Молодые, но взрослые: поиск доверия себе и своим решениям

Общая черта для них – переход, к которому обычно в кабинете психолога мы подходим довольно скоро. В процессе перехода мы понимаем, в чем заключается истинная суть проблемы. Молодым взрослым не хватает того единственного элемента, без которого невозможно справиться ни с чем другим: они не знают, кто они есть.

Не затыкайте им рот

Характеристики молодых взрослых можно найти и в моих работах, и у других авторов.

Эриксон выстроил теорию, основанную на психосоциальном развитии. Он делит человеческую жизнь на восемь этапов. Согласно его теории, чтобы получить доступ к следующему этапу, сначала необходимо разрешить психосоциальный конфликт предыдущего. Эта теория была подхвачена учеными, разрабатывающими вопросы идентичности после него. Для Эриксона переход от подросткового возраста к взрослой жизни определяется ответом на вопрос: кто я? Он осуждает путаницу в ролях, над которой придется работать позже из-за отсутствия сепарации от родительской семьи.

Структуры личности с различными типами зависимости формируются из-за того, что матери и отцы не дозволяют психологической автономии.

Структуры личности с различными типами зависимости, которые мы наблюдаем у молодых взрослых, формируются из-за того, что матери и отцы не дозволяют психологической автономии.

Новости высмеивают молодых взрослых, когда они выбирают непонятные и, следовательно, никем не разделяемые формы активизма. В телевизионных студиях обсуждают, как у человека проявляются травмы, связанные с детством. Ребенок, который не может освободиться от своих родителей, находит единственный и драматичный выход – становится преступником, в реальной жизни убивая тех, от кого не смог освободиться символически.

Время от времени один из наиболее ярких представителей молодых взрослых пытается перевести наш взгляд с пальца на Луну, но нет никаких гарантий, что его попытка обернется успехом. Хотите пример?

Наоми Осака – гражданская активистка и первая в истории азиатская теннисистка, занявшая первое место в мировом рейтинге. С 2019 года она самая высокооплачиваемая спортсменка в истории, в 2022 году ей удалось заработать более $50 млн. Ей двадцать пять лет.

В мае 2021 года Наоми приняла участие в Открытом чемпионате Франции Roland Garros, в первом раунде которого обыграла соперницу. На тот момент она занимала второе место во всемирном рейтинге. Однако после матча Наоми не появилась на пресс-конференции, объяснив это тем, что пребывала в тревоге, и предпочитала говорить на публике только по окончании соревнований – для сохранения здоровья, душевного равновесия и концентрации. Столкнувшись с давлением со стороны организаторов турнира, которые угрожали ей последствиями, если она продолжит игнорировать общение со СМИ, и заплатив штраф в $15 тыс., Наоми решила отказаться от дальнейшего участия в Roland Garros.

Она поступила так, чтобы защитить свое психическое здоровье, тем самым сделав весомый вклад в борьбу со стигматизацией психических проблем. Позже она расскажет The Times, что таким образом желала выразить протест – осудить систему наказаний теннисистов, устаревшую и чрезмерно формальную, карающую, когда теннисист выполняет свои обязанности на поле, но не появляется на пресс-конференции. Наоми пыталась привлечь внимание к бессмысленности такого подхода. Она не встретила понимания – напротив, оказалась под прицелом пользователей соцсетей, журналистов, чиновников от мирового тенниса (эти потом отреклись от своих слов), которые отозвались о ней как о капризной, недостойной места в рейтинге, если она не может выдержать это давление, спортсменке, не способной выполнять свой долг, слишком богатой, не желающей излишне напрягаться (цитирую по памяти).

Возможно, мы оказались не способны соединить точки между собой: не провели линию между Наоми Осакой и Олимпийскими играми – 2020 в Токио (перенесенными на лето 2021 года из-за COVID). На этих Играх Симона Байлз, бесспорная звезда художественной гимнастики, отказалась от дальнейших выступлений прямо во время соревнований. Ее считали фавориткой после золота Рио-де-Жанейро в многоборье, то есть в выступлении на всех четырех снарядах, и ожидалось, что она повторит успех.

Однако, когда вышло официальное заявление Симоны, американская Федерация художественной гимнастики объявила, что гимнастка снялась по медицинским показаниям, намекая на предполагаемую травму колена в результате неудачного приземления.

Мы должны беречь наши головы так же, как тела, а не просто идти и делать то, чего требует от нас мир.

