Под грозой и солнцем

— Машины нет… Завода нет… Ничего больше нет…

Снова совсем близко раздался ужасающий взрыв. Показалось, что дом покачнулся. В столовой упал буфет. Со звоном разбилась посуда. Ветер рванулся в разбитые окна, и шторы зловеще заколыхались.

Тамара села на диван и, прижав к себе Лидию, беспомощно посмотрела по сторонам. Неужели это конец? Неужели кончилась жизнь, и так нелепо, из-за того, что ушел эшелон? Но, может быть, есть еще другие поезда? Может быть, лучше пойти на вокзал и ждать там? Да, конечно, она должна так сделать, должна спасти своего ребенка.

Схватив чемодан, Тамара стала укладывать в него вещи и сказала дочери:

— Сейчас пойдем на вокзал…

Снова взрыв, и такой оглушительный, что Лида прижалась к матери и заплакала, Тамара подошла к разбитому окну. Кругом горели дома, по улице бежали какие-то люди. Взрывы громыхали везде.

Нет, видимо, нельзя идти. Не пройти девятнадцать километров сквозь эту стрельбу и пожары. Вряд ли они встретят какую-нибудь машину, которая довезет их до станции.

Тамара Николаевна снова опустилась на диван. Лида сказала матери:

— Давай я вместо тебя буду укладывать вещи. Только я хочу взять вот этот альбом. Мне жаль оставить его фашистам.

Мать машинально стала перелистывать семейный альбом. Вот карточка — ей здесь восемнадцать лет. Вот она и Валентин в первый день их свадьбы. Лидочка — голый пухленький ребенок на белом покрывале. Дом, в котором они жили в Петрозаводске.

— А вот дядя Вейкко, — засмеялась Лида. — Какой он смешной…

— Почему смешной? Он очень хороший, — сказала Тамара Николаевна и закрыла альбом. Потом снова открыла альбом и, взглянув на фотографию Вейкко, не могла не улыбнуться. Она всегда видела его именно таким, как на этой карточке, — застенчивым, сконфуженным и немного угрюмым. Вспомнилась вдруг первая встреча с Вейкко, когда он был совсем юным студентом. Смущаясь, он сказал: «Я видел вас вчера утром. Вы шли в магазин с большой черной сумкой…» Вот, кажется, все, что он тогда сказал ей — веселой молоденькой девушке. Вскоре она вышла замуж. Вейкко, узнав, что она выходит замуж, ничего не сказал ей. Просидел у нее час, слушая ее болтовню. И только, уходя, спросил: «Так, значит, ты его любишь?»

В его вопросе было какое-то удивление и, может быть, даже горечь.

Он часто навещал их в Петрозаводске. Скупо рассказывал о своей жизни. Недолго ему пришлось работать агрономом. Стал журналистом, все путешествовал по районам, потом осел собкором в родных местах. Каждый раз, приезжая в город, обязательно заходил к ним. Бывало, придет, уткнется в книжный шкаф и что-то бормочет, перелистывая книги. С появлением Лидочки Вейкко заметно оживился. Лида «скакала» по комнатам на его плечах, смеясь и визжа, дергала дядю Вейкко за уши.

Как невозвратимо далеко остались те времена.

— Мама, а где сейчас дядя Вейкко? — спросила Лида.

— Не знаю, девочка, — ответила мать. — Вероятно, на фронте.

Порывшись в своих вещах, Лида достала большую куклу.

— Пожалуй, я возьму с собой мою Галю.

— Ты уже не маленькая, — возразила мать. — Тебе тринадцать лет. Идем, идем скорей. Быть может, доберемся до станции.

Дом снова затрещал, зашатался. Входная дверь с грохотом сорвалась с петель. Тамара Николаевна схватила чемодан и, держа Лиду за руку, выбежала на улицу.

Смеркалось. Но, может быть, это были вовсе не сумерки, а тучи пыли и дыма, стелившиеся над землей. Напротив горел дом, и языки пламени вырывались из окон и дверей.

Возле бомбоубежища Тамару Николаевну кто-то окликнул. Молодая женщина в распахнутом пальто подбежала к ней и, схватив ее за руку, торопливо заговорила:

— Тамара Николаевна, скорей идемте! Вы ведь врач…

Спотыкаясь о камни и бревна, она увлекла Торопову к полуобвалившемуся дому, откуда доносились стоны и крики.

— Иди со мной, не бойся, — сказала Тамара дочери и взяла ее за руку.

Поднялись по доскам и через темные коридоры дошли до разрушенной комнаты. На полу лежала пожилая женщина, придавленная грудой кирпича.

Торопова склонилась к ней, но тут вспомнила, что она не взяла с собой сумку, в которой были ее медикаменты. Лида шепнула матери:

— Я сейчас принесу тебе сумку!

Но мать не слышала этих слов, потому что снова склонилась к раненой женщине, пытаясь прощупать ее пульс. Женщина крепко сжала руку врача. Тело ее судорожно подергивалось. Но вдруг она как-то сразу успокоилась, утихла.

Тамара высвободила свою руку, сказав:

— Ей не нужна больше помощь… — и, оглянувшись воскликнула: — А где же Лида?

Лида добежала до своего дома и поднялась в квартиру. Там все теперь было повалено и разрушено. В стене отцовского кабинета зияла огромная дыра, сквозь которую виднелось небо, окрашенное заревом.

В углу столовой Лида нашла кожаную сумку матери. Нужно было спешить. За окнами громыхало, дом содрогался. Лида побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

Выбежала на улицу, но на углу остановилась. Совсем близко послышался вой снаряда. Лида уже знала, что это значит! Прижавшись к стене, она переждала несколько секунд, затаив дыхание. Раздался оглушительный треск, и Лида увидела, как массивная стена каменного дома медленно наклонилась и с грохотом рухнула на мостовую.

Лида в ужасе бросилась обратно… Но тотчас и впереди раздался такой же грохот. Отовсюду летели камни, звенело стекло. Страшный скрежет разорвал воздух. Лида закрыла глаза и почувствовала, что падает…

Ей показалось, что чьи-то сильные руки схватили ее и подняли в воздух. Она открыла глаза — какой-то молодой военный в форме курсанта нес ее через улицу. Лида пробовала высвободиться, но военный не выпускал ее из своих рук.

Потом он поставил ее на ноги и спросил:

— Где твой дом, девочка?

— Он горит, — ответила Лида.

— Куда же ты шла?

— Я шла к маме. Несла ей сумку. Моя мама врач — Тамара Николаевна Торопова. Она тут, в каком-то доме…

«Тамара Николаевна? Врач? Но, может быть, это только совпадение?»

Посмотрев на Лиду, военный спросил:

— Твоя мама жила в Петрозаводске?

— Да…

— А ты дядю Вейкко знаешь?

— Да, да, знаю, — улыбнулась Лида. В толпе бежавших по улице людей Лида вдруг увидела свою мать.

— Мама, мамочка! — закричала она.

Военный снова подхватил Лиду на руки и побежал навстречу Тамаре Николаевне.

— Тамара Николаевна, — сказал он, — принимайте свою дочь.

Обняв Лиду, Тамара спросила военного:

— Вы разве знаете меня?

— Я знаю вашего знакомого Ларинена. Мы вместе с ним воевали в Карелии. Я — Николай Матвеев.

— Ах, вы вместе с Вейкко были на фронте? Где же он сейчас? Что с ним?

— Он там остался. А я был ранен. Провалялся в госпитале несколько месяцев. Потом — на курсы отправили. И вот я здесь, в этом городе, уже пятую неделю. Однако пройдемте в бомбоубежище. Здесь небезопасно стоять.

Тамара, Лида и Матвеев спустились в подвал.

— А где ваш муж? — спросил Матвеев. — И почему вы здесь, не уехали?

— Муж уехал, — с трудом проговорила Тамара. — Он уехал с заводом, а я замешкалась и вот осталась с Лидой…

— Как же вы теперь?

— Не знаю…

— Тогда вот что… — Матвеев задумался: — В пять утра мы… В общем, приходите на станцию. Я буду вас ждать там.

Он вырвал из блокнота листок бумаги и быстро написал несколько слов.

— Это на всякий случай, чтобы вас пропустили к коменданту… Мне надо идти… Прощайте… До утра…

— Прощайте… Мы с Лидой сейчас же пойдем на вокзал.

Матвеев ушел. Тамара опустилась на лавку. Лида, уткнув лицо в ее колени, задремала. Жаль было тревожить девочку после стольких волнений. Тамара подумала о муже. В каком смятении он, вероятно, сейчас. «Бедный Валентин. Мог ли он думать, что мы расстанемся? И вот это случилось…»

Однако надо было идти. Мать и дочь вышли на улицу и медленно побрели в сторону вокзала.

Кругом было подозрительно тихо. Стрельба совсем прекратилась. Но до вокзала им не пришлось дойти, не пришлось разыскивать Матвеева.

Через два часа немцы захватили пылающий город. Сначала пришли танки. Потом мотоциклисты. Потом пехота.

Дорога то извивалась среди леса, то шла по голым истоптанным полям. Сырой, холодный ветер бил в лицо. Мрачное, темное небо повисло над землей.

По дорожной грязи тянулась бесконечной длины колонна — женщины, старики и дети под конвоем эсэсовцев. Люди с трудом волочили ноги. Матери несли детей, укутанных в платки. Дети плакали, стонали.

Тамара Николаевна несла чемодан и сумку с медикаментами. Рядом, закусив губу, плелась Лидия. Девочка устала, измучилась. Если б не было рядом матери, она легла бы вот здесь на дороге и не сделала больше ни шагу. Поглядывая на мать, она старалась не отставать.

Впереди них шел пожилой крестьянин в зимней ватной шапке с наушниками. Это был крепкий приземистый старик с круглой седой бородой. Он часто оборачивался, собираясь, видимо, что-то сказать Тамаре Николаевне, однако молчал.

Начальник конвоя, ехавший верхом, остановился и крикнул:

— Привал!

— Отдохнем, стало быть, — добродушно произнес старик с круглой бородой. Он присел у обочины и, порывшись в своем мешке, достал ломоть хлеба. Разломив его на две части, он предложил Тамаре, которая села рядом: — Не желаете ли закусить?

— Нет, нет, спасибо, у нас есть хлеб, — поблагодарила Тамара. — А вот пить ужасно хочется.

— Да, с водой плохо — не дают кровопийцы, — пожаловался старик и принялся за еду.

Снова конвойный что-то повелительно крикнул. Люди тотчас встали и опять побрели по грязной дороге.

Старик предложил Тороповой:

— Вот что, гражданочка, дайте я понесу ваш чемодан.

— Да вам самому не легко нести свой мешок, — возразила она. Но старик чуть не силой взял у нее чемодан и понес его, шутливо приговаривая:

— Это разве ноша? Бывало, пять пудов на плечи брал — и хоть бы что. А это вроде воздуха, несу — не чувствую. Мы, Шабалины, к тяжести привычные…

Некоторое время Шабалин молча нес чемодан, потом сказал:

— Ведь идти-то очень далеко. Эти места я прекрасно знаю. До станции километров семьдесят будет.

— Мамочка, а потом мы поедем, когда дойдем до станции? — спросила Лида.

— Не знаю, девочка, ничего не знаю. Вероятно, поедем.

— А куда? Что там будет? — с тревогой спрашивала Лида.

Старик Шабалин строго посмотрел на Лиду:

— А ты, девочка, не думай, что будет потом. Что-нибудь да будет. — И, обернувшись к Тамаре Николаевне, он добавил тем же строгим тоном: — Всегда надо надеяться. А заранее думать о плохом — этак лучше на свете не жить.

Стемнело. Заночевали прямо в поле. Спали несколько часов, прижавшись друг к другу. Было мучительно холодно, сыро.

Утро не принесло облегчения. Небо было такое же серое, сырое. Так же уныло двигалась колонна, так же плакали дети, и та же разбитая грязная дорога лежала под ногами.

Тамара пыталась взять свой чемодан у Шабалина, но старик не отдал, решительно заявив:

— Для меня это не ноша, а вам затруднительно. Вы что, артистка?

— Нет, — ответила Тамара Николаевна. — Я врач.

Шабалин чуть усмехнулся.

— Никогда не болел, — сказал он. — И поэтому впервые около врача нахожусь.

— Неужели никогда не болели? — спросила Тамара.