Хранитель изумрудной печати

В клинике мать приняли хорошо, долго обследовали, передавая из кабинета в кабинет, взяли кучу денег, нашли множество мелких непонятных болезней, после чего мать записалась на консультацию к приходящему профессору. Тот, наскоро пролистав сильно пополневшую карточку, заявил, что все болезни, что нашли у матери, — полная ерунда, что бессонница у нее от чрезмерного просмотра телевизионных сериалов на ночь, а депрессивное состояние от безделья. И нет никакой астмы, и сердце в порядке, а задыхаетесь вы, дама, исключительно от злости и дурного характера. Так что не надо никаких лекарств и процедур, а лучше пробежка утром и прогулка вечером, телевизор выключить надолго, а как захочется с мужем поругаться или на ребенка наорать, так сразу идите и вымойте во всей квартире полы. Или занавески постирайте. Трудотерапия — отличное лекарство от нервных болезней.

Профессор был немолодой и вообще человек старой закалки, через некоторое время его перестали приглашать в ту клинику на консультации, так как он распугивал обеспеченных клиенток и тем самым лишал персонал верного дохода.

Все подробности Вера узнала, когда мама разговаривала со своей подругой по телефону. Мать была страшно зла и говорила чересчур громко, так что слышно было во всей квартире. Карточку она спрятала, но результаты обследования стали известны отцу — не иначе в курс дела ввела его та подружка, поскольку мать потом и с ней разругалась.

А тогда отец только хмыкнул, даже скандалить не стал, видно, принял уже решение уйти. Но все тянул с его выполнением, так что продержались они еще года два. После чего как-то, вернувшись из школы, Вера застала дома форменный кавардак. Мама — красная как рак и растрепанная, как дикобраз, била посуду и резала одежду отца. Вера успела еще заметить, что вещи все были поношенные; очевидно, все, что поновее, отец унес из дома заблаговременно.

Выпустив пар, мать сухо сообщила, что отец ушел из семьи, то есть бросил их, и денег теперь будет давать только на Веру.

На что она только плечами пожала — за последние годы ей осточертели бесконечные ссоры и скандалы родителей, с отцом же не было у нее особой любви — тот мало обращал внимание на дочку. Вера тогда страдала от подростковых прыщей и вообще казалась себе некрасивой, глупой и неуклюжей. И не было рядом никого, кто сумел бы ее в этом разуверить или, по крайней мере, утешить.

Первый год после развода мать бесконечно цеплялась к Вере по поводу и без, так что Вера научилась отвечать ей в таком же духе. Но это ничего не дало, мать только еще громче начинала орать и кидалась в Веру любыми предметами, попавшими под руку. Не то чтобы Вера ее боялась — теперь она выросла и могла за себя постоять, просто не хотелось появляться на людях с синяками.

По прошествии примерно года мать устроилась на дополнительную работу, потому что денег, что присылал отец на Веру, катастрофически не хватало.

Мать никак не могла смириться с понижением уровня жизни, тратила то немногое, что оставалось от отца, направо и налево, когда даже четырнадцатилетняя Вера понимала, что если денег стало меньше, то нужно умерить потребности.

Устроившись на дополнительную работу, мать стала приходить домой позже и сильно усталая, так что только ела приготовленный Верой ужин и ложилась на диван. Скандалить у нее не было ни сил, ни времени, и в доме установилось относительное спокойствие.

Как видно, профессор, консультировавший мать в платной клинике, все же был в чем-то прав.

Теперь мать с дочкой почти не разговаривали, так что, когда Веру накрыла первая юношеская любовь, ей и в голову не пришло поделиться с матерью. Любовь звалась Сережей Одинцовым и училась в параллельном десятом «Б». Вера прошла все стадии этой любви — от вздохов, желания, чтобы он хотя бы кинул взгляд в ее сторону, до бессонных ночей и рыданий в подушку.

Лариска, которая была в курсе всей эпопеи, утверждала, что у Веры очень занижена самооценка, и в кои-то веки была права. Вера росла нелюдимой и не то чтобы робкой, но комплексы ее расцветали махровым цветом. Она стеснялась в компаниях, говорила тихо и редко, не любила шумных развлечений.

И как же она была счастлива, когда Сережа наконец обратил на нее внимание!

Все было прекрасно, они гуляли, взявшись за руки, ходили в кино и на дискотеку, разговаривали обо всем на свете, целовались в скверике и однажды, когда Сережа пришел к Вере якобы готовиться к контрольной по математике, оказались в постели.

То есть только собирались, Вера его не подталкивала, но согласна была на все. Раз он хочет — она сделает все для него.

Но тогда помешала соседка — та самая бывшая училка. Она неожиданно постучала в квартиру — оказалось, захлопнула дверь, забыв ключи, и хотела позвонить дочери, чтобы привезла запасные. Внимательным взглядом окинув Веру — встрепанную, в кое-как застегнутой блузке, с красными щеками, она, надо думать, все просекла своим учительским умом и решила принять экстренные меры.

Вериной матери она ничего не сказала — как Вера поняла значительно позже, соседка здорово ее недолюбливала за отвратительный скандальный характер, однако каким-то образом вступила в сношения с классной руководительницей Веры. Та своей ученице ничего не сказала, однако стала посматривать на нее с подозрением.

И потихоньку вокруг влюбленных образовался заговор. Сережа теперь был очень загружен — то в спортивную секцию, то записался на подготовительные курсы, то мама просила помочь по хозяйству. По телефону преувеличенно любезным голосом всегда отвечала его мама. Мобильник часто вообще молчал.

Вера долго не могла понять, что происходит: вроде бы не ссорились они, все было хорошо — и вдруг такое неожиданное охлаждение. При встрече он смущенно отводил глаза, а потом вездесущая Лариска сказала, что он вообще бегает от Веры. Тогда они с Ларкой едва не подрались.

А потом была новогодняя дискотека, где Сережа весь вечер увивался за первой красавицей школы Викой Пашкевич, и та явственно отличала его среди других своих поклонников.

Вера смотрела на это безобразие со стороны и из последних сил пыталась сохранить лицо. Судя по злорадным взглядам одноклассников, ей это плохо удавалось. Она даже не могла уйти с дискотеки пораньше, потому что дверь школы была закрыта, чтобы не просочились снаружи подозрительные элементы, а старшеклассники не выбегали покурить и выпить чего покрепче.

Стало совсем плохо, когда Вера перехватила самодовольный взгляд Виктории. Та стояла в окружении парней, которые наперебой пытались привлечь ее внимание, а она нарочно прижималась к Сереже и, переводя взгляд на него, говорила что-то низким волнующим голосом.

Голос у нее был очень звучный, вечно на всех торжественных праздниках ее выпускали на трибуну. Высокая, с пышными волосами и огромными, чуть навыкате глазами, она отлично смотрелась на официальных сборищах.

Вере хотелось вцепиться заразе в волосы и выцарапать эти глазищи, разорвать платье и орать при этом что-то несусветное. Но перед глазами, как всегда, встала мать, рот ее, распахнутый в крике, красное лицо, хриплые вздохи, ее руки, мотающиеся сами по себе. И Вера окаменела на месте. Слишком часто в детстве она видела скандалы, у нее к ним выработалась своего рода аллергия.

Вскоре всем надоело изводить Веру, тем более со стороны казалось, что она никак не реагирует. Дождавшись, когда все пойдут танцевать и в зале приглушат свет, Вера тихонько двинулась к выходу. На лестничной площадке она столкнулась с классной руководительницей. Очевидно, лицо у Веры было такое, что даже до недалекой тетки кое-что дошло. Она остановила Веру и начала говорить фальшивым участливым голосом, что все пройдет, что сейчас Вера, конечно, расстроена, но все делается для ее же блага…

Тут классная остановилась, видно, сообразив, что несет чушь.

Вера же в это время думала о том, что классуха очень удобно стоит, спиной к лестнице. Вот подтолкнуть ее легонько — и покатится она по ступенькам, пытаясь схватиться за балясины. Но у нее ничего не получится, так что пролетит она ступенек двадцать, не меньше. И вполне может сломать себе шею. А что, тетка она не худенькая, плотной комплекции…

— Что ты молчишь? — спросила классная неуверенно, видя, что Вера вцепилась в перила так, что побелели костяшки пальцев.

— Уйдите, — глухо сказал Вера, — я вас очень прошу…

Классная испуганно отпрянула в сторону, а она сама скатилась по лестнице, пролетела холл и выскочила в очень кстати открытую дверь — охранник вышел покурить.

Вера побежала домой как есть — в легком платье и туфельках, долго шла, спотыкаясь в снегу, — дело было под Новый год, а когда наконец дошла до дома, из головы вылетели все мысли, кроме одной — согреться. Матери не было, чему Вера обрадовалась — не хватало ей еще скандала. Она налила полную ванну горячей воды и плюхнулась туда прямо в платье и колготках — не было сил раздеваться. Когда прошла ужасная дрожь, Вера с трудом выползла из ванны. Мокрое платье пришлось разрезать ножницами, так сильно оно облепило тело, клочья колготок тоже отправились в мусорное ведро.

Мать пришла поздно — у нее на работе была корпоративная вечеринка. Увидев лужу в ванной, она собралась было заорать, но махнула рукой и легла спать.

После прогулки в мороз в одном платьице Вера заболела воспалением легких, утром у нее поднялась температура, мать вызвала врача. Веру неделю продержали в больнице на уколах и капельницах, после чего от антибиотиков она впала в апатию.

Лариска притащилась в первый же день после выписки, захлебываясь, рассказывала, как долго обсуждали в классе Верину историю, как кто-то поначалу пустил слух, что она хотела покончить с собой, как классная призывала относиться к Вере внимательней и мягче и как она, Лариска, поклялась, что никогда не будет разговаривать со стервой Викой.

— Вряд ли она это заметит… — Вера с трудом разлепила сухие потрескавшиеся губы.

Лариска обиделась и ушла. Вере же было все равно.

Остаток школьных лет прошел незаметно. Не было в них ничего интересного. С Сережей Одинцовым они больше не общались, теперь уже Вера его избегала, первой отводила глаза при встрече. Лариске она строго-настрого запретила даже имя его упоминать. Вику Пашкевич он больше не интересовал, да это и раньше было ясно. Сережа, похоже, не слишком по этому поводу расстраивался. Впрочем, Вере и в самом деле было все равно.

Престарелая соседка-учительница продала квартиру и переехала к дочери, приходила прощаться, но Вера даже не вышла из своей комнаты. Мать так и не узнала ничего про Верину неудавшуюся любовь.

В последнем классе Вера, как и все, занялась учебой. Школа у них была хорошая, все выпускники собирались поступать в вузы. Точные науки шли у Веры неважно, зато хорошо давались языки и литература. Решила поступать в педагогический на английское отделение, так как в университет нечего было и соваться. А матери даже удалось выжать из отца какие-то деньги на репетиторов.

Отец с тех пор, как ушел, в их квартире больше не появлялся и не делал попыток увидеться с Верой. На окончание школы прислал, правда, денег на подарок. Мать тогда процедила сквозь зубы, что у отца уже третья жена, очень деловая девица, из молодых, да ранних, что дела, судя по всему, идут хорошо, но чтобы Вера не особо надеялась, что ей что-то обломится, — как только стукнет восемнадцать, папочка ее и знать не захочет.

Вера пожала плечами — и так не хочет, а она навязываться не станет.

И правда, как только отпраздновали Верино восемнадцатилетие, деньги от отца поступать перестали.

Вера училась, подрабатывала как могла, мать в это время познакомилась, как она выражалась, с приличным человеком. Было похоже, что она сильно им увлеклась, — характер стал явно лучше. Одна проблема: ее друг был женат. И хоть готов был, по выражению матери, соединить с ней свою жизнь, но собирался оставить все нажитое прежней семье, чтобы не было потом обид.

В конце концов он купил дом в деревне, и мать уехала туда с ним пока что на лето. А потом решила остаться там насовсем. За это время она очень изменилась — стала гораздо проще и как-то человечнее, что ли, видно, новый муж хорошо на нее влиял. Не изменилось только ее отношение к Вере — к дочери она была совершенно равнодушна. Что ж, Вера к этому привыкла.

Она окончила институт и стала искать работу. Ничего приличного не попадалось, оказалось, что, зная в совершенстве один только английский язык, не приходится ни на что рассчитывать. Без связей и знакомств можно было устроиться только в школу или секретарем-референтом в какую-нибудь небольшую фирму.

В секретари Вера идти не хотела — там кофе начальнику подавать, и вообще высшее образование необязательно. Но не для того же она пять лет над учебниками корпела! Школьные воспоминания были еще чересчур свежи и не вызывали ни малейшего желания работать в школе, однако нужно было на что-то жить, и Вера решилась, выбрав, естественно, не свою бывшую школу, а другую, не так близко от дома, там как раз англичанка ушла в декрет.

Нельзя сказать, что ей нравилась работа — вечно встрепанные пятиклассники, орущая толпа на переменах, нагловатые старшеклассники, хамки-девицы, с пренебрежением оглядывающие ее одежду, подозрительная завуч, грозная директриса, которую все боялись.

Но потихоньку Вера привыкла. Другая англичанка — пожилая, болезненная — относилась к ней неплохо, помогала советами, так что все постепенно наладилось. К тому же в школе появился новый историк Андрей Викторович — молодой, подающий надежды. Говорили, что он пишет диссертацию, в школу пришел временно, потом будет искать более подходящее место в крупном исследовательском институте, чтобы заниматься наукой.

Коллектив в школе, как водится, был преимущественно женский, физкультуру и то вела здоровенная громогласная тетка, бывшая метательница молота. Где-то внизу, в мастерской, скрывался трудовик Степан Степаныч, которого вся школа, включая первоклассников, звала Стакан Стаканыч (понятно за что), да скользил по коридорам неслышной тенью старенький преподаватель рисования.

Был еще один индивидуум мужского пола, который преподавал странную дисциплину под названием ОБЖ и носил смешную фамилию Дырочкин. И хотя был Дырочкин плешив, немолод и кривоног, его крепко держала на коротком поводке литераторша.

Вера старалась во все эти интриги не вникать — да ей было и неинтересно. Хотя некоторые училки и стремились донести до нее все подробности. Вера по наивности полагала, что если она не будет слушать сплетни, то и о ней никто не станет сплетничать. Нужно относиться ко всем по-дружески, ровно и спокойно.

В основном все учителя были замотаны работой и семьей, у кого она была. Всем давно уже осточертела школа, они терпеть не могли учеников, те платили им тем же.

Родители на собраниях орали и грозили всяческими жалобами. Из роно и министерства приходили грозные циркуляры, но их никто не боялся, потому что все учителя справедливо полагали, что дальше школы их не пошлют и меньше класса не дадут. Так оно и было.

Директриса, как это обычно бывает в школе, держалась особняком, в школьных разборках и интригах участия не принимала. Была она совсем не похожа на типичного директора школы, какими показывают их в кино, какой была директорша в Вериной школе — толстая тетка с визгливым голосом и тремя подбородками, аккуратно выложенными на блузку с отложным воротничком.

Эта была худа, волосы носила распущенными по плечам, костюмы — дорогие, стильные. Лет ей было слегка за сорок, и в принципе женщина была бы вполне симпатичной, если бы не узкие, всегда сжатые губы и не змеиное выражение в глазах.

Вера по своему положению молодого специалиста с директрисой не сталкивалась, педагогическим процессом занималась завуч.

С приходом в школу Андрея Викторовича женский коллектив оживился, дамы, как могли, почистили перышки и наперебой зазывали его пить чай и вообще поболтать. В учительской теперь раздавались смех и шутки, и даже завуч приносила из дома сдобное печенье собственной выпечки.

Вере Андрей Викторович понравился — спокойный, приветливый, при встрече улыбается. Как-то столкнулись в коридоре, Вера уронила пачку тетрадей, он помог собрать, проводил до кабинета. Потом разговорились в учительской, у нее было окно между занятиями, а он просто задержался. Потом как-то вместе вышли из школы, добрели до метро. С ним Вере было интересно разговаривать, он много путешествовал по Европе, по разным историческим местам.

Веру родители возили на море — всегда в Турцию, а потом, когда ушел отец, мать и туда перестала ездить. Отправила пару раз в лагерь в Болгарии, но Вере там не понравилось, и они с Лариской ездили в деревню к ее двоюродной тетке. Потом тетка вышла замуж и перестала их приглашать.

Андрей Викторович так интересно рассказывал о Франции, Италии и Испании, что Вере захотелось там побывать. И непременно с ним, чтобы показал все и чтобы слушать его, глядя на все эти красоты.

Потом он пару раз забегал к ней на переменках — то нужно что-то перевести с английского, чего сам не сумел, то принес книжку об Италии, то просто так поболтать.

И после таких визитов Вера заметила, что улыбается — просто так.

Очевидно, это заметила не она одна, а скорее всего, как это бывает в женском коллективе, окружающие заметили это раньше самой Веры. Начались перешептывания за ее спиной, обмен многозначительными взглядами и хихиканье. Хихикали в основном девчонки-ученицы, Вера не обращала на них внимания. Пожилая англичанка, с которой больше всего общалась Вера, уехала в санаторий, у Веры было много работы, но как-то так получалось, что встречались они с Андреем Викторовичем каждый день.

И отчего-то в учительской они теперь часто оказывались одни, не было больше чайных посиделок с домашним печеньем, не звучали шутки и смех, было такое впечатление, что все затаились и притихли, как затихает природа перед грозой.

Уже потом, анализируя все события, Вера вспомнила это затишье, некоторые намеки, которые пытались сделать ей учительницы, а также странный, как она тогда думала, разговор с завучем.

Завуч не вызывала ее к себе, а перехватила на лестнице. И заговорила о том, нравится ли Вере работать в школе, точнее, именно в их школе, устраивает ли коллектив.

Вера отвечала, что все устраивает, все нравится. За три дня до этого Андрей Викторович дал ей почитать книгу Муратова «Образы Италии», и теперь Вера жаждала поделиться с ним своими впечатлениями. Поэтому к словам завуча она особо не прислушивалась.

А надо было прислушаться не к словам, а к намекам. Но Вера в своем восторженном состоянии все намеки проигнорировала.

В тот день заметила она Андрея Викторовича, выходящего из кабинета директора. На лице его было несколько растерянное выражение, которое, впрочем, скоро ушло, потому что он увидел Веру. Улыбнулся, кивнул и поспешил в класс. Она тоже побежала на урок, позабыв о завуче и вообще обо всем на свете.

А через два дня разразилась гроза. Неожиданно нагрянула проверяющая из роно. Проверяющая была незнакомая, Вера в школе ее раньше не видела. Привела проверяющую на Верин урок директриса и сама осталась послушать. Вера не успела удивиться и возмутиться — обычно об открытом уроке предупреждают заранее, она бы сама подготовилась получше и детей подготовила. Но нет, как назло, все пошло наперекосяк.

Вера нервничала, сбивалась, дети отвечали плохо, даже отличница Леночка Колюшкина перепутала времена. Читали все с ошибками, переводили и того хуже. Вера боялась взглянуть в змеиные глаза директрисы, но спиной все равно чувствовала ее гипнотический взгляд.

По окончании урока проверяющая и директриса вышли, не сказав Вере ни слова. Дети притихли и смотрели на Веру сочувственно, видно, очень уж расстроенное было у нее лицо.

В учительской все шарахались от Веры как от прокаженной, а до нее все еще ничего не доходило. Никто из учителей даже не спросил, как прошел урок, они-то понимали, что это неважно. И Андрей Викторович куда-то запропастился.

Проверяющая долго сидела в кабинете директора и ушла вроде бы довольная, а через десять минут прибежала встрепанная секретарь и сказала, что Веру вызывает директриса.

Вера втянула голову в плечи и пошла, ожидая разноса. Однако действительность превзошла все ее ожидания.

Не предложив Вере сесть, директриса заявила, что Вера совершенно не соответствует занимаемой должности, не может преподавать, так как у нее нет элементарных знаний и навыков. И ясно теперь, что диплом она получила обманом или же на папочкины деньги.

Тут Вера, до этого смиренно принимавшая отповедь, отважилась возразить, что училась она сама и получила диплом с отличием, никто ей не помогал. При этом пришлось поднять голову и посмотреть директрисе в глаза, отчего Вере стало страшно. Наверное, так смотрит гадюка перед тем, как ужалить.

Далее директриса по-прежнему тихим голосом сообщила, что школа не может держать такого отвратительного преподавателя, к тому же вопрос стоит не только о профессиональной деятельности — нельзя доверять детей учительнице, которая использует служебное положение в личных целях.

Вера растерялась и спросила, что та имеет в виду.

— Не надо притворяться овечкой и святошей, Вера Евгеньевна! — по-прежнему тихим голосом с упором на шипящие сказала директриса. — Школа — это большой дружный коллектив, где все всё друг о друге знают, и мы не потерпим, чтобы в нашей дружной семье появился очаг разврата! Совращать молодых преподавателей, зная, что это могут увидеть дети, в высшей степени аморально!

— Что-о? — Вера посмотрела на директрису в упор и успела заметить, что в глазах ее нет холодного равнодушия, теперь там полыхала самая настоящая ненависть.

И еще жадность и злость.

«Ты, жалкая мелкая дрянь, — прочитала Вера за долю секунды, — ты посмела попытаться отнять то, что принадлежит мне! И ты думаешь, что у тебя это получится? Да я сотру тебя в порошок, так что от тебя не останется даже воспоминания! Да ты даже не человек, ты просто мелкое насекомое, как комар, которого можно прихлопнуть в одну секунду!»

Обмен взглядами продолжался еще несколько секунд, но до Веры наконец все дошло. Директриса сама положила взгляд на Андрея Викторовича. Еще бы — в школе появился мало-мальски приличный мужчина, и она вовсе не собирается отдавать его какой-то молоденькой училке!

Пелена спала с Вериных глаз, она вспомнила, что несколько раз видела Андрея Викторовича выходящим из кабинета директора, куда его зазывали под благовидным предлогом, поняла наконец, отчего прекратились уютные посиделки в учительской, поняла, что хотела ей сказать завуч своими намеками… Боже, до чего же она была глупа и наивна!

Но эта стерва, она нахально использует свое служебное положение, чтобы избавиться от соперницы!

Ясно, что Вере в этой школе больше не работать, и она хотела напоследок высказать директрисе все, что о ней думает, но снова, как и всегда, язык присох к гортани, снова перед глазами встала мать — красная, растрепанная, снова Вера услышала ее визгливый голос — и не смогла выдавить из себя ни слова.

Она молча повернулась и вышла из кабинета, молча оделась в пустой раздевалке и отправилась домой. Никто ее не удерживал — уже начался урок, и в школе было тихо.

Целый вечер Вера тупо сидела перед экраном телевизора, выключив звук, телефон тоже отключила, хотя ясно было, что никто не станет ей звонить и утешать. Кто такая Вера? Да никто, никому не нужна, вот хоть сейчас помереть тут, на этом диване, никто не хватится. Разве что мать приедет за чем-нибудь…

Вера представила, как мать входит в квартиру и находит на диване ее мертвое тело. Стало так плохо, что она опрометью бросилась в ванную. Потом нашла у матери снотворное, которое та пила очень давно, когда ушел из дома отец, выпила две таблетки и провалилась в тяжелое свинцовое забытье.

Разбудили Веру звонки в дверь. Она долго не могла понять, что это за шум, с трудом встала и потащилась открывать, пошатываясь и держась за стенки. Пришла та самая престарелая учительница английского, Валентина Николаевна, которая так не вовремя уехала в санаторий. Увидев Веру — растрепанную, с синяками под глазами и опухшим лицом, она только головой покачала.

— Вот, — сказала она, проходя в комнату, — пришлось на три дня раньше уехать из санатория, ну да ладно, все равно там лечения никакого. — Под ее укоризненным взглядом Вера запахнула халат и кое-как разгребла щеткой волосы. — Ты вот что, — сказала Валентина Николаевна, — напиши заявление по собственному желанию, я передам, потом документы все тебе принесу. И побыстрее все надо сделать, пока наша не передумала. Она-то хотела по статье тебя уволить, без права работы в школе. Ну, мы с завучем уговорили ее шума не поднимать. Я ее не боюсь, у меня давно возраст пенсионный, хоть завтра пускай увольняет, а завуч у нас не совсем все-таки совесть потеряла, педагог еще старой выучки. Так что ты уволишься по-тихому, все и забудется со временем, потом можно и снова в школу… Не к нам, конечно…

— Да в гробу я видела эту школу! — вырвалось у Веры.

— Ну и ладно, ты молодая, способная, найдешь работу, с голоду не умрешь. Свет клином на школе не сошелся, это я тебе точно говорю. — Валентина Николаевна погладила ее по плечу, и это было ошибкой, потому что Вера тут же заплакала.

— За что со мной так? Что плохого я сделала? Ведь мы с ним просто разговаривали…

— Да ни за что, — вздохнула Валентина, — и ясно, что ничего плохого ты не сделала. И не глупая ты, а просто наивная. Молодая, тебе и не представить, какие люди бывают. Что ж теперь делать, это — жизнь. Нравится или не нравится, а делать нечего. Одно могу сказать — не все такие, как наша директриса. Молодец, что ругаться не стала, тогда бы она тебя просто по стенке размазала. Так что отложи это в памяти, будет тебе урок.

Вера только вздохнула, она не собиралась рассказывать о своей аллергии на шумные ссоры и скандалы.

Вечером позвонил Андрей Викторович. Запинаясь и покашливая, он бормотал, что у директрисы большие связи и она спокойно может сделать так, что в этом году ему не дадут защититься. А там время пройдет, и он может вообще остаться не у дел.

Не дослушав, Вера повесила трубку.