Под грозой и солнцем

Куколкин и Ларинен склонились над картой.

— Пройдете вот здесь, — продолжал командир, — и внезапным налетом с запада установите численность вражеской группы. Только учтите — дорога к озеру крепко патрулируется финнами.

Перед рассветом взвод достиг дороги, ведущей к озеру. Бойцы залегли в снег.

Снегопад кончился. Небо прояснилось. Начинало морозить. Под мокрую от пота одежду пробирался яростный холодок. Однако бойцы лежали в засаде неподвижно — нельзя было шевелиться, не только курить.

Легкий крик совы — условный сигнал о приближении врага — заставил Ларинена встрепенуться.

По дороге двигался головной дозор лыжного отряда. Впереди шел худой долговязый унтер-офицер. Минутой позже показалось и основное ядро отряда. За ним, несколько отстав, шло тыловое охранение противника.

Финны неторопливо прошли мимо засады и скрылись за поворотом дороги.

Куколкин, утопая в снегу, подполз к Ларинену.

— Ну, как, подсчитал, сколько их там было? — спросил он.

— Подсчитал, да что толку! — пробурчал Ларинен, вздыхая. — Подраться — и то нельзя. Вон какую добычу пропустили мимо!

Торвинен, лежавший рядом, с сожалением вздохнул:

— А хорошо бы подраться сейчас! Ух, согрелись бы!

Но вот из-за вершин поседевших сосен выглянуло солнце и осветило покрытую снегом дорогу.

Теперь время ползло удивительно медленно. Прошло часа четыре, и, наконец, на дороге появился тот же финский отряд. Стало быть, отряд дошел до озера и теперь возвращался той же дорогой. Долговязый унтер-офицер шел сгорбившись, опустив голову. Солдаты казались усталыми и брели медленно, лениво передвигая ноги.

«Пожалуй, не плохо было бы сейчас ударить сзади на эту сонную гвардию, — подумал Вейкко. — Да только Куколкин не пойдет на это».

Куколкин велел взводу подняться. Теперь надо было идти к озеру и там, с западной стороны, напасть на охранение батальона.

Пересекли дорогу, заметая за собой следы еловыми ветками. Пошли сквозь лесную чащу по топкому, еще не замерзшему болоту.

Вновь начался снегопад. Мокрые хлопья снега залепляли глаза и уши. Под ногами хлюпала болотная жижа, и пушистые еловые ветки больно хлестали по лицу. Сгущались ранние сумерки.

Уже должны были показаться небольшое озеро и речушка, но сквозь снег не было видно ни озера, ни реки.

— Не заблудились ли мы? — спросил Куколкин Ларинена, когда они остановились наконец, чтоб свериться по компасу.

— Судя по карте, мы уже подошли к озеру, а где штаб противника, черт его разберет, — ответил Ларинен, озираясь по сторонам.

Взвод двинулся дальше.

— Стой! Кто идет? — крикнул кто-то по-фински.

Окрик раздался совсем близко, но за густой пеленой снега ничего нельзя было разглядеть.

«Ну, начнется сейчас», — подумал Ларинен и спокойно ответил по-фински:

— Свои… И не ори так громко…

— Пароль! — снова крикнул кто-то.

Дальше нельзя было тянуть, и Куколкин скомандовал взводу:

— Ложись!

Разведчики залегли и открыли огонь. Враг ответил короткими очередями справа. И тогда левый боковой дозор разведчиков Торвинена, не встречая сопротивления, стал быстро продвигаться вперед, собираясь с фланга ударить по неприятелю.

Лежа на левом фланге, Ларинен старался уяснить себе боевую обстановку. Пули шли справа, низко над землей, срезая ветки и осыпая снежную пыль. Но установить расположение противника было трудно. Даже своих бойцов не было видно — их близость можно было определить лишь по вспышкам выстрелов и трескотне автоматов.

Вдруг кто-то тронул Вейкко за руку. Это был Куколкин. Он спокойно сказал:

— Прекрати эту никому не нужную пальбу. Дай-ка лучше спички, а то я свои потерял.

Ларинен протянул сержанту коробок, но не успел Куколкин закурить, снова ожесточенно затрещали выстрелы. Теперь стрельба раздавалась сзади, и тыловое охранение сразу же ответило на нее усиленным огнем.

— Что за чертовщина! — удивился Ларинен. — Кажется, они хотят нас окружить.

Куколкин все-таки закурил, вслушиваясь в ход боя. Потом сказал:

— Мы здесь только людей потеряем. Давай прорываться вправо. Возьми нескольких бойцов, прикрывай фланг и помаленьку двигайся за нами.

Когда справа умолкли взрывы ручных гранат и Ларинен понял, что прорыв Куколкину удался, он тоже поднял своих бойцов и вскоре вместе с ними догнал взвод.

Теперь взвод пошел вперед, прочесывая кусты огнем автоматов. Наконец Куколкин остановил бойцов и приказал занять оборону.

Снова поднялась ожесточенная стрельба. Из леса доносились стоны, проклятия и треск ломаемых сучьев.

Наконец огонь стал утихать. И вдруг бойцы услышали шум еще не замерзшего озера. Оно лежало позади них, черное и мрачное, каким бваеыт в осеннюю пору, когда берега его покрыты первым снегом.

Ветер нес с озера сырость и холод.

— А где же Торвинен? — с беспокойством спросил Ларинен.

— Он полз с нами… Все время рядом был… Да разве тут разберешься среди темноты и снега… — отозвались бойцы.

— Ох, уж этот Торвинен! — с досадой произнес Ларинен.

Он подошел к Куколкину, чтобы поговорить с ним о создавшейся обстановке.

— Вот пленного взяли, — сказал сержант. — Да только, кажется, досталось ему крепко.

Бойцы держали под руки пленного финна, который стоял, грузно обвиснув, как куль с овсом. Он был ранен, и кровь струилась по его шинели.

— Спроси его, Ларинен, сколько их здесь! — приказал сержант.

Вейкко подошел ближе к пленному и спросил по-фински:

— Сколько тут вас в охранении?

— Что? — тихо переспросил пленный.

Ларинен повторил свой вопрос, и тогда пленный ответил:

— Полвзвода.

Куколкин крепко выругался, когда Ларинен перевел ответ финна.

— Хорошенькое дело — полвзвода! А мы такую пальбу открыли, словно целый полк перед нами…

— А где расположен штаб саперного батальона? — вновь спросил пленного Ларинен.

— Вон там… за озером…

Теперь картина стала ясной — взвод находился сейчас не на западном, а на восточном берегу озера. Стало быть, перейдя дорогу, не так пошли — взяли курс слишком влево.

— Да ты спроси у пленного, сколько у них людей в батальоне, — торопливо сказал Куколкин.

Ларинен повторил вопрос по-фински, склонившись к пленному, которого бойцы положили теперь на снег. Но пленный ничего не ответил. Вейкко снова повторил вопрос и тряхнул пленного за плечо. Финн молчал. Ларинен нагнулся и поднес зажженную спичку к его лицу — он был мертв.

Взвод двинулся в обратный путь.

Дневальные в землянках давно уже поджидали разведчиков. На нарах толстым слоем были настланы еловые ветви и сено, покрытые плащ-палатками. В полевой кухне беспрерывно поддерживался огонь.

Куколкин и Ларинен зашли в штаб, чтобы доложить о результатах боевой операции, а когда вернулись, бойцы взвода разведки уже крепко спали в своей землянке. Многие из них уснули, не успев даже разуться, и теперь дневальные осторожно снимали с них сапоги и расстегивали пояса. Иные спали с потухшей цигаркой в зубах, а кое-кто уснул, держа в руке недоеденный ломоть хлеба.

Когда Ларинен лег на нары, ему показалось, что землянка закачалась, как качается рыбачья лодка в тихой заводи. Так, бывало, в детстве, закутанный в материнский платок, сладко засыпал Вейкко в лодке.

Ларинен проснулся перед рассветом. Вскочил и торопливо стал обходить спящих в надежде найти среди них Торвинена.

Тот лежал поперек нар в мокрых сапогах и грязной шинели. Увидев его, Ларинен не мог удержаться от улыбки. Ему захотелось разбудить товарища, расспросить, как удалось тому выбраться из леса. Ларинен уже сел на нары, но тут сон снова сморил его, и он так и не успел вымолвить ни слова.

Утром Торвинен, словно оправдываясь, начал свой рассказ:

— Послышалось мне, что кто-то скомандовал: «Вперед!» Я и пополз. А из-за куста, слышу, трещат два автомата. Я швырнул туда ручную гранату, и они сразу утихли. Но тут на меня наскакивает один — и хочет познакомиться. Ну, познакомились. Так и лежит там.

Бойцы недоверчиво смотрели на Торвинена. Ларинен, не принимавший до сих пор участия в разговоре, счел нужным вставить:

— Он у нас отличный физкультурник. В боксерских состязаниях принимал участие…

Торвинен продолжал:

— Отутюжил я его и вижу — один в лесу остался, своих нет никого. Пошел напрямик — не пускают, черти, стреляют. Хотел их обойти, — нет, везде трескотня идет, А гранат у меня нет, и проложить себе путь невозможно. Тогда я пошел к ним в тыл и оттуда чесанул их прямо по затылкам. Ну, крик они подняли страшный и пошли искать меня по лесу. Ищут, ищут, а я в кустах у дерева стою и, куда идти, не знаю…

Куколкин прервал Торвинена:

— Ты же слышал нашу стрельбу? Вот и пошел бы в этом направлении.

— По выстрелам не различишь, кто стреляет, — ответил Торвинен. — А вот по вашим крикам я потом разобрался, где вы, и пошел следом. Но тут опять наткнулся на одного паренька. Этот был грузный, как медведь. Он сам стал меня утюжить…

Торвинен провел ладонью по лбу — лиловый кровоподтек спускался от левой брови к уху, глаз вздулся.

Один из бойцов, засмеявшись, спросил:

— Как же ты позволил так угостить себя?

— Навалился неожиданно, — ответил Торвинен. — Потом-то мы с ним помирились, он раскаялся, извинялся, когда я его привел в штаб полка и сдал дежурному…

Бойцы дружно засмеялись. Но сержант Куколкин неодобрительно сказал:

— Смех тут решительно ни при чем. Боец Торвинен полностью оправдал высокое воинское звание…

Куколкин откашлялся, собираясь сказать еще несколько веских слов по этому поводу, но тут пришел посыльный из штаба и вызвал сержанта и Ларинена к комиссару полка.

Комиссар был явно недоволен разведчиками. Сухо поздоровавшись, он закурил, не глядя на Ларинена и сержанта.

— Теперь мне все ясно, — сказал он. — Из-за вашей беспечности вы сбились с маршрута и пошли туда, куда вовсе не надо было идти. Просто лень было взглянуть на карту…

Сержант Куколкин стал рассказывать о ночной схватке в лесу, но, чем подробней рассказывал он, тем мрачней становился комиссар.

— Вот видите, — сказал он, когда сержант закончил рассказ, — мы зря понадеялись на вас. Мы доверили вам и Ларинену командовать отдельным взводом разведки. А вы что? В первом же походе в лесу заблудились. Людей потеряли и задание не выполнили. Еще хорошо, что вас всех не потопили в озере… То, что вернулся Торвинен, — это его собственная заслуга.

Он укоризненно поглядел на Ларинена и проговорил, четко разделяя слова:

— А вы, товарищ политрук, не сумели наладить во взводе должной дисциплины! Отсюда все беды! — И, снова обратившись к сержанту, добавил: — Объявите бойцу Торвинену благодарность командования полка за проявленные им в бою смелость и находчивость.

Комиссар прошелся по землянке и, круто повернувшись, сказал:

— Можете идти.

Ларинену совестно было возвращаться в свою землянку, откуда доносились теперь звуки баяна и веселый смех. Он присел на поваленный ствол дерева, закурил.

Куколкин тоже закурил и усмехнулся, увидев хмурое лицо Ларинена:

— Обижаться, вообще говоря, нечего…

— Я не обижаюсь, — ответил Вейкко, — а вот выводы приходится сделать. Плохо воюю. Комиссар прав. Рано меня в политруки выдвинули.

— Нет, я вижу, ты все-таки обижаешься. Это потому, что нашего комиссара не знаешь. Кого он бранит от всего сердца, значит, за такого человека он держится. А кого не любит — лишь холодно посмотрит и ничего ему не скажет. А вообще-то он, конечно, прав. Задания своего мы не выполнили. Накривуляли так, что малому ребенку совестно в глаза посмотреть.

Куколкин вынул из кармана осколок зеркала и, посмотрев на свое лицо, сказал:

— Бриться надо, милый человек, вот что. Вид неважный.