Любовь и дружба в 6 "Ю"

Ребята завертели головами и захихикали. Только Митька посмотрел на меня печальными глазами и покрутил пальцем у виска, как бы говоря: «Ну и дурак ты, Пустельков. И куда тебя понесло». А я, вместо того, чтобы вести себя «максимально собранно», как и посоветовала Ольга Дмитриевна, сделал наоборот – развалился за партой и показал Митьке язык.

– Это еще что такое?! – взревел директор. Он решил, что я показываю язык ему, представляете?!

– Хорошенькие дела, Ольга Дмитриевна! – сурово сказал он. – Хорошенькую дисциплину вы тут развели, ничего не скажешь. Ну, что ж, приступайте к уроку.

И сел рядом со мной. Ольга Дмитриевна посмотрела на меня своим самым сердитым взглядом и сказала:

– Открываем тетрадь и проверяем домашнее задание.

Я с готовностью схватил тетрадку, распахнул ее и понял, что несчастья только начались.

– Ну, что же ты? – шепотом спросил директор. – Открывай.

Я вспотел. Тетрадь по математике я дал еще перед первым уроком Кирееву списать домашку, и забыл забрать обратно. А это была тетрадь по русскому языку, а вовсе не по математике.

Но я тут же вспомнил, что папа всегда говорит: «Главное – быть уверенным!» И уверенно раскрыл тетрадь.

– Это не та, – сказал директор, – ты ошибся. Это русский язык.

Я набрал побольше воздуху в легкие и сказал:

– Правильно, русский. Ольга Дмитриевна задала нам домашку по русскому.

Директор удивленно посмотрел на ме-ня.

– А ты ничего не путаешь?

– Нет, – уверенно ответил я, – она часто так делает.

– Часто?! – спросил директор.

– Постоянно! – ответил я. – Помогает другим учителям, чтобы мы получше усваивали программу.

– Однако, – сказал директор.

– Мы очень любим Ольгу Дмитриевну, – прошептал я директору, – она прекрасный учитель. Она очень строгая, но справедливая. Честно-честно.

Ольга Дмитриевна стояла у доски и тревожно смотрела на нас с директором, но делать нам замечание не решалась. Все же я шептался не с обычным учеником, а с ее главным начальником!

– А как твоя фамилия? – спросил директор и вынул крохотную записную книжку и золотую ручку.

И тут я сделал огромную, непоправимую ошибку! До сих пор удивляюсь, зачем. Может, это была месть сразу всем.

– Бочкин, – сказал я.

– Бочкин, – записал директор, – очень хорошо, Бочкин. Ну, занимайся.

И он встал из-за парты и медленно пошел между партами к выходу. Ольга Дмитриевна сделала к нему шаг, но он махнул рукой, мол, ничего-ничего, не отвлекайтесь, и вышел из класса.

Урок прошел так быстро, что я и оглянуться не успел. Сначала мы решали задачу, потом Ольга Дмитриевна объясняла новую тему, а потом мы снова решали задачу, но уже самостоятельно. Под конец урока к доске вызвали Бочкина. Он обреченно выполз из-за парты, взял мел и ужасно медленно записал сначала условие, а потом начал решать. И все никак у него не выходило. Ребята заскучали и стали перешептываться, по классу полетели записки и бумажные шарики, а Митька все стоял у доски и никак не мог справиться с задачей. Она была про ворон, которые прилетели и расселись на крыше. Одна часть села перед трубой, другая – за ней, и надо было посчитать, какая часть во сколько больше. Задача была простая, но с хитростью. Чтобы ее решить, много ума не надо, но нужно внимательно прочесть условие, а Бочкин никогда не отличался вниманием.

Я давно все решил и теперь смотрел в спину бывшего друга и думал, что вот сейчас-то я и получу удовольствие, наблюдая за его страданиями, но удовольствие никак не наступало, и даже наоборот – мне стало ужасно его жаль. Я и сам не заметил, как губы мои вытянулись трубочкой и начали шептать подсказку.

Митька уловил шепот, но никак не мог разобрать, что ему шепчут. Ольга Дмитриевна проверяла тетрадки ребят, сидевших ближе всего к ней, и не замечала моих подсказок. Тогда я стал шептать громче – чтобы Митька точно услышал. Но он лишь топтался у доски и как ученый попугай вертел головой, пытаясь уловить спасительные слова.

Я отчаялся. Я подсказывал все громче, пока не вышел из себя и не рассердился.

И тогда я крикнул, а не шепнул.

Я крикнул: «Ну и тупица!»

И как на зло именно это Бочкин расслышал очень хорошо. Он развернулся ко мне лицом – оно пылало и шло пятнами и сказал: «Ах так?! Ну погоди, сейчас урок закончится, и я тебе врежу!»

Не этого я хотел. Но, как показывает жизнь, иногда хочешь одного, а получаешь совсем другое.

Муха между нами

Звонок прозвенел, и я впервые не обрадовался. Ну, думаю, сейчас Митька сдержит обещание. Но тут вступила Ольга Дмитриевна. Она сказала: «Все свободны, а тебя, Пустельков, я попрошу остаться. У меня к тебе серьезный разговор». Так и сказала – серьезный разговор. Теперь у меня впереди было целых два серьезных разговора, и не известно, какой серьезнее. Но Ольга Дмитриевна хотя бы точно не полезет драться.

Митька угрюмо посмотрел на меня и начал собирать рюкзак.

Ольга Дмитриевна сидела с каменным лицом. Интересно, поставила она Митьке двойку?

И тут я зачем-то взял и сказал это вслух! Правильно говорят – язык мой – враг мой. Сегодня язык с самого утра меня подводит.

– А вы, – говорю, – интересно – поставили Бочкину двойку или нет?

Бочкин даже подпрыгнул! Такой подлости он от меня явно не ожидал. Ольга Дмитриевна покачала головой и сказала: «Я поставила Бочкину точку. Пока – точку. В следующий раз будет, конечно же, двойка».

Бочкин смотрел на меня, как голодный волк в зимнем лесу. У него, кажется, даже глаза засверкали. Я бы не удивился, если бы у него и слюна изо рта потекла – от бешенства. Я и сам от себя не ожидал такого фортеля.

– Мне кажется, – сказал миролюбивый Киреев, – что Пустельков просто еще не до конца выздоровел, Ольга Дмитриевна. Если бы он был здоров, он бы никогда…

– Ясно, – отрезала Ольга Дмитриевна.

– Иногда что-нибудь ляпнешь, не подумавши, – сказал Смирнов, – а потом сам себя коришь и мучаешься.

– Ты мучаешься, Пустельков? – с надеждой спросил Киреев и посмотрел на меня коровьими глазами.

– Ничего он не мучается, – буркнул Митька, – когда ему стыдно, он краснеет. Я с ним с детского сада дружу… дружил. Знаю.

– По-моему, он покраснел, – заметил Смирнов, – немножко, самую капельку.

– Ну да, – бросил Митька и вышел из класса.

– У него уши горят, Ольга Дмитриевна! – воскликнул Киреев. – Поглядите! Пустельков, неужели ты не чувствуешь?!

Я не чувствовал, как у меня горят уши. Я горел изнутри от ужаса содеянного. А уши – ерунда. Но на всякий случай я закрыл уши руками.

– Идите, ребята, – сказала Ольга Дмитриевна, и Киреев со Смирновым потянулись к выходу.

– Скажи, Пустельков, – начала Ольга Дмитриевна, – что с тобой происходит? Ты словно с цепи сорвался. Ведь вы с Бочкиным дружили – не разлей вода, а теперь Бочкин сам по себе, и ты сам по себе, и между вами что-то происходит. Не понимаю, что?

– Между нами пробежала муха, – задумчиво сказал я. Ольга Дмитриевна поморщилась.

– Эта муха не только пробежала, она, кажется, хорошенько вас обоих покусала, Пустельков. С тех пор, как ты выздоровел, тебя просто узнать невозможно!

