Укрощенный тигр

Танк тем временем нагло врезался в ежи, что были установлены по периметру вокруг въезда на мост, и принялся их яростно утюжить, сгребая в кучу к самому берегу. Под его напором железный ощерившийся комок качнулся и покатился вниз с кручи, закатав в себя кричащего Вайсманна-старшего.

– Это дьявол! Мой брат был прав! Он утащит нас в ад! – Вайсманн-младший, забыв выпустить автомат из рук, в панике перекувыркнулся через ограждение и плюхнулся зеленым пятном в плавное черное течение. Тяжелая шинель и автомат потянули его сразу на дно.

– Придурок! – выругался ефрейтор и бросился бежать со всех ног к началу деревянного отмостка. Но Т-34 его опередил, железная громадина перегородила проход. Они замерли друг напротив друга – машина и человек. Немецкий солдат, не отводя испуганных глаз, суетливо пустил очередь из автомата, потом вторую в бронированный борт. Машина вдруг загудела и сдвинулась в сторону, будто пропуская крепыша.

– Гранату в него, у меня диски закончились к пулемету! – нетерпеливо выкрикнул Руслан.

– У всех обойма закончилась, потерпи, пускай с моста сойдет. Объект важный, разрушать его нельзя, он нам еще пригодится, когда немцев будем отсюда выбивать.

Не веря своему счастью, ефрейтор со всех ног припустил прочь с деревянных плах пролета. Неужели, неужели он ушел из лап самого дьявола?

– Привет Гитлеру! – вдруг выкрикнули позади на немецком. Рядовой обернулся – неужели это свои? Под ногами закрутилась зеленая граната, освобождаясь от странной, смердящей топливом ленты, взлетела вверх столбом осколков и языков пламени и окутала толстого охранника.

«Нет! Нет! Я не хочу в ад! Нет! Будьте вы прокляты, русские! Чертов танк!» – Сотни испуганных глаз наблюдали, как охваченный дьявольским огнем толстяк катается по берегу с жуткими криками и ругательствами. Никто не спешил на помощь, даже офицеры. Лишь руки сжимали крестики, да губы беззвучно шептали молитвы.

Глава 4

Замполит танкового полка, подполковник Любицкий, кусал губы, сидя в углу штаба. Вполголоса командир танковой бригады, полковник Борисов, зачитывал донесение Мороза, который остался командовать разбитым батальоном Савченко.

«За два километра до въезда в намеченный для атаки населенный пункт батальон был атакован штурмовой танковой группой СС с поддержкой стрелкового взвода и противотанковой артиллерии. Имею 12 машин, из них девять Т-34, три КВ. Исправных семь машин Т-34, но в которых пулеметы – неисправны. Пять машин Т-34 неисправны. У трех разбито поддерживающее колесо, а у двух ленивец и сорван подъемный и поворотный механизм. У КВ командира роты тяжелых танков лопнула гусеница, неисправно правое ведущее колесо, неисправна электропроводка. Погиб командир батальона Савченко. Потеряны девятнадцать машин, оставлены на поле боя. Ничего не известно о машине «007» командира роты Т-34 лейтенанта Соколова. Экипаж командирского танка пропал на поле боя без вести, связи с экипажем нет. Запрашиваю ремонтные летучки. Легко раненных двенадцать единиц личного состава, тяжело раненных пятеро, погибших десять». Борисов замолчал, дочитав текст, кивнул головой ординарцу на дверь – выйди.

В помещении штаба застыла тишина, тягостная, стискивающая горло ледяными пальцами. Полковник водил глазами по строчкам, спотыкаясь каждый раз на знакомой фамилии – Савченко. Виктор, победитель с латыни, которую учили они вместе на юрфаке больше двадцати лет назад, перед тем как вдвоем попасть на службу в армию. Он и был победителем всегда, выходил из любого боя удачливо, выскакивал из всех переделок без единого шрама, отметинки. И вот надо же. При мысли о том, что не увидит он больше боевого товарища, буквы на бумаге вдруг начинали расплываться, сливаясь в черные линии, и он вдруг терял мысль: погибших десять. Каких погибших? Почему здесь фамилия Савченко?

– Товарищ полковник… – из раздумий его вывел голос полкового комиссара, его заместителя по политико-просветительской и воспитательной работе. – Срочно надо докладывать командующему армией.

– Конечно, да…

От рассеянного взгляда командира бригады Любицкий взвился со своего табурета:

– Вы так спокойно об этом говорите, товарищ полковник?! Это же дезертирство!

– Какое дезертирство, вы о чем? – в недоумении уставился Борисов.

– Как это какое? Вы что? Вы? – командир по политической части захлебывался от возмущения. – Мороз покинул поле боя, увел за собой батальон. Соколов, командир роты, боевой офицер, пропал с поля боя, и ничего о нем не известно. Не выходит на связь! Сорвана операция наступления целой бригады! Экипажа лейтенанта Соколова нет среди погибших, нет среди живых. Значит, он со своим экипажем у немцев. По своей ли воле или в плену, но в любом случае для нас это огромная опасность. Ведь он в курсе запланированного наступления и знает позиции наших частей. Представляете, какой это ценный кадр для немецкой разведки. Да абвер сейчас составит карту расположения бригады поротно и разнесет ночью с помощью штурмовиков люфтваффе.

– Подполковник, вы что же, хотите, чтобы целое воинское соединение передислоцировали в кратчайшие сроки из-за того, что один боевой офицер пропал на поле боя? А если он просто погиб? Батальон Савченко спешно отступал, немцы не дали подсчитать потери и забрать убитых и раненых. Вы прекрасно знаете и без меня, что по уставу экипаж должен защищать свой танк до последнего патрона даже после подбития, что наши советские танкисты и делают.

– А вы прекрасно знаете, насколько опасна ситуация, когда советский офицер захвачен противником. Поэтому считаю лучше немедленно доложить о случае дезертирства на поле боя командирского экипажа и объявить старшего лейтенанта Соколова предателем Родины.

– Товарищ Любицкий, вы же слышали истории о его экипаже! И это не выдумки! – командир уже не мог удержать возмущение в голосе. – Соколов – герой, который не раз проявил себя, выполняя успешно даже секретные поручения.

Но осторожный политрук не хотел рисковать, уж лучше заранее объявить о политической неблагонадежности пропавшего экипажа, чем потом оправдываться перед вышестоящим начальством. Нет такого в уставе, в секретном приказе или особом распоряжении главнокомандующего, только все высшие чины знают об этом негласном правиле: попал в плен – стал военным преступником, изменником Родины. Товарищ Сталин в своем знаменитом приказе так и распорядился – «Ни шагу назад!». И тот, кто оступился, сдался в плен, подлежит расстрелу. Знал об этом и командир танковой бригады, понимая, что прав политрук, не примут в донесении у него формулировку «пропал на поле боя». Нет в живых, нет в мертвых, значит, записываем в военной канцелярии героический экипаж в третью категорию – дезертиры. Внести в списки, и недолга. Писарю в штабе нет дела, был ли пленный без сознания, ранен или немцам сдался в надежде потом сбежать к своим. Внес фамилию в список дезертиров, и расстрельная статья готова. Только не сегодня. Он отдаст свой последний долг товарищу многолетнему Виктору Савченко. Уберечь от позорного разгрома фашистами не смог, но хотя бы даст шанс командиру его батальона не получить еще и черное пятно на имени погибшего комбата. Его ждут достойные похороны, а не пересуды в бригаде.

– Три часа даем экипажу, если не выйдет на связь, то тогда внесем в списки как сдавшегося в плен, – озвучил он свое решение.

– Неслыханно. Товарищ полковник, я вот искренне не понимаю, ну зачем вам эта возня. Ведь у энкавэдэшников потом к вам столько вопросов будет, почему сразу не сообщили о случае измены Родине. Вам зачем лишние проблемы… Неужели вы думаете, что экипаж этот с Соколовым вот так, словно в сказке, объявится? Там же у немцев село нашпиговано техникой, стрелками и танками, и не просто танками, а штурмовой бригадой СС. И вот так вот фашисты дадут единственному обычному танку выйти из охраняемого населенного пункта? Это ведь невозможно! Я вас не понимаю! – Заместитель по политической работе с недоумением уставился на командира бригады.

– Вот поэтому я командир танковой бригады, а ты младший командир по политической части. – Полковник вдруг встал, расправил спину в крепкой военной выправке. – И я знаю, как воюют советские танкисты с фашистами, без страха перед смертью, с верой в свою победу, за свою Родину сражаются до последнего. Тебе бы поучиться у них силе воинского духа.

– Товарищ полковник, – вежливый стук в дверь. В щель просунулась голова ординарца. – Там… там… танк приехал. Черный весь, обгоревший. Документы проверили – наш.

– Фамилия как командира экипажа? Соколов? – сразу уточнил Борисов и бросил торжествующий взгляд на политрука.

– Так точно, товарищ полковник! Он самый, Соколов.

– Веди всех сюда, весь экипаж веди. И чаю притащи покрепче ребятам! – обернулся к Любицкому, который снова засел в углу. – Невозможно, да? Как в сказке? А вы вот посидите и послушайте, а они расскажут про свой геройский поступок. У нас в танковых войсках такие богатыри, такие люди служат, не люди, а кремень!

Хотя те, кто стоял на пороге штаба, совсем не походили на героев. Покрытые сажей из-за пожара в танке лица, смердящие от гари ватные костюмы, измученные многочасовым напряжением в бою обычные военнослужащие: широкоплечий командир экипажа старшина Логунов, крепыш ефрейтор Бочкин, интеллигентного вида мехвод, сержант Бабенко, порывистый радиотелеграфист-стрелок, младший сержант Омаев. И впереди всего экипажа высокий молодой человек, которого черный промасленный насквозь комбинезон делал еще тоньше. Если бы не кубы на воротнике гимнастерки, то его можно было бы принять за младший рядовой состав, но никак не за опытного командира танковой роты.

– Присаживайтесь, товарищи, сейчас чай принесут. Рассказывайте, как выбрались от немцев.

Танкисты, что еле держались на ногах от усталости, охотно опустились на лавку вдоль стены. Политрук Любицкий внимательно слушал доклад старшего лейтенанта Соколова, не веря своим ушам. Неужели вот эти изнуренные обычные танкисты прошли через село, где полным-полно вооруженных до зубов немцев? И не просто мчали в страхе, а ликвидировали несколько единиц бронированной техники, артиллеристские орудия и меткими выстрелами уничтожили десятки рядовых и офицеров вермахта. Вот это сила духа и самообладание. Уж он-то как человек, который лично беседовал с каждым бойцом, что бросил оружие, сбежал с поля боя, да и просто растерялся во время атаки, знал точно, что выдержка во время сражения творит чудеса. Трудно целиться или выстраивать стратегию нападения, вести за собой людей в атаку, когда впереди ждет смерть от оружия неприятеля. И побеждает не тот, у кого пушек или автоматов больше, а кто сохраняет силу духа и хладнокровие, загоняя свои страхи подальше в темный угол, не разрешая им превращать бойца Рабоче-крестьянской Красной армии в испуганное существо.

После того как экипаж «семерки» ушел в санчасть на осмотр, Любицкий снова пересел поближе к командиру бригады:

– Ну, что думаете, товарищ полковник, правду говорит Соколов?

– Уверен, он себя и раньше показывал как великолепный стратег, из тыла врага важного чина с документами на своей машине вывез. 25 лет парню, а уже ротой командует, и не зря. Из любой ситуации выход найдет и экипаж себе подобрал под стать. В Караватичах и до этого у немцев базировалась стрелковая дивизия, был ремонтный цех организован на бывшем тракторном заводе, поэтому нам так это село и важно. Перекрыть техническую службу фашистов, чтобы не возвращали обратно на поле боя танки и бронетранспортеры. Оказывается, что предугадал противник наш ход, нагнал туда срочно штурмовую танковую группу, механизированные войска, артиллерию противотанковую. Разведку в этот квадрат надо снова засылать, через партизан или с воздуха, чтобы план атаки на село выстроить по-другому, с учетом новой информации.

– А что еще о Соколове слышали, политически он благонадежный?

На новый вопрос полковник Борисов лишь сдвинул густые брови в хмурую линию:

– Я не баба, чтобы сплетни собирать. Вся биография и политическая благонадежность старшего лейтенанта Соколова в личном деле записаны, ты и сам знаешь. А если мое личное мнение хочешь услышать, так я тебе открыто говорил и повторю: вот настоящий красный командир, образец для подражания. За такой подвиг, считаю, следует представить его к награде вместе со всем экипажем.

– Я тогда напишу представление в штаб, дела личные изучу бойцов и утром вам на подпись бумагу принесу.

– Выполняйте, товарищ подполковник, – согласился Борисов. – Мне сейчас рапорт в штаб подавать о сорванном наступлении; кроме экипажа Соколова, похвастать нечем. Так что ты иди, я сам буду ответ держать за все.

* * *

Подполковник Любицкий перебирал тонкие картонные папки с личными делами, но ни в одном из трех больших ящиков документов на экипаж танк «007» не оказалось. Замполит вспомнил, что направили новенького ротным командиром в батальон Савченко буквально на днях, поэтому и документы, скорее всего, еще в управлении. Где каптенармус разбирается со списками полученного новоприбывшими обмундирования и продовольствия.

Вся одежда, от сапог до пилотки, должна быть занесена в книжку красноармейца, а потом еще и указана в списках, что отправятся в центральный штаб. Сюда, на передовую, вся страна старается произвести и поставить все самое лучшее, чтобы хоть немного скрасить тяготы фронтовой жизни. По правилам, на каждого красноармейца полагается головной убор, гимнастерка со штанами-шароварами, запас нательного белья, сапоги или валенки с парой портянок, вещмешок, скатка из плащ-палатки, а зимой к обмундированию добавляются ватная куртка и штаны. Но то правила, а по факту дефицит страшный, приходится форму с убитых солдат отстирывать силами девчонок-прачек и после дезинфекции одевать в нее новых ополченцев. Хлопотное хозяйство у коменданта бригады, трудное. Вот и сейчас на вопрос о личных делах бритый налысо невысокого роста мужчина в гимнастерке с закатанным рукавами ткнул химическим карандашом на ящик в углу.

– Забираю личные дела, что они у тебя валяются бесхозные, будто мыло какое-то. Ты же знаешь, на довольствие поставил и все по описи ко мне, – заворчал политрук, который отвечал за сохранность личных дел. Все документы по своей части возил он в крепких чемоданах на командирском автомобиле. – Ты форму выдал экипажу Соколова, отметил? – уточнил политрук.

– Угу. – Комендант сосредоточенно пересчитывал привезенные мешки с дефицитными валенками, кивнул только подбородком в сторону окна. – ППО приехал с баней, форму подвезли две подводы, дел по горло.

На обратном пути прошел Любицкий мимо дымившегося грузовика, где была устроена походная баня: смонтирована печка и бак с водой, что греется на солярке без дров. Но даже такая простая мирная процедура приводит на прифронтовой полосе в состояние блаженства. Довольные, до красноты и скрипа отмытые бойцы выходили по одному прямо в белье в суровый зимний холод, пропуская в натопленное помещение следующих в очереди. Рядом соорудили прямо под брезентовой накидкой парикмахерскую. Возле мутного зеркала на деревянной подставке высокая хмурая женщина скребла всех желающих опасной бритвой, сбривая под ноль волосы на голове, щетину на щеках.

Замполит поискал глазами в толпе бойцов закопченных героев, наткнулся взглядом на высокого парня и вдруг с удивлением узнал в нем Алексея Соколова. После горячей воды, отмытый от сажи, выглядел лейтенант еще моложе: светлые волосы торчат непослушными вихрами, румянец во всю щеку, сияющие глаза с длинными ресницами. Почуяв боковым зрением внимательный, пытливый взгляд, парень развернулся, всмотрелся в сгущающийся вечерний сумрак, но так и не понял, что за темная фигура застыла на несколько секунд у дороги. После того как смыл он гарь и запах тяжелого боя, улыбка не сходила с лица. От ощущения размягчевшей кожи, запаха мыла никак не мог Алексей сдержать радость, распирающую изнутри. Хорошо хоть в полумраке никто из очереди в баню не видит, как офицер и командир, словно мальчишка, улыбается во весь рот от того, что удалось помыться горячей водой и надеть свежее исподнее. Рядом топтался Бабенко, тоже в кальсонах и сорочке, с накинутым сверху ватником. Они ждали, когда выйдут из банного грузовика остальные боевые товарищи. Семен Михайлович охлопал карман куртки в поисках кисета с табаком и листиками для самокруток.

– Отойду покурить, Алексей Иванович.

Как всегда вежливый, мехвод ушел в темноту к самому дальнему заборчику, чтобы не мешать никому пахучим дымом табачной «козьей ножки». Привычки своей интеллигентный Бабенко немного стеснялся, что взрослый мужчина никак не может прекратить дымить, словно паровоз. Он было достал из кисета все принадлежности, как чутким ухом уловил какое-то мяуканье в кустах. Мужчина наклонился, протянул руку и резко отпрянул от неожиданного ощущения – ладонь коснулась мягких коротких волос. Вскрикнул слабо женский испуганный голос.

– Простите, простите, пожалуйста, я не хотел напугать вас. Показалось, что котенок мяукает, думал, может, в кустах застрял или замерз.

– Котенок? – со всхлипом уточнила женщина. Он слышал лишь ее глубокий голос, от которого защекотало в груди. Лица своей неожиданной находки в кустах водитель не мог рассмотреть в темноте за ветками кустов.

– Ну да, показалось, что мяучит кто-то. – Семен Михайлович замолчал в смущении. Потом осторожно поинтересовался у случайной собеседницы: – Вы плачете? Ударились? Болит что-то?

В ответ женщина неопределенно угукнула с глубоким всхлипом.

– Может, к врачу вас отвести? – обеспокоился сержант. – Я видел, на соседней улице есть санчасть, перевязку можно сделать.

– Не надо, не помогут перевязки, – вздохнула незнакомка.

– Почему же не помогут, мазь Вишневского хорошо заживляет, если у вас порез, например. У меня ранение было небольшое от шрапнели, так мгновенно затянулось. Только при перевязке надо чистой водой промывать.

Но в ответ раздался горький смешок:

– Я и промываю… каждый день промываю, с утра до ночи руки в воде. Трем, трем, трем до кровавых пузырей, уже ни ногтей, ни кожи не осталось. А у меня до войны такие руки были красивые, ухоженные, я учительницей в музыкальной школе работала по классу фортепиано. А сейчас обрубки, багровые, страшные, – женщина снова тихонько расплакалась, сквозь всхлипы прошептала: – Вы простите меня, что жалуюсь, хныкаю. Вы ведь Родину защищаете, а я всего лишь прачка, форму стираю. Просто я… иногда вот плачу, что руки болят, волосы пришлось из-за вшей обстричь совсем коротко. Вспоминаю, как до войны наряжалась, маникюр себе делала. Красным лаком, так красиво было, дети засматривались, говорили, как будто ягодки на пальцах. И слезы сами текут…

– Вы и сейчас красивая, и руки тоже, – заторопился ее утешить Семен Михайлович.

– Да с чего вы взяли, вы даже и лица моего не видели, – женщина прерывисто вздохнула после рыданий.

– По голосу, я же слышу, какой у вас голос чудесный, а значит, и вся вы красивая. И пахнет от вас чудесно, не гарью и не соляркой, а мылом, свежестью. И волосы у вас мягкие такие.

Не зная, почему он так делает, Семен Михайлович торопливо нащупал среди веток руку незнакомки и прислонился губами к разъеденной шершавой коже ладони.

– Вы очень красивая, даже на войне здесь. Вот вы со мной поговорили, а я словно солнца глотнул. – Он чувствовал, как комок подступает к горлу из-за того, что не в силах объяснить своей собеседнице, как ему приятно было с ней пообщаться, даже вот так одну минуту в темноте. Отвлечься от смертельных ужасов бесконечных боев, слушать с легкой улыбкой ее певучий голос.

От женского переливчатого смеха у мужчины пошли мурашки по коже, казалось, каждый волосок на теле напружинился от неожиданной радости. Вдруг в темноте его свежевыбритой щеки коснулись губы, а свежевымытые волосы огладили женские пальцы. Осторожно и быстро, будто бабочка или птица крылом задела. Вот уже от незнакомки слышится в темноте стук подметок сапог, она растворилась быстрой тенью на дороге, а Семен Михайлович все стоял, прижав пальцы к щеке, на которой пылает ощущение благодарного поцелуя.

* * *

До трех ночи Любицкий вчитывался в строчки личных дел экипажа танка «007».

Логунов Василий Иванович, 43 года, старшина, наводчик, командир отделения, родом из сибирского села. Успел повоевать в Финскую кампанию. Холост, детей нет.

Из того же села призван 20-летний заряжающий ефрейтор Бочкин. Холост, детей нет.

Интересный экземпляр экипажа – механик-водитель танка, 49-летний сержант Бабенко. Только как он оказался в составе экипажа? В солидном возрасте уже мужчина, испытатель, и вдруг на должности, куда набирают молодых парней после курсов водителей или трактористов. И тоже ни жены, ни детей. Как, впрочем, и у последнего подчиненного лейтенанта Соколова – Руслана Омаева, призывника из чеченского аула в горах Краснодарского края.

Изучал политрук каждую строчку не зря, от автобиографии до партийной принадлежности. Даже фотографии долго рассматривал, выискивая в глазах страх или сомнения, чуть ли не наизусть выучил сведения о ранениях, наградах и присвоении званий членам экипажа. Тяжело подобрать исполнителей для секретного задания, чтобы были без темных пятен в биографии, политически правильного уклона, и лучше без семьи, чтобы не так боялись смерти во время выполнения важного задания в тылу врага. А здесь весь экипаж как на подбор, как раз такой ищет по всем соединениям майор НКВД из отделения военной контрразведки. Секретный циркуляр с указанием боевой задачи лежит в толстом конверте, и сам Любицкий содержимого в глаза не видел – все с грифом «секретно». Поэтому и ошибку при подборе кадров совершить недопустимо.

Уже под утро растолкал в казарме тихонько политрук штабную телеграфистку на половинке избы для постоя связного батальона:

– Катя, вставай, телефонограмму надо отправить секретную, шифрованную.

– Что, налет? – со сна сорвалась девушка с разметавшейся косой в убежище, но замкомандира зажал ей рот, прошептал в ухо:

– Ты чего разоралась? Секретная шифровка, говорю. Отправить надо срочно.

– Хорошо, пускай, сейчас отправим, – путаясь в левом и правом, совала она ноги в сапоги, а сама успокаивалась, обмякала внутри от радости. Нет, не бомбят немцы, не воют жутко падающие снаряды. Просто у политрука дело срочное, бывает и такое в ее работе. Штаб днем и ночью обменивается с центром информацией, и без нее, радиотелеграфистки, не обойтись.

После того как зашифрованное сообщение улетело в эфир, Любицкий наконец разрешил себе прилечь на твердой скамье в учительской местной школы, что переоборудовали в казарму для офицеров. Хотя и привык он спать на твердом, за годы войны и на голой земле, и в землянке, и в чистом поле приходилось забываться тяжелым коротким сном, но сегодня на сдвинутых лавках и тугом мате для физкультуры из спортивного зала сон к нему не шел. Перебирал он до самого утра факты из биографии Соколова, вспоминал, что слышал о молодом командире, переживая, не совершил ли ошибку, решившись предложить его кандидатуру для выполнения задания.

В 8 утра телеграфистка, уже теперь собранная, в форме и с уложенной косой, протянула замполиту исписанный лист с ответом. Любицкий заперся в отдельном кабинете для дешифровки. Дочитав послание, довольный, прихватив с собой конверт, зашагал в сторону местной библиотеки, где разместили танкистов.

В библиотеке из томиков книг танкисты соорудили себе лежанки, не перины, но помягче, чем на дощатом полу. Коротая мирные часы, кто-то травил байки с однополчанами, кто приводил форму и вещмешок в порядок. Рядовые и офицеры, обрадовавшись доступу к чистым листам бумаги, обшаривали стопки из томиков, выискивая страницы, где текста поменьше, чтобы пустить на самокрутки или письма домой. Соколова Любицкий нашел в самой глубине, где тот замер над книгой с золотистыми виньетками на обложке: «А. С. Пушкин, сборник». При виде командира по политической работе лейтенант вскочил, вскинул руку и тут же в смущении отпустил – забыл совсем, что на нем нет привычного шлемофона, а к новой гимнастерке еще не пришит подворотничок, вид совсем не по уставу.

– Вольно, товарищ лейтенант. Вижу, пришли уже в себя после вчерашнего вашего геройского марша по оккупированному поселку.

– Так точно, товарищ подполковник, – хотелось ему возразить, что не собирались геройствовать, выбора не было, но промолчал, в армии командиру не возражают.

– Товарищ Соколов, жду вас у себя через 10 минут на важный разговор, обязательно с военным билетом. – И Любицкий удалился, провожаемый удивленными взглядами танкистов.

– Товарищ командир, а чего к вам подполковник приходил? – Омаев издалека наблюдал за коротким диалогом и сейчас бросился разузнать, зачем приходил заместитель роты по политической части.

Логунов тоже с опаской уточнил:

– Вроде же вчера без всяких проблем прибыли. От моста на нейтралку и потом к нашим, доложили все по форме. Что случилось-то, Алексей Иванович? Не там границу перешли? Или чего?

– Не знаю, вызвали на разговор в штаб. Как обратно выйду, расскажу. – Соколов торопливо перетягивал ноги свежими портянками и застегивал петлицы. Тоже волновался, знал, что часто к тем, кто вышел из окружения или сбежал из плена, относятся с недоверием. Вдруг завербовали в шпионы и отпустили. Теперь служит офицер двойным агентом, сообщая важную информацию о расположении и составе войск противнику. Да что там, вернувшихся чудом из немецкого плена, несмотря на обстоятельства, почти сразу отправляли в штрафную роту. Уж тем более тяжелого разговора с политруком не избежать.

Но в полутемной комнате, где вместо разбитых во время авианалетов стекол были приколочены доски, беседа пошла совсем в другую сторону.

– Товарищ Соколов, ваши подвиги, верные тактически решения доказали, что вы отличный танкист и командир. Поэтому у Родины есть для вас отдельное секретное задание. Необходимо перейти на вашем танке линию фронта, в сторону Гомеля, доставить ценный груз и вернуться обратно. – Любицкий внимательно наблюдал за парнем, как тот отреагирует. – Кажется, вы уже выполняли похожее задание? Тогда вам надо было разыскать на оккупированной территории высокого чина и доставить на территорию укреплений Советской армии.

– Так точно. Я готов, товарищ подполковник, – согласился он, не раздумывая, лишь услышав о Гомеле, ведь там рукой подать до Оли. Может быть, даже удастся узнать у партизан о судьбе девушки. Но его горячность усилила осторожное отношение заместителя командира.

– Товарищ лейтенант, вы даже не спросили, что за задание, и вот так соглашаетесь? А ваш экипаж, они согласны проникнуть в тыл врага? Чтобы вам поручили боевую задачу, необходимо добровольное согласие каждого танкового отделения. И вам к тому же придется отказаться от одного члена экипажа, необходим состав из четырех человек.

– Хорошо, – все так же коротко согласился Соколов.

И снова Алексей почувствовал оценивающий взгляд, который вчера скользил по его лицу.

– Не сомневайтесь, товарищ подполковник, свой экипаж я смогу убедить, доверяю им как себе. Рисковать мы готовы ради скорейшего освобождения от фашистов мирного населения.

Замполит нехотя протянул ему коричневый конверт:

– Держи, лейтенант. Тут документы все, обрати внимание гриф «секретно», там листы для заявлений. Как положишь мне на стол согласие от каждого танкиста, так, считай, ты на секретном задании. Вся информация в конверте, и что там, даже я не в курсе.

Алексей вдруг остановился, почти уже коснувшись плотной бумаги, залитой сургучом с гербовым оттиском.

«Засомневался все-таки? Погорячился наш герой, а сейчас на попятную?» – в глазах замполита проскользнуло снова недоверие.

– Товарищ подполковник, у нас же танк в ремонтной части. – Соколов вдруг вспомнил, что верная «семерка» после вчерашнего бешеного марша теперь в цеху у техников. Туда с самого утра убежал и Бабенко, чтобы присматривать за починкой верного друга. – Разрешите, я узнаю, когда обещают в порядок машину привести? И тогда уже приду за конвертом.

– Час тебе даю на технические вопросы, – сухо отрезал командир по политической части. – И помни про строжайшую секретность. – Но лейтенант уже спешил из штаба на улицу. Надо как можно быстрее узнать, когда будет готов танк к маршу, поговорить со всеми и убедить их на вылазку за линию фронта. Такой шанс узнать хоть что-то об Ольге ему упустить никак нельзя.

Но в ремонтном цехе механик развел руками:

– Был ваш мехвод, всю подвеску перебрали с ним. Теперь будем с дулом разбираться. Но быстро сделать не обещаю, на первую очередь к сварщикам вы стоите. А он сам час, как убег в госпиталь, туда вот, на соседней улице.