Ходок (СИ)

Мне не дали поразмыслить. Дверь отворилась, и в палату стремительным шагом вбежал невысокий старичок, одетый в белый халат, устаревший ещё до моего рождения, несуразную шапочку и с совсем странными очками на носу. Если к этому добавить бородку клинышком и короткие усы, то получится вылитый Айболит. Именно так я представлял его в детстве.

Старичок совсем не старым, каким-то добрым голосом, произнес, при этом потирая руки:

— Ну с, как у нас тут дела? Как Вы себя чувствуете? Голова кружится? На рвоту не тянет?…

Говорил он вроде бы членораздельно, не торопясь, но, при этом, не останавливаясь, без пауз. Поэтому, казалось, что он просто завалил меня лавиной вопросов, на которые я не имел ни малейшей возможности ответить.

Даже захотелось головой встряхнуть от этого напора. Благо, у меня хватило ума этого не делать.

Следом за стариком вошла уже знакомая девчонка. А сразу за ней протиснулся человек-гора, как мне поначалу показалось. Очень уж здоровенный дядька слегка боком ступил через порог дверного проема. Он прогудел, будто батюшка в храме, густым басом:

— Валерий Петрович, вы ему не даёте возможности ответить.

Старичок, не торопясь, повернулся, с подозрением посмотрел на здоровяка, потом развернулся обратно, глянул на меня и произнес:

— Что же вы молчите, голубчик?

— А можно огласить весь список вопросов? — Ответил я, сам не понимая, зачем схохмил.

Девчонка мимолетно улыбнулась, здоровяк беззвучно затрясся в подобии смеха, старичок нахмурился и посетовал:

— Ещё один балагур выискался на мою голову. — Как-то тяжело вздохнул и добавил:

— Как Вы себя чувствуете?

— Отвратительно, а Вы? — ответил я и подумал:

— Да, что со мной происходит? Веду себя, как баран бестолковый.

Старичок тем временем снова вздохнул, покачал головой и начал говорить:

— Нет, так дело не пойдёт. Давайте начнём сначала. Я — доктор и буду заниматься вашим лечением. Зовут меня, как вы уже слышали, Валерий Петрович. Вопросы я задаю не просто так. Мне надо получить на них ответы, чтобы определиться с назначением лекарств.

Он сделал небольшую паузу, пожевал губами и неожиданно резко добавил:

— А если будете балагурить, то пропишу Вам клизму.

— Эмм, не надо клизму. Голова болит, сильно. Не кружится, немного тошнит. — Тут же выпалил я на одном дыхании. Ну его нафиг, шутить с такими людьми. А то действительно клизму сделает. Позора не оберешься.

Доктор хитро улыбнулся и произнес:

— Если Вы ещё и представитесь, будет совсем хорошо.

— Александр Александрович Дикий. — Ответил я и стал с интересом наблюдать за реакцией доктора, который сначала доброжелательно улыбался, а как только услышал фамилию, снова нахмурился.

— То, что вы — дикий, я понял, а фамилия-то у Вас какая? — Спросил он. Было непонятно, он так шутит или правда не понял.

— Это и есть моя фамилия, я не шучу.

Старик на это только пожал плечами и продолжил задавать вопросы. Сначала спросил, к какому сословию я принадлежу. Понятно, что ответа на этот вопрос он не дождался, как и на множество других. Ответы были, но однотипные:

— Не знаю.

Так доктор пришёл к выводу о потере памяти. А когда он осознал последствия полученной травмы, только и сказал:

— Генерал расстроится.

На вопрос, о каком генерале идёт речь, он только отмахнулся и постарался как можно быстрее закруглить разговор, куда-то заторопившись. Девчонка тут же устремилась за ним, а здоровяк остался и стал бесценным источником информации.

Меня хватило почти на час разговора. И хоть я и устал, как будто вагоны разгружал, но выяснил множество нужного и интересного.

Если говорить коротко, то по местным меркам, я — герой.