Я упрямо молчал. Не собирался я выворачивать перед Ольгой Дмитриевной ду-шу наизнанку. Разве она сможет понять, что у меня на сердце, если я и сам не понимаю, как это меня лучший – лучший! – друг променял на какую-то девчонку! Да еще новенькую! Митька, к тому же нарушил не только священные правила мужской дружбы, но и правило новеньких. Новенькие должны сидеть тише воды, ниже травы, пока старенькие к ним не привыкнут, а Митька… благодаря Митьке новенькая Долгорукова сразу стала чуть ли не главная в нашем классе! Все разговоры только о ней и были. Даже сонный Киреев подобрался при виде Долгорукой.

– Дело в Лене Долгорукой? – вдруг спросила проницательная Ольга Дмитриевна и заглянула мне прямо внутрь через свои огромные квадратные очки. Я впервые видел глаза Ольги Дмитриевны так близко – они оказались карие, а вокруг них Ольга Дмитриевна нарисовала косметическим карандашом черные полоски – сверху и снизу. Наверное, ей казалось это красивым. А мне показалось ужасным, как легко и просто она обнаружила своими нарисованными глазами причину нашей с Митькой рухнувшей дружбы.

Я смутился. Ольга Дмитриевна вздохнула и сказала:

– Понимаю. Однажды, когда я была школьницей и училась в пятом классе, на мое место села одна девочка, а моя соседка, с которой мы крепко дружили, только пожала плечами.

– А вы хотели, чтобы она дала той девочке по шее? – догадался я.

– Ну, зачем сразу «по шее», – усмехнулась Ольга Дмитриевна, – зачем же сразу драться, Пустельков?

– Это вы сейчас так говорите, потому что вы учитель, – сказал я. – Раз уж у нас пошел такой разговор, надо говорить прямо.

– Могла бы столкнуть ее, – вдруг ответила Ольга Дмитриевна, – ведь мы были подругами, и это было мое законное место.

– Значит, все же «по шее», – заключил я.

– Но неужели ты хотел бы, чтобы твой друг Митя Бочкин столкнул Лену, когда она впервые села на твое место? – спросила Ольга Дмитриевна.

– Я знаю, что девчонок трогать нельзя, – ответил я, – но разве она правильно сделала, что села и сидела там, как ни в чем не бывало, пока я болел?

– Но это же не сама она села, – сказала Ольга Дмитриевна, – ее посадил директор!

– Но Бочкин мог бы и сказать что-нибудь! – возмутился я. – Например, что это место Пустелькова, и пускай бы директор сажал Долгорукую куда-нибудь еще. А он промолчал. Ему, наверное, даже понравилось. Вот этого я никак не могу ему простить, – запальчиво произнес я и тут почувствовал, что уши у меня и правда горят. Полыхают.

– Может и так, – сказала Ольга Дмитриевна, – но, по-моему, это такая ерунда. Разве вы не можете помириться?

– Я с ним не ссорился.

– Но ты назвал его тупицей! – воскликнула Ольга Дмитриевна. – Разве так поступают с друзьями?

Ну вот, приехали. Значит и Бочкин уверен, что я нарочно обозвал его, раз даже взрослая и умная Ольга Дмитриевна не поняла, как оно вышло.

Оправдываться смысла не было. Я попрощался и пошел к двери. И тут Ольга Дмитриевна вспомнила, зачем просила меня остаться. А я-то решил, что ей и правда есть до меня дело…

– Но я не для того попросила тебя остаться, – сказала она, понижая голос, – я хотела узнать, о чем ты говорил с директором? У него было такое странное лицо!..

– А это не я, – резко ответил я, и Ольга Дмитриевна отшатнулась, – это с ним Бочкин говорил.

– Не поняла, – сказала Ольга Дмитриевна.

– Я тоже не понял, – ответил я, – но это факт. Да вы у директора спросите, он врать не станет.

Ольга Дмитриевна странно посмотрела на меня и сказала: «Иди, Пустельков».

Идти-то я пошел, но не далеко. За дверью меня ждал Киреев.

– Помирился бы ты с Бочкиным, – загудел он.

– Отвянь, миротворец, – бросил я и пошел в столовую. Мне нужен был успокоительный стакан компота – от волнения у меня совершенно пересохло горло. Кажется, я падаю в пропасть.

Или качусь, как снежный ком, с горы. Но на самом деле мы все катились с горы. Втроем.