Байлз опровергла это. Она написала в соцсетях, что не получила никаких травм, и озвучила правду: она испытывает сильный прессинг, чувствует беспокойство, ощущает себя так, словно несет на плечах всю тяжесть мира. Поведав об истинной причине своего дискомфорта, который имел не физический характер (а физические проблемы для коллективного сознания более понятны, доступны и лишены ореола стыда – колено вызывает меньше вопросов, чем психика), она заявила, заслужив аплодисменты за свое мужество: «Мы должны беречь наши головы так же, как наши тела, а не просто идти и делать то, чего требует от нас мир».

Я не знаю, почему то же самое не простили Наоми Осаке. Байлз же превознесли как королеву. Возможно, потому, что поступок первой открыл дорогу второй. Возможно, в теннисе больше денег, спонсоров и гламура, чем в гимнастике. Или потому, что у Осаки нет родителей-алкоголиков, у которых ее забрали в детстве. А может, из-за того, что Байлз уже оказывалась в центре разоблачений. В 2020 году на экраны вышел документальный фильм «Атлетка А: скандал в американской гимнастике», реконструкция истории сексуального насилия, о котором заявила чемпионка. В результате ее заявления доктор Ларри Нассар был приговорен к пожизненному заключению.

Оба этих примера связаны с восприятием истины. Наоми Осаку вообще не восприняли всерьез, обвинили в снобизме, посчитали нахалкой и бездельницей, неблагодарной и недостойной. Однако она была нездорова и ясно дала это понять. Дискомфорт, который испытывала Симона Байлз, был таким же настоящим. Федерация, позже похвалившая Байлз, что она показала пример остальным, поначалу попыталась сгладить причины ее плохого самочувствия, прикрыть все историей о больном колене, объявив о повреждении сустава, которое могло иметь серьезные последствия для спортсменки, но не для ее репутации. И все же Байлз отреагировала на это, сообщив правду, которую она не видела причин скрывать. Пусть и двумя разными способами, но правду обеих отредактировали, словно черновик, подлежащий улучшению.

Молодые взрослые, которых я знаю, несут в мир ту же весть – правду. Я считаю это крайне важным. Они толковые ребята, гораздо более толковые, чем мы думали о них до сих пор.

Даже если они не всегда доводят дело до конца, потенциально они те самые люди, которым можно доверить важные задачи современности. Вот почему молодым взрослым не следует затыкать рот. Если предоставить им слово, они станут настойчиво требовать у нас то, чего мы, взрослые, по причинам, которые я объясню дальше, не хотим говорить, – правду.

Нарцисс на заднем плане

Моя коллега Николь Ле Пера пишет в соцсетях: «Если ты не знаешь, кто ты, что тебе действительно нравится, и тебе сложно принимать взрослые решения без помощи родителя, возможно, кто-то из твоих родителей – нарцисс».

Я не планирую рассказывать вам о нарциссическом расстройстве личности, о том, что у всех нас есть здоровые нарциссические черты (к примеру, желание подготовиться к встрече и произвести наилучшее впечатление), которые позволяют жить в этом мире и уметь себя подать. И даже о теории австрийского врача и психоаналитика Хайнца Кохута[18] и о заявлении психиатра Фабиано Басси[19] на семинаре по нарциссизму о том, что все расстройства личности на самом деле – это нарциссические расстройства личности, и потому все пациенты нарциссы. Это расстройство возникает из-за проблем во взаимоотношениях. Например, у всех есть искажения в результате взаимодействия с первыми партнерами, с которыми мы узнали, что такое любовь, то есть с нашими родителями. У меня сейчас нет возможности кратко объяснить, что, к сожалению, нарциссизм часто рассматривают вне контекста глубоких страданий и все сводят к эгоистичному поведению партнера или подруги[20].

Расскажу об этом вкратце, чтобы мы владели одной и той же базовой теорией. Ле Пера говорит, что родители-нарциссы крайне незрелы эмоционально. У них внешность взрослых людей, но на самом деле в их телах живут дети, у которых есть дети, от которых они требуют удовлетворения своих потребностей. Они не способны настроиться на эмоциональные потребности своих детей, потому что не понимают даже собственных. Кроме того, они не в состоянии разглядеть в ребенке отдельную личность, увидеть в нем другого человека – лишь исключительно продолжение самих себя.

Родители-нарциссы эмоционально незрелы. Они не способны настроиться на эмоциональные потребности своих детей, потому что не понимают даже собственных. Не могут разглядеть в ребенке отдельную личность, увидеть в нем другого человека.

Из-за этого отношения с родителем-нарциссом основаны на ложном чувстве близости. На самом деле с ними нет глубинного понимания, подлинного эмоционального обмена или глубокой связи. Напротив, семейные узы отмечены ощущением постоянного кризиса, надвигающейся угрозы. Дети из семей с нарциссическими родителями становятся инструментами для поддержания хрупкого чувства самоуважения и самости взрослых, и все вложения в детей делаются только для того, чтобы создать видимость. Чтобы быть (или, что более реалистично, казаться) идеальными.

Приведу несколько примеров. В этих семействах сравнивают себя с другими семьями и давят на детей, чтобы они стали успешными. Любовь дарят только тогда, когда ребенок удовлетворяет своим поведением родителей, успешно выставляя себя напоказ, уделяя особое внимание телу, весу или внешнему виду, демонстрируя ложную версию (она лучше оригинала) семьи на публике.

Довольно быстро дети нарциссических родителей начинают понимать: не имеет значения, что они ощущают, важно, какими их видят окружающие. Они подавляют свои чувства или не вступают в контакт со своим внутренним миром, лишь бы заслужить одобрение родителей. Такое детство приводит к травме развития. В результате люди растут, не зная, кто они, потому что оторваны от подлинного ощущения себя. Сами того не осознавая, эти дети демонстрируют черты, которые тот самый другой считает желанными, и подавляют те части себя, которые другой не одобряет.

Этот тип родителей не ценит (и не допускает) самостоятельности ребенка. Это порождает зависимость (во взрослом возрасте тоже), на которую нарциссический родитель не перестает жаловаться. Не перестает критиковать романтического партнера сына или дочери, призывающего отказаться от зависимости, заложенной в семье, – зависимости, которую постоянно поддерживают, напоминая ребенку, как много для него всегда делал родитель и на какие жертвы он шел, – чтобы ребенок почувствовал себя виноватым и оставался на коротком поводке. Часты случаи самовиктимизации, рассказы о перенесенных обидах, чтобы завоевать сострадание ребенка и остаться в его глазах несчастным, попытки добиться от него (невозможного) такого понимания и такой жалости к нарциссу, которые способен обеспечить только сам ребенок.

В конце концов этот ребенок испытает обиду и даже гнев по отношению к таким родителям. Однако, поскольку он приучен чувствовать стыд каждый раз, когда испытывает гнев, он не воспринимает эти чувства как законные эмоции, которые следует уважать. Он обучен лютой верности семье, даже если в этой ячейке общества были случаи жестокого обращения с ребенком, уклонения от родительских обязанностей или отказ от ребенка.

Ле Пера заключает: исцеление от травм, нанесенных воспитанием родителями-нарциссами, – трудный, но благодатный путь. Поскольку, добавила бы я, подкрепляя ее слова собственным клиническим опытом, на самом деле речь идет о самоотверженных попытках не стать неаутентичными людьми и, следовательно, не сделаться нарциссами.

Я убеждена, что современные молодые взрослые – если рассматривать их исключительно с точки зрения психологии – находятся в затруднении именно по этой причине. Они приходят в кабинет психолога, потому что глубоко страдают. Они не знают, кем являются, но понимают, кем не хотят быть: напуганными, фальшивыми людьми, которых больше волнует форма, чем содержание. Людьми, которые притворяются, что все в порядке, – а мир катится в пропасть. Они не хотят довольствоваться малым, идти на компромиссы и не понимают, что это продуманная стратегия другой стороны. Им некомфортно в обществе других. Они не хотят вести беседы о том и о сем, чтобы просто поддержать разговор. Они уже не готовы говорить штампами, желают быть самими собой, что бы это ни значило, пусть даже они несовершенны, – лишь бы это были действительно они. Они терпеть не могут лицемерия, невежества и бессмысленности. И обратите внимание, они поступают так не из самонадеянности или наглости. Они просто не понимают этих вещей, не умеют ими пользоваться; для них это те навыки, которые их просили осваивать значимые взрослые. Поставить эти навыки под сомнение эквивалентно протесту, на который они не осмелились в подростковом возрасте. Им кажется – и как обвинить их в неправоте? – что эти навыки не помогут совершать значимые поступки, которыми просто можно гордиться.

Эти молодые люди взрослее, чем кажутся. Они могли бы нам это доказать, если бы мы были дальновиднее и смогли понять суть проблемы. Мы увидели бы, что они подвергают сомнению аутентичность мира, в котором живут. Они хотят услышать правдивые, надежные, резкие, но смелые заявления – не обязательно красивые или приятные, лишь бы они были искренние. И мы бы взяли на себя труд разобраться во всем – с ними вместе, лицом к лицу.

Это желание молодых взрослых для нас, взрослых, – далеко? Или мы ощущаем его как угрозу? Для меня их экзистенциальный дискомфорт – приглашение к диалогу. Они не хотят (пока) списывать нас в утиль, обходиться без нас, осуждать нас без права на апелляцию. Напротив, как я понимаю, они хотят, чтобы мы нашли свое спасение.

Все мы.

Они очень суровы в своем осуждении тех, кто старше. Я не буду этого отрицать.

Однако они с радостью разорвали бы круг взаимных обвинений. Именно поэтому и предлагают: давайте протянем друг к другу руки и разберемся во всем серьезно.

Никогда не меняйтесь: вам и так хорошо

Взрослым читателям, которые, возможно, уже даже стали родителями, может быть не по душе, что они сейчас прочли.

Так вот: да, я открыто нахожусь на стороне молодых взрослых (какими бы они ни были плохими, они функционируют лучше нас) и не собираюсь смягчать их послание, подслащивать пилюлю, говорить одно вместо другого.

Сделав так, я поступила бы как нарцисс, как человек, который говорит: я доволен фасадом здания, выкрашенным в цвет, устраивающий всех жильцов дома, в то время как интерьеры за этим фасадом разваливаются на глазах. Сделав так, я присоединилась бы к миру ранимых взрослых, которые плетут козни среди своих теней. Посмотреть на них со стороны – жизнь у них прекрасней некуда. Именно такой видимости они и добиваются, им нужно поддерживать свою репутацию. Они не выносят, когда им говорят не только то, что хотят услышать, когда не подтверждают правильность их поведения и убеждений.

Однако это не мой путь, потому что тогда эта книга не состоялась бы. Я чувствую глубокую потребность оставаться в команде ваших детей, учеников, ваших молодых сотрудников и коллег. Я не пытаюсь подлизаться к молодежи и не собираюсь садиться в спасательную шлюпку, оставив вас на «Титанике», напротив, приглашаю выслушать их, чтобы дать и вам возможность спастись. Потому что, во-первых, никогда не поздно; во-вторых, понимаю, все это может сильно страшить, и вообще это самая настоящая коперниковская революция, от которой зависит будущее каждого. Правда в том, что нам следует признать: пока мы не слишком хорошо с этим справлялись.

Молодые взрослые предлагают нам возможность побывать в финале фильма «Матрица» в роли главных героев, выбрать синюю или красную таблетку.

Синяя таблетка – давай закончим на этом. Закрой книгу, более взрослый читатель, вернись к своим занятиям и сделай вид, что ничего не случилось. Дела обстоят прекрасно, все как прежде, вы случайно наткнулись на предвзятые размышления психотерапевта, который осмелился задеть вас за живое, и теперь вы отрицательно отзоветесь о прочитанном здесь в разговоре с кем-то – это займет десять минут, и потом вы выкинете эти мысли из головы. Продолжайте жить своей жизнью, не читайте роман Элены Ферранте[21], чтобы не сталкиваться со взрослыми, которые живут лживой жизнью, облачитесь в лучший костюм и беседуйте только с теми, кто во всем с вами соглашается. Никто не скажет, что вы неправильно ведете себя с людьми, с которыми вы состоите в отношениях, и прежде всего со своими детьми; они ваши, они принадлежат вам, и только вы знаете, что лучше для них. Не доверяйте никому, особенно тем, кто кажется вам всезнайкой или хочет запутать вас, поднимая темы, вводящие вас в когнитивный диссонанс и заставляющие задуматься о вещах, которые вы считаете само собой разумеющимися: у вас много дел, вам некогда тратить время зря. Практикуйте свои пороки втайне, это ваше дело, вы взрослые, черт возьми! И сами знаете, как прожить свою жизнь. Отрицайте доказательства, хлопайте себя по плечу, успокаивайте себя и окружающих, чтобы сохранить статус-кво. Не допускайте вмешательства в вашу жизнь. Следуйте тем же путем, которым шли, и никогда не меняйтесь. Вам и так хорошо – и вовсе нет необходимости слышать эти слова от меня, зеркало и так говорит об этом каждое утро.

Красная таблетка – оставайтесь со мной. Эта книга не обвинение в адрес родителей главных героев, и, если временами вас это задевало, знайте: то же самое я говорю и о себе. Есть такая поговорка: «На миру и смерть красна». Я не намерена ставить вас в неловкое положение, моя цель – дать слово тому, кто хочет выразить мнение, отличное от вашего. Это ваши дети, студенты, сотрудники, более молодые товарищи по раздевалке в бассейне, ваши будущие начальники, помощницы по хозяйству и сиделки.

Ведь можно не подпитывать токсичное и патологическое отношение, зацикленное на производительности, – а вы своими усилиями и сомнениями подпитываете его. Можно уйти от ситуации, когда поколения взаимно обвиняют друг друга, пытаясь вылить свои фрустрации на других – старых, молодых, систему или Сатурн.

То, чему научили меня молодые люди, поделившись своей болью, касается всех.

И вас тоже.

Мы можем от этого избавиться и исправить ход жизни тех, у кого имеется хоть капля желания это сделать. Кто знает, может, получится даже изменить коллективный нарратив на эту тему.

Амбициозно? А как может быть иначе? Мы оказались не в лучшей ситуации, нам нужны серьезные перемены.

Оставайтесь со мной. «Я покажу тебе, глубока ли кроличья нора… Помни, я лишь предлагаю узнать правду, больше ничего…»[22]

Поколение терапии

Зачем приходят молодые взрослые?

Нам всем есть что сказать, но не у всех есть привилегия быть услышанными.

У любого, кто обращается к терапии, есть необходимость сказать о своих потребностях. Обычно это просьба о помощи.

Что я могу для вас сделать? О чем вы меня просите?

Этот вопрос я задаю в самом начале первой встречи, чтобы понять, соответствуют ли ожидания человека работе, которой я занимаюсь, тому, что я в состоянии предложить. Я должна знать, могу ли чем-то помочь. Или человеку нужно к другому специалисту.

Нередко приходится сталкиваться с запросами, которые правильнее переадресовать в отделение неотложной помощи, брачное агентство, священнику или тому, кто лечит наложением рук. Однако люди пускаются в путь, который не назовешь легкой прогулкой. Именно по этой причине бывает так, что я снова спрашиваю: что я могу для вас сделать? О чем вы меня просите? Я делаю это, чтобы отслеживать траекторию клиента. Иногда мы чувствуем, что запутались, или же причина, по которой клиент искал моей помощи, может быть исчерпана.

Они чувствуют: они не стали самими собой, существуют, а не живут. Нуждаются в осознании собственной ценности. Ощущают, что люди, которые их воспитывали и подавали пример, не удовлетворяют их желанию проникнуть в глубину. Им нужно понять, почему то, что они чувствуют, отличается от того, что они демонстрируют. Они пытаются повзрослеть.

Я постепенно научилась распознавать в новых клиентах молодых взрослых. Когда они приходят, усаживаются и начинают разговор, они задают один совершенно определенный вопрос. В нем слышна просьба о помощи (им действительно очень плохо – настолько, что они хотят лечь на кушетку, и я бы сказала, что они единственные клиенты, кто на нее ложится). Они обращаются ко мне, чтобы я помогла им по-настоящему жить, потому что чувствуют: они не стали самими собой, существуют, а не живут. Они нуждаются в осознании собственной ценности. Ощущают, что люди, которые их воспитывали и подавали собой пример, не удовлетворяют их желанию проникнуть в глубину. Им нужно понять, почему то, что они чувствуют, отличается от того, что они демонстрируют, как себя ведут. Они пытаются добиться в жизни последовательности и правды, тоже повзрослеть.

Они идут к терапевту, потому что ищут надежное место, где смогут проявить аутентичность, потому что больше не могут откладывать встречу с самими собой. Они интуитивно догадываются, что терапия – это хорошие восстановительные отношения, если удастся найти в терапевте человека, с которым можно работать на условиях прозрачности, искренности, аутентичности и верности. Верности себе, союзу с другим, условиям сеттинга, в котором вы оба находитесь. Верности друг другу двух несовершенных людей, которые хотят положить начало совершенству.

Это совершенство и есть подлинная, аутентичная встреча с собой. Совсем юные слишком молоды, чтобы суметь сформулировать такой запрос, но у них все равно происходит такая встреча.

Молодые взрослые приходят ко мне, чтобы дать себе шанс на душевное здоровье, и прилагают к этому серьезные усилия, раз уж взялись за дело. Они чувствуют, что выбора у них нет.

Терапия обходится им дорого – во всех смыслах. Половина пытаются оплачивать услуги психотерапевта самостоятельно, параллельно учась и работая. За их спиной часто стоят семьи, которые, если и знают, что эти молодые взрослые ходят на терапию, не до конца понимают, о чем речь. Взрослые в этих семьях находятся в кризисе, то есть и сами больны. Они это отрицают, и дети, следуя традиции родителей, называют рак плохой болезнью, а сильную депрессию – истощением.

После статьи в Wall Street Journal психолога Пегги Дрекслер[23] миллениалов, или поколение Y, также окрестили поколением терапии.

Это родившиеся с 1981 по 1996 год, им сейчас от двадцати семи до сорока с хвостиком. Лично я бы отнесла к поколению психотерапии и людей постарше, сместив нижнюю границу еще на несколько лет назад. Однако сейчас не это важно. В любом случае речь идет о тех, кто в 2022 году запросил бонус на психолога[24].

Дрекслер рассказывает о клиентке Кристине двадцати восьми лет. Она оказалась в терапии в девять лет после развода родителей, во второй раз – в колледже, после пережитого сексуального насилия. Кристина всегда проживала терапию очень конкретным и прагматичным образом. Как в сериале: со мной что-то случается, жизнь в точке перелома, и само собой разумеется, что ее отводят к специалисту или она сама идет к специалисту, чтобы разобраться с травматичным событием.

Однако и у меня есть клиенты с подобной историей, большинство из них уже перебывали у двух, трех, четырех моих коллег. Обычно они проходили отдельные этапы терапии, выполняли небольшие фрагменты работы со страданием, и во время вторичного захода такая работа поначалу могла даже помогать, но они не задерживались в ней. Когда клиент возвращался в терапию (ему становилось ясно, что начатое не завершено), второй заход также длился недолго: они не чувствовали, что их воспринимают всерьез.

Вспоминается Ирис, которая недавно открылась мне на сеансе, заявив: «Доктор, мне пора кое о чем вам рассказать. Я до сих пор умалчивала об этом, потому что, когда я упоминала об этом двум врачам до вас, они отнеслись поверхностно. Мне кажется, это самая настоящая проблема, но я диагностировала ее у себя сама после поисков в Google».

Ирис двадцать семь лет, и с последнего класса школы она вырывает у себя волосы. Она заметила, что на линии роста волос образовались проплешины, испугалась, что это увидят окружающие, и это стало для нее сдерживающим фактором. И теперь она уже много лет носит свои красивые, очень длинные рыжие волосы всегда распущенными, потому что на темечке у нее волос нет. Она отрастила шевелюру, чтобы скрыть улики, много лет не ходит в парикмахерскую. Сама перестала подстригать волосы с тех пор, как однажды, взяв ножницы, чтобы немного подровнять кончики, задумалась: а не нанести ли себе порезы на участке без волос, который сама себе создала.

«У меня больше не вырастало волос, которые я могла бы вырывать. Думаю, что я решила: тогда мне нужны корочки, чтобы я могла их ковырять», – призналась Ирис. И добавила, что испугалась собственных мыслей, поняла, что это ненормально, и с тех пор ограничивается выдергиванием пушка, который упорно пытается пробиваться на поверхности черепа. Ирис не прощает этих попыток, и на голове у нее все увеличивается участок, на котором больше никогда не появится волос.

Она поведала мне, что летом, когда она сдавала в школе выпускные экзамены, то парилась от жары и с хвостиком на голове учила «Ночную песнь пастуха, кочующего в Азии»[25]. Тогда мать и углядела эту проплешину, отвела к дерматологу, тот прописал витамины, на этом дело и кончилось. Я подтвердила, что Ирис страдает серьезной формой трихотилломании, это разновидность членовредительства, и на это мы не должны закрывать глаза.

То же самое ей сообщил и Google, но Ирис испытала облегчение, узнав, что человек, сидящий перед ней, подтверждает диагноз. «Моя мать меня больше никогда об этом не спрашивала», – сказала она мне. А Ирис нужно, чтобы кто-то об этом беспокоился. Пусть человек воспримет ситуацию серьезно и скажет: «Ирис, я верю, что ты глубоко страдаешь». Не будем больше притворяться, что это не так, перестанем удовлетворяться объяснениями, что все люди страдают, потому что тогда страдания Ирис теряются на фоне несчетного множества других.

Она смотрит на меня огромными глазами и плачет, когда я произношу эти слова. Она плачет, потому что ее утешила моя фраза о том, что ей очень плохо. Ведь она тоже в этом уверена, но не знает, замечают ли это другие, и теперь терапевт просто стал ее плюс один в жизненном событии. Она до сих пор сталкивалась с проблемой в одиночестве, инкогнито и в парике.

Некоторые эксперты сходятся во мнении, что резкое появление социальных сетей и использование цифровых технологий пошло на пользу разговорам о душевном здоровье, олицетворением которого является поколение Y, – благодаря образцам, которые у всех на виду (и тут мы сразу вспоминаем признание Симоны Байлз). На ум приходит и Селена Гомес, которая также не стала лгать и создала целую онлайн-платформу для рассказов о своем душевном здоровье и даже сняла про это документальный фильм. Можно, чуть подумав, серьезно расширить этот список.

Бытует мнение, что с молодыми что-то не так. Они совсем не умеют терпеть – вот и собирают заумные названия несуществующих расстройств. Мол, у них не было строгих родителей, а потому они не умеют преодолевать даже малейшие трудности.

Однако чувствую разлитый в воздухе скептицизм. Бытует мнение, мол, с этими молодыми людьми всегда что-то не так, вечно они выдумывают себе новые диагнозы (та-а-ак, а это что еще за FOMO[26], круть!). Мало их в детстве по попе хлопали, они совсем не умеют терпеть – вот и собирают все эти заумные названия несуществующих расстройств. Мол, у них не было строгих родителей, какие были у нас, они не столкнулись в раннем возрасте с выбивалкой для ковров, а потому не умеют преодолевать даже малейшие трудности.

По правде говоря, в этой банализации я видела нечто иное. В психологии это называется контрафобной реакцией, а на самом деле является видом экзорцизма[27]. Он заключается в массовом использовании проекции и отрицания в качестве защитного механизма. В первом случае мы приписываем другим то, что на самом деле относится к нам. Поступаем так, чтобы иметь возможность дать этому жизнь, – но только вне нас, чтобы наблюдать за этим на расстоянии. Во втором случае усиленно отрицаем ценность этого или даже само его существование.

Таким образом, на мой взгляд, можно считать справедливой гипотезу, что интерес молодых взрослых к вопросам психического здоровья и заботу о нем мы высмеиваем потому, что своим примером они напоминают нам: мы-то сами проигнорировали этот вопрос и, возможно, совершили ошибку. Высмеивая их, мы заявляем, что все это неважно и нас, конечно же, не касается. У нас все прекрасно, это они страдают из-за всего подряд.

Вот что интересно, мы определенно видим повсюду признаки того, что миллениалы находятся в поиске – терапии, любой формы тьюторства. Они говорят, что им чего-то не хватает. Это еще одна причина, почему их якобы игнорируют, неправильно понимают или по-настоящему не любят.

Они чувствуют, что не получили нужных ингредиентов для рецепта подлинной, аутентичной жизни, потому что ингредиенты передали им люди, у которых такой жизни нет. Эти люди – мы, взрослые.

Фактически они заявляют своим семьям, своему начальству, тем, кто их вырастил и выучил, своим коучам и взрослым вокруг них: ваших усилий было недостаточно. Этого мало, чтобы подготовить человека к самостоятельной, полноценной, приносящей удовлетворение жизни.

Они чувствуют, что не получили нужных ингредиентов для рецепта подлинной, аутентичной жизни, потому что ингредиенты передали им люди, у которых – как они мне говорят – у самих такой жизни нет.

Эти люди – мы, взрослые.

Чему учат меня молодые взрослые

На автограф-сессии моей последней книги в Милане молодая взрослая, имени которой я, к сожалению, не запомнила, попросила: «Док, напишите для нас книгу про молодых взрослых».

В начале того вечера я сказала, что уже два года как хотела ее написать, однако интуиция моего издателя подсказывала, что в тот момент в двери настойчиво стучалась тема женственности.

