Багровое пепелище

— Хорошо, — он старался говорить по-немецки отчетливо и громко, чтобы пленный понимал каждое его слово. — Идите с ним, помогите ему. Если побежите, он выстрелит.

И сразу повернулся к Ломидзе, чтобы повторить приказ на русском: «Попытка к бегству — стреляй», но тот метнул тревожный взгляд на сосредоточенную на очередной перевязке Алечку и замотал кудрявой смоляной головой — не надо при ней. Ему так хотелось уберечь свою юную Алю от ужасов и тягот войны, пускай хотя бы на эти короткие часы отдыха.

Девушка тем временем закончила обработку последнего раненого и кивнула Глебу:

— Пойдемте внутрь, осмотрю вас.

Шубин шагнул в вагончик, здесь уже был организован полевой госпиталь. Врач под крики раненых вытаскивала из тел осколки, зашивала раны. Анестезию в крошечный медпункт доставить не успели, поэтому все операции шли на живую, только бодрый голос врача перекрывал стоны страдающих людей:

— Ну все, все почти. Терпи еще, пару стежков, и отпущу. Катерина, шевелись, ну промокни, уже лужа натекла крови. Промокни.

Суетилась операционная медсестра, гремели инструменты, стоял густой запах смеси крови и пороховых газов, которыми пропахли пленные. Аля подтолкнула Шубина к свободной лавке, которая была отделена от других подвешенной к потолку простыней:

— Давайте помогу снять форму и рубаху, товарищ Шубин.

Глеб смутился, что медсестра, которая казалась ему совсем еще девочкой, будет сейчас ему помогать раздеваться. Он буркнул:

— Я сам, — потянул рукава гимнастерки и едва удержался от крика. Гимнастерка и нательная рубашка, пропитавшись кровью, потом, намертво прилипли к коже. И когда разведчик попытался снять одежду, спину будто кипятком обварило. Он сжал зубы, потянул ткань, но содрать одежду не смог. Аля поспешно остановила его:

— Нет, нет, так нельзя! Вы можете повредить раны еще сильнее. Придется размачивать водой. Сейчас. Ложитесь на лавку, спиной вверх.

Глеб, взмокший от острой боли, рухнул на лавку. После обеда его начало знобить, накатила страшная усталость. Ему хотелось хоть на несколько минут наконец расслабиться. Рядом загрохотало ведро, заплескалась вода.

— Терпите, — Аля провела мокрой тряпкой по форме, чтобы засохшая сукровица размокла и отклеилась от кожи. Шубин сжался от неприятных ощущений, впился пальцами в грубое дерево. Спина его пылала, тело сотрясалось от судорог. Успокаивал эту боль шепот Алевтины:

— Тише, тише, еще вот чуть-чуть осталось. Капельку. Вот уже только на плечах. — Наконец она потянула ткань и убедилась, что одежду можно снять, не сильно травмируя кожу.

Шубин сквозь стиснутые зубы просипел:

— Я сам, дальше сам.

Раздались легкие шаги, Аля направилась на улицу за теплой водой, которая уже закипала на костре у вагончиков:

— Хорошо, снимайте форму. Я скажу Серго, что надо добыть вам новую. Эта превратилась в лохмотья.

На дрожащих ногах Глеб поднялся с лавки, стащил сначала гимнастерку, потом нательную рубашку. Они упали окровавленным тряпьем к его ногам, права Аля, осколки разодрали одежду на куски, но зато слой из ткани задержал металлические кусочки, не дал им проникнуть глубоко в тело. Неожиданно хирург отодвинула простыню, с щипцами в руках она прошла за занавеску и приказала:

— Покажите спину. — Несколько секунд осматривала каждый порез, каждое ранение и хмыкнула: — Царапины, до свадьбы заживут. Невеста есть?

Глеб вдруг не удержался, до того забавным был этот вопрос. Он фыркнул:

— Нету.

— Женим, — отрезала Лидия Михайловна. — У меня невест целый санбатальон, — и тут же приказала: — Катерина, неси инструменты, жениха нашла тебе. Сейчас в паре мест зашьем, и будет как новый.

Загремели лотки с хирургическими щипцами и иглами, снова по спине потекла вода, в этот раз теплая. Хотя по-прежнему Глебу было очень больно от того, как игла протыкала его кожу, протаскивала шелковую нить и стягивала края раны, он крепился и терпел. Вокруг хлопотали три женщины, и он не мог показать им свою боль. К тому же Лидия Михайловна отвлекала его от болезненных ощущений, без конца подшучивая:

— Не смотри, Катерина, не смотри, что худой. Где ты на войне толстых видела. Откормишь, отмоешь. Не муж будет, а золото. Шрамы украшают мужчину, а у этого посмотри-ка, будет несколько десятков. Вот какого тебе жениха нашли, самого красивого.

Катерина хихикала и фыркала, даже серьезная Аля не могла удержаться от смешков, а у Шубина текли по лицу слезы от боли, но при этом расплывалась улыбка. Когда лоток наполнился металлическими кусочками, хирург подсунула его поближе к его глазам:

— Ну, смотри, сколько из тебя вытащили железок. Счастливчик ты, все мимо артерий прошли, — женщина устало вздохнула. — Две раны зашила, Аля их обработает и перевяжет. Здесь можешь переночевать? У нас места есть свободные. Я утром, когда будут повязки менять, гляну еще раз, не пошла ли инфекция.

— Да-а, Ломидзе сообщит командиру бригады, что я останусь в госпитале, — прокряхтел капитан Шубин. Его мучения никак не заканчивались — теперь по спине ползал ватный тампон с мазью, покрывая изрешеченное тело коричневым слоем. Затем Аля плотно обмотала его бинтами, проверила узлы и протянула большую застиранную рубаху:

— Вот, пока ничего больше Сережа не смог найти. Девочка отдала, это ее отца рубашка, — она вдруг опустила голову и почти прошептала: — Я дежурю сегодня в госпитале. Можно… Сережа… он не пойдет ко всем, он со мной переночует.

Ответить ничего Шубин не успел, загромыхали сапоги, и на пороге бытовки показался отмытый, снова сияющий своими кудрями Олейко:

— Товарищ капитан, караул сменился. Все тихо.

Шубин с трудом сел, все вокруг плыло как в тумане. После нескольких часов боли он выдохнул, а тело потребовало отдыха. Глеб с трудом проговорил, даже язык перестал его слушаться:

— Хорошо. Капитан Артемов снова возвращается к командованию бригадой. Помогите ему добраться до ночлега. Я остаюсь в госпитале до утра.

— Есть! — обрадовался Олейко, он был счастлив, что его командир снова в строю и готов командовать своими бойцами.

Глеба его радость не задела, он и сам понимал, что капитан Артемов для своих бойцов как родной отец и его возвращение — хорошая новость. Сам он, казалось, от усталости не в силах был даже встать с лавки. Поэтому снова лег, укутался сверху курткой Ощепкова.

Глеб Шубин только успел негромко сказать:

— Алечка, разрешаю. Пускай ночует. Сегодня можно, — и тут же провалился в глубокий, крепкий сон, почти обморок. Наконец закончился холод, боль, ужас войны, смерть разжала лапы и выпустила его из железных когтей — и можно было разрешить себе короткий отдых.

Глава 8

Шубин проснулся от страшного колющего страха, открыл глаза и первые несколько секунд не мог понять, что происходит. В вагончике было тихо, слишком тихо, от этого мертвого безмолвия он почувствовал панику. Глеб поднялся и позвал:

— Серго! — По спине прокатился пожар, вспыхнула боль в десятке ранок, но разведчик стиснул зубы. Он позвал еще раз: — Аля! Вы здесь?

У входа затопали сапоги, и вдруг у Шубина все оборвалось внутри: слишком тяжелые шаги, слишком громко они гремят — это тяжелая, подкованная металлическими набойками немецкая обувь. Он вскочил с места, натянул куртку, но не стал кидаться вперед, наоборот, прижался к стене, чтобы вошедший не сразу его заметил.

