Стальной узел

Сбрасывая с себя дымовую шашку, «тридцатьчетверка» бросилась вперед. Это было жуткое зрелище, словно оживший мертвец вдруг хватает тебя ледяными пальцами за горло. Командир второго танка потерял драгоценные секунды, не веря своим глазам, ощущая дыхание близкой смерти. Это был ступор, такой опасный в бою, настигающий даже опытных воинов. И когда танк начал разворачиваться, когда его башня наконец сдвинулась, русский танк уже поравнялся с немецким. И с близкого расстояния, почти в упор, «тридцатьчетверка» выстрелила. Болванка пробила броню моторного отсека и влетела внутрь, круша и разбивая двигатель. Огонь хлестнул языками наружу из пробоины, потом через воздушные фильтры, а потом взорвались основные бензобаки.

«Зверобой» уже летел к дамбе, когда за его спиной поднялся второй огненный смерч, пожирая бронированную машину и людей, зажатых в ней. Логунов не стал смотреть назад. Горят и горят. Прекрасное зрелище! Сейчас важнее было вырваться из западни, не ошибиться с направлением движения. «Тридцатьчетверка» на полной скорости летела, торжествующе выставив орудие и лязгая гусеницами.

– Семен, после дамбы сразу налево и через поле к лесу, – скомандовал старшина.

– Поле чистое?

– Чистое, Сеня, чистое, – ответил Логунов, сдвинув на затылок шлемофон и вытирая лоб рукавом. – Там два года назад, как я погляжу, рожь не убрали. Не пахал никто и не ездил по нему. Так что и мин можешь не бояться. Ровно, как на футбольном поле. Вдоль леса по опушке направо, там должна быть лесная дорога. Вот по ней мы и уйдем.

– Уйдем, – вздохнул Бабенко. – Только не далеко, Вася. У нас горючее на исходе. Километров на пятьдесят хватит, а потом остановимся.

– Ладно, ты, главное, в лес нас увези, потом подумаем, что с горючим делать. Оторваться бы и след запутать.

Глава 5

Дважды «Зверобою» удачно удалось миновать шоссе. Правда, Логунов выбирал именно такие участки, где дорога делала поворот, и танк не был виден издалека. И «тридцатьчетверка», ломая кусты, вываливалась из леса, перескакивала шоссе и исчезала в лесу на другой стороне. Передовая была все ближе, движение по дорогам в немецком тылу все интенсивнее. По прямой не больше 30–40 километров, но немцы не выпустят советский танк со своей территории. Наверняка уже оповещены все части, подготовлены мобильные противотанковые группы, способные в считаные минуты покинуть расположение части и кинуться за советской машиной. И дороги наверняка перекрыты, устроены засады на дорогах вероятного появления «тридцатьчетверки».

Бабенко снова осторожно петлял по лесу, выбирая самый безопасный путь. Гусеницы стоило поберечь для последнего рывка. А пни и поваленные деревья уменьшают их ресурс значительно. Судя по карте, лес скоро должен был закончиться и перед машиной раскинется небольшое поле. Потом железнодорожное полотно с высокой насыпью. И отсюда придется выбирать один самый надежный и перспективный путь, по которому уже следует пробиваться через линию фронта.

Дважды Логунов просил механика-водителя останавливаться и глушить двигатель. Тихо, не слышно ни паровозных гудков, ни стука колес. Значит, железная дорога не действует, иначе бы по ней уже шли эшелоны. К опушке леса «Зверобой» вышел на малых оборотах и остановился. Стояла тишина, даже не слышался шелест листвы на молодых осинках, даже птичьего гомона было не слышно. «Как на кладбище, – подумал старшина, а потом увидел на поле подбитые танки. – Точно, как на кладбище».

– Смотрите, ребята! – сказал он по ТПУ. – «Тридцатьчетверки».

Откинулись люки, и экипаж молча выбрался из танка. Они стояли и смотрели на место, где совсем недавно произошел бой. Наверное, пару месяцев назад. Видимо, пробивалась какая-то наша часть из окружения. Эти вот не прорвались. Немецких танков здесь не было. И это понятно. Фашистам хватило времени отбуксировать свои подбитые машины в ремонтные мастерские. Здесь осталось только восемь «тридцатьчетверок», два «Т-26» и четыре «Т-50». Половина машин сгорела. Они стояли черные от копоти в самых разных положениях, где их застигла смерть. Наверное, все вместе шли в прорыв. И легкие танки подбили первыми. А вот «тридцатьчетверки» прошли дальше. Наверное, большая часть и прорвалась. Теперь уже не установишь. Если только по архивам в штабах где-то осталась информация. Открытые люки, зияющие пробоины в башнях, в корпусах.

– С остатками боеприпасов шли, – прокомментировал Логунов. – Видать, снарядов совсем не было. Даже сгоревшие танки не взрывались. Нечему там уже было взрываться. Только с помощью гусениц думали прорываться.

– А ребят, видать, кто-то похоронил, – сказал Бабенко и прошел по опушке влево, где виднелся небольшой холм.

Танкисты подошли и увидели упавший православный крест, сделанный наспех из старых досок. Кто-то тайком, может, ночью, принес его и попытался воткнуть в холмик могилы. Сомнений не было, значит, рядом деревенька и жители после боя, когда немцы уехали, пришли и похоронили танкистов. Спасибо вам, старики и бабы, за то, что не бросили тела воинов на съеденье птицам и лисам. По-христиански это. Омаев быстро оглянулся и дернул Логунова за рукав. Танкисты бросились за деревья и упали в траву. По железной дороге проехала мотодрезина с платформой. На платформе стояли солдаты, среди мешков с песком виднелись пулеметы.

– Патрулируют, гады, – прокомментировал Бочкин. – Значит, чинить собираются полотно, восстанавливать. А может, уже и идут работы.

– Слушайте, – вдруг горячо заговорил Бабенко и даже от возбуждения ткнул Логунова кулаком в плечо. – Нет, вы послушайте! Видите, сгорело несколько танков, и прежде всего «Т-26». У них бензиновые двигатели, они сразу горят. Но «тридцатьчетверки» и «Т-50» дизельные! Тут четыре машины стоят подбитые, но несгоревшие. У них же в баках могло топливо остаться!

– Очень сомневаюсь, Семен, – проводив глазами уехавшую дрезину и поднимаясь, проворчал старшина. – Если они шли в прорыв, да еще и почти без боеприпасов, я думаю, что и на последнем топливе двигались, на парах, буквально. Иначе какой смысл так вот, в лоб!

– А если они как раз сливали в эти машины все оставшееся топливо из других танков, – предположил Бочкин. – Именно потому, что шли на прорыв?

– Ну, это был бы совсем верх везения, – пожал Логунов плечами. – Давайте проверим, я не против.

– Может, я сам, один? – предложил Бабенко. – Мало ли что. А мне сподручнее, я быстро все сделаю. А вы по сторонам смотрите, может, немцы покажутся. Свистните мне, что ли! А я уж там где-нибудь схоронюсь. Мое железо меня не выдаст.

– Ладно, выхода другого у нас все равно нет, – согласился старшина. – Ты, Руслан, возьми автомат и обойди нас леском. Посмотри, что к чему. Есть опасность поблизости или нет. Коля, вытащи пулемет и на башню. Занимаешь круговую оборону в верхнем люке, ну а мы с тобой, Семен! Я на опушке наблюдать буду, сигналы тебе подавать, а ты уж там, у танков, определяйся, есть в них что нам полезное или нет.

Логунов посмотрел на наручные часы. До темноты оставалось еще часов пять. Было бы неплохо закончить все приготовления для перехода линии фронта, заправиться, если найдется топливо, и в сумерках пробираться к своим. Ночью да с прибором ночного видения может и повезти. А не слишком ли нам часто везет во время этого рейда, спохватился старшина. Привыкать начинаю, а это плохо. Привыкнешь, что везет, и тут-то тебе судьба-злодейка подкинет неприятность. Нет уж! Не будем надеяться на везение. Будем делать все, как положено. А если и повезет в какой-то момент, то пусть это будет подарок от судьбы, а не подлянка!

Старшина стоял на опушке за раскидистым пышным кленом и внимательно смотрел по сторонам. Поле просматривалось далеко в обе стороны. Да и не было на нем дорог, тропинок и проселков. Немцы могли появиться с другой стороны, но там глазастый и опытный следопыт Руслан Омаев. А вот по железной дороге ездят дрезины с пулеметами. Это уже опасно.

Прошло чуть больше часа, когда Логунов увидел своего механика-водителя, который бежал через поле, оглядываясь по сторонам. Два раза он споткнулся и упал, но вскакивал, отряхивая руки и колени. Когда он, запыхавшись, подбежал к Логунову, тот с усмешкой сказал:

– Ну и бегун из тебя, Семен! Как из моей бабушки балерина. Ох, зря я тебя не гоняю, зря спортивных нагрузок не даю. Засиделся ты в мягком кресле.

Старшина балагурил, успевая поглядывать по сторонам. Но все же он несколько раз внимательно посмотрел в глаза танкиста. Неужели есть солярка? Бабенко отряхивал колени комбинезона, вытирал руки ветошью, которую вытащил из кармана. Он дышал еще шумно, но от него пахло дизельным топливом. Свежим.

– Есть, Вася! – наконец изрек Бабенко, с шумом выдохнув и согнувшись в пояснице, уперев руки в колени. – Уф, совсем бегать разучился, ты точно сказал. А солярочка там есть. Наружные дополнительные баки у всех пустые. Это и понятно, а вот в основных имеется. И масло есть в масляном баке. Долить нам надо бы.

– Сколько? – нетерпеливо спросил Логунов. – Сколько всего можно слить?

– У пяти машин в баках литров по сто осталось. Это почти полная заправка наших внутренних баков, и километров на двести по пересеченной местности спокойно можем планировать. И еще, я там четыре канистры приглядел. Отстегнул их. Если канистрами носить, то десять-двенадцать ходок туда и назад. К ночи заправимся.

– Ну, весть ты принес, Семен! – заулыбался Логунов. – Расцеловал бы тебя, да бабы не поймут таких нежностей.

Омаев вернулся, доложив, что вокруг все спокойно и следов присутствия человека, даже недавно побывавшего тут, он не нашел. Пришлось командиру менять круг обязанностей своего экипажа. Сейчас для заправки танка нужны были технические навыки и умения Бабенко и сила, элементарная сила, потому что перетаскать пятьсот литров топлива с поля к танку в лес – дело не такое простое. В одну сторону метров четыреста. Тут и пешком с пустыми руками набегаешься до потери ног. А уж если нести в одну сторону две 20-литровых канистры, то нагрузка будет приличная. И она под силу молодым бойцам. Омаев и Бочкин были ребятами крепкими, привычными к тяжелой работе танкистов. И гусеницы натягивать во время ремонта могли, и танковые окопы рыть тоже.

Работа шла своим чередом. Канистру за канистрой вливали солярку в баки «Зверобоя». Сначала в кормовой топливный бак, потом в бортовой бак, затем в передние нижний и верхний топливные баки. Журчало топливо в воронке, заливалось, распространяя знакомый запах. Через три часа парни уже валились с ног, но снова спешили на поле к подбитым танкам. Сейчас эта работа давала шанс выжить и пробиться к своим, поэтому хныкать и жаловаться на судьбу нельзя. Несколько раз приходилось бросать работу и ложиться с канистрами прямо в поле в воронки от снарядов, когда по железной дороге проезжала дрезина с автоматчиками.

Наконец, когда начали сгущаться сумерки, с парнями вернулся и Бабенко. Четыре неполных канистры масла перелили в правый и левый масляные баки. Семен Михайлович бросил в инструментальный ящик две снятые с «тридцатьчетверок» тяги фрикционов.

– Все, Вася, – вытирая руки, прошептал Бабенко и посмотрел на Омаева и Бочкина, упавших возле гусеницы «Зверобоя». – Отдохнут ребятки, и можно ехать.

– Ну что же, спасибо, спасибо погибшим товарищам! – Логунов снял шлемофон и посмотрел на подбитые танки. – Вы честно сражались и с честью пошли в последний бой. Вы не сдались, вы пошли на смерть с тем, чтобы забрать с собой в могилу как можно больше врагов. Ни одна смерть на этой войне не была и не будет напрасной. Все достойны высоких почестей, все солдаты этой войны!

В танке при свете большого фонаря Логунов развернул карту. Он дал возможность молодым танкистам отдохнуть еще немного перед последним броском. Заодно, пока он и Бабенко определяются с маршрутом, Омаев и Коля Бочкин охраняли танк снаружи.

– Мы сейчас вот здесь, Сеня. – Старшина ткнул карандашом в карту. – Самый простой путь вдоль железной дороги по полю. Но нас там может увидеть патруль с дрезины, а вот здесь, где проходит дорога, я подозреваю, что мы можем напороться на минное поле или остатки мин после последних боев. Очень уж место подходящее для временной обороны. Сюда лучше не соваться.

– Я предлагаю вот что, Вася! Тут вдоль опушки, как я понял, молодняк растет, подрост осиновый. Гусеницами не торопясь пройдем, а дальше по дороге. Ночью немцы транспорт не выпускают, так что есть шанс без фар с прибором ночного видения пройти километров десять по шоссе. А если что, так всегда можно и в лесок уйти. Нас же издалека не видно.

– Хорошо, допустим, ты выиграл километров пятнадцать, – кивнул Логунов. – А дальше? У них здесь начинается вторая линия обороны. Мы ее кое-как проскочили между основными опорными пунктами. Дальше тылы первой линии. На том участке, где нас ждут переходить «передок», сильной обороны нет. Там и наши части измотанные, и немецкие. И местность неудобная для наступления. Но вот какой дорогой лучше идти, чтобы не нарваться? Днем лучше видно нам, но и нас тоже.

– Слушай, Василий Иванович. – Бабенко почесал карандашом переносицу. – А может, нам чуток назад вернуться и выйти вот здесь, у деревеньки Вешняки? Там местность, судя по карте, подходящая. Ночью вот здесь по речной долине и вот этой балкой пройдем, а утром к Вешнякам и вот этой низинкой к передовой. А уж там, как и обещали, наши пошумят, и мы проскочим линию фронта.

Сделав за ночь крюк почти в двадцать километров по лесу и дороге, на рассвете «Зверобой» вышел к селу Вешняки. До места, где планировался переход танка через линию фронта, оставалось всего километров десять. Нужно было пройти севернее. Вешняки были на пути. Огибать село с запада было опасно потому, что в полосе первой линии обороны противника постоянно перемещались какие-то силы. Танк засекли бы сразу. Ждать еще одну ночь, когда командованию были необходимы сведения, тоже нельзя. И тогда Бабенко предложил пройти восточнее Вешняков. Проскочить прямо на глазах немцев мимо села и уйти в низинку. Там по нейтральной полосе три километра до своих.

– А черт, может, и правда? Одним рывком, и мы там!

Логунов смотрел в бинокль на село. Обычный опорный пункт со стрелковым вооружением, пулеметами и легкими минометами. Никаких противотанковых средств, потому что наступать здесь танками было невозможно. Рискнуть и прорываться здесь?

– Ладно! – Логунов откашлялся и, не отрывая глаз от перископа, твердо сказал: – Всем внимание. Идем на прорыв через линию фронта. Бабенко, по моей команде идем мимо села и уходим в низинку правее. Омаев, по моей команде передать «пятому» на нашей частоте кодовое сообщение с добавлением слов «квадрат 51». Начинаем движение по готовности экипажа. Механик-водитель?

– Готов, командир!

– Радиотелеграфист-пулеметчик?

– Готов, товарищ старшина! Радио на передаче, пулемет к бою готов.

– Коля? – совсем уже не по Уставу спросил Логунов, испытывая к этому пареньку теплое, почти отцовское чувство.

– Заряжающий готов! – веселым бодрым голосом ответил Бочкин.

Ну, все, решение принято, и никаких сомнений больше быть не должно. Логунов мельком глянул на Колю, как тот ощупывает в укладке снаряды, готовясь по команде зарядить орудие нужным типом снаряда. Как же это все было давно, думал Василий. Как из другой жизни. И только Колька вот рядом, как напоминание о ней. Все было, и любовь к его матери, и Колькина ревность. И прятались от него, и обещание мать давала со мной не встречаться, а потом… Потом война, и как-то все повзрослели. В том числе и Николай. И, наверное, сказал бы он, женитесь, коли так. Но война спутала все планы. И не поженились Логунов и Колькина мать. Только вот на фронт пошли вместе, и получилось так, что попали в одно подразделение, и тогда уж Логунов сам пошел к командиру и попросил, чтобы его и Бочкина зачислили в один экипаж. Хотелось, чтобы сын любимой женщины был рядом, хотелось приглядеть за ним, спасти, если придется. Да и все напоминание о ней, о любушке ненаглядной. И вот второй год вместе. И Коля как сын теперь, только таких слов не произносил никто: ни Логунов, ни сам Коля. Дожить бы, вздохнул старшина. Вернуться вместе, отгулять встречу, а потом и свадебку. А потом махнуть… Нет, потом построить дом. Своими руками! Только так, чтобы сначала семейное гнездо было, а потом можно и махнуть… на Черное море. В Ялту!

Логунов взялся за перископ, и все посторонние мысли, как по команде, исчезли. Остался только опасный путь в несколько километров на глазах у врага. И он должен провести танк этим путем и доставить сведения в штаб дивизии. Все просто. Как и всегда на войне: выжить и победить!

– Вперед, Бабенко!

Заработал двигатель, с лязгом включилась первая передача, танк дернулся и плавно пошел вперед все быстрее и быстрее. Логунов поворачивал перископ из стороны в сторону. Вот из домов стали выбегать немцы. Они показывали пальцами на советский танк, разбегались, кто-то падал и отползал за поленницу, кто-то за сруб колодца. Но «тридцатьчетверка» просто прошла мимо, даже не сделав ни одного выстрела. Логунов не слышал выстрелов, но, когда по броне стали дробно стучать удары, он понял, что кто-то со стороны села стал стрелять в танк из винтовок и автоматов. Еще с полкилометра на виду противника от поселка и низинка.

– Бабенко, приготовились, по команде поворот направо и вниз. Один… Два… Поворот!

«Зверобой» затормозил одной гусеницей, развернулся на ходу, проехав боком по мокрой почве, и, выбрасывая большие комья грязи, пошел вниз. Теперь со стороны села была видна лишь его башня. «Тридцатьчетверка» уверенно шла по мокрой раскисшей почве. Логунов повернул командирскую башенку и стал смотреть в перископ на село. Нет, не видно там ни пушек, ни танков. Отлично. Не столкнуться бы с ними и дальше. Оторвавшись от перископа, старшина откинул верхний люк, но высунуть голову наружу не успел. Взрыв качнул машину, послышался какой-то посторонний шум, сильный скрежет, а потом танк повело боком, стало разворачивать, но Бабенко сумел его остановить.

– Гусеница, командир! – прокричал механик-водитель по ТПУ. – Сейчас посмотрю.

– Отставить! – Логунов наклонился и дотянулся вниз рукой, сжав пальцами плечо механика-водителя. – Спокойно, Семен Михалыч, спокойно. Не горячись. Это ведь мина была.

– Эх! – Бабенко в отчаянии закрыл лицо руками. – Какая незадача! Ведь совсем уж было прорвались…

– Подлянка, Сеня, – пробормотал Логунов и высунулся из башни. – Та самая подлянка!

Со стороны села не стреляли, видимо, докладывали командованию о появившемся и исчезнувшем русском танке. Низинка была широкая. Собственно, это и не низинка, а просто село стояло чуть выше, потом был небольшой излом рельефа, а дальше относительно ровное поле с ямами, овражками, бугорками, кустарником и редкими чахлыми деревцами. «Нейтральная полоса»… Неужели минное поле? Далековато от села, от позиций немцев. На таком расстоянии минное поле не делают. Почти километр. Или когда-то оно здесь было, когда линия обороны пролегала по-другому, да вот не все мины сняли. А может быть, вообще неразорвавшийся снаряд или мина угодила под гусеницу.

– Что делать-то, командир? – снова не выдержал и немного нервно спросил Бабенко. – Чиниться надо и уходить. Не ровен час, накроют нас тут.

– Омаев, дай мне твой кинжал! – приказал старшина. – Никому танк не покидать. Вести круговое наблюдение, приготовиться отражать атаку противника.

Руслан снизу протянул в башню свой дедовский кинжал. Логунов выбрался с клинком на броню и, присев на корточки, осмотрелся. Танк развернуло почти передом в сторону села. Странно, Бабенко шел прямо вдоль кромки откоса. По идее, самое сухое место. Мины точно в таких местах не ставят. А если кто-то поставил. Что теперь гадать. Правее, метрах в тридцати, снова небольшое повышение рельефа и дальше тянется поле с естественной растительностью, причем хорошо видно, что растительность нетронутая. Летние высокие травы высохли, торчали серые кустарники. «Там точно нет мин, – подумал Логунов. – А здесь? На что-то же мы напоролись».

И, осторожно спустив с танка ноги, он встал на колени в грязь и принялся методично вводить клинок кинжала под углом в податливую землю. Он обошел половину корпуса полосой в два метра, когда острие кинжала наткнулось на что-то твердое. Старшина стал осторожно разгребать грязную землю. Наконец пальцы коснулись чего-то жесткого, но округлого. Еще немного, и он убедился, что это просто камень. Почти час ушло у Логунова на обследование земли вокруг машины. Мин он не обнаружил. Их не было возле танка, но это не означало, что их нет совсем.

– К машине! – наконец, приказал старшина. И когда экипаж проворно выбрался через люки, добавил: – Выхода у нас нет. Устав никто не отменял и наш долг тоже. Мы не имеем права бросить машину. Время еще есть, и самое простое решение это устранить неисправность и уходить своим ходом. Бабенко и Бочкин занимаются гусеницей, Омаев с пулеметом занимает оборону на башне. А я проверю дорогу на предмет других мин.

Не прошло и пятнадцати минут, как с башни вдруг ударил танковый пулемет Омаева. Логунов обернулся. Танкист вел огонь в сторону села. Бил короткими очередями по три-пять патронов, переводя ствол то на одну цель, то на другую. Взобравшись на край откоса, старшина увидел группу немцев, человек в десять, которые залегли в траве, прижатые огнем. Открыв ответный огонь из винтовок, они рассредоточились и попытались обойти танк с трех сторон. Логунов снял с плеча свой «ППШ» и двумя короткими очередями уложил одного из слишком настырных фашистов, который перебегал правее танка. Немцы замешкались, потом стали отползать, оставив на поле четыре тела.

– Руслан, внимательнее! – крикнул он Омаеву. – Они теперь будут снова пробовать подобраться к нам, но по-другому. И голову не подставляй. Если что, дай знак, и мы пуганем их из пушки.

Но не прошло и пятнадцати минут, как в воздухе засвистели мины. Логунов упал, закрыв голову руками. Взрыв на краю откоса, взрыв за танком, теперь в стороне. «Как там ребята?» – подумал старшина и поднял голову. Ни Бабенко, ни Омаева он не увидел. Из люка башни торчал, уставившись в небо, ствол пулемета. Снова взрыв, еще один. Земля мелко дрожала, осколки свистели над головой, били в землю совсем рядом. В танк, надо быстро в танк, под защиту брони! Бросками, пока не зацепило. Мина – такая подлая штука, что от нее на открытой местности не спрячешься. Осколки секут почти параллельно земле. И в окопе страшно, когда минометы лупят. Мина летит по дуге и падает сверху. И никакой бруствер, никакая глубина окопа не спасет, когда туда падает мина. Страшно видеть, что там творится после попадания мины.

Старшина пытался ползти, но понял, что так он долго будет добираться до танка. Он вскочил на корточки и бросил свое тело вперед, перекатился. Что-то ударило его по голове, но боли он не почувствовал, снова вскочил, и снова бросок между взрывами мин, по́том заливает глаза, густой кровью, и сразу стало ничего не видно. Он снова вскочил, попутно стирая ладонью кровь с лица. Логунов упал, больно ударившись плечом чуть выше локтя. Нет, не ударился. Это осколок попал в руку. Логунов зарычал от злости и пополз, волоча раненую руку. Еще один взрыв опалил его, забил глотку землей, а нос вонью сгоревшей взрывчатки. Он стал неистово кашлять и снова пополз, но ноги не слушались. Нет, одна нога не слушалась. Стала тяжелой и горячей.

Как в тумане он увидел, что к нему подбежали двое, схватили за плечи и поволокли по земле. Дикая боль в ноге и в руке заставила застонать. Почти теряя сознание, Логунов стиснул зубы. И вот спасительная броня, днище танка над его головой и тяжелое дыхание, и близкий голос:

– Дядь Ваня, ты как? Да что ж такое! Крови сколько… Дядь Ваня, очнись!

– Аптечку! Аптечку из танка надо, что ты причитаешь, как баба!

Во рту пересохло. Логунов облизывал сухие губы шершавым языком и чувствовал, как боль усиливается во всем теле. Особенно в руке и ноге. И голова тяжелая и никак не хочет лежать на коленях у Коли Бочкина. И все время сваливается набок. А обстрел? Прекратился? Или немцы все бьют из минометов? Карта, сведения!

– Коля, надо идти! – Старшина правой рукой вцепился в рукав комбинезона Бочкина. – Обязательно надо идти к своим! Надо карту доставить со сведениями. Надо выполнить приказ…

– Лежи, лежи, Вася, мы тебя сейчас перевяжем, – послышался рядом мягкий голос Бабенко.

По броне что-то сыпалось, наверное, опять немцы стали стрелять из автоматов и пулеметов, и пули скачут по броне. Глупость какая. Рядом с лицом, отскочив от гусеницы, упала гильза. Так это Омаев опять стреляет наверху. Значит, немцы пошли в атаку.

– Перевязывайте быстрее! – попытался громко приказать Логунов, но голос стал хриплым и слабым. – К пушке надо, в башню. Коля, бери планшет и к нашим, а мы будем обороняться. К пушке надо…

Потом в ушах был только гул. Логунов вцепился зубами в руку, старался чувствовать хоть что-то, чтобы отвлекало, не давало впадать в беспамятство, не давало терять сознания. Больно ударило по ушам, и танк вздрогнул. Старшина хотел приподняться, но стукнулся головой о днище танка. Тяжелая машина снова вздрогнула. И теперь Логунов понял, что это стреляет пушка «Зверобоя». Значит, немцы опять подходят. А кто же стреляет из пушки? Я ведь здесь! Да, Колька, молодец Колька, я же его сам научил. Он хорошо научился наводить ствол, чувствует пушку…

– Вот что, мальчики! – Бабенко снял шлемофон и вытер лицо рукавом. – Они теперь так и будут пробовать нас взять или убить. Слишком мы близко, лакомый кусочек для них. И им очень интересно, что это за танк такой мотался по их тылам, а теперь решил пробиться к своим. Это первое. Второе, это то, что Василий Иванович плох. Крови много потерял. А «Зверобой» мы бросать не имеем права. Надо пытаться исправить повреждение и вывести машину к своим.

– Руслану идти, – опустив голову, сказал Бочкин.

– Почему мне? – вспылил чеченец. – Я стрелять должен, я сражаться буду, а старшина, он… он тебе как отец, почти отец. Война кончится, они поженятся с твоей матерью и счастливы будут все. Сам говорил же!

– Что ты шумишь, горец? – улыбнулся Коля. – Я единственный, кто может теперь из пушки стрелять, а Семен Михайлович должен танк чинить. Да и не дотащит он дядю Васю.

– Вы что? – Омаев уставился на танкистов. – Чтобы я вас бросил здесь?

– Это война, Русланчик, – улыбнулся своей доброй и мягкой улыбкой Бабенко. – Бывает, что так надо. Коленька ведь прав, не дотащить мне этого бугая. А без пушки нам не продержаться до прихода помощи. А ты ведь пришлешь нам помощь? И карту передашь, и сам расскажешь, что на станции разведал. Ты ведь на ней был, все своими глазами видел и руками щупал. Лучше тебя никто не расскажет.

Омаев нахмурился, глядя себе под ноги. Он молчал. Было понятно, что принять такое решение не могут ни его гордость, ни представления о мужской дружбе, о долге. А Бабенко похлопал его ладонью по коленке и снова стал говорить:

– А еще, Русланчик, мы ведь в армии. И на войне. А в армии и на войне надо исполнять приказы. Ты сам понимаешь, как на войне, когда сражаются миллионы, когда ежедневно гибнут тысячи, важно выполнить приказ. И тогда погибнет меньше, и тогда день победы приблизится. Конец войне приблизится. Мы ведь для этого форму надели и пришли сюда: чтобы воевать и выполнять приказы. А у нас приказ был попасть на станцию, получить сведения, вернуться и передать эти сведения командованию. Понимаешь, Русланчик, любой ценой вернуться и передать. На тебя вся надежда, только на тебя, только ты можешь до конца выполнить приказ, который мы получили все. Иди, Руслан, будь мужчиной! Ты ведь не мальчик, ты мужчина, ты воин.

– Оружие не возьму, только кинжал, – тихо, но твердо сказал Руслан, продолжая смотреть себе под ноги. – Там «нейтралка», там не очень опасно. Кинжал и пистолет. Вам нужнее оружие и патроны.

– Да, конечно, – согласился Бабенко.

– Один пулемет в башне оставьте, – ни на кого не глядя, продолжал советовать Омаев, поднявшись и похлопывая себя по карманам, будто пытаясь что-то найти или не забыть. – Второй пулемет вытащите и метрах в пятидесяти от танка устройте огневую точку. Пригодится для флангового огня. И когда стреляете из автоматов, чаще меняйте позиции.

– Мы поняли, Руслан. – Николай поднялся. – Ты, главное, сделай все как нужно, а уж мы-то продержимся. Ты командира спаси и сведения доставь. Тебе сложнее будет, чем нам!

– Сложнее будет Логунова уговорить, – невесело усмехнулся Руслан. – Надо для него налить фляжку воды. Его сейчас жажда мучает так же сильно, как и боль.

Перетащив старшину через небольшой откос, Руслан положил его в густую траву и потащил, держа за узел куска брезента. Оттащить немного от танка! Немцы наверняка увидели, что кто-то направился в сторону советских позиций. Не прошло и пяти минут, как по траве стегнули пули. Видимо, пулемет подняли на крышу дома. «Но все равно им нас плохо видно или не видно совсем», – подумал Омаев, продолжая ползти и волочить за собой командира. Логунов постанывал и помогал, отталкивая здоровой ногой и рукой. Ничего, доберемся, говорил себе Руслан, посматривая на раненого командира. Вон, даже помогать пытается. Значит, в сознании, значит, есть жизненные силы. Главное, что есть желание жить и победить, тогда все будет хорошо. Снова просвистели пули, сбивая стебли кустарника, разбрызгивая грязную пропитанную водой землю. И снова очередь прошла стороной. А потом стрельба началась возле танка. Руслан замер на месте, прислушиваясь. Эх, ребята, вы там держитесь, я ведь скоро. Вот только командира дотащу, карту отдам и назад с помощью вернусь. Мы им покажем, этим фрицам, как с нами связываться. И он снова, упираясь каблуком сапога в землю, подтащил к себе раненого старшину… Оперся, подтащил, переместился. Снова уперся и снова брезент за узел на себя.

Омаев часто останавливался, переводя дыхание, поправляя кобуру с пистолетом на ремне, которая все норовила сползти на живот. Направление, главное – выдержать направление, которое он для себя определил еще от танка. Не плутать из стороны в сторону, не мучить раненого командира лишними движениями. Ветер стих, стихла стрельба возле танка. Омаев снова остановился, чтобы прислушаться. Нет, не может быть, чтобы немцы всех убили и захватили «Зверобой», так не может быть. Конечно! Вон очередь из танкового «дегтяря»! Пугнули кого-то или добили!

Руслан собрался ползти дальше и поудобнее взялся за узел брезента, но тут боковым зрением он увидел, как метрах в десяти левее качнулись ветки куста. Танкист замер. Логунов перестал стонать, прикусил губу и тоже стал прислушиваться.

– Дай, дай пистолет! – стал требовать старшина, вцепившись пальцами в рукав Омаева.

Руслан подумал и, расстегнув кобуру, вложил в руку командира их единственный пистолет. «Пусть старшине будет спокойнее, а я справлюсь и так». Он наклонился к уху Логунова и прошептал:

– Командир, только не стреляй! Их там немного, а может, это и не немцы. Может, наши с передовой на помощь ползут, разведка, может быть.