Одна из двух роз

– Хорошо, но тогда нужно послать за продуктами.

– Это трудно сделать, сир, – отвечал лорд Уоллингфорд, продолжая смотреть на носки своих башмаков, – поставщики короны отказываются привозить провиант. Говорят, устали не получать денег.

Новость была неожиданной, но зато откровенно говорила о положении, в каком находилась королевская семья.

Генрих, отличавшийся неистощимой добротой и терпением, пожал плечами.

– Что ж, попостимся, если такова воля Господа, – сказал он. – У нас будет больше времени для молитвы. Чем воздушней мы будем, тем угоднее Богу.

И он направился в сторону часовни, тогда как Маргарита, поначалу стоявшая как каменная, впала в гнев, яростный и бессильный:

– Жалкие ничтожества! Отказать в хлебе своему государю! И вы все еще считаете, милорд сенешаль, что эти люди любят и почитают богоданного им короля? Знаю, меня они ненавидят, и я приняла их ненависть. Но государь! Они называют его «милый король», «добрый король», «святой». Чего они хотят от него добиться, моря голодом? Чтобы он поскорее попал в рай?

Склонившись в низком поклоне, Уоллингфорд не решался глаз поднять на бушующую королеву. Но нужно было держать ответ, и он отважился шепотом доложить:

– Они хотят, мадам, чтобы король лишил своего доверия герцога Сомерсета. Люди говорят, что он бесполезный гордец и причина всех бед и несчастий. Народ ропщет.

– С тех пор как я здесь, этот народ только и делает, что выражает недовольство. Но я уверена: он вел бы себя гораздо тише, если бы кто-то его постоянно не будоражил. Что до Сомерсета, то пусть не надеются на отставку! Он и король, других Ланкастеров больше нет. Вы понимаете не хуже нас, что удалить от дел Сомерсета – значит отдать короля в руки Ричарда Йорка и его клики. А они уж постараются расправиться с кротким монархом, который умеет только любить и прощать! А я… я готова умереть с голоду, но в королевском дворце и с короной на голове!

Сенешаль понял, что говорить ее величеству что-либо бесполезно, и с низким поклоном отворил перед разгневанной королевой тяжелую дверь.

Маргарита отправилась к себе в спальню и принялась мерить ее шагами, расхаживая от стены к стене и время от времени поглядывая в окно на заснеженные равнины. Мертвая тишина. Ни единого звука. Не слышно даже шагов дозорных. Белый толстый ковер приглушил их шаги. В сером воздухе стыла изморось, став туманом, который окутал замок.

– Нам нужны деньги, – размышляла Маргарита. – Без них собственная стража продаст нас за кварту пива и кусок свинины.

Она подошла к сундуку, стоявшему в углу комнаты, и достала узорный ларчик, в котором хранила драгоценности. Маргарита решила отправить завтра утром верную Ализон в Лондон, чтобы та заложила их и привезла золотые монеты, которые были им так необходимы.

Королева села на кровать и стала перебирать цепочки с сияющими камнями, драгоценные фермуары и другие украшения, которые так любят все женщины, не только королевы. Верная Ализон подошла к госпоже и преклонила колени.

– Мадам, – произнесла она тихо, – с вами хочет поговорить один господин.

– Что значит «господин»? У него нет имени?

– Есть, но я не знаю, как мы относимся к господину с этим именем. У вас просит разрешения войти граф Уорик.

– Уорик? Ты с ума сошла!

– Нет, мадам, это граф Уорик, и он просит королеву принять его немедленно. Говорит, это очень важно.

Услышав ненавистное имя, Маргарита вспыхнула от негодования, потом кровь отхлынула у нее от щек, но зашлось сердце.

– Он посмел прийти! – гневно произнесла она. – Пришел полюбоваться, как мы переносим пост, на который они нас обрекли. Что ж, пусть полюбуется. Впусти его! – приказала она Ализон, и та немедленно удалилась.

Королева не спеша подошла к стоящему в амбразуре окна креслу из черного дерева, похожему на трон, и села, поставив маленькие ножки на скамейку, обитую бархатом. Руки она спрятала в рукава, отороченные горностаевым мехом: это согревало и скрывало заметную нервную дрожь. Бесстыдная наглость позднего визита пробудила в Маргарите такое негодование, что она боялась не совладать с ним. Ричард Невилл, граф Уорик, был племянником и крестником Ричарда Йорка, он был самым его близким советчиком, их ярым недругом, и Маргарита не разделяла племянника и дядю. Она не доверяла им обоим. Не доверяла и почти что ненавидела.

Вошедший в покои был высоким молодым человеком, очень худым, но мускулистым. Узкое лицо, казалось, специально вылеплено для того, чтобы подчеркнуть глаза – темные, горящие, как угли. Одет он был в изящный жюстокор[11] из черного бархата, на котором поблескивала массивная золотая цепь.

Он остановился в трех шагах от королевы, опустился на одно колено и стал ждать ее слов со спокойствием, удивившим Маргариту. Уорик постоянно кипел, он словно бы дал обет жить всегда и везде среди громов и молний.

– Вы хотели видеть меня, милорд, – произнесла она сухо, внимательно оглядев гостя. – Вы меня видите. Вы желали, чтобы я вас выслушала. Я вас слушаю.

Похоже, граф Уорик не был обижен своим коленопреклоненным положением, которое ему не предложили изменить, он вперил взгляд темных глаз прямо в глаза королевы.

– Мадам, – начал он, – я только что с негодованием узнал о бесстыдстве городской черни, которая посмела отказать вашим кухням в провизии. Как бы ни были серьезны наши разногласия, как ни велики наши взаимные претензии, есть вещи, к которым благородный человек не может остаться равнодушным. Благородный человек не может допустить подобного обращения с правителем, удостоенным короны. Ваши подданные, мадам, заслуживают веревки, но они хотят, чтобы вы давали им золото. Дайте им золото!

В руках графа появился тяжелый кошелек, и он с величайшим почтением положил его к ногам королевы.

Маргарита с несказанным удивлением смотрела то на кошелек, то на молодого человека, который его принес. Граф был ее врагом. Она не нашла в себе сил разбираться, какие причины могли привести к ней врага, она дала волю недобрым чувствам:

– Граф Уорик, неужели мы пали так низко, что один из ненавидящих нас соперников смеет прийти к нам с милостыней? Впрочем, думаю, вы следуете приказу вашего хитроумного дяди. Он хочет, чтобы завтра во всех лондонских тавернах народ толковал о его доброте. Подумать только, он оказал своему королю милость, он его кормит! Возьмите ваш кошелек, милорд, и уходите! – прибавила королева, оттолкнув кошель ножкой. – Но из вашей речи я запомню совет, он мне понравился, и завтра прикажу повесить в Тибурне поставщиков, которым обязана тем, что вы нанесли мне оскорбление!

Маргарита взмахнула рукой, указывая на дверь.

Граф медленно поднялся. Лицо его стало мрачным, взгляд загорелся гневом, но голос остался ровным, спокойным и твердым:

– Вы ошиблись, мадам, все обстоит не так, как вам показалось. Я действовал по наитию, как вассал по отношению к сеньору, попавшему в трудное положение. Ричард Йорк даже не подозревает о моем приходе, и то, что из него последует, зависит только от вас. Своим поступком я надеялся убедить вас, что горячо желаю… преданно служить вашим интересам и вам!

– Преданно служить? Мне? Я, кажется, ослышалась…

– Вы услышали верно. Вам нужно, мадам, опираться на сильную мужскую руку. Жалкий паяц Сомерсет принесет вам еще больше вреда, чем принес Саффолк. Откройте глаза! Посмотрите вокруг, посмотрите назад, посмотрите вперед! С каждым днем у вас все меньше друзей и все больше врагов. По-настоящему не ваших, а Сомерсета, имя которым легион. Зачем вам враги? Освободитесь от Сомерсета!

Маргарита откинулась на спинку высокого стула, искривив губы презрительной усмешкой:

– Вы надеетесь убедить меня в добрых намерениях, оскорбляя моих друзей, граф? Вы ошиблись, дорогой. Милорд Сомерсет…

– Трус и капитулянт! Он ни разу не вступил в схватку с французами, погубил герцога Саффолка! Неужели вы до сих пор не знаете, мадам, кто стоял за необыкновенно дерзкими действиями королевского корабля, смехотворным судом и совсем не смешным приговором, который посмели не только вынести, но и исполнить, хотя герцог плыл под охраной короля? Неужели не знаете? Так я вам скажу: милорд Сомерсет! Клянусь честью!

Маргарита побледнела и встала. Вызвав тень Саффолка, по сравнению с которым Сомерсет был «списком бледным с живой картины», Уорик нанес удар ей в самое сердце. Рана еще не затянулась, она кровоточила.

– Я запрещаю вам произносить это имя, – сказала она тусклым голосом.

– Почему? Потому что вы и теперь его любите? Так объясните, почему вы отдали его место убийце?

– Ваши обвинения – ложь. Вы лучше всех знаете, кто убил милорда Саффолка, и это вовсе не Сомерсет!

– Сомерсет! И я готов публично со шпагой в руке вынести ему обвинение. Он повел себя хитро, он к вам подольстился, расписывая свою невероятную к вам любовь, но вы будете обмануты, если ему поверите. Не знаю, слышали ли вы, мадам, что повсеместно говорят, будто вы любовница Сомерсета?

– Довольно! Вы продолжаете оскорблять меня, и это не прибавляет вам достоинства в моих глазах. Ваши доказательства преданности кажутся мне обидой! Вы предлагаете мне свою помощь, хотите, чтобы я поверила в вас и вашу верность, но она так свежа, что внушает подозрения.

Уорик пылко придвинулся к королеве, едва ее не коснувшись.

– Верность свежа, не могу не согласиться, но любовь, которую я испытываю к вам, имеет давний срок. Да, мадам, я люблю вас! Люблю горячо, люблю страстно! И если захотите, буду служить вам всеми силами, а их у меня немало! Скажите только слово, одно слово, и…

На секунду их взгляды встретились, черные глаза против черных глаз – шпаги, скрестившиеся в поединке. Потом рука королевы коснулась груди Уорика, одетой в черный бархат, но коснулась, чтобы оттолкнуть его.

– Одно мое слово: уходите! Других слов для вас у меня нет, милорд. И больше никогда не появляйтесь перед моими глазами. И не забудьте забрать ваше золото!

Теперь побледнел лорд Уорик. Он смотрел на женщину, которая отвергла его с нескрываемым презрением, и в его взгляде кипели страсть и ярость. Он чувствовал, что готов убить ее, совершить над ней насилие, потому что сейчас она была красивее, лучше, ближе, чем в золотых одеждах и в блеске короны. Но он сумел с собой справиться. Повернулся и бросил на ходу:

– Однажды вы пожалеете о сегодняшнем дне.

И не поклонившись, не собрав золото, рассыпавшееся под его каблуком по ковру, граф Уорик вышел из покоев королевы.

Искренняя пылкая любовь, мешавшаяся с горечью, обратилась в его сердце в кипучую ненависть.

Граф Уорик ушел, и Маргарита, взволнованная больше, чем хотела себе признаться, снова села в кресло и позвала Ализон, которая появилась неправдоподобно быстро.

– Принеси мне воды. Думаю, ты все слышала.

Ализон и не думала отрицать.

– Слышала, мадам. Оправданием послужат мои опасения. Господин граф, на мой взгляд, очень воинственный человек.

– И что ты обо всем этом думаешь?

– Простите меня, но я думаю, вы были с ним слишком суровы.

– Неужели? И почему ты так думаешь?

– Потому что он был искренен, когда признавался вам в любви. Он вас любит, мадам. Это большими буквами написано у него на лице.

– Значит, ты не только подслушивала, но и подсматривала?

– Отодвинуть занавес чуть в сторону нетрудно. Вы жестоко оттолкнули его, и теперь у вас одним врагом больше. А что касается милорда Сомерсета…

– Ты тоже собираешься его порочить? – с угрозой в голосе спросила Маргарита.

– Боже сохрани! Милорд так любезен, так хорош собой, но если бы я выбирала защитника, то выбрала бы того, кто вышел сейчас из ваших покоев, а не любезного красавчика.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, мадам, только, как говорится, дыма без огня не бывает.

– Я тебя не понимаю, – сухо отозвалась Маргарита с высокомерным выражением лица.

– Мне не хотелось бы вас сердить, госпожа моя королева, но вы, наверное, и сами думали: уж если кругом все так ненавидят герцога Сомерсета, чем-то он это заслужил…

– Какая глупость! Он наш досточтимый родственник, последний отпрыск нашего рода, наша верная опора…

Маргарита говорила, не вникая в собственные слова, нанизывая их по привычке, как давно заученную формулу. Сама она словно бы отсутствовала, и Ализон поспешила этим воспользоваться:

– А что, если он и вправду повинен в злой участи монсеньора Саффолка?

Она говорила почти шепотом, но имя Саффолка подействовало на Маргариту, как удар грома.

– Замолчи! Я не желаю слышать подобные гадости! Имей в виду, завтра ты поедешь в Лондон и заложишь мои драгоценности.

– А… это золото?

– Я в нем не нуждаюсь. Собери его и прикажи отнести в какую-нибудь церковь для бедных. Пусть подозрительная щедрость графа Уорика послужит настоящим беднякам.

Глава 5. Великое счастье и большая беда

В эту ночь Маргарита никак не могла уснуть. За пологом голубого бархата, защищавшим постель от сквозняков, ласково мигал ночничок, а королева не решалась сомкнуть глаз, потому что, стоило их закрыть, в темноте появлялся Уорик с горящим взором и бросал ей признание в любви, как бросают перчатку, вызывая на поединок. И ей вдруг захотелось принять этот вызов, потому что опасность всегда притягивала ее, потому что крайности всегда влекли к себе, потому что было задето ее женское любопытство. Наверное, граф в любви страстен до варварства и ничуть не похож на сладкого Сомерсета. Уорик, наверное, берет женщин приступом, как города, тогда как его соперник – да, его можно теперь так назвать – обволакивает их нежной лаской, что очень приятно. Он читает красивые стихи, привезенные из Франции, где поэтов ценят гораздо больше, чем в Англии, стране суровой и грубой. После кельтских бардов у англичан появился только один поэт – Чосер.

Поутру молодая королева, стыдясь ночных мыслей, стала еще внимательнее к своему новому любовнику. Рядом с ним она чувствовала себя и женщиной, и богиней. Приятное чувство во времена грубых нравов.

Год 1451-й был необыкновенно тяжелым для королевы Маргариты. С каждым днем она все острее чувствовала, что англичане отделили ее от супруга неодолимой пропастью, хотя отношения между ней и мужем были по-прежнему теплыми и доверительными. Очевидные всем мягкость и незлобивость Генриха по-прежнему привлекали к нему сердца подданных. Король умилял их, а королева-чужеземка была виновна во всех бедах и несчастьях англичан. А кто, спрашивается, еще?!

Ричард Йорк и вместе с ним оскорбленный пренебрежением Уорик подливали масло в этот огонь.

Денег по-прежнему не хватало. Парламент, от которого зависели доходы короля, становился все скупее и скупее, прислушиваясь к советам недоброжелателей, носивших на груди Белую розу. А по ту сторону моря, в довершение несчастий островитян, Карл VII продолжал с успехом воевать, возвращая себе потерянные земли. После Мэна и Нормандии у англичан отобрали Аквитанию – главное украшение короны. Ее в качестве приданого принесла королева Алиенора, и вот уже триста лет этой землей владела Англия. 30 июня этого года орлеанский бастард Жан де Дюнуа вошел в Бордо.

Англия скорчилась от унижения.

Расплатиться за него снова должна была Маргарита. Парламент собрался на очередную сессию, и один из его членов внес предложение – объявить герцога Ричарда Йорка законным наследником английской короны.

– Он таковым и является, – утверждал он, – поскольку француженка, которая нас разоряет, не способна даже подарить королю наследника. Так почему нам медлить?

Ему стали возражать, находя, что подобное решение будет для государя обидным. Он хоть и ведет почти что монашескую жизнь, но в монастырь все-таки не ушел. В любом случае подобное решение будет преждевременным.

– А чего нам ждать? И чего мы дождемся? Разве того, что вместо Генриха Сомерсет сделает королеве ребенка!

Так далеко заходить все же было нельзя. И хотя большинство в парламенте были на стороне Йорков и ненавидели Сомерсета, были и те, кто его защищал. К тому же добродетели короля в глазах людей, которые не имели их даже близко, обладали неизъяснимой притягательностью, поэтому было решено заточить смутьяна в Тауэр.

Уорик, узнав об этом, рассвирепел.

– Вам должно действовать, монсеньор, – заявил он своему дяде. – Парламент – стадо баранов, блеющее от восторга при виде короля. Вполне возможно, он святой, но святость не помогает командовать войском. Из-за нее нам придется вновь отвоевывать земли Плантагенетов, на которых родились наши предки, и ваши в первую очередь. Пора поднять голос и с оружием в руках высказать свою волю!..

Герцог посмотрел на племянника с улыбкой:

– А какова, по-вашему, должна быть моя воля?

– Вы не можете не хотеть убрать Сомерсета, вояку из картона, и самому встать у кормила власти. Король, несмотря на всю свою святость, не способен править государством, а королева постоянно нас предает. Пусть она подчиняется нашему закону. Она не имеет права вмешиваться в порядки Англии. Веретено и иголка – единственное оружие, достойное женских рук. И нужно ей об этом напомнить.

– Королева никогда не отдаст нам Сомерсета. Она его любит.

Уорик позеленел.

– Жалкий хлыщ способен только кудахтать возле женщины! Неужели она не понимает, что он оболочка, пустое место, он…

– Сомерсет ваш личный враг? Что он вам сделал, чтобы заслужить такую ненависть?

– Ненависть? Я не удостаиваю его ненависти, я его презираю. Я ненавижу Маргариту, эту вызывающе упрямую женщину, которая…

– Вы ненавидите слишком пылко, боюсь, это несчастная любовь.

– Любовь? У меня? К ней?!