Под грозой и солнцем

— Один только раз в детстве упал с рябины и вывихнул себе руку. А других болезней за всю жизнь не имел.

Старик помолчал, потом сказал:

— Я думаю, вот отчего я здоровый бываю — дух во мне крепкий, горю не поддаюсь. Думаю лишь о хорошем, а не о плохом.

— Но ведь и плохого иной раз много бывает.

— Вот тогда и надо думать о хорошем, а не о плохом.

— Думать мало, надо бороться с плохим.

— Допустим, бороться, но не плакаться. Другие мечутся, плачут, ждут, что им еще хуже будет. А я заметил, что плохое всегда уходит, а хорошее остается.

Тамара Николаевна с горечью спросила:

— Ну, а вот сейчас как же? Ведь впереди ничего нет, только ужасное, унизительное, плохое…

— Впереди — освобождение, — сказал старик. — Обязательно освободимся…

Тамара Николаевна не могла не улыбнуться уверенности старика. Она сама верила, что освобождение обязательно придет, но когда? И сердце ее мучительно сжалось, когда она взглянула на Лидочку.

Наконец дошли до станции. Здесь было суше, чем на дороге. Конвойные разрешили людям расположиться на деревянной платформе.

— Вот и улучшилось наше положение, — пошутил Шабалин, когда Тамара почти без сил опустилась на ступеньки платформы.

К вечеру прибыл длинный товарный состав. Людей стали грузить в теплушки.

Шабалин и Тороповы попали в разные вагоны. Он передал Тамаре ее чемодан и сказал:

— В будущем тоже понесу, если потребуется.

Тамара молча пожала ему руку.

С грохотом закрылись двери теплушек, и поезд тронулся.

В вагоне было темно и тесно. Трудно было пошевелиться, чтоб не задеть соседа.

Люди молчали. Это тягостное молчание прерывалось лишь плачем детей и тихим шепотом матерей, успокаивающих своих малышей.

Порой стук колес прекращался. Потом вагон снова дергался. Лида спала, положив голову на колени матери. Но Тамара не могла заснуть ни на минуту в эту первую ночь пути.

Ползли томительные часы. Сквозь щели стенок стал проглядывать свет. Люди, просыпаясь, разговаривали шепотом. Каждый думал — куда везут, что впереди?

Послышался сердитый скрежет тормозов, и поезд остановился. С визгом откатилась дверь теплушки. Конвойный поставил на пол ведро с похлебкой и тотчас закрыл дверь. Кто-то сказал:

— Вот и немецкий суп — баланда!

Шли томительные однообразные дни. Сколько прошло этих дней, никто не считал.

Наконец поезд остановился. Всем велели выйти из вагонов.

Поезд стоял на какой-то маленькой станции. Название ее было написано на незнакомом языке.

За станцией возвышалась мрачная высокая гора с черными ущельями. А по другую сторону станционных путей лежало маленькое поле.

За полем пенилась узкая и быстрая река. Дальше снова возвышались горы, на склонах которых ютились белые каменные домики.

Нет, это была не родная земля!

Кто-то сказал, указав на реку:

— Я знаю, где мы. Это река Тисса…

— Какая река?

— Тисса. Приток Дуная. Значит, мы — в полосе Карпат.

Люди с мрачным равнодушием смотрели на реку и горы.

Старик Шабалин, поеживаясь, подошел к Тамаре Николаевне. Долгий путь, видимо, измучил и его.

Отсюда начиналась другая — узкая — колея и предстояла пересадка в другие вагоны, которые были немного короче и ниже.

Тяжело вздохнув, Тамара сказала:

— В последний раз хоть взглянуть на наши вагоны. Ведь они вернутся в Россию…

— Почему в последний раз? — проговорил Шабалин. — Еще сколько насмотримся на эти вагоны, когда вернемся домой…

Он взял из рук Тамары чемодан и помог ей и Лиде забраться в вагон.

Прошло еще несколько дней, и эшелон остановился на станции среди высоких гор.

От вокзала шла ровная аккуратная улица с белыми двухэтажными каменными домами одинаковой величины и архитектуры.

Людей повели за город, в поле, и там всех выстроили. Низкорослый толстый офицер с помощью переводчика стал выкрикивать фамилии прибывших. Лицо его багровело, и он, размахивая списком, бранился, когда названный не откликался. Но старшие по вагонам отвечали:

«Умер в пути…» И офицер, успокаиваясь, делал отметку в списке.

К полудню стали подъезжать маленькие легковые автомашины. Офицеры, дамы и какие-то мужчины в штатском приехали за «товаром» — рабочими руками для своего хозяйства.

Презрительно щурясь, «хозяева» осматривали людей, привезенных в поезде. Некоторые ощупывали мускулы или повелительно кричали:

— Зубы покажи!

Тамара Николаевна с ужасом ожидала своей очереди. Но тут низкорослый офицер махнул рукой переводчику, и тот крикнул людям, которых еще не осмотрели:

— Русские интеллигенты, десять шагов вперед ма-арш!

Вместе с другими Тамара Николаевна вышла вперед. Офицер мельком оглядев подошедших, начал неторопливо говорить. Переводчик, подобострастно поглядывая на офицера, переводил каждую фразу:

— В России вы были интеллигентами, здесь нет! Здесь нам не нужны учителя и врачи. Здесь нам нужны пильщики дров. Нужны прачки, садовники, скотницы, подрывники на шахтах. Мы научим вас этим профессиям. Кто не поймет этого, будет отправлен в концлагерь. Понятно вам это? Упрямых будем пристреливать. А тем, кто захочет работать, дадим пищу, и они смогут жить… Надеюсь, вы поняли, что сказано вам? Фюреру нужны послушные работники…

Тамара Николаевна слушала эти слова, опустив голову. Ветер бил ей в лицо, развевая волосы. Редкие, крупные капли дождя падали на бледные щеки.

«Вот оно, начинается, — думала она. — Начинается черное, страшное испытание…»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Зайков обедал, когда Матвеев вошел в землянку.

— Товарищ капитан, младший лейтенант Матвеев прибыл в ваше распоряжение! — четко доложил вошедший и остался в положении «смирно», как этому обучали его на курсах.

От прежнего штатского облика Матвеева почти ничего не осталось. Порывистость в движениях и суетливость исчезли. Теперь это был подтянутый, стройный офицер с отличной выправкой.

Зайков молча поглядел на Матвеева.

В землянке было тихо и чисто. Казалось, каждое бревно, каждая доска пола вымыты с мылом. Простенькая койка аккуратно убрана. Расставленные вокруг стола стулья, висевшая на гвозде полевая сумка и книги на небольшом столике — все это находилось в образцовом порядке.

Капитан спросил Матвеева:

— Вы раньше командовали взводом?

— Никак нет, товарищ капитан. Я прямо с курсов.

— Уж эти курсы! — отмахнулся Зайков. — Я предпочитаю фронтовую учебу. Особенно в саперном деле…

Матвеев хотел сказать, что он был и на фронте, но промолчал.

— Ну ладно, посмотрим, — сказал Зайков. — Идите во вторую роту. Там примете второй взвод.

Матвеев повернулся было к выходу, но в это время в землянку вошел полноватый, невысокого роста капитан.

Зайков сказал вошедшему, указывая глазами на Матвеева:

— Познакомьтесь, товарищ комиссар. Прислали нам с курсов…

Комиссар приветливо подал руку Матвееву и попросил его сесть.

— Отлично, отлично, — заговорил он оживленно. — У нас во второй роте как раз нет командира взвода. Вовремя прибыли… Ну-те, расскажите — кто вы такой, где служили…

— Я предпочитаю знакомиться с людьми в бою, — проговорил Зайков, не желая, видимо, выслушивать анкетные сведения.

Комиссар, улыбнувшись, сказал:

— В таком случае мы после поговорим. Примите пока взвод, а для беседы найдем время. До вас командовал взводом сержант Карху. Неплохой командир, но уж очень медлительный. Правда, его медлительность несколько уравновешивал своей пылкостью младший сержант Бондарев. Вот этот сержант, доложу я вам…

Зайков, перебив комиссара, умоляюще попросил:

— Хватит вам, комиссар, об этом Бондареве. Вы прямо помешались на нем. А он — ничего особенного. Смелый, правда, но никакой дисциплины…

Зайков обернулся к Матвееву:

— Можете идти!

Отыскав землянку второго взвода, Матвеев вошел в просторное и чистое помещение. Огромный сержант Карху поднялся навстречу новому начальнику.

После краткого рапорта сержант Карху протянул Матвееву свою большую шершавую руку, руку лесоруба. Матвеев с любопытством смотрел на сержанта. Должно быть, в хозяйственном взводе немало ломали голову над тем, как одеть этого огромного человека. Гимнастерка была ему чуть пониже пояса и из рукавов торчали длинные руки, обросшие светлыми волосами.

— Вы откуда сами? — спросил Матвеев.

— Я из Карелии, — неторопливо ответил сержант с тем своеобразным акцентом, который был так хорошо знаком Матвееву по прежней фронтовой службе. С таким же акцентом, впрочем, не столь заметным, говорил Вейкко Ларинен.

— А ведь я тоже был в Карелии, — с улыбкой сказал Матвеев.

Сержант Карху восторженно посмотрел на него и хотел что-то сказать, но, видимо, сразу не нашел нужных слов. Дверь с шумом распахнулась, и в землянку вошел молодцеватого вида младший сержант. На его гимнастерке был орден Ленина.

Карху обратился к вошедшему, указывая рукой на Матвеева:

— Наш новый командир взвода.

Младший сержант повернулся и, посмотрев на Матвеева, непринужденно приложил руку к головному убору.

— Командир второго отделения младший сержант Бондарев, — сказал он, чуть растягивая слова.

И, не взглянув больше на Матвеева, Бондарев стал снимать с себя наплечные ремни. Во всех движениях этого ловкого и немного франтоватого сержанта была непринужденность человека, знающего, что им дорожат и его любят.

«Любопытный человек, — подумал про него Матвеев. — Однако капитан Зайков прав — с людьми надо знакомиться в бою».

На Центральном фронте военная обстановка была несколько непривычной для Матвеева. Ему казалось, что здесь все не так, как в Карелии. Иные траншеи, иные землянки, иная тактика. Но зато природа была знакома Матвееву с детских лет.

Стояла ранняя осень, ветреная и сухая.

Землянки были расположены на восточном склоне высоты. За высотой протекала река. А на другом берегу реки стоял противник — немцы.

В несколько дней Матвеев отлично изучил расположение врага. Вечерами он подолгу задерживался на наблюдательном пункте, внимательно разглядывая противоположный берег. Там, на крутом склоне, среди позолоченных берез и кустов, Матвееву хотелось найти огневые точки противника. Правда, такие поиски не входили в его прямую задачу, для этого существовали разведчики, а не саперы. Но кто мог запретить Матвееву думать об общих военных задачах?

Здесь, на этом узком участке фронта, немцам удалось вклиниться в оборону и дойти до реки. Нет сомнения, что в скором времени их выбьют отсюда. И, вероятно, не каким-нибудь обходным маневром, а лобовым ударом. Недаром в дивизию прибыло столько танков. Это обстоятельство подтвердило уверенность Матвеева, что лобовой удар последует именно здесь, в расположении его части.

Для удара, несомненно, понадобится мост, который построят его саперы. Но ведь, прежде чем перекинуть мост через реку, необходимо захватить плацдарм. Стало быть, потребуется предварительная атака, которую немцы, вероятно, встретят сокрушительным огнем со всех своих огневых точек. Артиллерия должна разбить эти точки! Вот почему так упорно всматривался в тот берег младший лейтенант Матвеев.

Нередко вместе с Матвеевым на высоту поднимался и Бондарев. Примостившись где-нибудь за кустом, Бондарев терпеливо выискивал цель для своей винтовки. Он был превосходный стрелок, однако никогда не кичился этим. Но Матвеев чувствовал, что огромное самолюбие — немаловажная пружина в характере младшего сержанта.

«Это как раз неплохо, — думал Матвеев. — Немало отличных дел совершили люди, самолюбие которых поднималось над уровнем обычного».

Однажды Матвеев побранил Бондарева за плохое состояние оружия его саперов.