Катастрофа (не) случится? Тревога и что с ней делать

Мы не всегда можем быстро определить – собственной или наведенной тревогой охвачен клиент. Обычно нужно время, чтобы развернуть его детскую историю, заметить, как он реагирует на события, и понаблюдать за тем, насколько он умеет отделять собственные желания и чувства от тех, что проявляют значимые для него люди.

Обычно, когда ребенку или взрослому удается отделить чужие переживания от своих, он испытывает большое облегчение. Очень сложно быть вместилищем чужих переживаний и не иметь возможности что-то предпринять. «Вот умру, доведешь меня своим поведением!» – с этим высказыванием очень трудно что-то сделать. Спасти маму или бабушку от смерти не под силу ни ребенку, ни взрослому. Большое облегчение иметь возможность сказать или хотя бы подумать: «Ну умрешь, похороним, будем грустить, вспоминать, скучать». То есть не поддаваться манипуляциям и не брать на себя ответственность за жизнь другого взрослого.

Для того чтобы отделить свое переживание от чужого, иногда полезно подумать над вопросом: «За что именно вы отвечаете в данный момент? Есть ли у вас возможность и полномочия действовать? И вообще, ваше ли это дело?»

«Но я же люблю свою бабушку! Конечно я должен о ней заботиться», – может ответить вам клиент. Разумеется, все любят своих близких, но любить и заботиться – не равно «отвечать за». Бабушка может принимать или не принимать прописанные ей лекарства от давления, быть спокойной или накручивать себя тревогой, заниматься своим здоровьем в целом или считать, что и так проживет вечно. Есть еще и последствия выборов и поступков, которые она совершала в прошлом, да и генетика, в конце концов. Отвечая за бабушкину жизнь, считая своей обязанностью ее спасение от болезней и смерти, вы как минимум отнимаете у бабушки авторство и ответственность за собственную жизнь, а как максимум – берете на себя нечеловеческие функции, споря с судьбой и смертью. Но эту конкуренцию мы всегда проигрываем. В конце концов, в смерти нет ничего неестественного и катастрофического, это закономерный итог любой жизни. А бабушке полезно осознать, что ее здоровье – в ее собственных руках.

5. Развитие внутреннего контейнера клиента.

Некоторым клиентам (в особенности с пограничной организацией психики) требуется достаточно долгое время для того, чтобы развить и расширить свой эмоциональный контейнер. Поскольку они испытывают большие сложности с узнаванием, называнием и переживанием чувств, то тревога у таких людей либо превращается в психосоматический симптом (бессонница, сердцебиение, панические атаки, тошнота, рвота, гипертонические кризы и прочее), либо переходит в разыгрывание (компульсивные действия, необдуманные поступки, навязчивости и попытки контролировать). Так они пытаются справиться с тем, что не могут переварить психически.

Способность переваривать чувства появляется в раннем детстве во многом благодаря материнскому психическому контейнеру: мать помогает ребенку опознавать то, что с ним происходит, называть это и помогать переживать, слушая, сочувствуя и разделяя. Но если мать сама переполнена самыми разными переживаниями и тревогой, то она не может поместить в себя тревогу ребенка и успокоить его. Скорее наоборот, она помещает в малыша весь избыток своих переживаний.

Все, что не может быть переварено, по аналогии с процессами, происходящими в желудке, либо отравляет, разрушает человека, либо эвакуируется вовне. Для того чтобы справиться с собственной и материнской тревогой, ребенок развивает самые разные механизмы защиты: диссоциацию, отрицание, вытеснение, рационализацию, превращение тревоги в ритуалы или компульсии. Со временем он может начать пытаться всячески ограждать мать от лишних тревог или даже успокаивать ее. Но кто успокоит его самого?

Поэтому часто на терапию приходит клиент, который даже никак не опознает в себе тревогу и уж тем более не умеет с ней обходиться. В идеале, значительно более развитый контейнер самого терапевта должен стать заменой тому материнскому, которого у клиента не было. Сначала терапевт помогает клиенту опознавать его переживания, и постепенно тот учится делать это сам. Но, к сожалению, психический контейнер не развивается за пару встреч, иногда для этого нужны годы.

Со временем все, что раньше в клиентской психике было отрезано, начинает переживаться. Субъективно это может быть неприятно и непонятно для клиента: почему я раньше жил себе, жил и ничего плохого не чувствовал, а теперь в ужасе от простых вещей – необходимости делать презентацию или идти на собрание в школу ребенка; ощущаю панику, выходя читать лекцию студентам; очень волнуюсь, когда иду сдавать отчет, и не нахожу себе места, когда предстоит свидание. Способность переживать, в том числе тревогу, и быть живым – нормальное функционирование здорового человека, и именно к этому нам нужно привести своего клиента в процессе терапии. Его задача – ожить и быть способным выдерживать себя живым при встрече с собой и этим миром.

Если терапевт стремится немедленно успокоить тревожного клиента или поддержать его словами: «Вы пробуйте, у вас все получится», это может говорить о том, что его контейнер тоже недостаточно развит. Важно осознавать, что в этом случае он просто пытается унять собственную тревогу. Значительно терапевтичнее дать клиенту возможность сначала развернуть свои тревожные переживания во всем буйстве катастрофических фантазий, а потом вместе разбираться с тем, почему эти фантазии таковы, и учиться признавать их как свои собственные. Это значительно больше поможет клиенту познать свое психическое содержимое и научиться внимательнее и эффективнее обходиться с тем материалом, который порождает его психика.

Когда мы просто говорим «вам показалось, ничего страшного не происходит» или «все это не так страшно, как вам кажется, все вас любят, вы справитесь», то мы либо оставляем клиента наедине с тем, что он на самом деле переживает, либо учим его игнорировать сигналы собственной психики и не доверять себе. Ведь если мы не волнуемся, то и он как бы не должен, но если он все же волнуется – то кому и чему ему верить?

Для развития психического контейнера клиента важно прежде всего серьезно, с интересом и принятием относиться ко всему тому, что порождает его психика. Многие психические проблемы у него родились именно тогда, когда он по каким-то причинам не мог встретиться со своим психическим содержимым. Он либо отмахивался, либо стыдился и пытался спрятать переживания даже от самого себя, либо осуждал себя за появление тех или иных эмоций, либо рационально решал: переживать что-то и обращать на это внимание нет никакого смысла – это лишь потеря времени и сил. Разумеется, так обходиться с собственным внутренним миром он научился не исключительно сам – окружение ему в этом помогало. Но теперь, когда он стал взрослым и пришел на терапию, у него есть шанс понять, что нет ничего более важного и полезного для его жизни, чем изучать то, как именно он устроен, чего именно хочет, на что способен, и что ему недоступно. Благодаря этому он сможет выстроить свою жизнь точно под себя.

Поэтому мы раз за разом помогаем клиенту разворачивать и переваривать все то, что генерирует его психика: чувства, идеи, фантазии, ассоциации, предположения, ощущения в теле, сны, симптомы, решения, действия, ожидания, планы, реакции. Все это является ценным материалом и рассказывает нам и самому клиенту о том, как именно он устроен. И это, как ни странно, значительно важнее нашего и даже его желания немедленно измениться. Ведь пока его психике будет выгодно повторять то, к чему она привыкла, она будет повторять. Пока у клиента нет понимания, какую цену он платит за свои привычные защиты, и нет альтернативных способов реагирования, он не будет меняться.

Равновесие в психике – сложная вещь. Оно позволяет оставаться в ощущении, что мы не сходим с ума, не распадаемся и хоть чем-то управляем. Можно неэкологично вывести клиента из равновесия, продавив или разрушив его психические защиты, но если в его психике нет ресурсов, которые позволят ему обрести новое равновесие, то мы больше навредим, нежели поможем. Поэтому лично я всегда за неспешность и доверие целостной психике клиента, которая больше и мудрее, чем его не всегда зрелые, не всегда здоровые и не всегда подлинные желания. Эта мысль позволяет и мне как терапевту тревожиться меньше: я верю в то, что если мы предоставили клиенту все условия для разворачивания его психических процессов, то все начнет разворачиваться и происходить именно в том темпе, в каком будет возможно – аутентично и естественно.

Подведем итог: незнание дает бесконечный простор для проекций. Шаг номер один – дать возможность клиенту развернуть собственные проекции, предположения и фантазии, для того чтобы понять, как он устроен. Задача терапевта при этом – занять позицию изначального незнания и профессионального любопытства к тому, что может начать разворачиваться. И это не означает только слушать, давая клиенту рассказывать (тем более что не все из них умеют или могут). Это значит еще и собирать картину его психики по кусочкам и недостающим пазлам, чтобы там, где были разрывы, разломы, провалы или пустоты, появлялась связанность, интеграция и целостность. Происходит это, конечно, только при сложившемся клиент-терапевтическом альянсе – за что и боремся, к чему стремимся и что иногда не один месяц выстраиваем.

Мы работаем для того, чтобы клиент все более отчетливо понимал разницу между своей внутренней реальностью и реальностью как таковой. «Это мои фантазии, переживания и тревоги, а это – другие люди и окружающий меня мир. Там все может быть по-другому, и мне придется узнавать, приспосабливаться, сражаться или отстраняться от этого мира в зависимости от обстоятельств. У меня есть возможность осознанно выбирать, взвешивать и решать, как мне поступить, а не действовать автоматически, аффективно или привычным, но не всегда лучшим для меня и окружающих образом». Постепенно большее понимание себя самого и человеческой природы в целом создаст возможность лучше управлять собой и справляться с теми вызовами, что предложит нам жизнь.

Глава 6

Когда тревога в рамках нормы, а когда – нет

Я не раз замечала, что клиенты, выросшие в условиях чрезмерной свободы или отсутствия границ в семье, в среднем значительно более тревожные, чем те, что росли в семьях со строгими правилами. Это подтверждается и при наблюдении за детьми, чьи родители боятся, не хотят или не умеют пользоваться родительской властью и выставлять для своих детей границы. В этом случае дети сначала проявляют возбуждение и активность, а затем на смену им приходят тревога, перевозбуждение, расторможенность и, как следствие, истощение или апатия.

Похожее ощущение описывают матери, внезапно оказавшиеся свободными от материнских задач на несколько часов: сначала они бегают по комнате и пытаются хвататься за все – чтение, ванна, бокал вина, уборка, сериал, – но потом почему-то отчаиваются и просто ложатся на диван. Что-то нужно было успеть, но что – непонятно. Хотя вроде бы свободна – полдня делай что хочешь.

Объясняя родителям, зачем ребенку границы, я обычно привожу такую метафору: представьте, что вы оказались в степи; вокруг только степь и нет никаких ориентиров, можно идти, куда хочешь. Но куда идти, если нет никаких подсказок и знаков? Ведь можно долго идти, устать, а в результате понять, что мне совсем не туда было нужно. Когда у ребенка есть правила, режим и планы, ему значительно легче распределить свое время, усилия и желания. Важно лишь, чтобы границы, которые мы ставим детям, были полезны ребенку и удобны нам, а также основывались на здравом смысле, а не на желании отыграться, зависти или общей озлобленности родителя.

Вспомним Эриха Фромма: в его «Бегстве от свободы» он говорит о том, что чем больше появлялось у человечества свободы, тем более одиноким и растерянным ощущал себя человек и тем больше способов бегства от нее он изобретал. Подчинение сильной фигуре – политической, родительской или церковной, как ни странно, снижало тревогу, потому что снимало ответственность с индивида и переносило ее на внешнюю фигуру.

Некоторым людям очень приятно и спокойно думать, что кто-то, как им кажется, более мудрый, обладающий бо́льшим опытом и знаниями, лучше понимает, как нам всем следует жить. Это тип людей, оставшихся инфантильными, не желающими взрослеть, либо те, кто с раннего детства должен был решать слишком многое и отвечать не только за себя. Будучи перегруженными постоянной необходимостью отвечать за все и всех, они временами выбирают себе в партнеры семейных или иных прочих «тиранов», бессознательно желая все-таки пережить этап подчинения, который ребенок должен естественным образом прожить в детстве: сначала подчиняться тому, что говорят родители, и постепенно расширять область того, что он может решать сам.

Некоторое время назад я наблюдала за двумя девочками, обе тогда учились в пятом классе. Одна – спокойная, даже благостная девочка из очень религиозной семьи. Она точно знала, что такое хорошо и что такое плохо, не смела ослушаться и понимала, при каких условиях родители и их Бог будут ее любить. Другой ребенок – девочка из современной, прогрессивной и очень либеральной семьи, где права и свободы являлись частой темой обсуждения, где ее постоянно спрашивали: в какой школе ты хотела бы учиться, в какую страну поехать на каникулы, что ты хочешь подарить подруге, и так постоянно. Столько всего, о чем она должна думать, взвешивать и решать! Разумеется, эта девочка была постоянно напряженной, серьезной и достаточно тревожной.

Очевидно, что любая крайность в вопросах свободы и границ создает проблемы, которые ребенку потом придется решать: слишком строгие и жесткие границы не позволяют ребенку взрослеть, а отсутствующие или недостаточные – заставляют взрослеть слишком рано, взваливая на него бремя сложных и взрослых решений.

Свобода только в нашем воображении представляется приятной и легкой. Ведь мы чаще всего думаем о «свободе от…» – от всего плохого, что не нравится, от чего хотелось бы освободиться. Значительно сложнее переживать «свободу для…» и думать о том, как распорядиться своим временем, ресурсом, возможностями. Построить что-то стоящее или хотя бы то, что нам хочется? А что надо строить? Нам никто не скажет?

Безусловно, далеко не у всех людей «свобода для…» порождает непереносимую тревогу. Но для этого нужно хорошо знать себя, понимать, что хочешь воплотить, и быть способным брать ответственность за свой выбор. Не убиваться из-за не самых лучших решений и не самых интересных идей и уметь считать не окончательным провалом, а опытом все, что с вами происходит.

К сожалению, сейчас вновь наступили непростые времена: двадцатилетний период относительной свободы у многих сменился потребностью в сильной фигуре, определяющей, как им жить. Может быть, это происходит потому, что кто-то из поколения сорока-пятидесятилетних так и не смог грамотно распорядиться тем временем и возможностями, которые у них были. Я точно знаю, что немало людей, глядя на ломящиеся от товаров и предложений полки магазинов, испытывали тоску и тревогу от необходимости разбираться в этом многообразии. А когда они видели, как легко молодежь путешествует по миру, хочет новых впечатлений и радостно себе их организует, им было как минимум досадно от того, что они сами не знают, чего хотят, а значит – не выбирают, проигрывают и завидуют тем, у кого все это получается.

Значительно проще, когда никакой свободы и выбора нет. Тогда не о чем тревожиться, не нужно выбирать и сталкиваться с последствиями этого выбора. Впрочем, если посмотреть на историю разных цивилизаций, смена циклов происходила регулярно: десятки лет свободы сменялись иногда сотнями лет «темных веков». Означает ли это, что свобода с ее тревогой для больших групп людей – непереносимое бремя? Судя по всему, отсутствие полной свободы, определенность и множество границ, как ни странно, хорошо спасают от тревоги. Но, спасая нас от тревоги, они спасают и от жизни, которую мы могли бы прожить, если бы позволили себе чуть больше неопределенности, непредсказуемости, спонтанности и риска.

Еще одним прекрасным способом справиться с тревогой является планирование. В самом планировании, разумеется, нет ничего плохого: это ведь способ как-то структурировать нашу реальность – например, рабочую. Мой рабочий календарь мероприятий и групп обычно расписан на два года вперед. Я убеждаю себя, что делаю это для того, чтобы знать, какие новые проекты могу себе позволить без ущерба для тех, что уже идут. Но на самом деле, кроме всего прочего, я, безусловно, успокаиваюсь и меньше тревожусь, глядя на два расписанных года. У меня есть работа, а значит, все хорошо: я востребована, у меня будут деньги, занятость и смысл.

Планирование позволяет нам задать некий порядок и распределить силы, морально подготовиться к тому, что предстоит, успевать осуществить задуманное, нести ответственность за начатое и объявленное, продумывать возможные сложности или быть более готовыми к самым разным поворотам и обстоятельствам. Но, безусловно, излишнее планирование не помогает насладиться теми дарами, что дают спонтанность и неожиданные встречи, внезапные активности, сюрпризы и открытия. Потому что в продуманном и запланированном мы, с большей степенью вероятности, будем проявлять уже изведанные и давно используемые части нашей личности, а спонтанное и неожиданное зачастую помогает открыть в себе и мире ранее неизведанное. К тому же мы, конечно, должны отдавать себе отчет в том, что «бог регулярно смеется над нашими планами», и уметь перестраиваться, если жизнь подготовила нам неожиданный поворот.

Тревожный человек может излишне опираться на свою способность строить планы и контролировать. Так, например, готовясь к зарубежному путешествию, он попытается предусмотреть все. Не только забронирует отель, купит билет и поменяет валюту, но и тщательно изучит местность, нарисует маршрут, запасется разговорниками, распишет путешествие по дням (а иногда даже по часам), скачает план аэропорта и расписание электричек. И это совсем не плохо, хотя иногда, пожалуй, слишком затратно. Но если такой человек опирается только на свою способность планировать и заранее готовиться, то любой сбой программы, который очень даже вероятен в путешествии, выбивает его из колеи. Он теряется, и не всегда может быстро сориентироваться и решить проблему, потому что весь свой запал он направил на попытки все узнать заранее. А это означает, что он больше верил в свой план, чем в самого себя и свою способность реагировать на новые обстоятельства.

Примерно за полгода до начала работы над этой книгой я ходила на писательские курсы, посвященные написанию нон-фикшн литературы. Одним из заданий было создание плана будущей книги. Я написала план, и он был принят редактором, но она предложила осветить в тексте еще несколько вопросов: «Как отличить напрасную тревогу от обоснованной? Выигрывают ли тревожные люди у нетревожных в ситуации неопределенности и турбулентности? Как отличить здоровую тревогу от невротической или тем более патологической?»

Я поняла, что если нас, психологов, обычно интересуют вопросы многообразия различных нарушений, причины их формирования и способы работы с ними, то людям не из мира психологии важно узнать, как все-таки выглядит душевное здоровье. Писать об этом, конечно, немного скучно и, возможно, бессмысленно, но я попробую. Хотя бы потому, что о душевном здоровье обычно говорят мало.

Мы никогда не можем знать заранее, будут наши тревоги напрасными или обоснованными. Теоретически в этом мире может произойти буквально все что угодно, вплоть до прилета инопланетян (именно эту тревожную фантазию вовсю используют сценаристы: она помещает нас в максимально непредсказуемую ситуацию, потому что даже вообразить этих инопланетян непросто).

Всегда есть вероятность самых неожиданных поворотов и событий, даже если вы просто вышли в булочную, в которую ходите каждый день вот уже сорок лет. Но даже если вы тревожитесь напрасно, в этом нет ничего плохого или неправильного. Если вы тревожились, и ничего плохого не случилось, значит, вам повезло. Могло и не повезти, но не факт, что ваша тревога помогла бы пережить неожиданное и непредсказуемое лучшим образом. А это означает, что беспокойство может быть вашим помощником и помогать готовиться к непредвиденному, а может и не быть.

Тревога – это просто сигнал, который продуцирует наша психика в ответ на что-то: на травму, на неожиданные перемены, на привычку думать катастрофичным образом, на сверхтребования к самому себе или привычное ожидание суровой критики. В любом случае, тревога – сигнал, который не стоит игнорировать. Лучше задать себе вопрос: почему я сейчас чувствую именно это? Что это чувство может рассказать обо мне или о том, что происходит?

Ведь иногда страшное будущее еще не наступило, а мы улавливаем что-то необычное: неожиданно затихли все птицы, почему-то после возвращения от бабушки наш ребенок перестал играть, дома вдруг резко похолодало, домашние животные ведут себя странно, подруга отводит глаза, по телевизору вдруг стали успокаивать и убеждать, что все под контролем и в полном порядке. Что-то изменилось, но что именно?

Сама формулировка «напрасная тревога» подразумевает, что хорошо бы, чтобы каких-то чувств у нас просто не было. Но, уверяю, лучше пусть будут все чувства, ведь дело не в них, они – только следствие. Дело в том, что происходит в психике человека, у него внутри. Любые чувства, и тревога в частности, лишь позволяют вынести на поверхность то, чем живет наша психика (при условии, если мы умеем все это слышать и принимать во внимание). Поэтому давайте лучше переформулируем, и от «напрасной или обоснованной» тревоги перейдем к «мешающей или способной помочь».

Тревога нам мешает, если она:

– сформировала психологические или психиатрические симптомы (в этом случае нам стоит не откладывая обратиться к психологу, психотерапевту или психиатру);

– с нами постоянно и не зависит от ситуаций и жизненных обстоятельств;

– создает постоянный мрачный или катастрофичный фон, лишает нас радостей жизни и мешает окружающим людям;

– не позволяет быть в настоящем и заставляет все время беспокоиться о будущем;

– удерживает нас от новой деятельности, блокирует наши попытки учиться чему-то новому или бывать в новых местах, вынуждает держаться лишь за давно известное и знакомое;

– истощает нас, заставляя усиленно готовиться и сильно переживать перед любым предъявлением себя миру;

– вызывает в нас стыд, ощущение плохости, неуверенности и постоянного проигрыша («все вокруг лучше, успешнее, спокойнее, чем я»);

– заставляет брать ответственность за чужие жизни и думать обо всех сразу, не чувствуя своих ограничений.

Тревога нам помогает, когда:

– мы волнуемся перед каким-то важным для нас событием и поэтому начинаем готовиться, чтобы получилось в большей степени так, как мы это задумываем;

– она повышает наши внимание, энергию и активность перед чем-то непредсказуемым и новым, чтобы мы смогли быстрее и адекватнее отреагировать;

– мы получаем сигнал о возможных неприятных или опасных событиях и начинаем собирать информацию, принимать меры, реагировать, действовать;

– мы начинаем искать внешней помощи и поддержки, опасаясь не справиться самостоятельно.

В ситуациях неопределенности и турбулентности в наилучшем положении оказываются те, кто не отрезал свои чувства и может переживать их, в том числе и тревогу, но при этом чувства не превращаются в неуправляемый аффект.

Люди, которые не чувствуют тревогу, часто неправильно оценивают рискованность ситуации, а значит, могут быть не готовы к тому, что начнет происходить. Они не всегда верно оценивают свои силы и ограничения, излишне самоуверенны и не думают о возможной опасности.

Те же, кто переживает тревогу слишком сильно, хуже соображают и плохо оценивают ситуацию. Их восприятие сужается, и им становится сложно отделить свои фантазии от реальности. Из-за этого они часто поступают неэффективно, пытаясь уберечь себя от выдуманной опасности, а не той, что существует в действительности.

Вообще в ситуациях неопределенности и турбулентности легче тем, кто:

– уже был в такой ситуации и неплохо справился;

– умеет правильно обходиться с информацией: анализирует разные источники, сопоставляет факты и не позволяет втянуть себя в чужой эмоциональный шторм;

– способен определить зону своей ответственности: делает то, что может, и не берется за то, в чем не разбирается;

– может опереться на свою профессиональную компетентность и быть полезным;

– не одинок и может заручиться поддержкой семьи, близких людей, друзей;

– знает себя, умеет и попросить о помощи в трудную минуту, и опираться на себя самого;

– способен поверить в то, что все возможно, проверить и принять новую информацию, какой бы неожиданной и новой она ни была, вместо того чтобы держаться за старое, привычное, хорошо знакомое, и верить в то, во что хочется верить.

Я часто задавала себе вопрос: почему во время великой катастрофы ХХ века – холокоста, еще задолго до развернувшегося масштабного уничтожения евреев часть из них быстро покинули насиженные места и отправились в эмиграцию, сохранив свои жизни и жизни своих семей, а кто-то остался на месте и погиб. И дело, конечно, не только в том, что одни могли финансово позволить себе эмиграцию, а другие нет. Фрейд, например, оставался в оккупированной Австрии, пока не арестовали его дочь Анну, и впоследствии ради его спасения пришлось задействовать большие деньги и связи. Почему он не уехал раньше? А революция 1917 года, которая также для многих в России была настоящей катастрофой? Кто-то уехал (впрочем, не факт, что был счастлив или даже спасен), а кто-то остался (тоже часто с трагическими последствиями).

Полагаю, что дело тут не только в том, как мы воспринимаем происходящее – как новое возможное или новое невозможное. Представить тотальное массовое уничтожение евреев или всего русского дворянства и интеллигенции, действительно, было сложно. Все внутри нас защищается от невероятных мыслей, принимая их как невозможное. Но дело, очевидно, не только в этом.

Думаю, что тревога заставляет фокусироваться на том, что для нас важнее всего. Какие-то люди не мыслят себя без своего дома, родины, родного языка, своих близких, всего привычного и знакомого, и готовы погибнуть ради того, что им дорого, что их питает, придает жизни смысл. Кажется, что несмотря на тревогу, живущую во многих людях, мы все равно не очень готовы к катастрофам. Возможно, потому, что реальность может сильно отличаться от наших фантазий, и у нас не всегда есть готовность ее принять.

Когда все же стоит обратиться к психологу? Если вы:

– плохо спите, чувствуете постоянное напряжение, вас не отпускает стресс;

– чувствуете ответственность за все и постоянно думаете о том, как прожить ваш следующий день;

– часто представляете то плохое, что может произойти с вами или вашими близкими;

– регулярно рискуете, занимаетесь саморазрушающим поведением – много пьете, употребляете наркотики, ездите на большой скорости, увлекаетесь экстремальными видами спорта или другой опасной деятельностью;

– удручены, обессилены, вам ничего не хочется;

– не можете не делать каких-то действий: например, не проверять, заперли ли вы дверь, выключили ли утюг, взяли ли ключи, не считать ступеньки, машины, трещинки и делать какие-то ритуалы для «успокоения»;

– замечаете за собой стремление к абсолютной чистоте: все перемываете, чистите, стираете и т. д.;

– испытываете боли или симптомы, происхождение которых врачи не смогли объяснить.

А вот когда стоит обратиться к психиатру:

– у вас появились идеи преследования и есть ощущение, что вам кто-то хочет причинить вред или уже дистанционно причиняет, влияя на вас какими-то методами или способами;

– вы в сильном отчаянии или у вас есть мысли покончить с жизнью;

– вы слышите голоса в своей голове или видите то, чего никто другой не видит;

– у вас есть ощущение, что вы не управляете собой, своей психикой: все распадается, разваливается, и вы совсем не понимаете, что происходит;

– вы чувствуете такие сильные переживания, что вам кажется, что вы не можете их выдержать и пережить;

– ваши близкие или врач/психолог/психотерапевт говорят, что вам нужно обратиться к психиатру: часто со стороны лучше видно, что вы сами не очень справляетесь и вам пора помогать себе медикаментами.

Послесловие

Редактор писательских курсов, о которых я уже рассказывала, живо заинтересовалась темой моей новой книги и попросила меня рассказать, избавилась ли я сама от своей тревоги за годы терапии. Как вы уже поняли, конечно, нет. Но я хорошо познакомилась со своей тревогой и благодаря этому многое узнала о себе.

Я по-прежнему волнуюсь, выступая перед большой аудиторией, но теперь после выступления у меня не вылезают волосы от стресса. Хотя я по-прежнему больше люблю небольшие аудитории максимум в двадцать человек, чтобы иметь возможность видеть глаза и хоть как-то отслеживать реакции.

Как и раньше, я планирую не только работу, но и отдых. Хотя пандемия и последовавшие за ней события приучили меня к тому, что из-за общей непредсказуемости ситуации делать это получается не за полгода, как я люблю и как это удавалось делать раньше, а временами всего за пару недель. Это, конечно, меня нервирует, но я справляюсь.

Я много на себя беру и за многое отвечаю – с этим тоже ничего не изменилось, но я все больше разделяю ответственность и работу с коллегами и партнерами. Это позволяет быть более расслабленной и не думать постоянно обо всем сразу.

Я еще больше разрешаю себе ошибаться и чего-то не знать. Не ругаю себя за несовершенно сделанное; утешаю в ситуации стресса; поддерживаю, если приходится поволноваться; могу выпить таблетку, если чувствую, что в тяжелой ситуации не могу успокоиться или заснуть.

Я не доверяю ни одной полярной и простой позиции, поскольку верю в то, что мир сложен, и в нем всегда есть много факторов и пластов, которые мы не можем постичь или учесть. Это не означает, что я складываю руки и говорю: «Ой, все! Я не могу в этом разобраться». Я пытаюсь – пробую, изучаю. Но осознаю свои ограничения и невозможность понять всю сложность настоящего и грядущего: от особенностей чужой культуры, психики моего клиента и экономических процессов до конкретных политических решений или глобальных смыслов происходящего.

Я осознаю, что сейчас, впрочем, как и всегда, не просто получить доступ к достоверной информации. Поэтому, как и многие в необычных ситуациях, не знаю, на что опереться, читаю разное, сопоставляю и думаю. Или бросаю читать, говорю себе: «Я делаю то, что могу, а дальше будет как будет» и иду жить свою жизнь, веря в лучшее. Поскольку хорошо усвоила, что у меня есть выбор – жить большую часть своей жизни с надеждой и оптимизмом, осознавая, что все может закончиться плохо, или переживать негатив каждый день и радоваться лишь в те моменты, когда все плохое случилось именно так, как я предсказывала.

Я стала лучше понимать, на что я способна, что теоретически могу попробовать, а за что даже не возьмусь. И если приходится делать что-то новое и трудное, я не жду немедленных и блестящих результатов ни от себя, ни от окружающих.

Я скорее с профессиональным интересом отношусь к тем, кто уверенно сообщает о том, что знает будущее. Нахожу несколько оптимистов, чтобы утешать себя «в минуту душевной невзгоды», и слушаю. Хотя и сама предпочитаю верить в разумное, доброе, вечное – так мне как-то приятнее жить. При этом я не закрываю глаза на способность человеческой природы неприятно нас удивлять и понимаю, что зависть, жадность, коварство, алчность, ярость, жестокость, желание разрушать, убивать, безраздельно пользоваться властью и мучить других – все это тоже существует в человеческой природе, и отчасти в моей тоже. Вопрос только в том, кто и когда дает этому проявиться.

Я по-прежнему непросто переживаю нынешнюю политическую ситуацию и помогаю себе всеми доступными способами, в том числе – пишу эту книгу, потому что очень хочу дожить до других времен, чего и вам желаю.

Приложение

Побег

Ветки больно хлещут его по рукам. Глазам мешает дождь, а он всегда впадает в панику, когда ему что-то плохо видно. Руки у него некрупные, но крепкие, напряженные – сплошные мышцы. Он весь устремлен вперед, и для стороннего наблюдателя, скорее, похож на выпущенную кем-то пулю, которая несется сквозь лес к вожделенной цели.

Однако сам себе он кажется опасно медлительным. Ноги промокли и отяжелели, а грузный, впитавший в себя влагу рюкзак больно бьет по спине. У него уже давно сбивается дыхание и кончаются силы. Но ему нужно бежать, не останавливаясь. Стоит только замяться, притормозить, и болотная жижа тут же проникнет в ботинки и начнет затягивать: сначала ноги, потом корпус… И он уже не сможет выбраться, потому что она поглотит его, растворит в своем алчущем чреве. Так что – только бежать. Да и некстати начавшийся сильный дождь для него тоже очень опасен. В любой момент закоротит, и тогда точно случится беда. Но он не может останавливаться – даже для того, чтобы перевязать тканью шею и уберечь ее.

Единственным спасением стало бы раскидистое дерево, на ветки которого он мог бы забраться. Оно бы хоть как-то защитило его от дождя и от угрожающей трясины, дало бы передышку. Но вокруг только мелкий кустарник, мох, осока, лишайник. Бежать. Ноги пружинят во мху, глаза устремлены вперед и ищут просветы: меньше кустарника – легче бежать. Он пытается услышать еще хоть что-то, кроме своего сбившегося дыхания и треска веток, но не слышит, хотя сам бежит почти беззвучно – мох и трясина гасят топот его промокших грубых ботинок.