Помоги проекту - поделись книгой:
Вероятно, она мало понимала мои неумелые речи. Или имела виды на своего работодателя, а я перешла ей дорогу?
— По скайпу, вы говорите? — миссис Хоуп явно оказалась перед серьёзной дилеммой. Не будучи хозяйкой дома, она не могла просто выгнать меня на улицу — а вдруг все, что я говорю, окажется правдой, но с другой стороны, оставить меня в доме, не будучи уверенной, что я не мошенница, было опасно. Конечно, я не могла прочитать ее мысли, но на ее месте размышляла бы именно так. Хотя, возможно, следовало сделать поправку на менталитет.
— Если мистер Монтгомери не отвечает, возможно, с ним что-то случилось, — сказала я. — Вдруг он попал в аварию? Он бы поехал на машине встречать меня? Какая у него машина, и где она?
Я повторила эти слова дважды, чтобы она поняла и перестала связывать исчезновение своего работодателя с моим появлением. Речь произвела эффект.
— Машина! — воскликнула миссис Хоуп. — Я не видела его машины напротив дома!
Она кинулась к выходу, я последовала за ней. Экономка быстро прошла по дорожке, остановилась в проходе в живой изгороди, оглядываясь, затем так же быстро вернулась.
— Он оставляет машину напротив дома или ставит в гараж. Но сейчас машины нет. А вчера вечером вы видели его машину?
— Не знаю. Было темно, ветер и незнакомое место.
Она мрачно взглянула на меня и медленно произнесла:
— Молоко стояло на крыльце. Джеймс обычно забирает его рано утром. Посмотрю в гараже.
Молоко… При чём здесь молоко? Я не сразу сообразила, что она говорит о пакете молока, которое, видимо, поставили утром под дверь. О, английские традиции! Неужели эта утренняя доставка молока до сих пор существует? С трудом удержалась, чтобы не высказать неуместное удивление-восхищение.
Мы вернулись в дом и прошли на кухню. Небольшой гараж прятался среди экзотических кустарников на заднем дворе, куда мы вышли через французское окно из кухни. Шторка гаража была спущена до земли. Экономка поскребла шторку ногтем, пожала плечами и сообщила, что понятия не имеет, где находится ключ.
— Я не знаю, что случилось, — сказала она, возвращаясь в дом.
— И я не знаю…
Я хотела добавить, что не знаю и не представляю, что делать дальше: то ли ждать Джеймса Монтгомери в его доме, то ли пожить пару дней в гостинице или сегодня же поменять билет на самолет — по плану я собиралась пробыть здесь около двух недель. Сказать хотела, но не смогла — не хватило сил и словарного запаса.
Вернуться домой сейчас означало явиться на щите перед знакомыми и родственниками. Дочь посетует: «как же так, мама», подруги посочувствуют, а тетушка сообщит, что это — справедливое наказание за попытку продать родину и честь.
Джеймс понравился мне при встрече: серьёзный, респектабельный мужчина, он купил тур и прилетел в Питер, выучил несколько фраз на русском языке, рассказывал о себе, о своих увлечениях и торговле скобяными изделиями, о том, что немного играет на кларнете и любит путешествовать. Позавчера улыбался в мониторе, говорил, что ждёт встречи и волнуется. Может, что-то произошло с каким-то его родственником? Но в таком случае, почему не позвонил или не написал записку? Его похитили? Что за ерунда! Испугался встречи со мной и сбежал? Тогда почему не запер дверь? Детективная история, одним словом.
«Наверное, стоит просмотреть его почту и бумаги, — подумала я, — благо, что они лежат здесь на столике. Не стану читать чужие письма, а лишь взгляну на них».
Озвучила эту мысль:
— Миссис Хоуп, может быть, я просмотрю почту мистера Монтгомери?
— Хорошо, смотрите, — обреченно кивнула экономка.
Ничего, сигнализирующего о необходимости экстренного отъезда, в бумагах не нашлось, ни на столике в прихожей, ни на журнальном в гостиной. А если таковые послания и были, то хозяин дома мог забрать их с собой. Я обнаружила несколько поздравительных рождественских открыток от церковной общины, пару нераспечатанных конвертов с рекламными предложениями, неровно оторванный клочок бумаги с каким-то непонятными линиями, видимо, на нем расписывали капризную шариковую ручку. Зато у входной двери на стене нашёлся шкафчик-ключница, в котором висел ключ, вероятно, от дома.