За простыней силуэт с автоматом наперевес прошелся по комнатушке, а потом отдернулась занавесь в сторонку. Глеб бросился вперед, успел занести нож для удара, но тут же у него потемнело в глазах от удара по голове. Второй фашист, что стоял в дверях, успел нанести сильный удар кулаком по голове. У Глеба перед глазами мелькнул лишь рукав формы с черной лентой, где белым вилась надпись «BRANDENBURG». «Это особое подразделение абвера, «Бранденбург 800», это немецкие диверсанты», — успел сообразить Шубин и тут же скорчился от ударов, которые посыпались на него. Тяжелые сапоги целились в голову, в живот и ребра, от боли потемнело в глазах, по лицу хлынули ручьи крови. Глеб не сопротивлялся, он свернулся на полу, не выдавая себя криком, закрыл глаза, в надежде, что немцы решат — он потерял сознание, и остановятся, тогда можно будет вскочить, применить приемы, которым его научил Ощепков. Вырваться, бежать в деревню — сообщить о нападении. Но грубые руки выкрутили ему ладони, стянули веревкой, а в рот впихнули комок перевязочных бинтов. Один из немцев буркнул:

— Опять какой-то рядовой, даже без формы. Нам нужен офицер! Тащи его к остальным. Пускай уходят отсюда, пока русские не подняли тревогу. Пора возвращаться!

Пинок в бок и окрик заставили Шубина подняться, его выволокли за дверь во двор. В полумраке чернела земля у вагончиков, а на ней лежали тела в черных пятнах от крови, пропитавшей одежду. Мелькнуло бледное личико Али с навсегда застывшим серьезным взглядом, рядом чернели кудри Серго. От страшной картины Шубин не выдержал, он закричал во все горло, ярость взорвалась внутри огненным шаром, ударила в виски и опалила грудь — нет, нет, нет! Не может быть, спецподразделение абвера проникло в деревню! Фашисты прошли мимо охраны!

Но веревки и кляп не давали разведчику ничего сделать, как он ни крутился и ни пытался вырваться. Его протащили, бросили в толпу из раненых и караульных, тех, кого удалось захватить немцам. Мужчина в серой форме егерских войск, с черной лентой-нашивкой на правом рукаве приказал на немецком:

— Быстро, ведите их к дороге, там ждет грузовик. Быстрее! — германский офицер ткнул в спину того самого румына, который днем говорил Шубину о том, что они больше не хотят служить фашистам. — Возьми автомат, отведи пленных к грузовику, да побыстрее. Если хоть один сбежит, я тебя пристрелю. Предатели, вы сдались в плен! Теперь вы должны доказать свою преданность фюреру верной службой!

Михай покорно взял автомат и ткнул в спину ближайшего связанного солдата. Толпа двинулась вперед, как вдруг неожиданно из темноты вынырнула сгорбленная фигура в разметавшихся лохмотьях — Копытиха. Старуха впилась пальцами в полу куртки Шубина:

— Вот он! Это он! — она с размаху залепила ему пощечину, а потом плюнула в лицо. — Вот тебе, сдохнешь как собака. Ты, ты мой дом сжег, ты во всем виноват! Думал, ничего тебе не будет?! Я привела сюда их, я им показала короткую дорогу! Вас отсюда вышибут немцы, следа не останется! А ты сдохнешь, будешь повешен на первом же суку! — Она повернулась к немецкому офицеру и, коверкая немецкие слова, выкрикнула: — Это он, тот советский офицер, он — командир! Специально нарядился, чтобы сбежать, чтобы никто не узнал! Я его рожу никогда не забуду! Будь он проклят!

Командир подразделения абвера одним движением оторвал старуху от Шубина:

— Пошла вон. — Он повернулся к одному из солдат: — Эй, отдай ей.

Рядовой сунул старухе мешок с продуктами, а та упала на колени перед офицером, снова залепетала на ломаном немецком:

— Спасибо, спасибо, господин офицер. Не даете умереть с голоду, служу Гитлеру, служа вам. Обижают меня теперь в деревне, возвращайтесь быстрее! Я столько лет вам служила, все делала, что скажете. Через лес к вам побежала, чтобы про русских сообщить, провела вас по звериной тропе в деревню. — Гитлеровец зашагал дальше, не обращая внимания на предательницу, которая ползла на коленях за ним и причитала: — Господин, господин, не забывайте о моей помощи. Прошу, пожалейте меня. Я умру с голоду, русские забрали все мои припасы, они лишили меня дома! Господин, прошу вас, умоляю, не бросайте меня. Вернитесь в деревню, мне не будет жизни при Красной армии! Они все узнают и расстреляют меня! Или заберите меня с собой.

Но офицер брезгливо отбросил ее руки со своих сапог:

— Молчи, идиотка. Сиди в деревне, узнай, сколько сюда прибыло сил Красной армии. Орудия, машины, количество солдат, ходи и узнавай, сделай вид, что ищешь себе дом. Идиотка, не ори и не кричи. Завтра вечером ты с собранными сведениями должна быть на старом ручье. Мы должны знать, сколько в деревне засело русских, и тогда сможем атаковать их. А сейчас заткнись и иди отсюда!

Гитлеровец торопился обратно, в любой момент кто-то из деревни мог их обнаружить и поднять тревогу. Из пленных русских и освобожденных румын получилась толпа в несколько десятков человек. Гитлеровцы связали пленных, избили, закрыли всем рты кляпами и теперь гнали в сторону дороги, где чернел силуэт грузовичка. Три мертвых советских патрульных лежали у окопа. В одном из них Шубин узнал Олейко — его светлые кудри разметались по грязи и слиплись в кровавые сосульки от крови. В глазах у разведчика потемнело от бессильной ярости: Копытиха отомстила им, она провела абвер в деревню по тайной дороге через лес, и теперь все мертвы, с кем он вместе провел последние сутки, освобождая Дмитровку. Часовые у дороги, работники госпиталя, часть раненых безжалостно убиты! А он ничего не может сделать, он в плену и даже не может сбежать или сообщить о нападении.

Командир подразделения абвера схватил его за воротник и первым толкнул к борту машины.

— За этим смотри! — приказал он Михаю. — Он нам нужен!

Шубин замотал головой, стараясь заговорить, но получил только тычок в спину. Ему не оставалось ничего, кроме как забраться в кузов вместе с остальными. Двое гитлеровцев повисли на подножке снаружи, двое сели в кабину рядом с водителем. Пленные под охраной румынских солдат уместились в крохотном пространстве. Машина резко тронулась с места и поехала по ухабам, движение было неровным, технику очень сильно трясло, и Шубин понял, что их увозят из Дмитровки каким-то окольным путем, скорее всего, по тому же лесному проходу, по которому старуха привела фашистов в деревню. Он внимательно вслушивался в каждый звук, как надсадно ревет мотор, когда колеса грузовика буксуют по мокрой земле, как шлепают ветки деревьев. Полная людей машина с трудом переваливалась через препятствия, но все дальше и дальше увозила их из Дмитровки.

Вдруг прямо над ухом разведчика раздался шепот:

— Мы не хотим работать на немцев. Нет, не хотим назад! Мы с вами!

Он замычал, пытаясь выплюнуть кляп, и Михай сразу сообразил — вытянул тряпку изо рта. Он продолжил дальше горячо шептать в ухо связанному Шубину:

— Они убьют нас, если мы побежим. Убьют, это абвер. Им нужен офицер, им нужны сведения о русских. Что нам делать? Мы ждем от вас помощи.

Шубин прошептал неожиданному союзнику на немецком:

— Ничего, пока ничего не делать.

— Но они убью вас, убьют! — не удержался и воскликнул румын. Он был в ужасе от происходящего. — Я слышал, о чем они говорят. Сейчас в лесу вас допросят. Им не нужны пленные солдаты, только офицеры! Они хотят знать про армию в Дмитровке, как узнают — прикажут и вас убить! Надо бежать! Вместе бежать!

Шубин кивнул, он был согласен — им надо бежать, пока немцы не расстреляли всех, получив под пытками нужные сведения. Он лихорадочно соображал, как потянуть время, как действовать дальше. У них нет оружия, а все пленные раненые и не могут сражаться в полную силу. Но зато румынские охранники вооружены, и они готовы пойти против фашистов, помочь советским солдатам сбежать. Значит, есть шанс, есть возможность вырваться из лап смерти. Он приказал остальным пленным:

— Говорите, что вы офицеры, терпите допросы и пытки. Это шанс выжить, они будут убивать рядовых! Снимайте лычки и петлицы, они не должны знать ваше звание, — и перешел на немецкий, объясняя румыну, как будут действовать дальше. — Прикажите своим, пускай помогут сорвать погоны и лычки. Если будут спрашивать, говорите, что мы все офицеры. Это раненые офицеры, у нас будет время, чтобы сбежать.

Михай тихо что-то произнес в темноту, и зашуршали руки, затрещали нитки на форме.

Шубин тем временем продолжил говорить, а Михай переводил:

— Не сопротивляйтесь, пока соглашайтесь со всем. Я подам условный сигнал, крикну слово «огонь». Тогда стреляйте в немецких офицеров или вверх, в воздух.

Разведчик едва успел договорить, как грузовик остановился. Немцы завезли пленных в глубину лесного массива, подальше от населенных пунктов, на нейтральную полосу между двумя фронтами. Деревья все были невысокие, но кругом чернели густые заросли кустов. Первым из кузова выволокли Шубина, ударом по ногам гитлеровец уронил его на землю. Остальные пленные построились в скудный строй рядом с машиной, командир подразделения абвера сделал несколько шагов к Михаю:

— Кто из них рядовой?! Они все без погон! Почему они все так выглядят?

Шубин, лежа на земле, замычал, показывая, что хочет говорить. Его ткнул в бок носок сапога:

— Вытащите ему кляп, что он там скулит, как собака.

Тряпку вытянули изо рта, и Глеб смог свободно вздохнуть, хотя он лежал на слое из гнилой травы лицом вниз и при каждом слове куски грязи забивали ему рот и нос. Он попросил:

— Господин офицер, мы все расскажем. Освободите хотя бы руки, куда мы сбежим? У нас нет оружия, мы далеко от деревни. Вы убьете нас за любое движение, мы в вашей власти.

Сильная рука подняла за шиворот Шубина с земли, так что теперь над его лицом висела довольная ухмыляющаяся морда немецкого офицера абвера. Тот с ухмылкой подтвердил, приставив дуло пистолета к голове разведчика:

— Да, любое движение, и я прострелю тебе голову. Я задаю вопросы — ты отвечаешь.

Шубин кивнул, понимая, что надо идти на сотрудничество, чтобы не схлопотать пулю в лоб. Тогда надежды на спасение не останется, а немцы все равно добудут сведения об их расположении, а потом нанесут неожиданный удар по Дмитровке, куда по-прежнему прибывают советские войска.

Довольный абверовец расхохотался:

— Так-то! Знай свое место, ты — не человек, ты — животное, слуга! Слуга нашего фюрера! А ну, говори: «Я служу Гитлеру!»

Шубина передернуло, перед глазами встали жуткие картины — мертвые влюбленные Серго и Аля, трупы часовых, Олейко, навсегда оставшийся лежать в грязи окопа. Он наклонил голову и едва слышно произнес:

— Служу Гитлеру…

Удар кулака и пинок в спину накрыли болью, перед глазами поплыли красные круги, он прохрипел громче:

— Служу Гитлеру, — сам сжал кулаки, чтобы удержаться от порыва — вскочить и врезать прямо в ухмыляющуюся рожу, да так, чтобы кровь брызнула во все стороны. А гитлеровец, довольный его покорностью, заорал на замерших пленных на ломаном русском:

— Вы — скотина! Русская скотина, вы служить нам! Или смерть!

Крайний пленный, парнишка с перевязанной рукой, вдруг шагнул вперед и выкрикнул осипшим от простуды и холода голосом:

— Я отказываюсь служить! Лучше смерть! Ненавижу Гитлера, ненавижу вас, фашистов! Я не буду предателем!

Договорить ему офицер не дал, два выстрела — и паренек мертвым рухнул на землю. На поляне установилось молчание, только эхо выстрелов звенело еще в ушах да в воздухе оседал дымок порохового газа. Шубин был в отчаянии, он ведь тянул время, как мог, согласившись подыграть фашисту. Гордость сейчас приведет только к верной смерти, ах, как жаль, что не хватило этому юному бойцу терпения. Смерть его не принесла пользы, пускай даже и умер он героем, несгибаемым, верным Красной армии и своей Родине. И все же умудренный за годы войны опытом капитан Шубин понимал: хитрость и терпение сейчас единственный шанс выжить, и не просто выжить в плену, а сбежать и предупредить своих в Дмитровке, что немцы узнали о взятии русскими сивашского рубежа, а значит, готовятся к контратаке. Он выкрикнул на немецком:

— Господин офицер, я готов все рассказать. Дайте мне карандаш и бумагу, прошу! Я нарисую укрепления в Дмитровке. Только сохраните мне жизнь, умоляю.

Гитлеровец неохотно дернул плечом, ему нравилось упиваться своей властью. Выхаживать перед строем, выбирать себе жертву и видеть страх, мольбу в глазах этих людишек. Именно из-за этого он пошел служить в «Бранденбург 800», здесь можно расстреливать, убивать без суда и следствия, выпустить пулю в любого, перед этим пытать и мучить, а затем получить за это орден. И не просто убивать во время атаки невидимого противника, но видеть мучения, слезы своих жертв. А этот наглый русский прервал его любимое занятие! В раздражении офицер вытащил из сумки блокнот и карандаш, сунул его в трясущиеся руки Шубина:

— У тебя пять минут.

Глеб начал водить карандашом по бумаге, чертить случайные линии, на ходу придумывая неправильный план расположения войск. Надо обвести вокруг пальца этого самоуверенного офицера, нарисовать фальшивую схему. Но что будет потом, после того как он дорисует план? Разведчик бросил осторожный взгляд на гитлеровца, который расхаживал перед строем, заглядывал в глаза, с усмешкой замечая ужас в глазах пленных. Тем, кто опускал лицо вниз, он зажатым в руке пистолетом ударял по подбородку и заставлял смотреть на дуло пистолета, направленное прямо на человека.

Глеб даже перестал изображать, что пишет что-то, он не сводил глаз с фашиста. В голове стучала одна мысль: «Он убьет нас всех. Он ищет первую жертву, ему не нужны сведения, не нужна информация. Только смерть и страдания. Нельзя медлить, каждая минута — шаг к смерти, к пуле из пистолета в его руках!»

И Шубин вскочил, вскинул руки вверх и тут же опустил их резко вниз, показывая — падайте! Выкрикнул на русском:

— Вниз, ложись! Огонь! — теперь он обращался к румынам с автоматами. Надо было пользоваться тем, что немцы из группы абвера расслабились, отвлеклись после того, как покинули советскую территорию.

— Огонь, огонь! — автоматные очереди разорвали воздух, некоторые пули полетели в фашистов. Пленные, румыны, гитлеровцы — все люди на поляне — бросились врассыпную, в суматохе не понимая, что происходит, куда бежать.

Но у капитана Шубина была цель. Он рванул со всей силы вперед, прыгнул на серо-зеленую спину фрица, вцепился пальцами в ненавистное лицо. От неожиданности германский офицер рухнул на спину, пистолет в его руке стал стрелять, посылая все пули в воздух. Шубин обхватил его шею в локтевой захват и сжал со всей силы руку. Он чувствовал, как трепыхается в предсмертных судорогах под ним тело немецкого разведчика: тот выгибался дугой, хрипел, впивался пальцами в смертельное кольцо из рук вокруг горла; но все было напрасно, дикая ярость овладела Глебом, он видел лишь лица Али и Серго, горы мертвых советских солдат, даже не успевших понять, что на них напали. Остальные гитлеровцы растерянно метались по поляне, не решаясь выстрелить во взбунтовавшегося капитана, — изгибающаяся фигура их командира не давала возможности прицелиться и пристрелить русского пленного. К тому же румыны, которые засели в укрытиях из кустов, начали вести прицельный огонь по своим бывшим союзникам, а теперь врагам. Как только кто-то из фашистов падал, сраженный их пулями, то сразу пленные ползком бросались за оружием. Количество абверовцев стремительно уменьшалось, выстрелы звучали все реже, а судорожные попытки освободиться от захвата Шубина становились все слабее.

Наконец германский офицер окончательно затих, обмяк тяжелым грузом, раскинув в стороны руки и ноги. Глеб расслабил гудящую от напряжения руку, нащупал пистолет, поднес его к висящей на его груди голове и выстрелил, чтобы наверняка избавиться от противника. От удара пули разлетелась часть черепа, фуражка упала на землю кровавым блином.

Разведчик тяжело поднялся, от ненависти до сих пор его трясло — хотелось убивать фашистов голыми руками лично каждого, разорвать на куски, до того в его груди пылало дикое пламя. Но из-за кустов уже показался Михай: