Триктрак

— Нет… эту нет, — махнул он головой, подавая книгу.

Она взяла её, повертела в руках, положила на стол. Узел закрученного на голове полотенца развалился, оно сползло на плечи. Ася сбросила полотенце на спинку стула и поправила еще влажные волосы, поймав на себе Лёнин взгляд, от которого стало не по себе. В последний раз так или примерно так на неё смотрел курсант нахимовского училища, с которым она целовалась в холодном тамбуре поезда Ленинград — Рига. Дело было в марте, когда они с Лёлей экспромтом поехали в Пушкинские горы. Места в вагоне достались боковые, а соседями оказались курсанты, едущие на практику в Ригу. Это был кураж, короткий, на три часа от Питера до Пскова, с весёлой болтовней, глотком водки, поцелуями и быстрым прощанием. Парень даже написал Асе письмо, которое она без колебаний порвала — ведь у неё уже были далёкий Георгий Смолич и безответный Лёня Акулов, который сейчас так внезапно оказался рядом.

«Не забудь — он спит с Ларкой», — напомнила себе Ася, словно это могло помочь — и не помогло, — беспринципное нутро противно замирало и ёкало.

— А Ларисы здесь нет, — сказала она, отворачиваясь от синего взора.

— Я, собственно, не к Ларисе.

— А зачем? — поинтересовалась она.

Оставалось только кокетливо улыбнуться.

— Навестить больную, — заявил он.

— Неужели?

Это краска смущения ударила в лицо или снова поднялась температура?

— Пробегал мимо, подумал…

— … что оставил здесь свой магнитофон… — продолжила Ася. — Вот он, в целости и сохранности. Спасибо.

— Как это ты всегда всё знаешь?

— Я не всегда всё знаю, я ничего не знаю, потому что ты меня совсем не знаешь, — Ася выдала абракадабру, проклиная себя за косноязычие и глупость.

— Стоит узнать получше? — спросил он.

— Не стоит… — отрезала она, замирая от собственной смелости.

— Как хочешь, — ответил он и замолчал, оглядываясь.

«Вспоминает, как тут с Лариской…», — злобно подумала Ася.

— Но ты права, я за магом, — продолжил он как ни в чём не бывало. — Тебе, смотрю, получше?

— Спасибо, да.

— Что да?

— Да. Получше,

— А я было подумал ты насчет «у-узнать», — протянул Лёня, усмехнувшись.

Асе хотелось, чтобы он поскорее ушёл, слишком сильно было её смятение. Она подошла к столу, выдернула вилку магнитофона из розетки и взялась за массивную пластмассовую ручку.

— Э-э… давай я, — Лёня шагнул, чтобы помочь, она рванулась в сторону, но, конечно, не в ту, и столкнулась с ним, ударившись плечом. Он подхватил её за талию, словно только и ждал подобного момента, и прижал к себе.

«Я без лифчика и в ночной рубашке…», — в ужасе подумала Ася, но замерла от ощущений, обрушившихся на неё, словно струи водопада. Серая в рубчик влажная ткань его пальто, в которую она уткнулась носом, пахла дождём, уже знакомым одеколоном и еще чем-то, мужским. «Нос распухший, и губа треснула!» — вспомнила она и рванулась.

— Отпусти…

— А если нет? — прошептал он ей в ухо, обжигая щеку горячим дыханием.

— Сейчас Лёля придет… — пробормотала она. — И я заразная… наверно.

— Ну и что?

— А тебе всё равно? Всё равно кто? Ты же здесь с Ларисой был!

Ася вырвалась из его рук, запахнула плотнее халат.

— Это несерьёзно… — произнес он, ничуть не смутившись.

— Меня это не касается! — зачем-то заключила Ася, сама не зная, что же её не касалось — его неразборчивость или объятия.

Лёля, вошедшая в комнату в сей исторический момент, появилась как нельзя вовремя, помешав Асе наговорить глупостей, о которых придётся пожалеть. Впрочем, кое-что она всё-таки успела сказать.

Что это было? Насмешка? Невольный порыв? Случайность? Череда вопросов подобного рода не давали покоя Асе, сцена столкновения у магнитофона прочно застряла в голове и в теле, словно на грязновато-бежевой стене комнаты рядом с фотографией Боярского, вырезанной из журнала, постоянно крутили один и тот же кинокадр — она в объятиях Акулова.

На следующий день в комнате собралась компания девчонок поболтать и посмотреть очередную серию «Трёх мушкетеров». Притащили банку огурцов домашней засолки и буханку бородинского хлеба. Ели огурцы с хлебом, обсуждали сладкоголосого Д’Артаньяна, и его роли в питерском театре; Констанцию Бонасье и самую красивую актерскую пару Союза; отъезд однокурсника в Израиль; слухи о том, что завтра в Пассаже выбросят финские сапоги, и просто хохотали без причины так, как можно хохотать в двадцать с небольшим, когда жизненные силы рвут тонкую кожу внешних неурядиц.

— Лёлька, мне нужны сапоги! — заявила Ася, после того как девчонки разошлись по своим комнатам.

— Думаешь? Хочешь рискнуть?

— Какое там! — Ася тут же сыграла отбой своему порыву. — Надо рублей сто двадцать, если не больше! И даже если найду, все равно не повезёт, они передо мной закончатся.

Сапоги, тем не менее, вписывались в упомянутый выше кинокадр, став в нём необходимой деталью. Они нужны были не только ради практической цели, взамен старых со сломанным замком, но и чтобы появиться перед Лёней, и он увидел, что она — не робкая, больная и несчастная, бросающаяся на шею любому, а гордая красавица в новых финских сапожках.

Лёля, послушав Асины стенания, сжалилась и предложила в долг пятьдесят рублей, которые ей прислал отец-алиментщик. Воспев щедрую подругу, Ася отправилась собирать деньги, слабо представляя, как будет отдавать долги, но мысль о новых сапогах стала всепоглощающей. Существовало несколько уже изведанных способов улучшить материальное положение: отпахать несколько ночных смен на хлебокомбинате, устроиться на почту разносить утреннюю корреспонденцию, сняться в массовке на Ленфильме или, в крайнем случае, выпросить у тетушки. На комбинате платили по пять рублей за смену, иногда удавалось стащить буханку хлеба или пакет пряников, на почте за месяц — сорок рублей, а тариф массовки составлял трешку за день.

Ей удалось разжиться двадцатью рублями у однокурсниц, но остальные попытки оказались тщетными — середина месяца, весна, какие деньги? Богатая Борисова открывать кубышку не стала, и Ася вернулась в комнату, решив отказаться от затеи с сапогами. Помощь пришла с неожиданной стороны — под вечер забежали Володины, Валентина с Юрой, и принесли вафельный торт — мечту эстета-сладкоежки — огромный, украшенный по периметру шоколадными розами, с шоколадным Медным всадником в центре.

— Зашли прийти в себя после визита к Юриным родителям, — шепнула Валя ахающим над кулинарным шедевром девчонкам. — А это чудо купили в «Тортах», мы же давно мечтали такой фирменный попробовать!

— Разорились! — подтвердил Юра.

Лёля помчалась разогревать чайник, а Ася собрала на стол разнокалиберные чашки и кружки, достала из тумбочки заветный пакет индийского чая со слоном.

— И как тебе эта вещь? Сильно написано, смело и правдиво… — сказал Юра, когда все устроились за столом, и Ася отдала ему прочитанную книгу.

— Не могу поверить, что талантливых образованных людей вот так держали в заключении и заставляли работать на государство, — ответила она.

— Автор ведь сам был в такой шарашке, это идеальная иллюстрация, какой ценой оплачены достижения сталинской эпохи.

— Иллюстрация, конечно, но это очень нелегко переварить, — вставила Лёля, успевшая прочитать книгу, как обычно, по диагонали.

Со сталинских шарашек и самиздата разговор плавно перетек на джинсы, которые принес Юра — приятель просил продать, — и слово за слово перешел на финские сапоги и недостаток финансов.

— Можем занять, если очень надо, — сказал Юра.

— Но ненадолго, — засуетилась Валентина, — мне же рожать вот-вот.

— Ничего, справимся. Сколько тебе, Ася?

— Рублей пятьдесят.

Валентина ойкнула, то ли из-за величины суммы, то ли прислушиваясь к движениям наследника. Юра достал из кармана деньги.

— Предки выделили на покупки, так что бери, сохраннее будет. Вот тебе полтинник.

— Но я смогу отдать только в следующем месяце, — пробормотала Ася. — Или завтра, если ничего не выйдет.

— Ничего, в следующем, так в следующем.

По правде говоря, девчонки втайне завидовали подруге и негодовали — уж слишком большим диссонансом звучала эта пара: общительный энергичный Юра и томная, себе на уме, Валентина, но он запал на неё еще на втором курсе, долго обхаживал и все-таки уломал — мужская душа потёмки.

Шоколадные розы пошли на ура, но ни у кого не поднималась рука резать Медного всадника. В конце концов за дело взялся мужчина, и лезвие ножа уже подбиралось к вздыбленному над глазурной бездной коню, как рука его дрогнула — Валентина громко ойкнула, испуганно округлив глаза.

— Юра, девочки… я, наверное, рожаю…

— Что, Валёк, что? — нож полетел на стол, а муж кинулся к жене.

— Всё! Ой! Мамочки!

Больше ничего членораздельного, кроме ахов и охов, услышать от неё не удалось. Лёля рванула на вахту вызывать скорую, Юра запрыгал вокруг жены, исполняя панический ритуальный танец. Ася держала охающую Валю за руки, пытаясь успокоить. Когда приехала скорая, Валентина идти уже не могла, уверяя, что у неё отошли воды, и субтильный Юра потащил жену вниз на руках. В общаге начался переполох, скорую провожали дружной толпой, стоя на крыльце и желая удачи! Подвыпивший Саша Веселов даже побежал вслед за машиной, пытаясь ухватиться за бампер.

Проводив подругу, Ася и Лёля вернулись к так и не разрезанному шоколадному торту, чашкам с недопитым чаем и пяти красненьким, оставленным Юрой на столе. Сидели молча, переваривая событие. Роды были пугающей и влекущей загадкой, а то, что рожать уехала подруга Валька, с которой съеден не один пуд соли, наполняло девчонок особым трепетным волнением. Обсуждать тему не стали, по молчаливому согласию наложив на неё табу.

— Ну что, Аська, будем ждать и доедать торт? — нарушила тишину Лёля.

— Что-то не хочется, — пробормотала Ася.

— Что не хочется?

— Есть не хочется!

— Если честно, мне тоже не хочется!

Посидели, разглядывая торт. Медный всадник, покарябанный ножом, сдерживал твердой рукой шоколадного коня. Одиноко грустила последняя розочка.

— А если… — начали одновременно и замолчали, уставившись друг на друга.

— Что, если? — спросила Ася.

— А у тебя что? — вопросом на вопрос отреагировала Лёля.

— Подумала: а если попробовать продать торт Борисовой?

— Синхрон, Аська! — подскочила подруга.

Доели на двоих последнюю розочку и пошли. Борисова смотрела телевизор, на кровати в углу спала подселённая первокурсница, которую «хозяйка» комнаты старательно выживала.

— Вера, купи торт, — объявила Ася, держа в руках шоколадное великолепие, словно хлеб-соль на свадьбе.

— Купи, Верусик, а! — подхватила Лёля.

— Вы что, девки, с ума сошли? — пробасила Борисова.

— Да ты посмотри, какое чудо, по дешёвке продаём, — протянула Ася.

— Мы розы съели, но все остальное девственно нетронутое. Лови удачу! — добавила Лёля.

— Почём? — поколебавшись, спросила Борисова.

— За… четырнадцать рублей, — объявила Леля.

— Да он в магазине стоит пятнадцать! — блеснула знанием цен Вера.

— Но шоколад-то весь на месте.

— А роз там сколько было? Они же веночком идут.

— Не веночком, а орнаментом, с промежутками, — возмутилась Ася.

Подсчитали количество съеденных роз, вывели пропорцию, сошлись на двенадцати рублях и разошлись, довольные друг другом.

Ася поставила будильник на четыре утра, но так толком и не уснула, ворочалась, кашляла, думала о Валентине. Встала полчетвёртого, собралась, одевшись потеплей и кое-как зашив сломанный замок сапога. На вахте дежурила доброжелательная Анна Петровна, она разрешила воспользоваться телефоном. Ася набрала охтинский номер Володиных, но ей ответили только долгие пустые гудки — Юра то ли спал, то ли так и не вернулся домой. Ася вышла в прохладную темноту тихого раннего утра. Пешком до Невского по пустому, гулкому проспекту, через Кировский мост, через Неву, несущую на запад темные густые воды, мимо силуэта Петропавловского собора, врезающего в небеса тонкий шпиль. Каблуки стучали по асфальту, было зябко от прохлады и болезненной слабости. На Марсовом поле чернели купы кустарников, за решеткой Михайловского сада таинственно шелестели кроны лип, прогрохотал по рельсам ремонтный трамвай. Когда Ася свернула на Невский, ей показалось, что она попала в другой мир — напротив входа в Пассаж сгрудилась шумная толпа. Она заняла очередь и отправилась прогуливаться по необычно пустому проспекту, ожидая открытия магазина. Стоять в утренних очередях было не впервой, немало часов проведено у театров, в ожидании открытия кассы.

Впрочем, когда зажглись огни, и открылись двери Пассажа, очередность уже не имела значения — здесь играла роль сила, скорость и наглость. Дамы, успевшие прорваться первыми, помчались по галерее к вожделенному прилавку, ставя рекорды в спринтерской стометровке. Опоздавшие, оттесненные сильными, неслись следом, возмущаясь поведением лидерш. Ася в лидеры не попала, но, благодаря молодости и спортивной подготовке, ей удалось вписаться в середину очереди, которая эмоциональной змеёй растянулась чуть ли не на все сто восемьдесят метров галереи Пассажа. Два часа ожидания Ася скоротала, сбегав позавтракать в кафе и обсудив с соседкой, дамой средних лет, качество обуви разных стран-производителей и места, где импортную обувь можно достать — соседка продемонстрировала глубокое знание предмета и наличие практического опыта, но сокрушалась, что больная нога не позволила обогнать соперниц на первом этапе. Когда до вожделенной цели оставалось человек пять, пошли слухи о том, что сапоги заканчиваются.

— А мне нужен 38-й, никогда не могу подобрать себе обувь, — затосковала соседка.

— А у меня 35-й, — призналась Ася.

— Возьму любой, — сказала дама, — Если что, поменяю или продам, не зря же столько стояла.

— 35-го нет, — заявила продавщица, когда Ася добралась до прилавка. — Будете брать другой размер?

— Я… не знаю, — смешалась Ася. — А 36-й есть?

— Нет, остался только 38-й.

— Ох, а мне как раз нужен 38-й! — засуетилась соседка.

— Есть еще пара, — успокоила её продавщица.