«Поживу в этом доме пару дней, ожидая Джеймса, а когда все прояснится, со спокойной совестью вернусь домой», — решила я и стало как-то легче.
— Как найти магазин мистера Монтгомери? — спросила экономку.
— На Даун Роуд, но сегодня суббота, он не открывает его по субботам. Неужели вы думаете, что он там?
— Просто хочу посмотреть.
«Удостовериться, что этот магазин существует», — мысленно добавила я. Джеймс рассказывал о скобяной лавке, которая принадлежала ещё его деду. После смерти отца Джеймс хотел продать магазин, но передумал.
Миссис Хоуп смерила меня недобрым взглядом, но я не находила ничего предосудительного в том, чтобы взглянуть на магазин. После сложных переговоров, в ходе которых она все-таки выдала мне ключи, что висели на ключнице в прихожей, и нарисовала на розовом листке, как по пешеходной дорожке добраться до Даун Роуд, я вышла из дома.
Указанная тропа нашлась быстро, она начиналась в конце переулка и тянулась вдоль леса, носящего имя некой святой Елены. Вековые деревья — я узнала дубы и ясени — шатром раскинули еще мокрые от ночной бури голые ветви — они то скрывали, то пропускали сквозь корявое кружево лучи холодного январского солнца. Сначала я шла в одиночестве, начиная подозревать, что население этого города вообще не склонно покидать свои дома, но вскоре меня обогнала шумная компания молодых людей, затем навстречу попались две бодро шагающие пожилые дамы, они закивали и заулыбались мне, словно знакомой. Встреча эта, холодный чистый воздух и солнечные блики, следующие по пятам, подняли настроение, и жизнь показалась не такой уж безнадёжно-неудачной. Джеймс найдется, я побывала в Англии, и кто знает, что ещё ждет впереди. Возможно, что-то хорошее? Впрочем, в непредсказуемости предстоящего я убедилась очень скоро, через несколько шагов — хорошо утоптанная тропа спустилась в низину и уперлась в препятствие в виде обширной лужи и вязкой грязи — смертельный номер для новых кожаных сапог. Пришлось свернуть в лес, чтобы обойти лужу, подняться по небольшому склону, заросшему каким-то неестественно ярким мхом. Лес был чист, словно выметен, лишь кое-где желтели забытые сухие листья. Я нашла несколько желудей, светло-коричневых, гладких, приятных на ощупь. Какая-то птица закричала в лесу, словно был не январь, когда всем приличным птицам положено находиться в тёплых краях. Впрочем, возможно, юг Британского острова и был для неё тёплым краем. Преодолев препятствие, я вернулась на тропу, которая вскоре и неожиданно закончилась улицей — вдоль неё лесенкой тянулся ряд похожих друг на друга очень живописных домов, нереальных, словно декорация исторического кинофильма. Я ступила на узкий тротуар и остановилась, роясь в карманах в поисках розового плана миссис Хоуп. Вместо него там обнаружились лишь жёлуди, найденные в лесу. Поиски в сумке тоже не дали результата. Видимо, я обронила листок, когда собирала эти жёлуди и тупо радовалась жизни. Не страдая топографическим кретинизмом, я не могла похвастаться и особыми талантами в этой области, тем более в настолько чужом городе. Ничего не оставалось, как идти вперед, тем более, улица манила своей живописностью — тишиной и пустотой, шероховатостями тронутых мхом стен, сложенных из камня, черепицей крыш, цветными ставнями окон и неизвестностью, в которую спускалась, вполне справедливо нося имя Хиллсайд[1] — об этом свидетельствовала табличка на стене одного из домов. Кажется, такого названия в плане, нарисованном миссис Хоуп, не было. Видимо, я свернула куда-то не туда. Хотелось есть — ведь я так и не позавтракала, а прогулка по свежему воздуху добавила аппетита. Может быть, от переживаний и стрессов чуть похудею?
Решила пройти до конца улицы, надеясь спросить у какого-нибудь прохожего, как выбраться отсюда на Даун Роуд, и пошла, глазея по сторонам, словно престарелая Алиса в стране Чудес, повторяя про себя классический диалог из учебника: «Извините, не подскажите ли, как мне добраться до…?», но улица была пустынна, будто актёров отпустили пообедать.
В крошечном садике возле очередного дома с белёными стенами и красной крышей я наконец увидела живую душу: женщину в спортивном костюме, с лопатой в руках, но не осмелилась обратиться к ней. Оглянулась на звук мотора приближающегося автомобиля. Машина подъехала и остановилась напротив. Из неё выскочил мужчина в сером пальто и замер, глядя на дом с красной крышей, следом выбрался другой, постарше, водрузил на голову бесформенную шляпу и резко захлопнул дверцу. Он двинулся прямо на меня, словно выбрал цель и собрался смести её с лица британской земли.
— Извините, — сказала я, когда он поравнялся со мной и начал обходить, как неуместное препятствие. — Извините, не подскажите ли, как добраться до… до Даун Роуд?
— Что? — рявкнул он, проявив недюжинную галантность. — Что вы хотите, мэм?
— Ничего, — пробормотала я. — Э-э-э… Даун Роуд… извините…
Безнадежно махнув рукой, продолжила путь, сражаясь со слезами — и в молодости нередко плакала, а в зрелости стала невозможно сентиментальна и плаксива, носовой платок в каждом кармане.
— Мэм! — грозно раздалось за спиной. — Даун Роуд в другой стороне.
Я глубоко вздохнула и остановилась — не стоило игнорировать всё-таки проявленное внимание.
— Извините, не могли бы вы подсказать, где?
Джентльмен в шляпе недовольно пожал плечами и выдал инструкцию, суть которой я потеряла где-то в середине, но просить повторить посчитала неудобным. Поблагодарила, как смогла, и двинулась в указанную доброжелательным англичанином сторону.
За спиной о чем-то переговаривались джентльмены, затем послышались шаги по гравию дорожки, женский возглас. Я обернулась, не сдержав любопытства. Женщина размахивала лопатой, не пропуская парочку. Молодой выписывал перед нею полукруги, а немолодой что-то говорил, видимо, пытаясь успокоить разъярённую хозяйку дома. Неладно что-то в датском, пардон, британском королевстве. Я остановилась, размышляя, вмешаться или убежать прочь. Женщина резко воткнула лопату в землю и, махнув рукой, зашагала к дому, двое последовали за нею. Я пошла прочь, несколько взволнованная странной сценой, свидетелем которой случайно стала. Через четверть часа оказалась на перекрёстке трех улиц. Здесь, по сравнению с Хиллсайдом, было довольно оживлённо. Возле перехода обнаружился указатель очередной пешеходной тропы, которые, по всей видимости, пользовались здесь популярностью. Тропа завела то ли в лес, то ли в парк. То тут, то там за деревьями виднелись коттеджи, разбросанные в живописном беспорядке. Дорожка вывела на другую городскую улицу, застроенную столь же интересными домами. Она, на мою радость, называлась Даун Роуд, но пришлось побродить в разных направлениях, прежде чем обнаружилась запертая на древний засов скобяная лавка под вывеской
Торчать напротив магазина или пытаться проникнуть внутрь было явно неуместно, и я решила поехать в центр города. После очередной порции поисков и осторожных расспросов села на двухэтажный автобус под номером 21. Маршрут оказался весьма затейливым, автобус долго колесил по широким и узким улицам, я смотрела в окно, удивляясь и восхищаясь. Автобус выехал на набережную, справа открылся морской простор, слева — площадь с памятником в центре, окружённая домами в несколько этажей с фасадами, усеянными фигурными балкончиками.
Я вышла на следующей остановке. Автобус скрылся в дебрях города, а я осталась стоять на набережной, разглядывая дома, что нестройным разноцветным рядом лепились один к другому: узкий с огромными окнами, затем скучный голубой с вывеской Shanghai, следующий — оранжевый с эркером и стеклянной витриной на первом этаже, дальше — белокаменный дворец в миниатюре, с острой крышей и стрельчатыми окнами… Набережную отделяла от пляжа чугунная ограда, ярко-красная вывеска грозно предупреждала, что во время прилива море заливает променад. Море… Кажущееся безбрежным, оно шумело передо мной, латунью блестело в лучах солнца, лениво наползая волной на мелкую гальку и песок пляжа, окатывая брызгами волнорезы.
