Танина смерть

На огромной сковороде, криво вмостив в очаге. Папазол сгрузил центнер ингредиентов: мука, сахар, кефир, — Соду! — потребовала она, —без соды не буду. — Послушно смотался за содой; понятия она не имела, можно ли без яиц. Плюх! — первый, понятно, комок. А вроде получалось.

Тут Сергей:

— Попробуем блинка. — М-мм. И вон тот.

Она намеревалась соорудить стопку в полметра; вручить Папазолу — потом пусть угощает. Почему этот едок считает, что ему дадут?! И со всем он так.

Сергей вырвал блина четыре, с огня. Насытив голод — или самомнение, отвалил, дальше шариться где что интересно.

Тем, что она исполнила этот… «госзаказ» — сразу повысив свой статус до немыслимой высоты: «ночные девчонки» после купания в шторм, но: «женщина, которая сделала блины без кефира». В качестве таковой поимела право обращаться к Папазолу.

— Почему вы все любите Сергея?

Может быть, не так. «Уважаете?»

Папазол — с натугой: «еще разговаривает?» — тем не менее согласился. — Ну, он смотрящий.

Вот как? То есть Сергей — бандит. Повращала это так и сяк. Отставить. Не ложится.

—

Они нажрались до скотского состояния.

Влупил дикий дождь. Там, откуда они уехали, тоже влупил: по палатке с простаком Володей — а он их рапаном кормил (бегали на склон дристать); разговаривал как умел. Совесть замучила? Ни в малейшей степени. Выживет — снова будут разговаривать.

Не иначе как телепортацией перемахнув гору — тропа бурлила глиняным ручьём — на пустом пляже; на морском камне. Плечом приплюснув плечо. Вокруг вода.

Вода бьет по головам. Подруги, моргая, пялятся перед собой. В черепушках плывет, не понять, где чьи мысли. Таня открывает рот, чтобы изречь:

— А море красивое… Оно, блядь, красивое.

«Что он тебе сказал?» Таня перестала быть Космодемьянской. Обычные дела — откуда, чем занимаешься. Потом спросил: можно тебя погладить по голове? Таня разрешила. А можно я тебя? Взявшись за руки, вернулись. Это рассказывать?

— Он король, — говорит Таня.

Подруга вспомнила (что раньше, что тут позже, неясно), внутренне согласилась: да, это верней. «Право первой ночи» (с умным видом). Ночную девчонку — никто не попробовал, до него. Но если бы так!.. И исчез.

А вот зачем Герасим утопил Муму? Голося заунывные песни: «сколько должен капитан? внучке ямщика», подпихивая товарку, сверзились обратно с горы. Пробел. Утром проснулись — да где? В палатке у украинцев.

—

Украинцы их не гнали. Сами ушли; лишь только оказались на это способны. Сначала до умывальника: у этих был умывальник — прибит гвоздком к горе.

Украинцы пели. Вообще профессионально. Но пели не свои. По счастью, подруга не тук-тук по украински ни черта, кроме «Нэсэ Галя воду», так что молчала. Да они бы и не рискнули тут, сидели, раскрыв рот. Те стриженные, в наглаженных руба… Уползли наконец к «своим».

«Шмелёв» обрадовался воскрешению девиц не могу как. Там был Дато. Знакомый подруге с Москвы: это он их вчера напоил. Он был грузинской диаспорой (из учебника для РНЕ) единолично. Он был Сергей наоборот. Но если Сергей «смотрел» по бухте — то Дато — куда! — по всему союзу. Сергей был желанен везде. А Дато всех доставал. В прошлом году подруги его спустили с горы — не с этой. Натурально, вытерпели два часа. Так вообще не делалось. Дато смертельно обиделся. Но Дато обид не держал. «Герлушьки… герлушьки». «Я хиппи», Дато ударял себя в грудь. Грузинский хиппи. Жирный, грудь кучерявая.

А кто это там далеко-высоко? стоит на тропе.

—

Полдня слетело, прежде чем дошел до этого края. Посидел у всех компаний по бухте. Он даже не знал, что они уезжали. Зря потраченная акция «самостоятельности».

— Герлушька, герлушька, — передразнил Сергей. Дато испарился, предварительно обсудив политическую обстановку, Сергей был не в духе, Дато что ни скажет — он переврет, Дато наконец устал от такой беседы: «ну я пашёль».

— Хиппи… — он сморщился, безапелляционно: — это не то.

Половина была хиппи (вторая половина тоже): что, кто-нибудь слово сказал? А ты-то кто тó? Гудошник…

Подруга сидела, выстукивая камнем по ляжке, синяк будет. Она сказала подруге: хочу траву не курить, — той хоть бы для порядку сделать вид, что интересно. Хочу увидеть как на самом деле. На самом деле. Смотри…

Когда он подошел: — Я оттуда увидел, что вы здесь, — обратился к подруге. Не к Тане.

И потом взглянул: — Пошли поговорим.

И теперь сидят, оба маленькие, и курят один косяк. Вправо-влево влево-вправо. Не пускают по кругу, как принято.

Одно у них на двоих.

И все видят.

А бухта не видит. Бухта большая. Бухта живет, каждая группа своей жизнью. Он потом пойдет туда к ним. Там Света со своим Слепым. Вот почему Слепой! — осенило. Они видят только друг друга. Почему-то это противно. Клички здесь он раздавал. Может быть, не сознавая, что одним ударом раскалывает то, как на самом деле.

—

Маленькое туловище было стальным. Распластавшись, полз, как морская звезда. Опасное место. Щебень из-под ног сыпался почти на голову Тане.

Таня проделала пируэт почти так же изящно. Только не спиной к горе, как он, еще протягивал ей ладонь — которую она не взяла; а носом: ноги нащупывали камушки — некоторые проворачивались и катились, с мягким шорохом опадая в воду. Не так и высоко.

Сергей постелил под собой свитер, оставил, чтоб и ей сесть. Сегодня он был обвязан рукавами у него на поясе. Ну да. Жарко.

Места ровно на двоих; не знаешь, так и в жизни не придет сюда забраться. Был он здесь с кем-нибудь с какой-нибудь девушкой? Конечно.

— Можешь прыгнуть. Тут глубоко, не разобьешься.

— Я не умею плавать, — сказала Таня.

— Я тоже.

Дефективные приехали на море. Что будет, когда один из них отсюда свалится? Другой не сможет его спасти. Бухта рядом — а далеко.

— Твоя подруга умеет.

Таня промолчала. Он боком повернул голову.

— Мне тридцать один.

Таня промолчала. Что сказать: «поздравляю»?

— Я думал, вы уехали. Пришлось задержаться. Так спешил.

— Мы и уехали, — сказала Таня.

— Больше не увижу их, думал.

— Мы приехали, — сказала Таня.

— Ну вот, — обрадовался он.

Таня думала точно так же. Ну вот.

Как будто этим он наконец ее отделил. Как будто нужны были предисловия. Если б она хотела отдалиться — она бы свалилась. В воду.

Таня закрыла глаза, отдаваясь чувству его языка, пахло водорослями, как и всё тут.

Все-таки отдалился. — Чё здесь делать? Забрались не пойми как, — как будто не за ним она ступала сначала по камням; потом карабкалась. — Мы б могли прыгнуть, прям так, — они такие: сидят, — а мы такие, выходим! Если б были такие, как твоя подруга. Но мы не умеем!

— Пошли курить. — Нечего здесь делать.

Таня повернулась и полезла обратно, первая теперь, места там было — не разминуться.

—

Какие-то деньги.

Сергей умотал в поселок «до почты». Пришел опять почти к вечеру. Таню свистнул, как собачка побежала, явились — щеки аж маслятся: приобщил к большой жизни на набережной, где уж нам, хипанам. Таня улыбается как крокодил, съевший поросенка, а у него на руке Танин браслет, большой, черный, действительно мужской. Но ей шел.

— Перевод получил, — пояснил Игорек подруге тет-а-тет, — от жены. …Шутка!

Шутники все. Улучила момент, когда отошел — поссать не иначе, скоро будет до ветру с собой таскать. Тане сказала, понизив голос:

— Надо уходить.

— Зачем?

А уже вернулся.

— Сыграй, — просит. — Я первую твою, как услышал — так с тех пор и не моюсь!

— Я не могу по заказу.

Я на я. А в Ялте могла. То другое.

Тут Слепой, опять пришпилился. Полуоткрыв полузакрытые глаза, мудро сказал: надо позвать Колю хохла.

— О! — так и подпрыгнул. — Колю хохла!

Она думала, придут украинцы — а пришел какой-то цыган с той стороны; с ним прицепом Валера тоже симферопольский, но не из «семьи», кудри, как у Оззи Осборна, красивый, морщинистый, «музыкант» — с ним прицепом девочка четырнадцати лет, «с детдома», как поведал Сергей Тане, а Таня ей доложила, «сбежала, Валера растит, второе лето, скоро женится». Довольно удачно сымитировали Чистякова.

Зачем..? Там палатка! Там можно лежать, в конце концов, голой, и здесь можно, никто бровью не поведет, — где? У всех на головах? Пошла купаться в темноте. Вода гладкая, теплее воздуха, а вышла на берег — без музыки: ссора.

Коля хохол — или кто-то — или Коля хохол одобрил кого-то — что к нему вписались «по обмену», так делалось, они туда — потом ты сюда. Или просто по наводке. Пока хозяин в отъезде. И вот неизвестный (им с Сергеем известный) хозяин жилплощади не только хорошо наварился (…с американцев?); еще и артефакты остались после гостей. Особенно Колю поразил какой-то моток розовых ниток размером с дыню. Сергей взвился.

 — Они правильно понимают, что здесь туземцы за розовые нитки будут коню позвоночник ломать. Я не против доллара. — (А то! до почты слетал.) — Просто не хочу. Я к Папазолу пойду, бухгалтером.

Как будто к нему кто-то обращался. «Сергей! Сдай квартиру американцам за пятьсот долларов». Коля хохол же просто рассказал в рамках всеобщих прибауток и телег, за косякокурением. Коля пробовал возразить — раз, пробовал — два, плюнул и ушел точно так же как раньше Дато. Когда он вшел, Игорек вздумал пошутить: «это тебе не коню позвоночник ломать» — досталось и Игорьку. (Всё равно это стало потом таким присловьем. Сергей и сам потом повторял, когда отмяк.) Вообще, спать пора.

…Но, когда разошлись, остались буквально двое-трое (и, между прочим, Виктор) — круто всё повернул на 180°. Спорт такой: всех опустить, потом той же владетельной рукой приподнять. Куда — вознести! Невозможно было удержаться — трындел, как на радио, изобретал абсурдные сочетания, словоформы. «Смешным я на это смеялся!» «Нас развели. А где фотографии? Что нас развели?» Да не в этом: у другого бы не прозвучало, или встречено было раздумьем — смешанным с недоуменьем, а просто — Сергей. Девчонки сгибались пополам. Витька, захлебываясь, перехватывал (и не ломал высоту, неожиданно остроумно) — из кожи вон, стремясь оправдать награду «верным». Сейчас обратно сползутся, так уже тоже бывало. Словно предчувствуя — словно нельзя было уйти, не раздув добела этого… «костра любви». Сергей встал. «Покажу палатку».

Палатки здесь оставляли, если куда-то из бухты на недолго уходили, чтоб не таскать, вот это такая.

И там, в палатке, обеих обнял. Подругу правой рукой, Таню левой.