать Митю, Витя.

– Что он, девчонка, что ли, – сказал я, ища глазами сменку. Тьфу ты, черт! Я же забыл ее дома!

– Так и будешь босой сидеть? – буркнул Митька. – Ты это, правда, пошли с нами, если хочешь. Проводишь меня, в самом деле. Нам нужно поговорить.

– Нет уж, – ответил я, – вы уж как-нибудь сами. Не надорвись, Митяй.

Лена грустно вздохнула. Неплохая она все-таки была девчонка. И чего я на нее взъелся – ведь не сама же она усадила себя на мое место. Это судьба.

Митька нерешительно топтался у двери и то и дело поправлял розовый рюкзак.

– Слушай, – наконец не выдержал он, – давай мириться.

И протянул мне руку.

Больше всего на свете я хотел пожать ее в ответ, но тут в раздевалку заглянула уборщица и сказала:

– Кто тут Бочкин? А ну к директору, быстро!

Митька побелел.

– Иди-иди, – мстительно добавила уборщица, – как хулиганить, так вы все первые, а как отвечать, так никого нету.

– А вы брысь отсюда! – добавила она нам с Ленкой. – Натоптали здесь, как слоны. Ух, я бы вас!..

Все втроем мы выскочили из раздевалки и побежали прочь из школы. Ой, не спрашивайте. Впереди всех неслась Долгорукая, за ней – я, а за мной – Бочкин. Может, его предки и были знаменитыми боярами, но спортивных талантов у них точно не водилось.

– Стойте, – крикнул Бочкин, – подождите меня! Я сейчас сдохну. Да погодите же вы!

Мы забежали за угол школы и упали на шуршащую золотую подстилку из кленовых листьев. Она была мягкая, как одеяло.

Ленка дышала неслышно, видно, была тренированная, а вот мы с Митькой пыхтели, как два допотопных паровоза. Митька даже немного позеленел.

– Куда вы побежали? – сипло спросил он, ложась на листья и раскидывая руки и ноги.

– А ты? – спросил я.

– Лена?! – повторил Митька. – Ты-то куда? Разве ты что-нибудь сделала?

– Не знаю, – ответила она, – это что-то инстинктивное. Вроде и не сделала ничего, а внутри все трясется от ужаса.

«Интересненько-интересненько», – подумал я. У меня лично внутри тоже немного потрясывалось, но я точно знал, от чего. И я, наверное, мог бы ответить Бочкину, зачем его вызвали к директору, но теперь я словно попал в ловушку: признаться – значит рассориться навсегда, не признаться – значит оттянуть страшный момент расплаты. Ведь завтра Бочкин придет в школу и его снова вызовут к директору, только теперь ему попадет в два раза сильнее. Зачем, ну зачем я назвался Бочкиным?..

– Слушай, – сказал я ему, – тебе нельзя в школу. Я слышал, тебя хотят отчислить. Я бы тебе сказал, но как-то не до этого было.

Бочкин ошарашенно посмотрел на меня и промолчал.

– Так, – сказала Долгорукая, – главное, без паники. Митя, тебе нужно пересидеть где-нибудь, пока все не уладится.