Отложив на время книгу о молодых взрослых, я получила возможность встретить еще больше представителей этой группы и глубже изучить темы, вокруг которых могла бы построить свой рассказ, – через их живой голос.

Я хочу дать вам возможность заглянуть в замочную скважину – соблюдая все необходимые предосторожности! – и поделиться историями.

Работая с молодыми взрослыми, я заметила, что тема самости стала несущей конструкцией на пути, который мы прошли вместе. Они жаждут контакта с истинным я и возможности разделить свой опыт с другими людьми. Ищут отзеркаливания, подсказок, помощи. Финальная версия их жизни, с которой они согласятся, неизбежно будет их собственной, но они знают, что им не справиться с этим в одиночку.

Каждый из нас убежден, что он такой в мире один, что он рекордсмен по неудачам, малодушию и неподлинности, неаутентичности, это унижает и мешает опознать внутри себя нечто большее. Феномен этого поколения – в необходимости кризиса, говорит французский психоаналитик Поль-Клод Ракамье[28].

Слово молодым взрослым

Если бы за нас говорил оркестр

‹…›

Взросление звучало бы как крещендо

Скрипок и бед.

Colapesce & Dimartino[29] «Поп-музыка»

Декорации: семья

– Мне двадцать пять лет. Я уже два года пытаюсь окончить магистратуру. Мне предстоит в третий раз сдавать экзамен по русскому языку, а я вместо того, чтобы учиться… знаете чем занимаюсь? Читаю книги о родительстве.

Я смотрю на Анналауру и жду, пока она продолжит. Я предполагаю, ей есть что сказать. Она изучает лингвистику. У нее есть парень, но они пока не собираются заводить детей. Вместо того чтобы корпеть над русской грамматикой, она держит на прикроватном столике книги по психологии и педагогике.

– …Снова заглядывала моя тетя. Доктор, помните сестру моей матери, тетю Россану, которая, несомненно, сумасшедшая, но в семье мы всегда делали вид, что она просто немного своеобразная? Она подожгла кухню, когда дяде сделали прививку от ковида, а она была против прививок. Она заходит в чат родственников, чтобы полить нас грязью, но в конце добавляет смайлик с бьющимся сердцем. Она утверждает, что ее дочь – врач, и никто не знает, зачем она это делает, потому что у нее есть только сын, который учится на медбрата. Она ходила и рассказывала всем вокруг, что моя сестра сделала аборт, и с тех пор мы держим ее на расстоянии. Так вот. Через две недели у моей матери день рождения, и у нее тоже, потому что они близнецы. И мои вчера вечером за ужином обсуждали, что хотели бы устроить совместный обед в честь этого события…

У Анналауры дрожат губы.

– Я читаю книги, как быть родителем, потому что не уверена, что мои родители хорошо справляются с этим. Изучаю материалы, чтобы понять, оправдано ли мое представление о том, какими должны быть родители. Я ищу объективное подтверждение своим мыслям. Без этого я чувствую себя одинокой, и все заканчивается тем, что сумасшедшей кажусь себе я.

Анналаура замолкает на несколько секунд. Я не тороплю ее.

– Знаете что? Если бы вы сейчас попросили меня загадать желание, больше всего мне бы хотелось, чтобы мои родители пересмотрели свое отношение к этой теме. Чтобы они попытались вникнуть, задаться вопросом о причинах, о том, что может чувствовать моя сестра. Выйти за рамки того, что моя мать вчера вечером посчитала единственно важным: «Если мы не отпразднуем все вместе, что подумает тетя и ее муж?» Во-первых, да кому есть до этого дело? Во-вторых, семья, в которой ты родилась, все еще важнее для тебя, чем та, которую ты создала. Третье: да о чем они могут подумать, если по поводу всего остального они вообще никогда не задумываются. Например, что моей тете необходима помощь. После той истории с кухней было бы правильно отправить ее на принудительное лечение, а не выдавать пожар за несчастный бытовой случай. Нам также следует подумать о том, как чувствует себя мой двоюродный брат, мать которого разглагольствует о его несуществующей сестре… А вместо этого мы поддерживаем весь этот театр, смеемся над ней, как только она отворачивается, злословим на ее счет, а потом хотим устроить для нее вечеринку с полным набором, от закуски до торта, лишь ради спокойной жизни, а то что может подумать семья? Я ей ответила: «Мама, семья должна задуматься!» Будем надеяться, что так оно и будет.