Я спустилась на пляж и пошла по мокрому песку — было время отлива, и море ушло, обнажив песчаный простор. Думала о горячем кофе или чае, о вчерашней пицце, сапогах, которые порчу, хлюпая по воде, о слишком холодном ветре, еще о каких-то мелочах. Впереди гнал полные воды свои Английский пролив ака Ла-Манш, за ним был французский берег, а за спиной — чужой город, пропавший «жених» и почти полная неизвестность.
Глава 5. Ленинград. Простуда. Ножки
Ночью Ася проснулась. Подушка под щекой и простыня были влажными, а сама она горела, словно какой-то злоумышленник разжег внутри небольшой, но весьма эффективный костер. Она выбралась из-под одеяла, нащупала тапочки и добралась до кухонного угла — попить воды из чайника. Меж узких штор пробивался жидкий свет одинокого уличного фонаря. Вода показалась очень холодной и обожгла горло, словно Ася выпила стакан кислоты. Жар вдруг сменился резким ознобом. На полке в коробке, где хранились всякие нужные и не очень мелочи, она нашла пластинку таблеток аспирина, выпила сразу две и забралась под одеяло.
Согреться удалось не сразу, но, когда удалось, пришлось стаскивать с себя одеяло, чтобы не сгореть во вновь разгоревшемся костре. Так она промучилась до утра, на мгновенье засыпая и вновь просыпаясь, и лишь когда в комнате стало совсем светло, забылась тяжелым вязким сном, словно погрузилась в липкую смолу.
Ее разбудила Лёля, дотронулась до лба.
— Аська, ты вся горишь. Опять заболела?
— Да, — виновато прохрипела Ася, обнаружив, что вдобавок ко всему потеряла голос. — Горло болит и температура.
— Понял, как обычно, — вздохнула подруга. — Сейчас поищу мёду или варенья малинового. У Борисовой сто процентов есть.
— Борисова не даст, — прохрипела Ася.
— Молчи лучше, не надрывайся. Даст, куда она денется, — отрезала Лёля.
Через четверть часа она принесла вырванную из хозяйственных лап практичной третьекурсницы Борисовой банку, наполовину заполненную мёдом, плотным, бледно-жёлтым, с белой изморозью сахарных прожилок. За это время Ася кое-как добралась до кухни, чтобы поставить чайник. А еще через полчаса она возлежала на двух подушках, блаженно глотая горячий чай, заедая дерущим горло мёдом. Почти как дома в детстве, когда болела, и мама укладывала её на свою кровать и поила горячим чаем и каплями датского короля. Горячечное блаженство портили лишь головная боль, ноющее горло и неотвязное воспоминание о встрече и конфузе со Смоличем, да и закончилось это блаженство очень скоро — короткое облегчение сменилось новой волной жара. Она выпила таблетку и поплыла в вязком тумане, где сон путался с явью. Явь же вскоре вытащила ее из постели: организм жестко потребовал активного участия в своих функциях. Закутавшись в серый пуховой платок, бабушкин подарок, Ася отправилась по пустынному днём коридору, в место общего пользования.
Сполоснув руки ледяной водой, она взглянула на себя в заляпанное зеркало, что висело над умывальниками. Слипшиеся волосы, красное лицо, больные тусклые глаза — неприглядное зрелище. Дверь распахнулась, вошла вечно сердитая уборщица, загремела ведром. Ася ретировалась, не дослушав нелестную характеристику, прозвучавшую в свой адрес. По коридору почти бежала, насколько хватало сил, так хотелось поскорее забраться под одеяло. Чуть задохнувшись, взялась за ручку двери своей комнаты и замерла, уловив голоса: один — женский, другой — мужской. Ася не поняла, кому они принадлежат — в голове стучали молоточки, отдаваясь ударами в висках, мешая вникать и слушать. Голоса смолкли, и она было решила, что ей почудилось. Ася открыла дверь, вошла и замерла на пороге, словно приклеенная. Двое, видимо, только что вошедшие в комнату, обернулись к ней. Кудрявая светловолосая пышная красотка Лариса, туго обтянутая зелёным драпом двубортного пальто, и… Лёня Акулов, невозможно синеглазый, немыслимо красивый, уставились на Асю, словно увидели привидение. Впрочем, именно на привидение она и была похожа. Первой выступила Лариса, задав риторический вопрос:
— Аська, ты что, дома?
— Что с тобой? — не услышав ответа, продолжила она, узрев, что с хозяйкой комнаты творится что-то неладное.
Ася прижала ладони к щекам. Желание исчезнуть, раствориться в душном воздухе комнаты стало почти невыносимым. Она даже сжалась, пытаясь уменьшиться в размерах.
— Привет, — подал реплику Лёня. — А мы вот тут… зашли.
Лучше бы молчал. И без того ясная картина стала прозрачной. Ну что ж, именно так и должно было случиться. Встретиться с актером, поклонницей которого являешься, и пролить кофе ему на брюки; влюбиться в парня, который спит с подругой твоей подруги, в комнате, где ты живешь, и выглядеть при нем, как баба яга — неплохой расклад для романтичной девушки с фантазиями. Впрочем, последний пункт не имел значения, не всё ли ему равно, как она выглядит. Она им кайф поломала своим неуместным появлением — вот что главное. Картина Ильи Ефимовича «Не ждали…».
Такие или примерно такие мысли сумбуром крутились в несчастной больной Асиной голове, пока она тщетно пыталась слиться с грязновато-голубой краской холодной двери, к которой прижалась замерзающей спиной. «Вот бы сейчас упасть в обморок… нет, упасть бы, когда Лариски здесь не будет. Ну да, упасть в обморок, и он станет поднимать тебя с пола, такую больную и опухшую, затем сразу полюбит и жить без тебя не сможет?»
— Ты больная совсем, — продолжила Лариса, в голосе прозвучало сочувствие — приправа к разочарованию.
Лёня же был чертовски красив или слишком похорошел из-за температурной дымки, в которой Асе виделось всё вокруг.
— Простудилась, — прохрипела она.
— Сочувствую, — сказал Лёня, и Асе показалось, что он действительно сочувствовал ей.
— Да, а вы вот пришли, а я — дома… — прошептала она.
— Ты ложись, мы пойдем, — пробормотала Лариса. — Мы за магом забежали.
— Ну да, я лягу, конечно, не вы же… — пролепетала Ася, и на этот раз ей трудно было не поймать зверский Ларкин взгляд и усмешку синих Лёниных глаз.
«Каково черта они у него такие синие, — крутилось в голове. — Синий, синий иней, синий, синий иней, one way ticket…».
Ася направилась к кровати, парочка расступилась перед нею. Она прошла мимо Лёни, близко-близко, и, наверное, почувствовала бы запах его одеколона, если бы не был заложен нос.
— У тебя хорошие записи, — сказала, усаживаясь на кровать.
— Да, неплохие… хочешь, подкину? — подмигнул Лёня.
— А у меня и магнитофона нет. Только проигрыватель, да и тот напрокат.
Он поставил на стол магнитофон, сунул вилку в розетку и защелкал клавишами-выключателями. Завертелись, чуть шурша, катушки: «Cos for twenty-four years I've been living next door to Alice…».
— Тебе может, лекарства какие купить? Ты к врачу ходила? — поинтересовалась вдруг забытая Лариса.
— Нет, я только сегодня заболела. Ничего не нужно, спасибо, Лёлька принесет.
— Я тебе маг оставлю, покрутишь, — синие глаза смотрели на Асю в упор, и она плотнее укуталась в платок.
— Спасибо, — выдохнула она. — А когда вернуть?
— Договоримся, — весело бросил он.
— Пойдем, Лёнчик, — ревниво проворковала Лариса, надевая перед зеркалом вязаную шапочку. — Не будем мешать Асе, ей нужно поспать. А как же мы без мага?
— Прорвёмся, — беззаботно бросил Лёня, улыбнувшись пространству комнаты.
Они ушли, а Ася откинулась на подушки и заплакала, молча, растирая по щекам слёзы, жгучие, как кислота.
Вечером Лёля притащила стакан зелёного ликёра Шартрез, которым разжилась в 512-й, мальчуковой, и маленький телевизор, переходящий, как красное знамя, из комнаты в комнату — его приходилось время от времени лупить по корпусу, чтобы он возвращал на место сужающуюся в линию картинку. Общими усилиями был сооружен фирменный лечебный напиток из ликёра, мёда, малинового варенья и чая под рабочим названием «Если не помрешь, то будешь жить». Чтобы поддержать подругу, Леля накапала ликёра и себе в чай. Асе же пришлось выпить свои полстакана. Напиток обжигал внутренности и бил в голову, зато эффективно бросал в пот и сбивал жар собственным жаром, короче говоря, клин вышибался клином.
— Лёля, ты знала, что Лариска здесь у нас… спит с… Акуловым? — спросила Ася уже не шепотом — под воздействием ликёра или чего-либо другого у неё прорезался голос.
— Не… нет, не знала, — протянула, смутившись, Лёля. — Про него не знала, клянусь. Да Ларка с кем только не спит, — добавила она, пытаясь исправить ситуацию, и замолчала, виновато глядя на Асю, сообразив, что этим вряд ли что исправишь.
— Ерунда, я просто спросила. Не успела тебе рассказать: вчера пришла домой, а они здесь, на Валиной кровати.
— Аська-а… — пробормотала Лёля, хмыкнула, проглотила накатившее не к месту веселье. — Брось переживать, у него таких Ларис… все равно у них это не всерьёз… — слова утешения прозвучали не слишком утешительно.
— Да мне какая разница? — прохрипела Ася, вновь потеряв голос. — Но он мне маг оставил, посочувствовал. А я была страшна, как ведьма.
— Да что ты? — восхитилась Леля. — Ну и мерзавец!
Она встала и хлопнула по телевизору, вернув на экран четверку мушкетеров российского производства, браво распевающих «Когда твой друг в крови, а ля гер ком а ля гер…».
На третье утро после кризисной ночи, проведённой в кошмарах и в поту, Ася в невесть-который-раз решила начать новую жизнь, отбросив прочь глупые девичьи грёзы, и почувствовала себя свободной и лёгкой, как птица. Вероятно, этому способствовало состояние эйфории, которое часто приходит во время выздоровления. Она нагрела воды и вымылась в тазу в комнате — душевые в общежитии отсутствовали, мыться ходили в знаменитые на весь Ленинград Посадские бани на углу Малой Посадской и Певческого переулка. Там можно было попариться в сауне, нырнуть в крохотный бассейн, а в раздевалках общих душевых послушать беседы и воспоминания питерских старух-блокадниц, которые собирались в бане, словно в английском клубе.
Банный день Ася отложила до выздоровления. Замотав голову большим, ещё маминым, полотенцем и закутавшись в теплый халат, она устроилась на кровати с чашкой горячего чаю и зачитанной самиздатовской книгой, которую вчера, напирая на сочувствие к себе, больной-беспомощной, выпросила у мужа Валентины, Юры Володина, на один день и под честное слово не слишком рекламировать. Душа компании, балагур и гитарист, он имел весьма обширный круг общения, в том числе и около-диссидентский.
Ася осторожно перелистывала тонкие желтоватые страницы, с замиранием сердца глотая бледные, напечатанные на машинке строки. Было немного конфузно: оттого, что она читала запрещённую книгу, от неверия в то, о чём повествовал автор, и потому что это было правдой. Она отложила книгу, когда от слабости закружилась голова, а в комнате стемнело, словно снаружи на окно накинули тонкое серое покрывало. По оконному стеклу застучали, потекли струи дождя. Ася откинулась на подушку, думая о том, что Смолич мог бы сыграть роль главного героя книги, что нужно успеть прочитать до завтра, и что у Лёни Акулова не слишком хороший вкус, раз он выбрал Лариску — или она его выбрала, что тоже вполне вероятно. Мысли о Лёне стали какой-то обыденной составляющей, о которой необходимо помнить, потому что всё равно не забыть.
Слабость взяла своё, и Ася задремала, прижалась щекой к прохладной подушке, обняла книгу, забралась под одеяло, погружаясь в приятный, почти счастливый сон, из которого была вырвана резким стуком. Села на кровати, стук повторился, дверь открылась, противно заскрипев — не помогало подсолнечное масло, которым были щедро политы старые петли, — и нетерпеливый гость вошёл, остановился на пороге, открыв своим явлением немую сцену.
— Привет, — сказал Лёня Акулов. — Я тут… ворвался, извини, если что.
— Привет, ничего, проходи, — Ася засуетилась, вскочила с кровати, книга упала на пол, раскрылась, обнажив потертые страницы.
Лёня наклонился, поднял, взглянул на самодельный переплет.
— Ого, читаешь самиздат?
— Да, вот… читаю… — Ася совсем смутилась — мало того, что он снова застал её в разобранном виде, так ещё и за чтением запретного плода.
— Нравится?
— А ты читал? — спросила она.
Поделиться книгой: