Катастрофа (не) случится? Тревога и что с ней делать

Тревожные люди обладают двумя очень тяжелыми для окружающих качествами: они любят накручивать себя, придумывая все более страшные последствия и исходы будущих событий. А после этого помещают раскрученную до небес тревогу в окружающих до тех пор, пока их близких не начнет трясти от нехороших предчувствий.

Так, ваша мама или бабушка за те десять минут, пока вы не поднимали трубку, сочинят сто версий вашей самой страшной и неминуемой гибели, и к тому времени, когда вы снова выйдете на связь, у них будет гипертонический криз, и теперь уже вам придется вызывать им скорую помощь. Причем часто бывает, что для того, чтобы не тревожиться, можно сделать пару несложных действий, проверить свои страшные фантазии и успокоиться. Но тревога почему-то хочет, чтобы ей собрали обширную дань из самых катастрофических фантазий и последствий высокого давления.

Размышляя о том, для чего нужно непременное нагнетание тревоги и почему бы в какой-то момент просто не остановиться, я пришла к выводу, что, придумывая все самое страшное, мы как раз пытаемся себя успокоить – то есть взять под контроль страшный сценарий. Если мы его придумали и описали, то как будто бы немного подготовились. А вот если с нами случается то, что мы даже предусмотреть и вообразить не могли, то это, действительно, очень неприятно и выбивает нас из душевного равновесия значительно сильнее.

У тревожных людей есть когнитивное искажение, по сути магическое заклинание: «если я все самое страшное придумаю и поволнуюсь, то все будет хорошо, ничего плохого не случится» или еще более выгодное «либо все окажется не так страшно, как я придумал, либо все будет плохо, зато я окажусь прав, так что в любом случае – я в выигрыше». На самом деле психического выигрыша в том, чтобы испытывать постоянную и сильную тревогу, мало, и надеюсь, что к концу книги вы со мной согласитесь.

Зачем мы заражаем тревогой окружающих, вручая им свою тревогу? Почему ваша бабушка стращает, рассказывая жуткие истории, до тех пор, пока вы не начнете судорожно запирать дом и думать о том, что вашего девятнадцатилетнего сына все же лучше водить в институт за руку? Зато как только вы это решите, она тут же успокоится и повеселеет.

Полагаю, все это потому, что когда бабушка тревожится, а вы нет, то вы не подтверждаете ее жуткую и опасную реальность. Но это означает, что вы безумны и опасно беспечны, к тому же оставляете ее один на один с этим опасным миром. От этих мыслей ее тревога еще больше вырастает (хотя, кажется, куда уж больше!). А вот если вы сами начнете бегать по потолку, воображая ужасы, живо и достоверно описанные старшим поколением, то для вашей бабушки это будет означать, что она уже не одна, и вы вместе, плечом к плечу будете сражаться с этим страшным миром, в котором может произойти все что угодно (но путем всяческих предварительных беспокойств, волнений, ограничений, запретов и дверных запоров все эти ужасы можно предотвратить!).

То есть у тревожных людей тревога усиливается, если вы не разделяете их мрачную картину мира, и особенно, если вы расслаблены и спокойны. Кому, как не им, знать, насколько опасными бывают такие состояния: «все будет хорошо», «мы как-нибудь с этим разберемся», «мы что-нибудь придумаем», «мы все проверили, ничего плохого не должно случиться».

Распыляя свою тревогу, тревожные люди просто стремятся вас спасти, помогая выделяться вашему адреналину. И вот когда вы совершенно напуганы – их дело сделано. Теперь вы в тонусе и думаете о возможных сложностях, опасностях и бедах. Им становится легче, они спокойно идут спать, а вы проводите, возможно, не одну бессонную ночь. Потому что теперь вы – вечный стражник их благополучия. Вам отдали символическую функцию «вперед смотрящего», готового заметить и возвестить о появлении возможной беды. А им, в случае чего, достанется небольшой, но приятный куш – среди наступающего мрака сказать: «А я же говорила!..»

У характерологически тревожных и травматично тревожных людей нет опции «все хорошо». Есть лишь опция «я более-менее готов к очередному выверту судьбы». Поэтому им становится реально легче, когда несчастья, которые они прогнозировали, все же происходят. Ведь это означает, во-первых, что они правы, а это всегда приятно, и во-вторых, что все под контролем, предупрежден – значит вооружен.

Они испытывают серьезное напряжение и не могут расслабиться, когда все хорошо. Для того чтобы как-то снизить растущее напряжение при более-менее благополучной жизни, такие люди могут бессознательно устраивать себе проблемы (которые будут подтверждать их непростую, полную опасностей и сложностей реальность, и показывать, что они все контролируют, даже происходящие беды), после чего мужественно с ними справляться.

4. Тревога истощает.

Тревога часто является следствием переживания ограничений: например, недостатка сил, времени, денег, еды, воды, отдыха, сна, безопасности, психических возможностей. Когда необходимый нам ресурс ограничен, мы естественным образом начинаем испытывать тревогу и страх не справиться с ситуацией. Сложность состоит в том, что чем больше мы тревожимся, то меньше у нас остается сил, времени и способности трезво мыслить.

Тревога во всех смыслах обходится нам дорого, поскольку на нее уходит слишком много психических сил. Она повышает всяческую активность в нашем организме: повышается пульс, учащается дыхание, напрягаются мышцы. Тело должно быть готово к борьбе с трудностями, но из-за того, что трудное событие случится не прямо сейчас, а в будущем, нам нужно потратить силы не только на то, чтобы активизироваться, но и на то, чтобы удержать себя от действия, время для которого еще не пришло.

Возможно, вы помните, насколько измотанными ощущали себя после того, как поволновались о предстоящем событии. При этом никакой физической активности у вас не было, но вы могли заметить реальную физическую усталость: гудели ноги, болели руки, почему-то очень устало даже лицо. При тревоге, особенно регулярной, вы можете и не замечать, что ваше тело находится в постоянном напряжении и тонусе.

С тревогой только худеть хорошо: есть не хочется, а расход калорий приличный даже без физической нагрузки. А вот спать трудно – после эмоционально или физически тяжелого дня вы не можете заснуть, несмотря на то, что ужасно устали. А если наутро вам предстоят важные события, о которых вы переживаете, глубокого сна можно не ждать. Возможно, уснете лишь к четырем-пяти утра, да и то больше от изнеможения.

Временами тревога, наоборот, заставляет нас запасаться необходимым, и тогда мы, например, едим все подряд – как будто бы впрок, пытаясь наполниться, успокоиться, включая парасимпатическую систему. Но и это не помогает. Сам факт того, что тело стало тяжелее и все ресурсы ушли на переваривание, не создает, к сожалению, ощущения реально появившихся сил и гарантий, что такой нужной еды всегда будет хватать. Вдруг что-то очень-очень понадобится, а этого не будет?

Чем больше доля вашей ответственности в каком-то предстоящем событии, на исход которого влияют также многочисленные побочные переменные, тем сильнее будет ваша тревога. Чем выше ваша планка в отношении себя и окружающих, тем сильнее тревога. Чем больше значимость события – реальная или надуманная, и чем тяжелее вы переживаете разочарование – собственное или в отношении вас, тем больше вы тревожитесь.

Но чем сильнее тревога, тем больше сил уходит на любое проявление в этом мире, а это означает, что либо все будет доставаться вам слишком большой ценой, в том числе ценой вашего здоровья, либо вы в конце концов начнете от многого отказываться, чтобы просто сохранить силы. Но обсессивно-компульсивные личности, например, не могут отказаться, потому что возможность действовать – важная для них защита от бессилия, а нарциссические – потому что отказ атакует их защиту и стремление быть самым-самым. Поэтому только депрессивные могут позволить себе выбрать отказ от деятельности как способ сохранить себя. К тому же они уже и так почти отказались от надежды, разменяв ее на отчаяние.

У взрослого человека есть хоть какая-то возможность управлять своей тревогой и сопутствующими ей проявлениями. Детям же намного сложнее. Ребенок не может отказаться от контрольной или экзамена, не может не выйти на сцену, не может не ходить в школу. На очень тревожных детей больно смотреть: они настолько напряжены или расторможены, что хочется просто обнять такого ребенка и держать до тех пор, пока его тело не расслабится в кольце спокойных взрослых рук. Дети спасаются через разнообразные психосоматические симптомы и болезни. Но если они растут в тревожной семье, то и их болезни могут сопровождаться очередным витком тревоги у всей семьи, а значит, и у них самих.

Такие дети значительно быстрее устают от школы и любого контакта с людьми. Они уже не выдерживают дополнительной активности: секции, кружка и иногда даже просто прогулки. Вместо положенной им по возрасту детской беспечности у них развивается способность постоянно отслеживать все окружающее и многое замечать – в попытках профилактировать неприятные события. Они предпочитают быстрее вырасти, потому что так у них будет больше возможностей влиять на ситуацию. Но к взрослому возрасту они подходят не полными сил, а уже заранее уставшими и нередко с букетом болезней.

Глава 4

Последствия постоянной тревоги

Много лет назад я была директором детского летнего психологического лагеря. Детская смена – мероприятие ответственное, малопредсказуемое и сложное. Поэтому, естественно, оно вызывало у меня много тревоги. Как-то раз моя приятельница стала вспоминать события своего апреля, и я вдруг поняла, что совершенно не помню, чем была занята моя голова в апреле: чем я жила, что переживала – все заполонила тревога о предстоящем лагере, который обычно начинался в середине июня. Я подошла к настенному календарю и осознала, что если быть честной с самой собой, то можно смело вычеркнуть три месяца перед грядущим лагерем из календаря и… из жизни.

Ведь все эти дни я жила лишь тревогой перед наступающим июнем, постоянно думая о том, что еще стоит предусмотреть, продумать, чтобы все прошло хорошо: чтобы ни один ребенок не пострадал; психологическая игра была интересной, эффективной и смогла вовлечь детей; тренерская команда справилась со своей задачей; родители были довольны; меня одобрило мое тогдашнее руководство; никто не заболел, не поранился, не отравился, не сошел с ума. Чтобы… чтобы… чтобы. Как только я поняла, что руководить лагерем без привычной тревоги я не смогу, а лишаться месяцев собственной жизни не готова, я отказалась от проекта.

Так устроена тревога: она заставляет нас жить будущим, упуская настоящее. Важное событие в будущем отнимает возможность почувствовать то, что происходит с нами прямо сейчас. Если предстоящее кажется сложным и непредсказуемым, то в нашей психике как будто зажигается красный свет: «Внимание: возможны трудности, сосредоточься, предотврати!» Опасность кажется нам вполне реальной, а размышления о профилактике возможной угрозы – вполне разумными. И мы не замечаем, как наше бесценное настоящее время уходит на проживание будущего, которое, вполне вероятно… никогда не произойдет.

Люди с высоким уровнем тревоги часто не осознают, что они сами – источники жизни, протекающей сквозь них. Вечно беспокоясь, они не живут, а как будто едут в трамвае: от одной остановки до другой, от одной решенной задачи до другой. А жизнь где-то там, за стеклом, и с ней никак не воссоединиться, не встретиться.

Зачастую они действительно не могут переживать настоящий момент, потому что вся защита от тревоги построена таким образом, чтобы не быть в настоящем. В нем еще не случилось ничего плохого, и потому оно совершенно не значимо. Задача тревожного человека – быть в воображаемом катастрофичном будущем, предвидеть и предотвращать. Интересно, что когда будущее все же становится настоящим, оно уже не очень их занимает, если не происходит серьезных проблем. Если все хорошо, то и ладно. Зачем это как-то переживать? Лучше сразу же занять голову размышлениями о том, что предстоит, ведь только это кажется по-настоящему важным.

Возможно, именно для таких неспособных ощутить ценность настоящего момента и были придуманы медитации, или «минутка осознанности». Мне вот, например, о них регулярно, но безрезультатно напоминают мои часы. Но часы ведь не понимают, что медитация – это не для нас, рожденных зорко смотреть вперед, а для расслабленных, способных отвлечься от этого мира и верящих в то, что жизнь в скором будущем не предложит им никаких неприятных неожиданностей.

Тревожный человек не будет чувствовать себя довольным и расслабленным только потому, что прямо сейчас все хорошо. Непредсказуемое (и в его сознании всегда в той или иной степени катастрофичное) будущее может наступить в любой момент, поэтому не стоит терять бдительность и наслаждаться моментом благополучия. Лучше заранее начать переживать и планировать предстоящие операции по спасению или профилактике.

К сожалению, тревожный человек не только себя самого лишает удовольствия в моменте – он еще и бессознательно разрушает ощущение благополучия у рядом живущих. Тревожный родитель в той или иной степени будет лишать своего ребенка детства, основа которого состоит в переживании простых радостей. Ребенку может быть хорошо в каждом моменте, если он в безопасности и занят чем-то увлекательным. Но родителю, видящему в будущей жизни ребенка столько страшных сложностей, детская беспечность кажется чем-то непозволительным, и потому фразы, способные разрушить любую радость и безмятежность, сыпятся, как из рога изобилия: «надень шапку, а то заболеешь»; «не лезь на горку, а то расшибешься»; «делай уроки, а то станешь дворником»; «не дружи с ребятами, а то плохому научат»; «не ходи один, а то нападет маньяк»; «не женись на провинциалке, а то отберет у тебя квартиру».

Сложность состоит в том, что родители не рассказывают, как приспособиться к настоящему, а под предлогом заботы просто пугают будущим. Это только повышает тревогу ребенка, потому что у него не появляется реальных инструментов и навыков – как все-таки можно справляться с этой, полной предстоящих неприятностей, жизнью. Таким образом, последствием постоянной тревоги может быть потерянное детство с его беспечностью, радостью, игрой и доверием к миру.

В прошлом чуть ли не единственная воспитательная интервенция, которую многие советские родители считали необходимой, – предостережение своего дитяти от вероятных будущих потрясений. А некоторые так и сообщали детсадовцам: «Жизнь – трудная штука, вырастешь – узнаешь». Что при этом должен был подумать и понять пятилетний ребенок – неизвестно. Благо, что дети в этом возрасте обычно пропускают глубокие воспитательные сентенции мимо ушей.

К сожалению, такие родители ни за что не признаются в том, что часто просто завидуют детской беспечности: взрослая ответственность воспринимается ими как тяжелое бремя, и нагрузить ребенка предстоящими проблемами кажется в таком случае не только хорошей идеей, но и в какой-то степени родительским долгом. Им кажется, что именно так и стоит готовить ребенка к взрослой жизни – путем абстрактного запугивания.

Прекрасное настоящее под названием «детство» легко разрушить, нагрузив психику взрослой тревогой. В детстве все происходит прямо сейчас, сию минуту. День – целое приключение, а ребенок кажется себе всемогущим и вечным, представляя себя таким, каким подскажет его безграничное воображение. Вырастая, он, конечно же, еще успеет встретиться с тем фактом, что во взрослой жизни о многом придется заботиться самостоятельно. Но завидующему или тревожному родителю хочется уравнять позиции: раз я волнуюсь, переживаю, испытываю жизненные тяготы, то и ты давай.

Однако непроживаемое настоящее – не единственная цена, которую платит человек, регулярно охваченный тревогой. Постоянное напряжение непременно дает о себе знать, переходя в нарушения сна, психосоматические и психические симптомы. Наш организм в нормальном режиме работает, чередуя напряжение и расслабление. Если расслабление не наступает, и даже сон не несет полного отдохновения, то рано или поздно наступит сбой.

Однажды у меня была на приеме молодая женщина, беспокойная мама. С самого рождения ребенка она постоянно кружила над трехлетней дочерью, все время беспокоясь о ней. Она не разделяла сложные родительские задачи ни с бабушками ребенка, ни с мужем – не доверяла никому из них, проецируя на них собственное душевное нездоровье. Про няню даже и подумать было нечего («Вы представляете, что может сделать с моим ребенком чужой человек?»)

В ней было столько телесного напряжения, что когда она ушла, я вдруг поняла, что у меня самой устали ноги. Видимо, пытаясь подстроиться под нее, желая ее понять, я невольно копировала ее телесно: потом все тело ныло от напряжения, а икры болели еще пару дней. Самое печальное, что она даже не осознавала того, в каком диком напряжении живет уже, вероятно, много лет. От серьезных болезней, полагаю, ее спасала лишь молодость.

Еще одна цена, которую приходится платить тревожным людям, – собственное благополучие. Тревога заставляет жить в постоянном преддверии катастрофы, и потому такому человеку трудно переживать моменты благополучия. Возникает парадокс: человек так много делает, чтобы жить хорошо, но не может присвоить, ощутить это «хорошо» – он все время переживает возможное «плохо», именно этим и наполняя свою жизнь.

И одно дело, когда действительно происходит экстренная, опасная для жизни ситуация: тогда включается реакция, сопутствующая переживанию угрозы, – бей, беги, замри – и есть возможность физически действовать. Но особенность патологической тревоги в том, что она просто разъедает наше в целом благополучное настоящее, заполняя дни размышлениями о том плохом, что только теоретически может случиться. То есть человек, живя с воображаемой угрозой, постоянно находится в состоянии, как будто все самое страшное уже происходит, но сделать ничего нельзя.

Когда-то я вела группу для трудных подростков в государственном психологическом центре. Мне поручили непростого подопечного: это был немного потерянный парень в теле огромного двухметрового «дядьки» двадцати двух лет, говорящий басом, с хвостом немытых волос, в потертой косухе. Ко мне его прикрепили, видимо, для «перевоспитания» или вовлечения в какую-то полезную деятельность.

К своим годам этот бедолага уже чего только не пережил – хватило бы не на один криминальный роман. Одним из событий его прошлого был суд за коллективную драку, в которой убили человека. Ждать суда пришлось много месяцев из-за долгого следствия.

– Как же ты, вероятно, тревожился все эти месяцы, ожидая суда? – спросила я с сочувствием, представляя себя на его месте.

– Да вот еще, нервничать! Я просто жил, гулял, кутил и решил, что буду переживать за день до суда, зачем раньше-то? – ответил он, смеясь.

Изумлению моему, разумеется, не было предела. В голове всплыла фраза, ставшая мемом: «А что, так можно было?» Можно было не пропускать свою молодость в ожидании суда? Ему тогда, кстати, дали небольшой условный срок, так что пропускать жизнь, действительно, не имело смысла. К тому же, тревожась, он никак не повлиял бы на ход следствия и приговор. У него в жизни было много проблем и сложностей, но тревога явно не была одной из них. Тогда я подумала, что ему не помешало бы быть чуть более тревожным. Но сейчас я понимаю, что просто завидовала.

Почему важно говорить о последствиях тревоги? Потому что обычно для нас совсем не очевидны наши затраты и потери при обслуживании того или иного защитного механизма. А без понимания и проживания цены, которую мы платим, часто невозможно отказаться от привычных механизмов, защищающих нас от чего-то, что мы негласно сформулировали для себя как «самое худшее».

При всей моей и характерологической, и травматической тревоге осознание платы и подсчет потерь временами останавливали меня от действий, эту тревогу раскачивающих. Безусловно, этому помогли и много-много лет психотерапии, которая продолжается и по сей день. Теперь, вероятно, моя тревога не так заметна постороннему взгляду. Она не покинула меня навсегда, но, похоже, я достаточно хорошо с ней познакомилась и научилась жить. Поэтому в следующей главе мы поговорим о методах психотерапевтической работы с тревогой.

Глава 5

Как помочь и что делать

Есть несколько психологических тестов, которые определяют уровень тревожности у клиента. Лично я ими пользуюсь чрезвычайно редко – только в случаях, когда на это есть запрос или требуется строгий отчет. Один из тестов, кстати, достаточно прост: нужно засечь минуту на своих часах и предложить клиенту, чтобы он, опираясь на собственное ощущение и не глядя на часы, сообщил вам, когда минута в его представлении закончится. Чем раньше он скажет, что минута прошла, тем выше у него уровень тревоги. У меня самой результат когда-то был впечатляющим: всего двадцать две секунды!

В моей частной практике, которой я сейчас занимаюсь, для меня важен не столько измеряемый уровень тревоги, сколько понимание того, о какой именно тревоге идет речь: ситуативной, травматической, характерологической, сепарационной или экзистенциальной, – потому что от ее вида зависит фокус работы. Безусловно, мы редко встречаемся с «чистым» видом тревоги, но ее разграничение (хотя бы условное) позволяет нам применять различные стратегии и предполагать масштабы работы.

Например, ситуативная тревога может развернуться и в достаточной мере переработаться даже за одну встречу, если мы дадим ей место, поможем развернуть переживание до конца и убедимся, что любой исход ситуации можно пережить.

Работа с травматической тревогой у взрослых людей может занять не один месяц и даже год. Срок зависит от того, как устроены травмы, с чем они сочленяются, как рано были получены и на что повлияли, а также как быстро мы можем построить альянс и добраться до этих травм, которые зачастую похоронены под крепкими защитами. Кроме того, важно, насколько здорова психика клиента и достаточно ли у него ресурсов, сил и возможностей для встречи с тяжелым, вытесненным или отрезанным травматичным материалом.

С характерологической тревогой почти ничего нельзя сделать, кроме как хорошо познакомиться с ней, признать, принять и научиться с ней жить, минимизируя возможные разрушения и потери. На это требуются годы, потому что очень трудно выделить что-то как фигуру, как что-то мешающее – ведь тревога ощущается нами как естественное психическое содержимое, к которому мы привыкли. Она кажется аутентичным, разумным и единственно возможным способом чувствования, реагирования и действия. Должно пройти время, прежде чем мы поймем, что это не совсем так.

Сепарационная тревога часто естественна и сопровождает процесс отделения, выход к более самостоятельной жизни и переход с опоры на систему (сильную фигуру) к опоре на себя. Работа с такой тревогой тоже может иметь разную продолжительность и интенсивность в зависимости от того, какие у клиента есть условия для сепарации в настоящем, и от того, как проходила сепарация в прошлом.

С экзистенциальной тревогой, которая сопровождает встречу с любым новым, особенно малопредсказуемым, непредвиденным в нашей жизни, работать особенно не нужно. Разве что замечать, давать ей место, признавать, рассматривать вместе с клиентом, разделять, фантазировать, принимать собственное экзистенциальное одиночество и конечность любого процесса.

Как я уже говорила, ситуативную тревогу отличает переживание из-за предстоящих сложных и важных событий, которые так или иначе будут связаны с оцениванием и возможным пересмотром образа себя. Травматическая тревога проявляется сильными переживаниями или аффектом в символически одних и тех же ситуациях, при этом клиент не очень может управлять этими переживаниями, и по силе они не соответствуют самой ситуации. Сепарационную можно узнать по необходимости переходить к опоре на себя, а экзистенциальную – по усилившейся непредсказуемости жизни в целом или осознанию клиентом экзистенциальных данностей.

Проявления тревоги у клиентов зависят от их уровня нарушений. Так, невротик будет опознавать тревогу как собственное чувство, называть ее, переживать и как-то приспосабливаться. «Пограничник» не осознает тревогу как свое переживание, а в основном разыгрывает ее вовне – в действиях (не сказал: «я тревожусь за тебя», а пошел, закрыл, запретил, не пустил, упреждающе разорвал связь, ушел, бросил и так далее). Психотик – создает идеи и убежденно действует исключительно на основе своих тревожных фантазий, никак при этом не сверяя их с реальностью и временами испытывая отчаяние из-за того, что никто не видит той опасной «реальности», которую видит он.

Отчасти я уже описала, как можно работать с ситуативной, травматической и даже характерологической тревогой, но практически для всех видов тревоги я выделяю определенные фокусы работы. Возможно, они пригодятся и вам. И хотя они уже звучали в моем тексте, но давайте еще раз разложим все по полочкам – ведь так спокойнее, правда?

1. Самооценка, уверенность, знания о себе.

Слова «самооценка» и «уверенность в себе» из-за частого употребления в тренингах личностного роста и разных марафонах сомнительного качества скомпрометированы в сознании серьезных терапевтов. Тем не менее без этих ставших бытовыми и общеупотребимыми терминов нам не обойтись.

При работе с тревогой особенно важно отмечать и исследовать, как наши клиенты себя видят, как оценивают и относятся к себе. Ведь если я не верю в себя, как я могу справиться с этой жизнью? Классический невротик, проработав двадцать лет, защитив диссертацию и написав множество статей, может быть уверен, что совсем ничего не знает и в профессиональном смысле из себя ничего не представляет. И это не досужая скромность – скорее, обладая широтой знаний, он видит и огромное поле еще не познанного и стыдится, представляя, что это очевидно и окружающим. В силу тревоги он опирается в своем ощущении именно на то, что осталось им пока не познанным. «Кто я такой? Как я имею право что-то рассказывать людям, я же еще не выучил всего, что открыла наука по этому поводу? А если кто-то спросит меня о том, чего я не знаю? А если не смогу помочь?» Тревога фокусирует его на недостаточности, дефиците, пробеле, а не на том, что у него уже есть. Это создает общий фон неуверенности в том, что он справится с задачами, которые перед ним поставлены. Хотя, как правило, для этих задач его знаний более чем достаточно.

Невротик понимает, что не может быть уверен во всем, потому что всего он не знает, всех ситуаций и вопросов предусмотреть не может. Но в рамках определенных условий или поставленных задач он может чувствовать себя способным неплохо справиться. Поэтому иногда ему все же стоит напоминать о том, что предъявленные к нему требования ограничены, и мир не требует от него разбираться во всем. Впрочем, к себе он все равно будет относиться с определенным пристрастием.

Самооценка всегда сравнительна. Вопрос в том, с кем именно будет сравнивать себя наш клиент. Если его планка слишком высока, то есть риск никогда не достичь желаемого результата, а значит, никогда не почувствовать себя достаточно уверенно. Если сравнивать себя с теми, кто мало что знает, то можно почувствовать себя лучше. Хотя тревогу это не успокаивает: мы же догадываемся, что нас могут оценить и те, кто знает значительно больше нас, а их мнение для нас обычно важнее, чем тех, кто не разбирается в предмете.

«Сравнивайте себя с самим собой» – в целом, неплохой совет дает нам популярная психология. Здесь только одна загвоздка: как бы то ни было, мы живем в пространстве социальных связей и взаимодействий, и для хорошего самочувствия, самоуважения и нормальной зарплаты нам важно, как нас оценивают окружающие (конечно, если мы не социопаты).

Парадокс в том, что наша самооценка далеко не всегда коррелирует с тем, как к нам относятся другие люди. Многие внешне более чем успешные клиенты, действительно, описывают такое отношение к себе, от которого встанут волосы дыбом даже у самых строгих в мире судей. То есть с той жестокостью и несправедливостью, с которой они корят и наказывают себя за промахи, ошибки или невозможность быстро достичь желаемых успехов, никто другой их не осудит – в мире просто не может существовать таких требовательных и беспощадных судей. И если наш клиент живет и встречается во внутреннем мире с таким немилосердным отношением к себе, то до какого уровня у него вырастет тревога в ожидании возможного провала?

В процессе терапии мы можем:

– показать клиенту эту внутренне беспощадную картинку, которая, разумеется, сложилась у него неспроста, а зачастую благодаря родительским посылам или ожиданиям среды;

– дать ему время для переживания такого несправедливого отношения (все вокруг могут чего-то не знать или не уметь, но не я!), которое поначалу он ощущает как естественное и закономерное;

– помочь ему взять ответственность за последствия привычного механизма сверхтребований к себе и наказаний за невозможность им соответствовать;

– поговорить о его реальных ожиданиях от самого себя, которые все же возможно выполнить и испытать потом удовлетворение и ощущение заслуженной победы;

– научить присваивать эти победы и ощущать, что каждая из них становится ступенькой на пути к самоуважению.

Очень часто наше представление о себе складывается из тех отражений, которые мы получали извне. Это впечатление о нас далеко не всегда соответствует правде: иногда окружающие просто не были к нам внимательны, временами проецировали на нас что-то свое, бывало, что им было выгодно считать нас какими-то определенными, в соответствии с их соображениями или нуждами. В результате далеко не каждый клиент приходит с хорошим и развернутым знанием о себе, скорее наоборот: очень многие, описывая свой внутренний мир, могут назвать лишь социальные роли (я мать, жена, инженер) и несколько основных качеств.

Безусловно, одна из важных задач любой терапии – помочь клиенту исследовать свою психику, внутренний мир и вообще то, как он устроен. Чем лучше он будет знать себя, тем лучше он сможет себя проявить, в том числе в сложных, критических ситуациях, и тем ниже будет его тревога.

Сложность в том, что психика не открывается навстречу простым вопросам: «Что вы о себе думаете? Какие сильные качества есть внутри вас? Как бы вы себя описали?» Все эти вопросы стоит задавать лишь в диагностических целях, чтобы понять, как воспринимает себя клиент сейчас. Но что-то новое, неосознанное открывается не прямому вопросу, а поиску и процессу. То есть только тогда, когда между вами и клиентом возникает альянс, клиент начнет раскрывать свою жизнь не то чтобы «без купюр», но, во всяком случае, с меньшими корректировками. Так вы вместе начнете узнавать о нем подлинные вещи, и именно они станут потом той основой, что он будет знать о себе. В нем откроется поиск, приводящий к нужным ему открытиям.

2. Принятие конечности, ограничений и невозможностей.

Многие клиенты с большим трудом принимают наличие собственных ограничений. Иногда «все мочь» от них требует семья, иногда – их собственные защиты, а иногда – детская клятва, бессознательно данная в ответ на трудные жизненные обстоятельства. Отчасти всемогущества требует и современная, особенно столичная, культура, нацеленная в основном на молодых и успешных.

Принятие невозможности ассоциируется с каким-то провалом, неуспехом (причем не временным, а окончательным) и не одобряется обществом. Одобряется только «захотел, помечтал и получил» или в крайнем случае: «определил целеполагание, выявил жизненные цели, очертил задачи – и вперед, к достижениям и успеху». Подразумевается, что захотеть и не достичь чего-то – неприлично, нехорошо.

Нас могут цеплять заголовки: «…и заработал свой первый миллион», «…и купил себе виллу в Италии», «…и создал бизнес, приносящий ему миллиарды». Начинает казаться, что раз все могут, то и я должен мочь. Временами очень сложно успеть задать себе вопрос: «А точно ли это то, что мне нужно?» Не миллиард, конечно, а то, что ему сопутствует: такая работа, такая жизнь, такая ответственность. Да может, и миллиард совсем ни к чему. Если мы недостаточно знаем себя, то нам сложно ощущать «свой размер», «масштаб» и аутентичные, а не навязанные миром или нашими фантазиями жизненные задачи.

Уметь говорить «я не знаю, попробую, но может и не получиться» – это большое освобождение. Одна из задач экзистенциальной терапии – привести клиента к свободе выбора. Чтобы там, где раньше были заданность, неосознанные решения, автоматизмы, появилась возможность выбирать то, что на тот момент соответствует ему самому и тем обстоятельствам, в которых он живет.

Мы в любом случае будем сами разбираться с тем, что у нас не получилось, и с последствиями своего выбора. Так почему нам иногда кажется, что за последствия мы будем должны ответить перед кем-то, а не перед самим собой? Тревожный человек часто живет так, как будто авторство этой жизни принадлежит не ему, а тем внешним судьям, которые непременно спросят, осудят и заставят отвечать по полной. Но если принять, что жизнь – ваша, успехи – ваши, ошибки и поражения – тоже ваши, то появится возможность больше распоряжаться целями, задачами, желаниями и нежеланиями что-то делать, свершать, мочь.

Есть такая идея: кто амбициозно думает и многого хочет, тот многого и достигнет – потому что высокие требования к себе заставляют быстрее двигаться к успеху. Однако в этом есть только доля правды: достичь-то он сможет, но принесет ли это ожидаемое счастье и душевное здоровье – большой вопрос.

Завышенные требования к самому себе, действительно, могут повышать активность, ведь от тревоги вырастает уровень возбуждения. Но одно дело, когда мы возбуждаемся в ответ на интересную, пусть и сложную задачу, понимая, что может получиться, а может и нет, и другое – если в глубине души мы как будто обязаны ответить на вызов, должны взяться за эту задачу, хотя и не верим в свою возможность ее решить. Да еще и намерены заранее казнить себя за возможную неудачу.

Долгое время мне снились сны о том, что я каким-то образом должна совершить невозможное: спрыгнуть с крыши, не разбившись; удержать многоэтажку от падения; остановить войну; спасти город от разрушительного наводнения. Но в какой-то момент я приняла то, что я – маленькая и уже совсем немолодая женщина, многие вещи мне не по силам, и я уж точно не могу постоянно совершать невозможное. Если мир полетит в пропасть, с большой долей вероятности я никого не смогу спасти, даже себя саму. Парадоксальным образом принятие этого факта позволило мне лучше справляться с тем, что я на самом деле способна сделать. Конечность любого процесса и смерть освобождают нас от претензий на божественную силу. Что бы мы ни предпринимали, в какой-то момент мы все умрем. Как бы мы ни хотели – в какой-то момент мы не сможем. И это не означает, что не надо даже пытаться. Просто иногда мир оказывается больше наших попыток повлиять на него, нравится нам это или нет.

Вопрос: «Кто задает правила вашей жизни?» не будет терапевтичным, если мы зададим его в лоб. Но держать его в голове и наблюдать за тем, как именно клиент отвечает на него всем приносимым на терапию материалом – важно. Принимать клиента с теми ограничениями, которые в нем присутствуют, – значит научить его принимать себя самого. И это не означает, что если сегодня он не может, то не сможет никогда. Вероятно, получится, а может, и нет – жизнь покажет.

Временами принимать клиента в его невозможности не так просто, как кажется. Тревога терапевта может диктовать совсем другой темп терапии, особенно если клиент начинает жаловаться: «Хожу и хожу, никаких результатов нет, я как не… так до сих пор и не…». Критика (как мы ее слышим) клиента будто заставляет нас сделать терапию эффективнее, быстрее выдать какой-то результат. Мы забываем, что самое важное в экзистенциальной терапии – помочь клиенту продолжать искать, открывать и принимать себя для того, чтобы он смог сделать со своей жизнью то, что посчитает нужным. И если клиент пока не может – вероятно, он еще не готов.

Практикующему терапевту точно стоит поработать со своей тревогой, если она есть. Иначе вместо того, чтобы быть с клиентом и хорошо делать свою работу, мы будем обслуживать эту тревогу за средства клиента, что не есть хорошо. Продолжая повышать свою квалификацию и наращивая опыт, мы можем, тем не менее, принять свои ограничения в работе и также научить клиента делать это в его жизни. Мы можем не все. Мы лишь предоставляем условия для того, чтобы психика клиента совершила ту работу, на которую она способна в этот момент рядом с таким терапевтом, как мы.

3. Замена контроля властью.

Как я уже говорила, один из способов справляться с тревогой – все контролировать. Пытаться все предусмотреть, предвидеть, спланировать, учесть, «подстелить соломку» – в общем, максимально профилактировать все возможные непредвиденные обстоятельства и неприятности.

В самом контроле, разумеется, нет ничего плохого. Сложно становится в случае, когда тревожно-упреждающий контроль – это единственный способ взаимодействия с непредсказуемым будущим. К примеру, все контролирующая мать может решить: «Ты не поедешь в лагерь, а то простудишься, заболеешь, заскучаешь, а мне потом тебя лечи, назад забирай». Часто профилактически-контролирующие высказывания запрещают, останавливают, ограждают от любой встречи с миром.

Временами тревожный родитель не осознает, что подобными запретами он как будто хочет избежать своей нормальной родительской работы: научить ребенка, если тот не умеет, вылечить, если заболеет, переживать, если он взрослеет и делает что-то новое или рискованное. Такой родитель не чувствует в себе власти, возможности принимать решения и действовать, а хочет минимизировать свои усилия и сделать так, чтобы не надо было лечить, учить и переживать. При этом он лишает ребенка возможности жить и пробовать.

Взрослому, к сожалению, все равно не удастся уберечь ни ребенка от болезней, ни себя от родительской работы. Но посыл «избегай, берегись, не вмешивайся» может стать жизненным кредо выросших детей. Либо, наоборот, когда придет подростковый возраст, им захочется убежать от родительского контроля так далеко, как только возможно, испробовав все, что запрещалось, презрев все запреты и нарушив все возможные табу.

Контролирующий только кажется сильным и знающим. На самом же деле он не чувствует в себе решимости, уверенности и силы. Если тревожный контроль отвечает за то, чтобы ничего плохого не случилось (а желательно вообще ничего не случилось, а то мало ли), то принятая и используемая родительская власть предоставляет возможность жить, пробовать и иметь дело с тем, что будет происходить. Если мы понимаем, кто мы и что нам предписывает, запрещает или разрешает какая-то наша роль, если мы осознаем границы своих полномочий, готовы брать ответственность за свои решения и способны реагировать в соответствии с ситуацией, то мы проявляем власть, а не просто пытаемся уберечь и себя, и окружающих от того, что будет нам предлагать жизнь.

4. Выявление и проработка инородной тревоги.

Временами мы, даже будучи очень уверенными в себе людьми, можем попадать в поле чужой тревоги. Заражение тревогой может произойти быстро: вы всего лишь прочитали ленту новостей, потом пост уважаемого экономиста, потом посмотрели ютуб, поговорили со взволнованным приятелем, и вот вас уже начинает потряхивать – хочется то ли бежать куда-то, то ли покупать доллары, то ли рыть бомбоубежище в своем саду.

Чужая тревога как будто сообщает, что другие люди знают больше нас, и пока мы остаемся в опасном неведении, остальные уже развернули действия по собственному спасению. Сложность такой наведенной тревоги в том, что если мы ею заражаемся и начинаем волноваться, пугаться или паниковать, то перестаем думать и анализировать. Одновременно сильно чувствовать и ясно думать невозможно. Когда вас охватывает сильное переживание, вы плохо соображаете и действуете не самым разумным и эффективным способом.

Если тревога наша собственная и никем не наведенная, то мы хотя бы считываем сигнал, который посылает нам психика. Когда мы реагируем на наведенную тревогу, то следуем за чужим сигналом, теряя при этом связь с собой и тем, что происходит в нашей жизни. В этом случае трудно определить, что именно нужно нам, потому что мы тонем в потоке чужих катастрофических фантазий, желаний и переживаний. Если действовать, основываясь на чужой тревоге, легко пропустить момент, когда нам самим будет грозить опасность или возникнет необходимость принимать важные решения.

Если ребенок воспитывается в семье, где взрослые ежедневно транслируют ему свою тревогу, то даже когда он вырастет, ему будет трудно отделять свои переживания от чужих. Такие люди легко заражаются переживаниями окружающих и начинают действовать в чужих интересах, не успевая почувствовать и сформулировать собственные желания или намерения.