Сам того не зная, я умудрился спасти от верной смерти генерала Брусилова. Он, возвращаясь из инспекционной поездки, нарвался на смешанный немецко-австрийский отряд, непонятно откуда взявшийся в тылу нашей армии. В этом бою погибла большая часть охраны генерала. Дошло до того, что ему самому пришлось вступить в рукопашную схватку. В самый кульминационный момент этого боя, непонятно откуда, появился я. Офицер, которого я не дал заколоть штыком, и был этим генералом. Он по окончании боя озаботился моей скорейшей доставкой в местный госпиталь. Здесь я сейчас и находился.

На дворе была середина весны тысяча девятьсот шестнадцатого года. Как вы понимаете, угодил я сюда в самый разгар Первой мировой войны. Честно сказать, я не особо увлекался историей, слабо представляю себе нынешние реалии, но о Брусиловском прорыве слышал. Правда, деталей особо не помню. Но, вроде, это была довольно успешная и серьезная операция. Появилась информация к размышлению, не более того. А то, что я спас генерала, это круто. Если бы мне удалось с ним подружиться, можно было бы здесь такого наворотить, что история этого мира полетит под откос вверх тормашками.

Здоровяк, помимо всего прочего, очень подробно рассказал о персонале госпиталя. С доктором, по его словам, мне повезло. Это очень грамотный специалист, спасший множество жизней, профессор, не хухры-мухры. Медсестра, девчонка с красивой попой, вообще оказалась графской дочкой, которая чуть ли не сбежала от родительского пригляда на войну, находится под присмотром вышеупомянутого профессора. Очень строгая и неприступная дама, которую опасаются даже офицеры из аристократов, находящиеся на излечении.

Сам здоровяк здесь служит санитаром, зовут его Прохор. Службой он очень доволен, даже несмотря на боязнь крови. Бывает так, что человек с виду сильный и уверенный в себе, теряется, когда видит чужую кровь. Вот Прохор и оказался из таких. Попал он в госпиталь не сразу. Сначала служил в пехоте и даже награжден медалью. Сюда его привезли серьезно раненым. Профессор только чудом смог вытащить его с того света.

Случай вообще оказался уникальным. Пуля попала в живот, и доктор удалил часть желудка. Даже в моё время не факт, что Прохор выжил бы. Ему повезло дважды. Он получил ранение на голодный желудок, два дня до этого не ел. Все произошло рядом с госпиталем, и Прохор очень быстро попал под нож хирурга.

Из-за этого ранения служить в обычной пехоте он никак не мог, поэтому его и оставили при госпитале. Теперь он вынужден кушать понемножку, но часто. Получается, что лучше места, чем здесь, ему не найти. Даже дома, по его словам, он не смог бы придерживаться требуемого режима, поэтому воспринимает свою службу, как дар небес. А на профессора, вообще, готов молиться.

Разговор меня сильно утомил. Наверное, поэтому я очень быстро уснул.

В этот раз меня разбудили. Это сделала красота неземная, которая притащила какие-то порошки, и заставила их выпить. Почему-то мне даже не хотелось шутить. Таким слабым я себя чувствовал. Не добавляла настроения и ломота, начавшаяся по всему телу. Я только и успел подумать, прежде чем снова уснул:

— Мне сейчас только температуры и не хватает.

Проснулся я ночью. Голова болела, но уже терпимо. Мочевой пузырь орал благим матом.

Аккуратно, стараясь все делать плавно, я встал на ноги. Голова, хоть и слегка кружилась, но передвигаться я мог. Поэтому накинул сверху на полностью обнажённое тело простынь на манер древнеримской тоги. Одел суконные тапки слоновьего размера, обнаруженные рядом с кроватью, и стараясь не делать резких движений, отправился искать туалет.

Но далеко не ушёл. Как только открыл дверь и ступил в коридор, был перехвачен, обруган и возвращен в палату невысокой пухлой женщиной со злым не выспавшимся лицом. Точно не знаю, кем она тут подрабатывает, но вела она себя со мной, как старшина с новобранцем.

Построила, притащила поганое ведро и спокойно наблюдала, как я справляюсь со своими делами. Предварительно предупредила, что если я промахнусь, то до утра буду драить полы, стоя на карачках.

Будь я помоложе, наверное, не смог бы сделать свои дела. А так справился с горем пополам. Я понимаю, что ей пофиг, но могла бы и отвернуться. Не все же такие толстокожие, как я. По этому поводу сделал ей замечание. Она даже опешила от моего высказывания, но не стала нагнетать. Пробурчала что-то невразумительное, типа:

— Распоясались тут без меня.

Схватила ведро и удалилась, велев мне ложиться спать.

Лёг. Как тут не лечь? Только, похоже, уже выспался, сон совсем не шёл. Вместо этого навалились невеселые мысли о семье. Как они там будут без меня? Дети уже взрослые, и жена справится, но с этими непонятными кластерами фиг его знает, что там сейчас происходит. Да и добренькие инопланетяне напрягают. Хотели бы реально помочь, передавили бы зажравшихся уродов, решивших устроить армагеддон планетарного масштаба. Да и дело с концом. Так нет же, непонятные кластеры придумали, право на жизнь нужно заработать, фигня какая-то. А если не получится эти кластеры объединить? Что тогда, уничтожат все население планеты? Тогда нафиг надо было спасать от ядерной войны? И сами бы справились. Уж в уничтожении всего живого на планете, в случае подобной войны, сомнений не возникает. Странно все и стремно. С этой мыслью я уснул.

Утром проснулся ни свет — ни заря, в хорошем настроении и с уже слабо болевшей головой. Даже слегка удивился от скорости выздоровления. Был случай, когда сотрясение схлопотал. Но даже тогда гораздо дольше и тяжелее отходил. Может быть, действительно, местный профессор слово какое-то знает, из-за чего у него пациенты быстрее выздоравливают?

Как бы там ни было, а чувствовал я себя действительно сносно. Порадовало то, что организм буквально требовал его накормить. Кушать хотелось, как после великого поста, сидя за богато накрытым столом, в преддверии трапезы.

Пришлось долго терпеть. В какой-то момент я даже не выдержал, решил немного пройтись и ознакомиться с госпиталем. Да и выяснить судьбу моих вещей тоже не помешает. Как-то неуютно я чувствую себя голышом.

Я понимаю, конечно, что сейчас мне желательно лежать и, как можно меньше, двигаться. Но чувствовал я себя более-менее нормально, поэтому решил рискнуть.

Только открыл дверь, как тут же нос к носу столкнулся с уже, можно сказать, знакомой пышечкой, у которой было не выспавшееся, злое лицо. Я слегка опешил от этой встречи, успев при этом подумать:

— Она здесь специально меня караулит!

Тётка не растерялась, рявкнула хорошо поставленным командирским голосом так, что я чуть не подпрыгнул от испуга.

— Куда собрался, сморчок? Ну-ка, быстро в постель!

Дождавшись, пока я зайду в палату, проревела:

— Прохор, ну-ка присмотри за этим живчиком.

Через пару секунд в комнате материализовался Прохор. Он вошёл сюда чуть ли не строевым шагом и прошептал:

— Вы бы не злили Марью Ивановну, а то всем будет плохо.

Не знаю почему, но я тоже в свою очередь прошептал:

— А кто она такая?

Прохор с опаской покосился на дверь и также тихо прошептал:

— Сестра милосердия, но страсть какая строгая.

Меня начал душить смех. Два здоровых мужика перешептываются, боясь разозлить полутораметровую толстенькую тётку.

Прохор, как будто прочитав мои мысли, опять прошептал:

— Если разозлится, укол поставит. Как штыком засадит, пару дней сидеть не сможешь.

Аргумент, нечего сказать. Такую, действительно, злить не стоит, чревато.

Все время до самого завтрака мы провели в разговорах. И чем больше из Прохора лилось информации, тем сильнее было моё охренение от происходящего.

Он бесхитростно рассказал мне во всех подробностях о планах командования, чуть ли не на год вперёд. По памяти перечислил все части, задействованные на данном театре боевых действий, и подробно охарактеризовал более-менее значимых командиров подразделений.

На вопрос, откуда он все это знает, с недоумением на меня посмотрел и ответил:

— Да это все знают. От кого тут прятаться? Тут же все свои.

Этим высказыванием он прибил меня напрочь. И что обидно, смысла объяснять ему о наличии какой-либо секретности нет от слова вообще. Мало того, что не поймёт, так ещё может и обидеться.

Сделал себе заметку о подобном отношении местных к секретной информации и постарался перевести разговор на другую тему. Все, что мне было надо, я узнал, поэтому и принял такое решение. Просто поинтересовался, не знает ли он, что стало с моими вещами.

Оказывается, знает. Притом, все. Более того, при этом вопросе он оживился. Сам, отчаянно стесняясь, спросил, а что за странные панталоны на мне были одеты вместо подштанников. Он подслушал, что местные бабы очень заинтересовались подобным одеянием, когда занимались стиркой.

Я даже поперхнулся от такого вопроса и не удержался от шутки. Есть у меня вредная привычка — шутить, где надо и не надо. Из-за этого я немало настрадался по жизни, а избавиться от этой напасти так и не смог. Главное, что зачастую эти мои шутки получались не к месту, и не всегда смешными для окружающих. Но мне казалось, что у меня неплохо получалось. Вот и возникало иногда непонимание, которое, как известно, до добра не доводит. Сейчас тоже. Вместо того, чтобы спустить на тормозах, и ответить обтекаемо, я начал объяснения во всех подробностях.

— Понимаешь, Прохор, эти, как ты выразился, панталоны, называются трусы. И сделаны они специально в виде плавок. Ты же видел свои яички?

Дождавшись от него подтверждающего кивка, продолжил:

— А раз видел, значит, понимаешь, что они находятся в своеобразном мешочке из шкуры?

Прохор, очень внимательно меня слушавший, подтверждающие кивнул. А я вошёл в раж и вещал не хуже какого-нибудь профессора на лекции.

— С прожитыми годами эта шкурка растягивается, и бывают случаи, когда яички опускаются до самых колен. Такие трусы, поддерживая яички, не позволяют свершиться подобному непотребству.

У Прохора после моих слов глаза стали квадратными, а из горла вырвался непроизвольный недоверчивый возглас:

— Иди ты! Это ж вона чё!

После его возгласа я потух и скрутился калачиком от накрывшего меня безудержного хохота.

Даже усилившаяся головная боль не смогла меня успокоить. А, глядя на непонимающее лицо этого большого ребёнка, я заливался ещё больше. Даже задыхаться начал от избытка чувств.

На этот ржач (а по-другому его назвать сложно) тут же заглянула Марья Ивановна. Своим командирским голосом она спросила, что здесь происходит.

Прохор встал по стойке «смирно», и не задумываясь ни на секунду, бодрым голосом отчеканил ей, будто командиру во время строевого смотра:

— Обсуждаем возможность спасения мужицких яиц от провисания путем применения специального снаряжения.

Я от такого ответа даже смеяться перестал на секунду. А потом потух и, как потом сказал Прохор, даже синеть начал. Никогда до этого я так не смеялся. После этого случая реально поверил, что от смеха можно умереть.

Спасла меня от нелепой смерти опытная Марья Ивановна. Она просто взяла графин с водой, стоящий на столе в углу комнаты, и вылила эту воду мне на голову.

Воздействие помогло прийти в чувства и почему-то жутко рассмешило Прохора, который, не хуже меня минутой ранее, начал гулко ухая и прикольно похрюкивая, хохотать. Глядя на него, не смогла сдержать улыбки и Марья Ивановна. А я снова начал задыхаться от нового приступа веселья.

Такими нас и застали вошедшие в комнату Валерий Петрович с медсестрой, графской дочкой.

На вопрос доктора о том, что происходит, я, пересилив себя, смог произнести:

— Прохор, повтори сказанное Марье Ивановне.

Строгая медсестра тут же произнесла:

— Не делай этого.

Доктор, у которого даже глаза заблестели от любопытства, повернувшись к Прохору, коротко рявкнул:

— Говори.

Прохор, начавший что-то мямлить, отводя глаза, совсем потух. Доктор, уже действительно, как командир на плацу, приказал: